Молдова 3

5. Старый Орхей

Утреннюю пробежку устроили по парку, который вчера Инна показывала. Вокруг православного собора Рождества Христова, вокруг отдельно стоящей четырёхъярусной колокольни. Потом сгоняли на площадь, убедились, что фестиваль точно закончился, палатки убраны, городские службы подмели мусор, а ночной дождь вымыл дома, асфальт и деревья с только ему одному ведомым шампунем, потому что всё благоухало свежестью.

На лестнице нас никто не встретил. Мы спустились в ресторан. Зиновий лежал на лавке за нашим вчерашним столом.

– Ой, а я уж подумала, – открыла я было рот...
– Глупости одни у тебя на уме, – лениво ответил кот и сел. – Место я вам забил, а то уже покушались некоторые. Вы мне сегодня ветчинки принесите, а то от колбасы я вчера весь день проспал. Видно и туда уже какой-то брюссельской приправы напихали.

Мы «нагрузили» три тарелки, попросили у официанта кипятка в чайнике.
– Вот и правильно, – похвалил Зиновий, – лучше своей мяты заварите. Почеши, мне пожалуйста, холку, а то я не достаю.
Я почесала.
– Памятнику моему родственнику вчера поклонились?
– Льву что ли? – скривила я губы, недоумевая.
– Тьфу ты! Какой он мне родственник? Диссидент, затесавшийся в благородное кошачье семейство... Хобот ему, вишь ли, понадобился. Стыд да и только. А ты, милочка, не прикидывайся. – погрозил кот мне пальцем. –  Я знаю, что и Сергеича любишь, и книжку про второй смысловой ряд поэмы читала.
– Ах ты про Пушкина! Поклонились. А как же! И поблагодарили Бога за то, что у вас его ещё не снесли.

– Пусть только попробуют! – гневно выгнул спину Зиновий. – Он в Кишинёве почти три года прожил. И всё сочинял, сочинял... А спектакль вам вчерашний понравился? – уже привычно перескочил он на другую тему.
– А ты откуда знаешь, что мы в Русской драме были?
– Оттуда, – показал он неопределённо куда-то вверх.
– Актёры отличные, не переигрывают, тема неизбывная: «русская долюшка женская, вряд ли труднее сыскать».

– Ну, долюшка женская нигде не мёд. Вы, слыхал я, в Старый Орхей сегодня едете. Обязательно в Ремесленный центр и музей ковров пойдёте. Руководительница там – деловая женщина: время на скаку уже остановила и из заброшенной избы Ремесленный центр создала. Она про ковры всё знает, но эту историю вам не расскажет.
– А ты?

– Слушайте. Господарь Василий Лупу овдовел рано. А замок без женщины, что сарай без мышей. Сразу тонус в ноль, депрессия подкатывает. И вот господарю уже и жизнь не мила, но страну оставить не на кого, – сынок в малолетстве умер. И решил Василий снова жениться. «Летят гонцы во все концы» и привозят ему весть, что «за морем царевна есть» – дочь черкесского князя Катерина. Молода, прекрасна как Афродита, четыре языка знает, арифметике и географии обучена, поёт, танцует, шьёт, вяжет и даже ковры ткать умеет. Господарь тут же посольство со сватами и своим портретом к князю отправил. Катерине жених понравился, князь «дал слово, и приданное готово».

 Погрузили, поехали в Княжество молдавское. А дорога через Крымское ханство шла. Остановились там передохнуть. Хан как увидел красавицу-Катерину, так на весь двор и завопил: «У меня гарем полупустой: всего 22 жены и 33 наложницы. Срочно хочу жениться на черкешенке». Та бедная и свинину в его присутствии ела, бо православной была, и с непокрытой головой ходила – ничего не помогло, – женюсь, и всё тут.  Заточил хан послов в темницу, Катерину – в светлицу и, чтоб она не сильно убивалась и к новому жениху мыслями привыкала, дал ей старуху в услужение, да не учёл, что старуха та родом из Молдовы была. Её в детстве украли и в рабство продали.

Подсела дуэнья к плачущей Катерине и говорит: «Слезами делу не поможешь. Письмо мы твоему наречённому послать не сможем – засекут. Слышала я, что ты не только грамоту разумеешь, но и рукоделие. А давай мы послание тайными знаками выткем и попросим купцов отвезти ковёр Василию. От хана в дар, дескать, чтобы утешился и не держал на него зла». Старушка корявыми пальцами скоренько эскизик набросала, и засели они вдвоём за станок. День и ночь работали и соткали красоту невиданную, с шифровкой в орнаментах, а по голубому полю алые розы в серебристой будто слёзы росе.
 
Через некоторое время получил Василий подарок. Набежали знающие люди, чтобы на ковёр посмотреть, и тут же прочитали господарю послание. Тот «не долго собирался», наточил палаш, взял с собой дружину и отбыл к хану. Дружина, к слову, не понадобилась. Василий только пощекотал хану его толстое пузо палашом, тот сразу же вернул господарю и девицу, и послов, и старую рабыню в придачу.
Сыграли дома пышную свадьбу и зажили в любви и согласии.
– А наследник появился? – спросила я.

– Да. Стефан. И две дочери у них были. Старшая породнила их с Радзивиллами, а младшая – с Богданом Хмельницким. Всё, детки, виноград доедайте и в автобус.
И мы послушно отправились в историко-археологический комплекс.

До Старого Орхея из центра Кишинёва километров 60. Всю дорогу дождь размазывал пейзажи за окном, а Инна рассказывала:

– Давным-давно поднялось дно морское, а вместе с ним изогнутая дугой гряда то ли атолла, то ли барьерного рифа, сложенного из ракушечника. Реке Реуту ничего не оставалось, как только обогнуть гряду крутой петлёй, образуя излучину. Лучшего места, чем эта защищённая с трёх сторон естественная котловина, древние фракийцы и придумать не могли, и в 6 веке до н. э. возвели там свою крепость. Долго жили не тужили, но в 13 веке н. э. пришла на эти земли Золотая Орда и основала крупный город Янги-Шехр. Через сто лет усилившееся Молдавское княжество потеснило оттуда монголо-татар и Янги-Шехр стал называться Орхей, что означает «крепость».  Во времена Стефана III Великого (который Стефан чел Маре) город действительно укрепился: в нём возвели каменную цитадель. Однако в 15-ом веке явились турки-османы, опустошили  и разрушили Орхей, и местное население постепенно переместилось на 18 километров выше по течению реки. Мусульмане оставили после себя руины мечети, караван-сарая, мавзолеев и бань. Баню сегодня мы увидим.

Но сначала поедем к пещерному монастырю. Пещеры здесь начали делать ещё  в  доисторические племена. Скорее всего они использовали естественные расщелины в мягком известняке, расширяли их, удлиняли, углубляли. Позже, в период раннего христианства, эти жилища облюбовали монахи. Они использовали старые и высекали новые пещеры. Многие хорошо сохранились до сих пор. Старейший монастырь так и называется – Пештера. Раньше к нему можно было подняться прямо от реки, но обвал, случившийся в 18 веке обрушил выдолбленную в скалах лестницу.

Рассказывала Инна, конечно, значительно подробнее, но где ж ты всё упомнишь. Мы подъехали к туристическому центру и дальше отправились пешком прямо по вершине кряжа. Было пасмурно, но дождь прекратился. Виды завораживали. Внизу слева, сразу под скалой нёс свои воды Реут. За рекой простиралась плодородная, хорошо обработанная крестьянами котловина. Справа внизу виднелось какое-то поселение. Ворота церкви  Успения Пресвятой Богородицы оказались заперты, на стук никто не вышел. Мы посмотрели на массивный каменный крест, казавшийся древним, но Инна нас разочаровала. Кресту оказалось всего 60 лет. По сценарию фильма «Горькие слёзы, который снимался в этих местах, нужен был большой каменный крест на горе. Художник-постановщик заказал его в мастерской, привезли, поставили, и так он органично вписался в пейзаж, что после съёмок решили там и ставить.

Вошли в Пештеру и ахнули – Пимен! Как есть летописец Пимен: «Ни на челе высоком, ни во взорах нельзя прочесть его сокрытых дум; всё тот же вид смиренный, величавый». Он в пещере один-единственный монах. Здесь у него и келья, и крошечная часовенка рядом. Всё предельно аскетично и чисто. Монах помоложе как раз пришёл помочь соседу, поинтересовался откуда мы. Потом Инна вывела нас через противоположную дверь на так называемый балкон, вернее, туда, где когда-то была лестница. Теперь там очень узкая полоска скалы и дальше обрыв. Во всех смыслах волнующее место.

Поставили свечки, поблагодарили, попрощались. Спустились в то село, что всё время маячило внизу. Это Бутучень. Не село, а журнал «Весёлые картинки», если помните такой. Дома все из ракушечника, с колоннами, окрашены в разные цвета, а поверх ещё то пастушки с дудочками, то танцующие пары в народных костюмах нарисованы. Каждый дом – нечто особенное, не похожее на другие. И ворота такие же в цветочках да олимпийских кольцах. Хоть каждый экземпляр фотографируй! Мы заглянули в «показательный», то есть в тот, куда можно заглянуть без спроса, чтобы посмотреть интерьер, утварь и текстиль, бытовавшие здесь в 19 веке. Во дворе коптильня удивительной конструкции. Жернова лежат. В уголочке закуток для кур пристроен. Всё обмазано глиной, побелено, покрыто тростниковыми крышами.

Но самым замечательным мне показался бутученский оперный театр на открытом воздухе. Он ещё совсем младенец. В прошлом году даже крыши над головой у исполнителей не было, зато в названии был предлог «de», а теперь просто «Оpera Butuceni», и непонятно, связаны ли эти два фактора или существуют параллельно? Неизменными остались соломенные тюки в качестве зрительских кресел и потрясающий репертуар: нынче на солнцеворот здесь давали «Аиду», «Богему», «Carmina Buranа» и «Passione latina». И силами не крепостных актёров, а Национального театра оперы и балета имени Марии Биешу, Национального симфонического оркестра и ведущих солистов. Учитывая акустику гор, слушатели, полагаю, забыли про несовершенную мебель.

Пожилая мама моей знакомой всякий раз, посмотрев по телевизору сюжет об археологических раскопках, спрашивает, зачем «эти люди» копают, если у них и без того уже так много разных глиняных черепков? «Чтобы было ещё больше», – неизменно отвечает знакомая. «Но это же не картошка! Их же не съешь», – резонно заявляет старушка. «Это гораздо ценнее картошки, мама. Черепки рассказывают о прошлом», – аргументирует дочь.

В Старом Орхее копают с 1947-го года. Керамику бережно собирают, старательно складывают кусочек к кусочку, пока не получится сосуд, горшок или чаша. Пустоты недостающих фрагментов заполняют необожженной глиной контрастного цвета и экспонат выставляют в музее, чтобы не только учёные имели представление о «старине глубокой», но и «всяк сюда входящий» не оставлял надежду стать учёнее. Мы тоже с интересом прогулялись по музею. На стендах не только керамика из разных археологических слоёв, но и металлическое оружие, монеты, украшения, орудия труда, бытовая утварь. Вот, например, медный черпак, с которым татары ходили в баню, фундамент которой тоже, кстати, недавно откопали археологи, а реставраторы добросовестно законсервировали для потомков.
 
Поэтому из музея мы прямиком идём в баню. Но первым делом, чтобы не заблудиться в её лабиринтах, изучаем схему. Ага, вот здесь раздевалка и комната отдыха, где можно и к температурам попривыкнуть, и чайку попить. Дальше следует промежуточное тёплое помещение, где тело готовится к основательному прогреву. И наконец – парная с влажностью 80-100 процентов и жарой в 50 градусов Цельсия.
 
Теперь посмотрим, откуда же все эти проценты и градусы берутся? А вот из этого котла с кипящей водой. И вот по этим каналам разбегаются лучами под мраморный пол, под  центральный лежак и в парную. Вот  теперь чудесно: жарко и соседа в тумане не видно. И с потолка конденсат на голову не капает, потому что вместо потолка – купол. А с него влага по стенкам сбегает. Попарились, зачерпнули музейным черпаком холодненькой водицы из каменной чаши и себе на голову. Ай, здорово! Что? Сажей испачкались? И где нашли? Ну, ничего: рядом чаша с горячей водой. Набирайте её в таз и плескайтесь себе в удовольствие.

И если помывка в бане была, к сожалению, лишь воображаемой, то дерево грецкого ореха – не только настоящим, но и бесхозным. И мы занялись собирательством. Но раскалывать орехи в автобусе не стали. Во-первых, нечем, во-вторых, незачем, потому что мы едем на противоположную сторону гряды в Требужени на обед. Правда, его надо ещё заработать, поучаствовав в мастер-классе по приготовлению плацинд.

И тут настало время объяснить, что есть эти самые плацинды, что их именем даже сеть ресторанов назвали. А это такие, запечатанные в конверт, послания городу и миру и ЖКТ всеобъемлющего содержания, начиная с весенней зелени и заканчивая зимним мясом. Для нас Хозяюшка уже положила в одну миску нашинкованную свежую капусту с сырым яйцом, в другую – раскрошенную брынзу. И бездрожжевое тесто, скатанное кокетливыми пышками, отдыхает на обочине стола.

Начинаем. Перемешиваем субстанции для начинки, читаем инструкцию к скалке. Первый пункт игнорируем: наши мужья сегодня ещё не заслужили основного её применения. Строго следуя второму пункту, раскатываем тесто в лепёшку. Дополнительно растягиваем её края пальцами. То, что получилось, распластываем на столе и, подражая бояну вещему, размазываемся начинкой по лепёшке. Потом делаем конверту четыре уха и соединям их в центре. Из получившихся углов тянем четыре ушка покороче и запечатываем послание. Пишем адрес:  «Печь, До востребования» и садимся за стол.

Чтобы не нарушать Конвенцию против пыток (1984), перечислять, чем нас потчевала Хозяюшка, не стану. Просто констатирую, что всё было невозможно вкусным, и из-за стола по-хорошему надо было бы отправляться на стадион с беговой дорожкой, но мы, пренебрегая здоровьем, снова сели в автобус и через полчаса очутились в селе Клишова Ноуэ, в Ремесленном центре «Аrta Rustika» («Сельское искусство»), прямо в золотых руках его основательницы Екатерины Попеску.

Она нас и встретила на крыльце. В районе семидесяти лет, мягкая, тёплая, чуть застенчивая улыбка, глаза лучистые, речь неторопливая. Сразу к коврам повела и рассказывала только о них – о бессарабских домотканых коврах 18-19 веков. О себе ни слова. Даже имя и фамилию пришлось окольными путями выведывать, а биографию, как пазл из разрозненных кусочков складывать. Помогло то, что мы с ней почти ровесницы. Разница только в том, что мне всю жизнь на месте не сиделось, а Екатерина из тех, кто «где родился, там и пригодился». Вот в Клишова Ноуэ она и родилась в середине пятидесятых.
 
Сколько себя помнит, в доме ткацкий станок стоял, бабушка и мама ковры ткали. Красивые, яркие. По всему полю птицы, букеты роз, виноград, танцующие пары. Катюше  ужасно нравилось наблюдать, как постепенно, сантиметр за сантиметром из цветных шерстяных ниток рождается картина. Она не спрашивала, что там задумано мастерицами, а угадывала. Предвкушала. Процесс создания ковра в принципе небыстрый. Это месяцы кропотливого труда с утра до ночи. А тут ещё и бабушка, и мама днём работали в колхозе и только вечером, при свете двух керосинок, садились за станок.
 
Бабушкины руки сноровисто продёргивали нити, прибивали их гребнем. Она редко заглядывала в схему, всё уже наизусть знала. Любила про старину рассказывать. Какие ковры в селе, откуда она родом, висели на стенах хат, лежали на лавках, на кроватях. Какие узоры на них были – «ни чета нынешним – цветастым».
 
– А мне нынешние по душе: в них чувствуется радость и веселье. Посмотришь, и всё понятно: тут конь, тут дом, там влюблённые целуются. А старые – скучные, на них только закорючки орнаментов и ничего больше, – парировала обычно мама, привычно меняя нитку.
 
– Эх, молодо-зелено, – сокрушалась бабушка, – закорючки те смысл бытия несли. Это, если хочешь, азбука, только не привычными нам буквами, а значками разными. И ковёр можно было как книгу читать. Но каждый читал немного по-своему, хотя видели все одно и то же: мужчину и женщину, детей, древо жизни, пашню, пшеничные колосья, виноградную лозу, солнце, звёзды... По рисунку ковра можно было определить был ли год урожайным или случился недород, мир ли стоял на земле или какое лихолетье... А что узнают потомки по нашим коврам кроме того, что это просто красивые цветы и птички?
 
– Ну, не знаю. Это может быть и познавательно, но давно уже не модно, – приводила последний аргумент мама.
 
– То-то и оно, что не модно. А ведь мода не из пустоты берётся. Кому-то нужно, чтобы одно стало немодным, а другое модным... Мода меняет наши мысли, уклад жизни... Мода уносит сокровенные знания, подсовывает фальшивые ценности..., – как молитву повторяла бабушка.

Мама больше не спорила, она подзывала Катю и сажала за станок.
– Учись, детка, смотри, как делает бабушка и повторяй, – говорила она. – Вырастешь, найдёшь те старые ковры где-нибудь в музеях и вернёшь народу утерянное.
 
И Катя росла. Училась в школе. В двенадцать лет умела ткать, вышивать и вязать крючком. В шестнадцать –  училась в педагогическом училище, потом в институте. Потом работала в школе, была заведующей детским садом. И вдруг произошла катастрофа: оползень снёс детский сад с лица земли. К счастью всё случилось ночью, и в здании никого не было. Пришлось строить новое. Пока строили, Советский союз развалился, молодёжь косяком  потянулась на Запад, деток в селе осталось раз, два – и обчёлся, и просторное новое здание стало вообще никому не нужно.

Екатерину к тому времени примаром села избрали, вот она и подумала, что пришла пора исполнить бабушкину мечту и мамин завет. И пустующее строение пришлось очень кстати, – только голову и руки приложить. Приложила и в 2013-ом открыла центр «Аrta Rustika». Здесь есть всё: музей «Народные традиции долины Реута», библиотека специальной литературы, оборудование и аппаратура, необходимые для обучения нескольким видам ремёсел, в особенности, изготовлению домотканых ковров. Здесь есть мастера, которые работают в области ковроткачества, вышивки, вязания крючком и горизонтального ткачества. Они преподают эти дисциплины по разработанным Екатериной и утверждённым в Министерстве образования трём программам. Особое место в этих программах занимает, конечно же, орнаментика ковров 18-19 веков.

Если уж рукописи не горят, то ковры тем более. Сначала Екатерина прошерстила все музеи бывшего СССР. Кое-что нашла, сфотографировала, зарисовала. Несколько обветшалых и потерявших цвет фрагментов ковров привезли ей из разных концов света. Отмыла, методом сравнения с музейными экземплярами определила первоначальные краски, но кто расшифрует орнаменты? Поколение бабушек было последним, кто мог сделать это с большой долей вероятности.  Состарившиеся мамы знали о старых мотивах лишь понаслышке и ничего определённого сказать не могли. И тогда Екатерина воспользовалась принципом Юрия Кнорозова, применённым им к письменности майя: «если кто-то написал, значит это можно прочитать» и расшифровала, «прочитала» более 70 мотивов со старых образцов. А группа ремесленниц воспроизвела их в огромных коврах и маленьких ковриках.

Мы стоим в зале, где от потолка до пола всё в коврах. Екатерина «перелистывает» их, водит указкой по орнаментам и «читает» нам о том, как жили наши предки в 18-19 веках, чему радовались, о чём заботились. Потом показывает пока единственный экземпляр ковра-послания будущим поколениям, вытканного мастерицами Ремесленного центра. В нём использованы и традиционные значки и стилизованные новые, отражающие нынешние реалии. И если, не дай бог, стрясётся катаклизм, способный загнать человечество назад в пещеры, то пусть оно возьмёт с собой ковры, сотканные в «Аrta Rustika». Они не только согреют и придадут пещере уют, но и расскажут о ценностях и чаяниях людей 21-го века.