Зеленая вена

Я впервые увидел её в антикварной лавке на Бэйуотер-роуд, когда ещё жил в Лондоне и работал реставратором мебели. Собственно, не её, а след от неё.
Зелёная линия на левой руке старика-торговца.
Она шла от запястья к локтю — тонкая, словно нарисованная зелёными чернилами, но когда я присмотрелся, понял: это вена. Просвечивает сквозь старческую пергаментную кожу. Изумрудная. Как будто по ней течёт не кровь, а что-то другое.
— Красиво, да? — Старик заметил мой взгляд. — Наследственное.
Я кивнул, не зная, что сказать. Купил викторианское кресло, которое искал, и ушёл, но линия засела в голове. Зелёная вена. Как будто увидел что-то, чего не должен был видеть — край другого мира, выглянувший в наш.
Месяц спустя я встретил женщину в метро. Сорок с чем-то, строгий пиджак, волосы заколоты. Она стояла, держась за поручень, и я увидел на её предплечье ту же линию. Зелёную вену, идущую по внутренней стороне руки.
Сердце дёрнулось. Я хотел спросить, но поезд остановился, и она вышла.
После этого я начал их замечать.
Не то чтобы они были повсюду — нет. Но раз в несколько недель я видел кого-то: таксист с зелёной веной на шее, официантка с тонкой изумрудной нитью на запястье, парень в библиотеке с линией, уходящей под рукав футболки.
Они были разного возраста, национальности, пола. Единственное общее — эта вена и... как бы сказать... присутствие. Некая концентрированность. Будто они видят на полтона больше, чем остальные.
Я начал искать информацию. Медицинские справочники молчали. Форумы говорили о варикозе, о редких заболеваниях, но ничего про зелёный цвет. Я спросил знакомого врача. Он посмотрел на меня как на идиота.
— Вены синие. Или красноватые, если ближе к поверхности. Зелёными они не бывают. Возможно, какая-то кожная пигментация, татуировка?
Но это не было татуировкой. Я видел, как вена пульсирует.
Прошёл год. Я переехал в Берлин — новая работа, новая жизнь. И там, в баре Кройцберга, я встретил его.
Мужчина лет шестидесяти, седой, в потёртой кожаной куртке. Сидел в углу с бокалом пива. И когда он поднял бокал, я увидел: вся его рука была в зелёных венах. Не одна — десятки тонких линий, сплетающихся в узор, как корни дерева.
Я подошёл. Не мог не подойти.
— Извините, — начал я по-английски. — Могу задать странный вопрос?
Он посмотрел на меня. Глаза серые, усталые, но внимательные.
— О венах? — Он улыбнулся. — Садись.
Оказалось, его зовут Мартин. Он художник. Или был художником. Теперь, по его словам, он просто наблюдатель.
— Ты заметил нас, — сказал он. — Не многие замечают. Большинство смотрит и не видит. Вены для них — просто вены.
— Но это не просто вены, правда?
— Правда. — Он сделал глоток. — Слышал когда-нибудь о хлорофилле?
— Как в растениях?
— Да. У людей — гемоглобин, красный, переносит кислород. У растений — хлорофилл, зелёный, ловит свет. — Он постучал пальцем по своим венам. — У некоторых из нас и то, и другое.
Я засмеялся. Он нет.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Мы не совсем растения, конечно. Но в крови... примесь. Мутация? Эволюция? Никто не знает. Случается редко. Один на несколько тысяч рождается таким.
— И что это даёт?
Мартин задумался.
— Синестезию, иногда. Ты видишь звуки, слышишь цвета. Чувствуешь время иначе — не как поток, а как... пространство. Можешь двигаться в нём медленнее или быстрее, чем другие. Растения живут по другим часам. Дуб — триста лет. Мы — что-то посередине.
— Значит, вы стареете медленнее?
— Некоторые. Я выгляжу на шестьдесят. Мне восемьдесят четыре.
Я откинулся на спинку стула.
— Это невозможно.
— Конечно. — Он улыбнулся. — Как и зелёные вены. И всё же.
Он рассказал мне больше. О том, как проявляется эта особенность — обычно в подростковом возрасте, когда первые зелёные линии начинают просвечивать сквозь кожу. О том, как меняется восприятие: солнечный свет становится пищей, в прямом смысле — можешь простоять час на солнце и насытиться, как после обеда.
О том, как трудно объяснить врачам, которые не верят.
О том, как одиноко.
— Мы узнаём друг друга, — сказал Мартин. — По венам, конечно. Но и по... присутствию. Мы медленнее. Тише. Мир для нас — не гонка, а сад. Мы растём, а не бежим.
— И сколько вас?
— Не знаю. Тысячи? По всему миру. Мы не собираемся. Нет какого-то тайного общества. — Он усмехнулся. — Хотя кто-то, наверное, мечтает о таком. Просто живём. Встречаем друг друга иногда. Узнаём.
Я хотел спросить ещё что-то, но он встал.
— Мне пора. — Он положил деньги на стол. — Если хочешь знать больше — приходи завтра. Я здесь буду.
На следующий день я пришёл. Бармен сказал, что никакого Мартина не знает. Описал мне дюжину завсегдатаев — ни один не подходил.
Я ходил туда ещё неделю. Безрезультатно.
Но теперь я смотрел по-другому. Не просто замечал людей с зелёными венами — я начал видеть связь. Они появлялись в моей жизни не случайно. Старик в антикварной лавке продал мне кресло, которое привело к знакомству с семьёй, где я потом работал. Женщина в метро уронила перчатку, я её поднял, мы разговорились — и я узнал о вакансии в Берлине.
Каждая встреча с ними меняла траекторию. Они были как узлы в сети, невидимые точки, где судьбы скрещивались и расходились.
А потом я посмотрел на свою руку.
Не было ничего. Конечно же. Моя кровь была красная, обычная, человеческая. Я не был одним из них.
Но через месяц, утром, в ванной, я заметил тонкую линию. Еле видную. На внутренней стороне запястья.
Зеленоватую.
Сначала я подумал, что показалось. Потёр кожу мылом — не стёрлась. Посмотрел на свет — линия стала чётче. Вена.
Я позвонил врачу. Записался на анализы. Но потом отменил. Что я скажу? «У меня зелёная вена»? Они посмеются. Или хуже — положат в больницу, начнут резать, искать причину.
А я уже знал причину.
Я стал замечать изменения. Солнечный свет — я мог сидеть на балконе часами, и это наполняло меня энергией, будто я заряжаюсь. Время — оно замедлилось. Не объективно, конечно, часы шли как обычно. Но внутри меня возникло ощущение, что между секундами есть пространство. Я мог дышать глубже, думать яснее.
И вкусы изменились. Мясо стало казаться слишком тяжёлым. Зато салаты, зелень, овощи — каждый лист имел свой аромат, свою музыку.
Это звучит безумно. Я знаю.
Но самое странное — другое.
Я начал их притягивать. Людей с зелёными венами. Они стали появляться чаще. В кафе садились за соседний столик. В парке проходили мимо, мельком бросая взгляд. В книжном магазине тянулись к той же полке.
Мы не разговаривали. Просто кивали.
И я понял: я становлюсь частью чего-то большего. Невидимой сети. Корневой системы, протянувшейся под поверхностью обычной жизни.
Мартин говорил: «Мы растём, а не бежим».
Теперь я понимаю, что он имел в виду.
Прошло три года. Зелёных вен у меня теперь пять. Они идут по левой руке, как тонкие ветви. Я ношу рубашки с длинным рукавом, чтобы не объясняться.
Стареть я, кажется, перестал. Или замедлился. Трудно сказать. Зеркало показывает то же лицо, что и три года назад.
Я встретил Мартина снова. Месяц назад. В Праге. Он сидел в том же баре.
Он не удивился, увидев меня.
— Я знал, что ты один из нас, — сказал он. — С первого взгляда.
— Но тогда у меня ещё не было вен.
— Были. Просто не проявились. Семя прорастает не сразу.
Мы пили пиво. Говорили о городах, которые видели, о людях, которых встретили. О том, как мир выглядит, когда живёшь медленнее него.
— Мы — архивы, — сказал Мартин. — Память земли. Пока люди торопятся, мы храним. Века, лица, истории. Они проносятся мимо. Мы остаёмся.
Я не уверен, что понимаю до конца. Может, никогда не пойму. Это больше похоже на ощущение, чем на знание.
Но я знаю одно: когда я гляжу на свою руку, на эти зелёные линии, я чувствую связь. С землёй. С солнцем. С теми, кто был до меня, и с теми, кто придёт после.
Мы не бессмертны. Мартин говорит, что в какой-то момент зелёные вены темнеют, становятся коричневыми, как старые листья. Это знак. Значит, время пришло. Пора становиться землёй.
Но пока они зелёные — я расту.
И я не один.
Посмотрите на свою руку. Внимательно. На свет. Возможно, вы тоже заметите тонкую линию. Едва видную. Зеленоватую.
А может, вы уже давно её видите. Просто не знали, что это значит.
Добро пожаловать в сад.