Осколки. Часть 2. Глава 1

                ОСКОЛКИ. ЧАСТЬ  ВТОРАЯ

         Вселенная всегда играет честно. Если мы должны, то сможем.               

                Джед МакКена.

                Глава1   


    Тут кто то опять просыпается ото сна, долгого, глубокого и вполне счастливого...
Кто же этот Он? И кто этот самый я, который наконец то проснулся? Кто Я? Действительно, а кто этот я есть?
Аааа...

   Наконец то вспомнил, а вспомнил, значит пробудился. А как же хорошо было спать!
Я –  это Виктор Лагранж, ещё очень молодой, но кое в чём уже опытный выпускник Парижской Сорбонны. Опытный потому, что профессор Первацельс оставляет меня на своей кафедре, и, таким образом, я становлюсь его учеником. Пожалуй, я соглашусь быть учеником Первацельса, это большая честь для любого студента.
Мне нравится слушать лекции Первацельса и проводить в его компании разные химические опыты. А ещё у него на кафедре есть ну очень симпатичная лаборантка-аспирантка, в которую я уже успел слегка влюбиться! Правда только слегка, сильно я ещё ни в кого не влюблялся. Говорят, что это опасно.
Эта лаборантка старого доброго профессора, ну очень пышногрудая кпереди и очень задастенькая кзади, румяная и всегда потупляет глазки, когда я на неё смотрю, заходя  в кабинет доктора Михаэля. Кажется её зовут Катарина, надо бы познакомиться с ней поближе!
Эх, и хорошо жить на свете в нашем милом пятнадцатом веке! Особенно, когда ты молодой и у тебя вся жизнь впереди, словно вечность! Сейчас пойду за булками и перемигнусь с булочницей, эта милая булочница тоже ничего, простовата только. Зато булки у ней самое то, что надо.

А я живу на третьем этаже в маленькой комнатке, которую снимаю очень и очень дёшево. Можно сказать, что мне повезло. Я здесь неплохо устроился, только постоянно воняет какой то кислятиной. И воняет из других комнат, особенно из той, что располагается  напротив моей.
Там, в очень маленькой каморке живёт какая то большая семья, в которой всегда происходят какие то споры, ссоры, постоянно раздаются крики и даже дикие вопли. И какая то безысходная вонь от всего этого сборища. Стоит только про них вспомнить, где бы ты не находился, как эта вонь уже рядом с твоим носом и в мозгах... Соседи, конечно, так себе, но мне они не досаждают более ничем, кроме этого запаха.

Всё, хватит про них, пошёл за булкой, а потом в Сорбонну. Сегодня будет лекция сэра Брука по новой медицине. По праву сказать, мне более нравится медицина, чем химия, которой так предан профессор Первацельс.
Я уже подхожу к своей Сорбонне, и тут вдруг вижу настоящее чудо  –  Марию! Как я давно её не видел! Мария это действительно чудо из чудес, но, увы, девушка строгих нравов.
Я знаком с её старшим братом. Он настоящий алхимик, нисколько не поддельный, как многие, и Мария помогает ему в его странных опытах. Когда то он тоже учился в Сорбонне, а теперь у него дома своя лаборатория. Иногда я прихожу к ним в гости, но, клянусь честью, лишь для того, чтобы взглянуть на прекрасную Марию. Её мать по имени Тереса, также довольно строга и даже сурова, кажется начинает понимать, что я тайно влюблён в её дочь.

   А то как же? Как не влюбиться в истинную красоту, чистоту и скромность одновременно? Такое просто невозможно для такого молодого человека, как я. В одном флаконе, даже алхимическом, обычно такие качества не содержатся.
Ну вот, она совсем близко и замечает меня. Я улыбаюсь и машу ей рукой. Мария смутилась, потупя взор, но я замечаю слегка заметную радостную улыбку на лице её. Мы на миг застываем в нашем движении друг к другу, а затем расходимся, не говоря ни слова, каждый по своим делам. Я уже опаздываю и уважаемый профессор может быть недоволен. Пока, Мария, я увижу тебя скоро, может быть, даже сегодняшним вечером.

 И я вприпрыжку побежал к своей Альма Матер, нисколько не обращая внимания на неодобрительные, а то и злые, взгляды случайных прохожих. У всех у них лица мрачные или важные, или то и другое вместе. Все они серьёзные люди и им не до шуток. Они забыли, что такое молодость, что такое любовь.
Я замечал, что чем старше человек, тем более кислая у него физиономия. Отчего так? Думаю потому, что чем ближе к смерти, тем всё более они чувствуют бессмысленность своей ничтожной и никчёмной жизни, которая быстро проходит и была, по большому счёту напрасна и никому не нужна, в первую очередь им самим. И ещё наверно из-за страха. Они, эти люди очень боятся смерти.
И боятся они её каждый по своей причине, по крайней мере, им так кажется. Одни боятся Бога, потому что либо мало, но всё же  грешили, а наказание всегда, по меньшей мере, неприятно, а другие ада и чертей, к которым Бог за эти грехи, отправит всенепременно.

  Скоротечность жизни забывается лишь в её процессе.  Однако,  жизнь человека таки коротка, как бы я не убеждал себя в обратном, ввиду моей желторотой юности.
А жизнь военного человека ещё короче. Вот в этом плане моему отцу крупно повезло. Он пока ещё остался жив, несмотря на участие в десятках сражений, и, наверное, столько же дуэлей. Оттрубил почти добрую половину этой дурацкой столетней войны, это вам не шутки шутить. Теперь папаша мирно поживает в предместье Парижа, почти как у короля за пазухой, вовремя выйдя в отставку. Однако таких везунчиков, как мой отец, немного.

  Говорят, что природа то ли отдыхает на детях, то ли она отыгрывается на них. Вот поэтому я и не пожелал пойти по стопам родного папаши, а пошёл по пути медицины и химии, то есть по пути тех предметов, которые жизнь не укорачивают, а удлиняют. И не жалею о своём выборе, особенно после знакомства с Пьером, братом красотки Марии. Пьер удивительный человек, я как-нибудь подробно расскажу о нём...
Я конечно же сегодня опоздал на лекцию и тихонько пробираюсь по амфитеатру аудитории, согнувшись в четыре погибели, только бы меня не заметил уважаемый мэтр. Наконец я нахожу свободное место и сажусь на лавку. Уфф... Кажется моё опоздание не замечено: пронесло на этот раз. Что ж, теперь можно расслабиться и послушать лекцию...

…Вот незадача! Вечером, я увы, не пошёл к де Ариасам. В конце последней лекции, нас всех, будущих аспирантов и бакалавров призвали прослушать приветственное слово самого ректора. Этот уже старенький человечек, похожий на старый изношенный колпак, довольно долго нудил о той великой чести, каковая нам всем оказывается им лично и Сорбонной в целом.
  После этого его долгого занудства, нас разбили на группы по деканатам и ещё около часа декан по химии промывал нам мозг о нашем, явно нами не заслуженном будущем, в чём, вдобавок выражалось его яростное сопение и недовольство во взоре на молодых будущих бакалаврят. То, о чём говорил своим скрипучим и старческим голосом декан, и так было понятно, как иголке с ёжика. И почему во главе деканатов и кафедр всегда оказываются самые туповатые профессора?

...Мой отец, шевалье Эмиль де Лагранж, с большой неохотой отпускал меня учиться, считая всю эту учёбу пустым и никчёмным делом для настоящих мужей, которые должны быть, прежде всего, воинами. Лично он желал бы, чтобы я вступил во вновь созданный королевский мушкетёрский корпус. Служба не такая уж и опасная, зато сытная, одним словом, сидишь у короля за пазухой, да иногда делаешь некоторые мерзости, простите, шалости.
 А всю мою учёбу в этом престижном универе отец считал уделом неудачника, которым, по всей видимости, и станет его отпрыск. Однако отец был отчасти воином, отчасти философом и со временим смирился с тем, как разворачивается панорама судьбы его сына, то есть, меня.

   А мне никогда не нравилось, как родному папаше, скакать со шпагой в руках, и быть готовым стать мертвецом в любой момент времени, от тебя никак не зависящий.
 И подумайте сами, пожалуйста!
Какая-нибудь фифундия вдруг понравится королю или важному герцогу, которым я стал бы служить, а она вдруг окажется замужем. И король или герцог пойдут куролесить на всю катушку, если окажутся не по нраву оной фифочке, муж фифочки объявит герцогу войну, либо наоборот, в результате я должен по вашему что сделать? Умереть за юбку или просто подол платья какой то там мадемуазель де Монтеспан? Благодарю покорно.
 
   Да и не люблю я оружие. Оно вызывает во мне холод и отвращение. Все эти шпаги, сабли, кастеты и пистолеты. Куда приятнее держать в руках булочки всё той же булочницы, либо просто бутылочку хорошего сухого красного вина!
Вот туда то я сейчас и пойду, скорее бы этот учёный скрипач заканчивал свою сюиту. Однако всё нудное также всегда рано или поздно заканчивается, закончилась и эта речь декана, во время которой меня вдруг вновь потянуло в булочную. Но не за булками, а к булочнице.

  Итак, на следующей неделе я должен буду прийти на кафедру к своему любимому профессору. Вот месье Первацельс мне всегда нравился, как и то, о чём он говорил и во что верил. А верил он больше в науку, чем в мифического бога, о котором так много говорят священнеики. Тихий и скромный голос профессора Первацельса просто примагничивал к себе всех, кто хотя бы раз в жизни его слышал. Для того обаяния даже не надо было понимать то, о чём толкует профессор. Ему верили, как верят ксендзу прихожане на его церковной кафедре.

   Ладно, Бог с ним , с профессором, я ещё буду счастлив работать под его началом, а сейчас все мои мысли устремились в булочную, вернее, они вонзились в пышную грудь булочницы Марты. Так её зовут, эту дочь булочника, который сейчас наверняка сидит у соседа-бакалейщика за второй, а, быть может, и за третьей бутылочкой вина, взвалив всю работу в булочной на свою бедную дочку! Впрочем, не такая она уж и бедная. Во всяком случае, я помогу ей.
Тут я дёргаю дверь булочной и сразу же вижу Марту и её пышные прелести, почти вываливающиеся наружу из совсем не скромного декольте. Что то внутри меня говорит о моём страждущем взгляде на её прелестные  пышности, хотя я и догадываюсь, что этот взгляд ей и  приятен, но всё же я перевожу его вверх, на её простое, такое же полное, как и груди, лицо, но отнюдь не уродливое, а в чём то даже по своему красивое.

  Только много позже я понял, чем оно было красиво:  оно красиво своей простотой и детской безыскусственностью. Вся эта Марта красива во всей её простоте
–  Вы за булочками, месье Виктор? Какие предпочтёте сегодня? Ведь у вас, что новый день, то новый вкус и выбор. Вы такой любитель разнообразия!
–   Да, милая Марта, я пришёл за булочками, сегодня я предпочту вот эти душистые круассаны, но, возможно, что не только их, –  и с этой последней фразой я делаю то, что ещё никогда не позволял себе с Мартой: обнимая её одной рукой, в то самое время, как вторая проскальзывает в это волшебное декольте и ласкает её грудь, которая вовсе не помещается в моей руке, как грудь маленькой Валентины из Лиона.
Но, о чём это я? Причём здесь Валентина, когда я ласкаю податливую пышногрудую  Марту!? Кажется, я чересчур любвеобилен!? Да, надо признаться, я люблю женщин, они вкусные, например, как эта булочница!  И тут мои мысли вернулись к Марте. Я думаю, что Марта, как истинная женщина будет согласна на всё и сладостная истома охватывает всё моё существо.

  И точно, тут она падает на лавку, расположенную за прилавком магазинчика, а сама тихо шепчет своими полненькими губками:
  –  Ну что вы, ну что вы, мсье Виктор, ведь может прийти папенька!
Однако я подхватываю её и целую её в эти  сочные и пухлые губки, которые так мягки и податливы, как и всё это существо по имени Марта. Она истинная женщина!
И в этот момент мне кажется, что все блаженства мира сего открылись для меня
Но неожиданно Марта вскакивает, кидается к входной двери и быстро запирает её на ключ. Об остальном она и не беспокоится, наверное её папахен уже спит или дошёл до нужной кондиции. Она подходит ко мне, упирается тугими сосками в мою грудь, а затем вдруг поворачивается ко мне спиной и я развязываю мелкие узелки её платья. И тут она сама скидывает его, начав с подола и остаётся в шёлковой тонкой рубашке, которая прозрачна так, что виден в её сокровенной части чёрный все притягательный треугольник, ради которого многие мужчины согласны на любое действие, если вобьют  в свою бедную несчастную голову, что только в этом и заключается земное счастье.

   Я целую её лицо, глаза, уши, грудь, она стонет и истекает своим страстным призывным стоном, её лоно с неистовством первой страсти призывает меня, я вхожу в него с наслаждением и тут окончательно теряю себя....
Вот они, миги Земного блаженства!
Мне очень нравится её молодое, пухленькое тело, которое не удалил бы от себя сам Рафаэль; будь он её свидетелем, он оставил бы её в веках в виде одного из своих прекрасных полотен.
Тогда, по окончании своего альма матер я был очень и  очень молод,  здоровьем, которое только начало выходить из меня во всех мыслимых возможностях.
Поэтому мы с Мартой занимались любовью до самого утра, лишь делая перерывы, чтобы заправиться папашином элем и его же ветчинкой с французской булочкой впридачу.
Марта уже перестала меня стесняться и ласкалась ко мне и делала всё, чтобы я ни попросил, и это было великолепно.

   Эх, и хорошо же жить на белом свете, особенно, когда ты молод и здоров!
Я возвращаюсь домой, падаю на свою постель, и мне сразу же снится сон, в котором Марта гонится за мной,  а я безнадёжно пытаюсь от неё удрать.
Марта почти голая, в своём прозрачном шёлковом платье, под которым, вздымаются, колыхаясь, точно волны небольшого трёхбалльного шторма, груди, очень скоро настигает меня и хватает…
И тут я немедленно уменьшаюсь в размерах так, что мгновенно становлюсь таким маленьким, что одна её грудь более меня раза в три.
Она зажимает меня двумя своими сиськами и перекатывает туда сюда, смеясь и хохоча. Только вот мне уже почему то не до смеха. Её огромные груди пахнут слащавым женским потом и ещё чем то, что я пока не понимаю, и, наконец, мне просто становится плохо и хочется провалиться вниз, чтобы ничего этого не видеть.
 
   И вдруг моё желание провалиться внезапно исполняется. Она хватает меня одной рукой, другой раздвигает своё лоно и направляет меня в него.
Здесь меня охватывает дикий ужас, на лицо и тело спадает какая то вязкость, я пытаюсь кричать и звать на помощь (вот уж интересно, кого именно?), но всё это безполезно и моё тело окутывает темнота; но тут вдруг ужас  и страх почему то сменяются невыразимым блаженством, всё моё маленькое тело погружается в это блаженство и исчезает там, где нет верха и низа, а есть только безмолвная истина самого бытия.

   Это потрясающее блаженство всё усиливается и я забываю себя, и проваливаюсь в пустоту мира или пустоту утробы, что сейчас не имеет никакого значения, и полностью теряю своё существование.