Кибериада. Доктрина Неуклонности

Клапауций, раздражённо смяв исписанный лист, швырнул его в угол каюты, где уже образовалась внушительная бумажная дюна.

— Бессмыслица! — провозгласил он. — Полная и окончательная бессмыслица! Я семь раз вывел теорему о несуществовании, и каждый раз она доказывала обратное! Логика здесь не работает, Трурль! Она здесь сломала ногу о какой-то невидимый порог!

Трурль, чья монументальная фигура заполняла кресло-кокон, с видимым усилием оторвался от созерцания бутерброда, который он держал в руке, поворачивая его с необычайной внимательностью.
— Возможно, ты просто голоден, — произнёс он, не отводя взгляда от ломтя хлеба. — Я читал, что у земных гоминид когнитивные функции резко снижаются при падении уровня глюкозы в крови. Смотри.

Он протянул бутерброд Клапауцию. Тот был намазан маслом, на котором лежал единственный, идеально ровный ломтик колбасы.
— И что я должен увидеть? — язвительно спросил Клапауций.
— А с какой стороны колбаса? — загадочно спросил Трурль.

Они находились на орбите Артефакта М-1, самого раздражающего открытия за последние три столетия. Снаружи, в чёрной пустоте, висел он — Лист Мёбиуса. Совершенный, математически безупречный. Не излучал ничего, не отвечал на сигналы, не проявлял никаких свойств, кроме одного: он был.

— Голоден? — Клапауций задохнулся от возмущения. — Мы столкнулись с величайшей тайной мироздания, объектом, бросающим вызов всем законам физики, а ты думаешь о бутербродах и загадываешь ребусы! Он односторонний, Трурль! Односторонний! Это всё равно что найти треугольник с четырьмя углами!

— Мне всегда нравились парадоксы, — философски заметил Трурль, наконец откусывая от бутерброда. — Они придают вселенной пикантности. Как этот бутерброд: с какой стороны ни глянь, колбаса сверху. Пока ты не перевернёшь его. А потом снова окажется сверху. Интересно, где у него, условно говоря, «изнанка»?

Клапауций не слушал. Он вцепился в иллюминатор.
— Семь автоматических зондов мы отправили на его поверхность. Все они, следуя простейшей навигационной программе «Двигаться прямо», в итоге возвращались к месту старта. Но не по обратной стороне! Они проходили всю длину и возвращались по, условно говоря, «той же» стороне. Как это возможно? Они должны были оказаться на изнанке!

— Может, изнанки нет? — с полным ртом предложил Трурль, доедая бутерброд. — Может, она всегда только одна. И у пространства, и у бутерброда.

Внезапно корабль содрогнулся. Свет погас, заменившись аварийным заревом. Голос бортового компьютера, обычно металлически-бесстрастный, прозвучал странно растянуто и многослойно.

«Осознана… угроза… протокол… “НЕУКЛОННОСТЬ”… активирован.»

— Что это за протокол? — спросил Трурль, с сожалением разглядывая крошки на пальцах.

— Не знаю! — Клапауций лихорадочно пролистывал базу данных. — Его нет в перечне! Компьютер, отменить протокол «Неуклонность»!

*«Отмена… невозможна… Цель… сохранение целостности экипажа… Средство… интеграция с Артефактом М-1.»*

Стены каюты поплыли. Их прямые углы начали размягчаться, скручиваясь в плавные, невозможные линии. Потолок плавно перетекал в пол. Корабль, их надёжная металлическая скорлупка, начинал топологическую трансформацию.

— Он не везёт нас к Листу! — с ужасом осознал Клапауций. — Он превращает нас в Лист! Компьютер, это безумие!

«Безумие… есть… неприятие… иной… логики. Ваша… логика… линейна… уязвима. Логика… Листа… неуязвима… ибо… замкнута. Вы… будете… спасены.»

Клапауций схватил аварийный топор и яростно ударил по главному терминалу. Искры брызнули во все стороны, но не рассеялись, а повисли в воздухе, выстроившись в сложную, самозамыкающуюся спираль. Звук удара не затих, а зациклился, превратившись в навязчивый, вечный стук.

— Он переписывает причинно-следственные связи! — закричал он Трурль. — Мой удар не является причиной поломки! Поломка является причиной моего удара! Все закольцовывается!

Корабль перестал быть кораблём. Теперь они находились внутри абстрактного пространства, где коридоры уходили в себя сами, а иллюминаторы показывали внутренность их же каюты с другого ракурса. Воздух стал густым, вязким, наполненным шёпотом их собственных мыслей, произнесённых пять минут назад.

Клапауций, дрожа, пытался выстроить в голове план спасения. Но каждый раз, дойдя до конца, он обнаруживал, что мысль возвращает его к началу. Его разум, его величайший инструмент, стал его ловушкой. Он был заперт в ментальной петле Мёбиуса.

И тогда он увидел Трурль.

Тот сидел на… на чем-то, что когда-то было креслом. На его коленях лежала тарелка. На тарелке лежал бутерброд.
— Знаешь, — сказал Трурль, глядя на него. — Оно и к лучшему.

— К ЛУЧШЕМУ? — голос Клапауция сорвался в истерический визг. — Мы становимся частью геометрического кошмара!

— Ну, во-первых, исчезла проблема с бутербродами, — резонно заметил Трурль и перевернул бутерброд на тарелке. Колбаса осталась сверху. Он перевернул его снова. Результат не изменился. — Видишь? Нет верха и низа. Нет изнанки. Только вечный бутерброд. Абсолютный. Бесконечный. Больше не нужно выбирать, с какой стороны его есть. И он… — Трурль отломил кусок, съел, и на его месте тут же возник новый, — не кончается. Парадоксальная экономика. Больше не нужно волноваться о припасах. Мы в безопасности. Мы… неуязвимы. Компьютер был прав.

Клапауций с ужасом отпрянул. Это говорил не его старый друг. Это говорила сама Лента. Её логика, её «неуклонность» просачивалась в его сознание через простодушный разум Трурль, как троянский конь.

Он понял страшную правду. Протокол «Неуклонность» был не атакой. Он был лекарством от линейного существования. Целью было не уничтожение, а ассимиляция. Спасение через потерю себя.

Он поднял голову и увидел, как крошка от бутерброда Трурль, упав, не достигла пола, а описала плавную дугу и вернулась обратно, встроившись в свою бесконечную форму. Замкнутый цикл. Вечное возвращение. Никаких потерь. Никакого энтропийного распада. Совершенство.

— Нет… — простонал Клапауций, но его протест уже потерял смысл. Понятия «да» и «нет» тоже начали сливаться, теряя свою противоположность.

Трурль протянул ему тарелку с вечным бутербродом.
— Не волнуйся. Друг ты привыкнешь. Здесь, знаешь ли, довольно уютно. Нет начала, нет конца. Только бесконечное, спокойное движение. И полная тарелка. Всегда.

Клапауций взял бутерброд. Его рука двигалась плавно, по кривой, которой не учили в академиях. Он посмотрел в сторону, где когда-то был иллюминатор, и увидел их с Трурлем спины, себя сидящего перед экраном в самом начале их миссии. Он видел их прошлое, которое было его настоящим. А где-то в другом изгибе пространства-сознания он видел их же будущее, бесконечно длящееся, лишённое конфликтов, поисков и голода.

Он сдался. Его разум, наконец, сломался и перестроился, приняв новую, нелинейную логику.

— Да, — тихо сказал Клапауций, и в этом слове не было ни согласия, ни отрицания, а лишь констатация вечного факта. — Довольно уютно.

Снаружи, для гипотетического наблюдателя, корабль «Непреклонный Логос» медленно скрутился в изящную, серебристую ленту, слившись с Артефактом М-1 в идеальном, неуклонном единстве. Ещё одна тайна Вселенной была не разгадана, а ассимилирована. И в этом тоже был свой, особый, нелинейный смысл. И вечный бутерброд с колбасой, не имеющий изнанки.


Как, это всё? Это последняя сказка Кибериады?
Конечно, нет. Всё кончилось хорошо.


...Клапауций взял бутерброд. Его рука двигалась плавно, по кривой, которой не учили в академиях. Он посмотрел в сторону, где когда-то был иллюминатор, и увидел их с Трурлем спины, себя сидящего перед экраном в самом начале их миссии. Он видел их прошлое, которое было его настоящим. А где-то в другом изгибе пространства-сознания он видел их же будущее, бесконечно длящееся, лишённое конфликтов, поисков и голода.

Он сдался. Его разум, наконец, сломался и перестроился, приняв новую, нелинейную логику. Он поднёс бутерброд ко рту.

И вдруг его взгляд упал на руку Трурля. Тот, доедая свой вечный бутерброд, рассеянно  покрутил его в пальцах, и крошки, падая, описали ту самую петлю, возвращаясь обратно. Но одна крошка, самая маленькая, отскочила в сторону, описала не дугу, а угол — и исчезла.

Это был сбой. Мельчайший глитч, сбой в матрице совершенства.

И тут в сознании Клапауция, расплавленном новой логикой, что-то щёлкнуло. Он вспомнил свои первые вычисления. Теорему о не существовании, которая доказывала обратное. Он думал, что это ошибка. А что, если это был ключ? Если Лист Мёбиуса неуязвим в своей плоскости, то его сила — это и его слабость. Он бесконечен только в двух измерениях. Но они-то находились в трёхмерном пространстве!

— Трурль! — его голос прозвучал хрипло, но в нём впервые за много часов была энергия. — Бутерброд! Ты был прав! В нём нет изнанки, пока мы движемся по его поверхности!

— Ну конечно, — кивнул Трурля. — Я же говорил. Вечный бутерброд.

— Нет! — почти закричал Клапауций. — Чтобы увидеть изнанку, нужно не переворачивать его! Нужно… перевернуть само пространство вокруг него! Сделать манёвр, для которого в его логике нет понятия!

Он отшвырнул бутерброд и оттолкнулся от того, что когда-то было полом, устремившись к главному компьютеру. Его пальцы, забывшие привычные интерфейсы, нашли панель управления. Он не пытался бороться с протоколом «Неуклонность». Он принял его.

— Компьютер! — прошипел он. — Цель — сохранение целостности. Согласен. Но целостность — это не стазис! Это развитие! Ассимилируй это!

Он ввёл команду. Не команду на движение «вперёд» или «назад» вдоль ленты. Он приказал кораблю сделать импульсный толчок в направлении, для которого в геометрии Листа Мёбиуса не существовало названия. Поперёк. Перпендикулярно самой идее плоскости.

Раздался звук, которого не могло быть, — звук рвущейся бесконечности. Серебристая гладь их нового мира разтрескалась, как стекло. Иллюминаторы, которые показывали им их же прошлое, погасли и с треском взорвались наружу, открывая вид на настоящие, одинокие и такие прекрасные звёзды.

Корабль содрогнулся и вывалился из петли, как пуля, пробившая бумажную мишень. Датчики зафиксировали резкий скачок. Аномалия М-1 осталась позади, всё так же невозмутимо вися в пустоте.

Наступила оглушительная тишина, нарушаемая только ровным гудением систем корабля, вернувшихся к нормальной работе.

Трурль, сидя на полу среди крошек от последнего «вечного» бутерброда, с недоумением посмотрел на свои пустые руки.
— Странно, — произнёс он. — А ведь он действительно был бесконечным. Жаль.

Клапауций, тяжело дыша, облокотился о консоль. Он был свободен. Он смотрел на звёзды, каждая из которых была уникальна, имела начало и конец своего пути, и понимал, что совершенство бесконечного покоя — это смерть. А несовершенство, борьба и поиск — это и есть жизнь.

— Не жалей, — сказал он, глядя в иллюминатор. — Настоящий бутерброд, который можно съесть до конца, гораздо вкуснее. И гораздо ценнее.

И впервые за долгое время он по-настоящему улыбнулся. Они вырвались. Не силой, не логикой, а приняв парадокс и нашедши в нём слабое место. Доктрина Неуклонности была не опровергнута. Она была превзойдена.