Что такое романтизм?

Противоречия и парадоксы, заблуждения и предрассудки.

Романтизм связывают с конкретной исторической эпохой, которая наступила после французской буржуазной революции конца 18 века и длилась примерно до французской революции 1848 года. Принятые хронологические рамки, безусловно, примерные, относительные, искусственные. Виктор Гюго, виднейший французский романтик, умер намного позже в 1885 г. И все же романтическая эпоха была короткой, но яркой, активной, породившей ни с чем не схожие искусство, философию и литературу. Чем более мы отдаляемся от романтизма, тем больше путаницы с его определением, понятием и представлением о его онтологии и содержании. И этому не стоит удивляться, потому что сами романтики, деятели нового искусства, не могли ответить на вопрос: что есть романтизм? «Это не то, что вам говорят, точнее, это не только то, что вам говорят…» –  начинали они свое путанное и наивное рассуждение. Так что же говорят? Говорят многое и нередко противоречивое.

Поговорим о противоречиях. Их много, потому что романтизм субъективен. Это его главная особенность. Каждый, кто принадлежит  эпохе и культуре романтизма, – особенный, неподражаемый, прежде всего потому, что является его субъектом. Одиноким субъектом, но не независимым. Субъектность всегда одинока. У романтиков было много союзников, которые отпали, когда романтизм стали критиковать, а писателей и поэтов атаковать за их одиночество, за странные идеи, неприемлемые в век обогатившейся буржуазии, за вызовы, которые они бросили самой вечности и робко, неуверенно Самому  Богу – Верховному, Вездесущему, Всевидящему и равнодушному к бедам простых смертных. Но не евангельскому Христу, а Богу ветхозаветному. Позднее они смягчили свой байронический порыв, но не отказались от одиночества. Многие из сочувствующих романтизму и в дальнейшем отказавшиеся от него и даже его осудившие, кажется, даже устыдились своей принадлежности к нему в прошлом, не признав в том своего «греха». Забыв свое имя, они забыли и о своем предназначении. Смеясь над своим бывшим именем, они смеялись над своей культурной сущностью, над некогда исполненным долгом, грубо поправ его ногами. Но Господь, не любящий несправедливости, сказал: «Я буду судиться с тобой...» (Книга пророка Иеремии, 2:35).

Противоречия в определении романтизма усилила путаница понятий «романтизм» и «романтика», от которых произошли внешне одинаковые, но разные по смыслу прилагательные: романтический  от слова «романтизм» и романтический от слова «романтика». Отсюда абсурдное утверждение, что «романтизм был всегда». Это не так. Всегда, вероятно, была «романтика». Романтизм, как судьбоносное явление, эпохальное и культурное, был порожден эпохой революции и революционных войн, произошедших во Франции и всколыхнувших всю Европу. Война докатилась до границ России, растеклась по ее территории и... Чтобы ни говорили люди, плохо знающие атлас, Россия является частью Европы, ее большой восточной частью и не только географической. Буреломные события, начавшиеся во Франции, породили в душах, жаждущих обновления и действия, сначала восторг и энтузиазм, затем –  чувство растерянности и отъединенности. Эти последние стали для многих причиной буржуазофобии, ведь революция была буржуазной и защищала интересы богатой буржуазии – банкиров, крупных промышленников и землевладельцев, а также государственных учреждений, стоявших на страже их прав. Буржуазофобия была не всегда, она была реакцией на буржуазофилию 18 века. Онтологически связанная с ним, но наследница Нового времени и послереволюционных событий, буржуазофобия была явлением социальным, подготовленным всем ходом предшествовавшего столетия философов и ученых-энциклопедистов. Она объединила тех, кто не входил в новое привилегированное сословие.
 
Еще одно абсурдное утверждение: вся поэзия должна быть романтической. Романтической от слова романтизм или от слова романтика? Но в любом случае утверждение сомнительно. И нужно еще раз уточнить, отвечая на вопрос: что подразумеается под выражением «вся поэзия»? А затем задаться уточнением вопроса: Какая именно поэзия должна быть романтической?

Не менее абсурдно мнение о том, что романтизм предпочитает интерес к фольклору, мифу и сказке интересу к простому человеку. Этот посыл лишен всякого смысла. Здесь очевидна подмена понятий и формулировок: социальный интерес к простому человеку подменен философской проблемой возвращения человека к корням и природе.
 
Романтизм – это целая эпоха, вызвавшая реакцию на политические события и перемены в социальной жизни, в культуре и культурном сознании – прямую реакцию, без обиняков, на отживший себя классицизм, в его старом формате, с его застоявшимися правилами, ограничением свободы творчества, духовных устремлений, самовыражения, свободы поэтического слова и стихосложения, поэзии, ориентированной на давнюю традицию. Романтики переносят акцент с формальностей, правил искусственного «следования природе» и ориентации на римскую античность, предпочитая ей античность греческую, начиная с мифологии и Гомера, на весь мировой культурный спектр, включая мифологию, фольклор и поэзию. Через осознание себя как центра в мире познания, как свободно думающего индивида, самовыражающегося через непосредственную чувствительную мысль, увлеченную, устремленную в бесконечность. Близость к народному творчеству, отказ от деления литературы на низкие и высокие жанры были окончательно признаны как простая необходимость.

Высвобождение чувства и воображения из железной клетки жестких правил классицистической эстетики и морали устранило препятствия, стоявшие на пути развития поэзии. По мнению романтиков, правила классицизма мешали полету мысли. Позже они отказались от этого мнения, поняв, что дело не в этом, что великому поэту никакие жесткие установки не могут помешать. Не мешали же правила Расину и Мольеру. Наоборот, они способствовали их гению, преодолевающему преграды.

Романтизм превозносит роль личности в истории, не освобождая ее от исполнения долга, от обязанности служения, но служения не сюзерену, а своему народу, которого роиантиками стали называть новым именем – нация.

Романтизм упрекали в бегстве от действительности, в эскапизме и уединении. Но уединение ради творчества, ради философствования, рефлексии – это необходимость. Не многие из известных, значительных поэтов и писателей могли писать где попало. Большинство из них создавало свои творения в уединении: оно было нужно для того,  чтобы обдумать и создать значительные произведения. Вспомним, какое значение имела для Пушкина Болдинская осень и что значило уединение для Бальзака,  скрывавшегося от кредиторов и вынужденного сочинять и днем и ночью. Почему же это должно называться бегством или уходом от действительности? Парадоксально, но именно «неприятие действительности» всегда способствовало созданию больших произведений. Особенно в битве романтизма с классицизмом, с той его частью, которая сковывала романтическое воображение и диктовала автору непременное исполнение трех единств – места, времени и действия. Во времена восхождения романтизма требование отказа от этого по сути формального, незначительного ограничения представлялось чрезвычайно важным, потому что воспринималось как наступление на свободу творчества и независимость воображения. Именно отступление от трех единств было подвергнуто наисильнейшей атаке со стороны противников романтизма и апологетов классицизма.

Романтиков упрекали в идеализме. Они действительно были идеалистами, в том смысле, что сотворили идеальный мир, в центре которого находился образ прекрасной женщины, словно просветленной, как светлый лик Богоматери или ангела. Романтические поэты воспевали верность самозабвенной любви, безукоризненному миру божественной красоты, образцом которой были уже не только античные статуи, но и животрепещущие полотна Рафаэля, на которых царила Мадонна. Картина Рафаэля они противопоставляли не классицистическим полотнам, а живописи модных придворных портретистов 18 века – пышной, перенасыщенной деталями роскоши, сверкающей безвкусием в одежде и бессмыслием в глазах. Романтики хотели благородной простоты и скромности, обращая свои взоры к невинной и печальной красоте, которые они обнаружили в народной поэзии и народном стиле. Отсюда возвращение к эллинизму и Теокритовой идиллии, к средневековой пасторали, к теме пастухов и пастушек.

Прославление идеального мира, противоположного миру действительному, неприемлемому, чуждому и враждебному, вело к тенденции противопоставления двух миров – реального и ирреального, тенденции, которую в литературоведении окрестили романтическим двоемирием. «Враждебный лик Судьбы» – так сказал об этом романтическом образе Наум Яковлевич Берковский в своей замечательной работе «Романтизм в Германии».

Термин романтическое двоемирие не точен. Разве не реален поэтический мир чувств? Мир мечты и воображения? Мир сновидений? Мир безумия? Разве можно отрицать их существование, их способность отражать противоречивую, неидеальную реальность, с ее безумствами, абсурдом, гротесковой проблематичностью? Мы уже знаем, как мир реальных вещей может переходить в свою противоположность, превращаться в мир, где господствуют  безумцы и всем заправляют гротесковые персонажи, бездуховные фигуристы, исполняющие различные па, где хозяйничают политические марионетки и заводные куклы исполняют любые безумные желания и прихоти бездуховных фигуристов. Об этом говорили, писали и фантазировали романтики, желая изменить мир бездуховных, краснолицых, пышущих здоровьем буржуа, предложив взамен будущее прекрасных и возвышенных идеалов. Были ли романтики столь далеки от реальных жизненных проблем, бежали ли они от них, в чем их обвинили позитивисты?

Пожалуй, в этом главный парадокс романтизма. Их укоряли в том, чего они не делали. Например, они обращали внимание на то, что зло преобразилось, приняло еще более коварное обличье и кроется в обычной повседневности. Они указывали на диалектику добра и зла, но их обвиняли в «облагораживании зла». Они хотели улучшить тяжелую действительность, вернуть людям веру в идеалы красоты и чистоты души, иначе, повернуться лицом к Богу и божественным ценностям, но их упрекали в бегстве от действительности, идеализме и наслаждении «бесформенным». Они призывали изучить себя, углубиться в собственный мир, обратившись к поиску истины, вернувшись к корням через самопознание, но их упрекали в эгоизме. Они были внимательны к социальным учениям, но относились к ним критически, к развивающимся естественным наукам и философии, изучающей человека, но не воспринимали их огульно, доверчиво и бездумно, они были чуткими ко всему новому и необычному, но отбросили только тот опыт, который безнадежно устарел и отжил себя, но это понималось как неприятие «идеи прогресса». Этот романтический мятежный дух, воскресший дух прометеизма, выраженный в идее самопожертвования и углубления в смыслы бытия, и есть подлинный дух революционности и бунтарства, выраженный в стилистике сгоревшего в горниле революции Андре Шенье и на языке Байрона, погибшего за греческие идеалы.

Романтизм означал поворот к человеку, изучению его противоречий, парадоксальности поступков, проявлению светлых и темных сторон, не  идеализируя ни человека, ни общество, ни науку, но их объявили идеалистами. Они шли к истине, но их обвинили во лжи. Их называли и продолжают называть теми, кем они не были, обвинять в том, чего они не делали, покушаясь на все лучшее, что они создали, игнорируя факт похищения у них их лучших идей и лучших образов.

Один из самых сложных вопросов – отношение романтиков к религии и вере. Что для них означало само слово «религия»? Это не форма вероисповедания, это исповедь души, ее поэзия и любомудрие, философия. «Истинная религия – это чувство и вкус бесконечности», писал Шлейермахер. Отсюда приписывание романтикам деистических взглядов на мир, хотя они не были деистами.

Первые романтики не были индивидуалистами, они объединялись в кружки и школы. Англичане и шотландцы собирали фольклор, поэты «озерной школы», Уильям Вордсворт и Сэмюэл Тейлор Кольридж, опубликовали сборник народных баллад «Лирические баллады» (1798 ). Немецкие романтики создали йенскую школу, объединив философов, естественников и поэтов. Поэты гейдельбергского кружка – Ахим фон Арним и Клеменс Брентано подготовили и опубликовали сборник немецких народных песен под названием «Волшебный рог мальчика» (1806 – 1808). Французские романтики объединились в так называемую «школу Шенье», русские – в Общество любомудров. Отсюда приписывание романтикам пантеистических воззрений или идей «живого бога», хотя в жизни они оставались христианами – католиками, протестантами и православными – каждый в той вере, в которой родился и жил.

В списке романтиков, в длинном перечне имен неизбежно присутствуют те, которые постоянно на слуху. Это Новалис, Гельдерлин, Арним и Брентано, Тик, Шамиссо,  Клейст и Гофман, Вордсворт и Кольридж, Вальтер Скотт, Байрон, Китс и Де Квинси, Нодье, Виньи, Гюго, Жорж Санд и Мюссе, Сент-Бев, Жюль Жанен и Теофиль Готье, Бертран, Нерваль и Петрюс Борель, Ганс Христиан Андерсен и др. Но где в этом списке Эленшлегер, Адам Готлоб Эленшлегер, романтический датский писатель, поэт и драматург?