О «национализме» и «фашизме» И.А. Ильина. Часть 1. Составитель К.Савитрин
=====================
Иван Александрович Ильин (09.04.1883 — 21.12.1954)
=====================
Часть 1. Довоенные метаморфозы 1
---------------------
СОДЕРЖАНИЕ
«О сопротивлении злу силою» (1925) 4
Бердяев Н.А. Кошмар злого добра (1926) 5
Комментарий к критической статье Н.Бердяева 10
Ильин И.А. О РУССКОМ ФАШИЗМЕ (1928) 14
Ильин И.А. НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ. НОВЫЙ ДУХ (1933) 18
Из письма И.А. Ильина к И.С. Шмелеву (Берлин, 02.10.1934) 23
Комментарий к двум статьям И.Ильина и его письму к И.Шмелёву 24
=====================
Часть 1. Довоенные метаморфозы
Последние годы и особенно с началом СВО России на Украине неоднократно приходилось слышать и читать мнения разных «экспертов» и «миротворцев» внутри и вне России о том, что русский философ И.А. Ильин был националистом и фашистом. При этом, конечно, известно, что Президент России В.В. Путин относится к творчеству этого философа с глубоким почтением. И даже полагают, что интерес Президента к философии И.А. Ильина оказывает существенное влияние на идеологическую составляющую внутренней и внешней политики, которую Путин проводит. Из этого можно сделать предположение о том, что объектом обличения в фашизме является не сколько сам почивший философ, сколько именно президент России, которого официальные СМИ коллективного Запада часто представляют как диктатора, мирового агрессора, чуть ли не Гитлера и Сталина в одном лице…
Обычно в качестве формальных «обоснований» для критики философии И.А. Ильина используются цитаты, вырванные из контекста его кратких политических статей и его значительных философских трудов. Но такой «избирательный» и явно отрицательно предубеждённый подход к «обличению» и философа, и через него опосредованно Президента, конечно, невозможно принять как серьёзные и удовлетворительные, то есть справедливые. Поэтому пишущий эти строки, считая невозможным принять на веру столь поверхностные и потому несправедливые суждения, или, тем более, основанные на этом осуждения, полагает необходимым провести более основательное исследование изменений философской и политической мысли Ильина по отношению к национализму и фашизму.
Наиболее известными работами по этому вопросу у философа считаются:
1. О русском фашизме (1928)
2. Национал-социализм. Новый дух (1933)
3. Письмо И.С. Шмелеву (от 02.10.1934)
4. Путь духовного обновления. Глава 7. О национализме (1937)
5. О фашизме (1948)
Но прежде, чем говорить об отношении философа к национализму и фашизму, пожалуй, необходимо обратиться к биографии Ильина. И в этом качестве весьма показательной для понимания идей философа будет обращение к его некрологу, написанному другом и соратником Ильина по белому делу, генерал-майором Генерального штаба (1921), начальником II отдела Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), редактором альманаха «Белое дело» А.А. фон-Лампе:
«"Русский Обще-Воинский Союз сообщает"... "что 21-го декабря в Швейцарии скончался верный старый Друг Союза... профессор Иван Александрович Ильин"...
Это свершилось, ушел из мира действительно старый и верный Друг не только Русского Обще-Воинского Союза, но непреклонный и талантливый Друг Белого Дела... Друг с того дня, как бывшие Верховные главнокомандующие Армиями Российскими генералы Алексеев и Корнилов подняли на юге России знамя сопротивления коммунистам, начали белую борьбу...
Оставаясь с СССР, в Москве, Иван Александрович Ильин тотчас же установил связь с генералом Алексеевым, а в 1922 году, когда большевики выслали его, в числе группы изгнанных из пределов Родины профессоров, немедленно по прибытии в Берлин связался с представителем Белого Командования, представителем генерала Врангеля. Эту должность тогда занимал я. Через меня профессор Ильин установил связь с Главнокомандующим, к которому относился с большим пиететом. Только через несколько лет в замке герцога Г. Н. Лейхтенбергского, Сеоон, на Юге Баварии, я познакомил Ивана Александровича с искренне чтимым им Главнокомандующим, верным имени которого Иван Александрович остался и после кончины генерала Врангеля в 1928 году.
Наше знакомство с Иваном Александровичем, начавшееся в 1922 году, перешло в тесную дружбу, которой я всегда гордился и горжусь и по сей день…
В 1945 году я с женой принужден был покинуть мой пост в Берлине ввиду надвигавшейся на город Красной армии. Судьба занесла нас на самый юг Германии, в г. Линдау. Там по собственной инициативе разыскал меня покойный Друг и не только разыскал, но сам, зарабатывая на свое существование в Цюрихе литературной работой, всеми силами помог нам — вышедшим из Берлина только с ручными чемоданчиками…
Мысль об издании "Наших Задач", начатых 14-го марта 1948 года, принадлежала лично ему, как его перу принадлежали ВСЕ статьи, опубликованные в 215-ти выпусках бюллетеней. Первые статьи были очень краткими, и среди "единомышленников", которым они рассылались, выбирались те, кто... имел пишущую машинку и мог сам размножать и распространять то, что писал Иван Александрович. Постепенно, в сильной степени заботой опять-таки самого Ивана Александровича, для издания бюллетеней (они всегда рассылались бесплатно) стали притекать денежные средства, что позволило увеличить объем выпусков, но никогда не дало возможности начать выпускать их, печатая в типографии.
Иван Александрович в силу трудностей получить окончательное право жительства в Швейцарии — не подписывал своих статей в бюллетенях. Но, конечно, его слог, его исключительная эрудиция и его беспримерное изложение и форма давно сказали русскому читателю бюллетеней, кто является автором статей. В 1952 году в Брюсселе, на собрании по случаю 80-летия генерала Архангельского, — я в моей речи, упоминая о тех, кто поздравил маститого юбиляра, в первый раз открыто назвал имя И. А. Ильина, как автора "Наших Задач"…
Все 215 выпусков, созданных ярким умом покойного, представляют теперь собою совершенно исключительное собрание мыслей, образов, понятий и определений, которые, несомненно, не только теперь, в переживаемое нами время, но и в будущем представят собою основу для работ о России всех национально мыслящих русских людей…
…с самого начала Белой Борьбы, с того момента, когда генерал Алексеев на юге России "зажег светоч" борьбы, к нему, через всю Россию примкнул профессор Ильин, беззаветно отдавшийся делу Белых...
Еще в 1922 году, при первых встречах с профессором я с удивлением слушал его мысли о той борьбе, которая велась и, увы, на полях сражений была проиграна белыми — своей беспредельной интуицией он провидел то, что двигало Белых па подвиг борьбы... и выйдя за пределы СССР, откуда так неосторожно выпустили большевики своего сильнейшего врага, Иван Александрович оформил свои мысли в виде статьи "Белая Идея", "вместо предисловия" помещенной мною в первом томе сборника "Белое Дело", изданном в конце 1926 года в Берлине…
Имя покойного профессора Ивана Александровича ИЛЬИНА, его мысли, изложенные всегда так исключительно ярко и внушительно, конечно, найдут свое место в будущем Пантеоне Российском...
Дай Бог, чтобы легка была чуждая нам земля приютившей его свободной Швейцарии, в которой суждено было найти покой исключительному русскому человеку, верному и искреннему Другу Русского Белого Воина, Другу Русского Обще-Воинского Союза и... моему личному незабвенному Другу!
Париж, 15-го января 1955г.»
Из этого некролога, написанного в 1955 году, становится понятной предыстория обращения И.А. Ильина к национализму и фашизму. В последних он видел неизбежную реакцию сопротивления злу большевизма и коммунизма силой. Реакцию во многом схожую с белым движением, но в отличие от него, потерпевшего поражение на поле боя (в гражданской войне), преуспевшую в Италии и Германии, преуспевшую в противостоянии распространению «заразы большевизма» и угрозе мировой революции. Изучая опыт Италии и Германии, их побед и их поражений, их успехов и ошибок, Ильин искал пути лучшего, более успешного осуществления Белого Дела.
---------------------
«О сопротивлении злу силою» (1925)
К этому необходимо добавить, что вскоре после высылки из СССР философ пишет основательный труд «О сопротивлении злу силою». Сам по себе этот труд весьма интересен, хотя с точки зрения традиционного православного богословия и весьма спорен. Но спорен, вероятно, тем, что в поиске системного исследования и изложения темы, взятой заглавием, автор выходит за границы традиционного понимания, невольно вступая на территорию мистического миросозерцания философии Востока. При чтении и изучении этого труда без какого-либо положительного или отрицательного предубеждения он представляется во многих положениях весьма созвучным с философией Бхагавадгиты, в которой Кришна наставляет Арджуну и побуждает поднять выпавшее из рук оружие, чтобы сражаться во имя Истины и Справедливости. Но, увы, Ильин, склонный к наделению государства и государя властью от Бога, словно взял философию Бхагавадгиты за основу, «освободил» её от ведического мистицизма и наполнил своим пониманием православного обоснования сопротивления злу силой. Кроме того, он «привязал» это обоснование к Белому Делу, к которому примкнул уже в 1922 году. Можно сказать, что по вопросу сопротивления злу силой И. Ильин, сам того не ведая, «приземлил» и ограничил Белым Движением это сопротивление.
Впрочем, из самого текста книги, конечно, это не ясно и не очевидно. И пишущий эти строки при прочтении её этого не заметил. Многое стало понятным лишь после прочтения критических статей по поводу книги и статьи И. Ильина «Белая Идея» (1926).
Нужно отметить, что труд «О сопротивлении злу силою» вызвал острую критику в эмигрантских кругах. Так на православном сайте «Азбука веры» (https://azbyka.ru/), рядом с этим трудом были помещены и две критические статьи-размышления над его содержанием: протоиерея В.В. Зеньковского «По поводу книги И.А. Ильина "О сопротивлении злу силой"» и Н.А. Бердяева «Кошмар злого добра». Здесь необходимо пояснить, что оба критика, являлись представителями так называемой «парижской школы» (или, как их именовали, «модернистами») в богословии. То есть они были последователями философии и богословских изысканий Владимира Соловьева. Они развивали идею Богочеловечества, просветления и преображения мира. Однако авторы сайта отмечают, что отождествлять эту позицию с официальной православной по существу неверно. И отдельно высказывают критические замечания как по поводу воззрений Ильина, так и воззрений представителей «парижской школы».
Читая впервые критические статьи В.Зеньковского и Н.Бердяева, пишущий эти строки поначалу не мог понять причин столь острых нападок на столь интересный и даже в наше время весьма актуальный труд философа. Читал труд И.Ильина при начале СВО России на Украине и опосредованной войны коллективного Запада с Россией через Украину. Также читал «Бхагавадгиту», находя у Ильина глубокие созвучия с ней по многим аспектам сопротивления злу силой. И если вспомнить о том, что Президент России с глубоким почтением относится к философским трудам И. Ильина, то в решении В.В. Путина о признании республик Донбасса и о начале СВО, в качестве проведения самой СВО и в многолетней социально-политической деятельности, направленной на преодоление Россией колониальной зависимости от Западных структур, на формирование нового справедливого миропорядка, можно явственно увидеть глубокое понимание не только и не просто необходимости сопротивления злу силой. Но и явственно увидеть основательное понимание восточной философии долга правителя и воина (дхармы кшатрия), политической и военной стратегии, воинского искусства. Более того, можно увидеть, что Президент не только изучил труды Ильина, но и его ошибки, извлёк из них лучшее понимание, адаптировал к современным условиям и осуществил на практике.
Подготавливая настоящую публикацию, перечитал обе критические статьи, вышеупомянутую статью «Белая Идея» и множественные листки бюллетеня «Наши Задачи». И многое, прежде непонятное, прояснилось. После этого невозможно ни полностью принять труд И.Ильина (например, в отношении оправдания смертной казни), ни согласиться во всём с его критиками. И у первого, и у вторых можно найти доли разумного и доли ошибочного понимания. Впрочем, данный труд Ильина слишком грандиозен, и его рассмотрение не входит в задачу настоящего размышления. Поэтому ограничимся лишь некоторыми критическими замечаниями Н.Бердяева, способными прояснить воззрения И.Ильина.
---------------------
Бердяев Н.А. Кошмар злого добра (1926)
Мне редко приходилось читать столь кошмарную и мучительную книгу, как книга И. Ильина «О сопротивлении злу силою». Книга эта способна внушить настоящее отвращение к «добру», она создает атмосферу духовного удушья, ввергает в застенок моральной инквизиции. Удушение добром было и у Л. Толстого, обратным подобием которого является И. Ильин… Никакая жизнь не может цвести в этом царстве удушающего, инквизиторского добра. Такого рода демоническое добро всегда есть моральное извращение. Напрасно И. Ильин думает, что он достиг той духовности, отрешенности и очищенности от страстей, которые дают право говорить от лица абсолютного добра. Добро И. Ильина очень относительное, отяжелевшее, искаженное страстями нашей эпохи, приспособленное для целей военно-походных. И. Ильин перестал быть философом, написавшим в более мирные времена прекрасную книгу о Гегеле. Он ныне отдал дар свой для духовных и моральных наставлений организациям контрразведки, охранным отделениям, департаменту полиции, главному тюремному управлению, военно-полевым судам. Может быть, такие наставления в свое время и в своем месте нужны, но они принижают достоинство философа. «Чека» во имя Божье более отвратительно, чем «чека» во имя дьявола. Во имя дьявола все дозволено, во имя Божье не все. Это причина того, что дьявол всегда имеет в нашем мире больший успех…
Книга И. Ильина громко свидетельствует о том, что автор не выдержал духовного испытания нашей страшной эпохи, что он потерпел в ней нравственное поражение. Книга эта есть болезненное порождение нашего времени. И. Ильин заразился ядом большевизма, который обладает способностью действовать в самых разнообразных, по видимости противоположных формах, он принял внутрь себя кровавый кошмар, не нашел в себе духовной силы ему противиться. Яд большевизма действует или в форме приспособления к большевикам, или в форме заражения его духом во имя целей противоположных, заражения насильничеством и злобностью.
В сущности, большевики вполне могут принять книгу И. Ильина, которая построена формально и мало раскрывает содержание добра. Большевики сознают себя носителями абсолютного добра и во имя его сопротивляются силой тому, что почитают злом. Именно им свойственно резкое разделение мира и человечества на два воинствующих лагеря, из которых один знает абсолютную истину и действует во имя абсолютного добра, другой же есть предмет воздействия силой, как находящийся во тьме и зле. Эта непомерная духовная гордыня большевиков свойственна и И. Ильину…
Сам И. Ильин как будто бы не замечает своего исступленного отвлеченного морализма и в некоторых местах даже критикует такого рода морализм. Но это — недоразумение. Он не менее моралист, чем Л. Толстой. Потому-то он так и занят Толстым, что он подсознательно ощущает его в себе. Мы увидим, что он во многом повторяет основные ошибки Толстого. Книга И. Ильина в значительной своей части представляет критику Толстого и толстовства. И. Ильин говорит много несомненно верного о Толстом… Но толстовство не играет никакой роли в наши дни, оно не владеет душами современных людей и не направляет их жизни. Весь характер нашей эпохи вполне антитолстовский, и мало кто сомневается сегодня в оправданности сопротивления злу силой и даже насилием. Мы живем в одну из самых кровавых эпох всемирной истории, в эпоху, объятую кровавым кошмаром, когда всякий уверен в своем праве убивать своих идейных и политических противников и никто не рефлектирует над оправданностью действия мечом. Кровавая война, кровавая революция, кровавая мечта о контрреволюции приучили к крови и убийству. Убийство человека не представляется страшным. Сейчас трудно людей заставить вспомнить не только о заповедях новозаветных, но и о заповедях ветхозаветных. И пафос И. Ильина непонятен по своей несвоевременности. Непонятно, против кого восстал И. Ильин, если не считать кучки толстовцев, потерявших всякое значение, да и никогда его не имевших. И. Ильин как будто бы прежде всего борется против русской революционной интеллигенции. Но она ведь всегда признавала в значительной своей части сопротивление злу силой, террором, убийством, вооруженными восстаниями и всегда думала, что этими средствами она утверждает абсолютное добро и истребляет абсолютное зло. Только благодаря такому моральному сознанию русской революционной интеллигенции и стал возможен большевизм… В длинном пути, уготовлявшем большевизм, непротивленства у нас не было никакого. Можно ли сопротивляться силой меча злу самого большевизма? В этом также мало кто сомневается, как раньше мало кто сомневался в возможности сопротивления силой меча самодержавию. Правые все время бредят военными действиями против большевизма и даже готовы принять меч картонный за меч победный. Левые также не сомневаются в принципиальной допустимости сопротивляться силой большевизму. Споры идут лишь о целесообразности тех или иных методов борьбы. Если кто-нибудь, например, отрицает Белое движение, которое для И. Ильина имеет абсолютное значение, то не потому, что не допускает действия силой и мечом, а потому, что не верит в реальность Белого движения и целесообразность его и в разжигании страстей этого движения видит опасность укрепления большевизма.
Но, может быть, небольшая группа религиозных мыслителей, призывающих прежде всего к духовному возрождению России и русского народа, отрицает в принципе сопротивление злу силой? И этого нет. Я, например, никогда не был толстовцем и непротивленцем и не только не сомневаюсь в принципиальной допустимости действовать силой и мечом, при соблюдении целесообразности и духовной гигиены, но и много писал в защиту этого тезиса, хотя в Белое движение не верю по разнообразным соображениям.
И. Ильин, по-видимому, ломится в открытую дверь и производит буйство без всякой надобности. Но целью его является не только элементарное оправдание принципиальной допустимости меча и сопротивления силою, не повторение общих мест по этому поводу, а взвинчивание и укрепление той духовно-моральной атмосферы, которая нужна для немедленных походов, для контрразведки, для военно-полевых казней. Это есть разнуздание известного рода инстинктов, которыми и так одержимы русские люди в эмиграции, путем их духовного, философского, морального оправдания и возвеличивания. И так все жаждут казней, но нужно эту жажду сделать возвышенной, духовной, исполненной любви и движимой долгом исполнить абсолютное добро. Вот это — задача более сомнительная, чем задача доказать принципиальную допустимость меча и сопротивления силой. Но И. Ильин не замечает совершенной отвлеченности и формальности своего исследования. Его могут спросить, оправдывается ли, с его точки зрения, тираноубийство и цареубийство, которое оправдывал св. Фома Аквинат, оправдывается ли революционное восстание как сопротивление силой власти, ставшей орудием зла и разлагающейся? Отвлеченно-формальный характер исследования И. Ильина не дает никаких оснований отрицать право на насильственную революцию, если она вызвана злом старого строя жизни. Между тем как книга И. Ильина хочет бороться против духа революции, в этом ее пафос. Или И. Ильин думает, что всякая власть, всякий государственный строй, установившийся и сложившийся, есть носитель абсолютного добра? Или думает, что носителем абсолютного добра является только монархия? Но это последнее утверждение, которое и есть, по-видимому, его утверждение, ниоткуда не вытекает. Нет никакой очевидности в том, что добро И. Ильина есть подлинное и абсолютное добро, призванное силой бороться со злом. Я почти не встречал людей, особенно среди людей религиозных, у которых такого рода очевидность возникла бы при чтении его книги. Согласно его построению, ему остается только силой принудить нас к признанию его добра. Мышление И. Ильина глубоко антиисторично, он не видит исторического процесса, не проникает в его смысл. Динамика истории не дана его сознанию. Он не понимает исторического кризиса нашей эпохи, не предчувствует нарождения новой мировой эпохи. Он пишет моралистическую книгу так, как ее можно было бы написать во все эпохи, хотя пассивно она заражена кровавым ядом современности. Эта книга абсолютно статическая по своей конструкции, но она — характерное порождение современности с ее болезнями…
И. Ильин, по-видимому, более всего запомнил в Евангелии текст об изгнании торговцев из храма. Приводя этот евангельский текст, И. Ильин, конечно, под торговцами в храме, которых нужно изгнать бичом, имеет в виду большевиков и вообще революционеров. Но именно к большевикам никак не может быть отнесено это место. Большевики не торгуют в храме и не находятся в храме, так что их и изгонять оттуда нет надобности и нет возможности. Большевики извне разрушают храм. Это совсем иная ситуация. Торговцами же в храме действительно часто являются люди правого лагеря, нынешние единомышленники И. Ильина, преобразующие Церковь в средство для осуществления своих нерелигиозных целей. И многих из них действительно следовало бы изгнать из храма бичом. Вся настроенность книги И. Ильина …проникнута чувством фарисейской самоправедности. На это фарисейство обречен всякий, почитающий себя носителем абсолютного добра и от лица этого абсолютного добра осуждающий и карающий других. У таких носителей абсолютного добра легко создается ложная поза героизма и непримиримой воинственности. Но христианская вера учит нас, чтобы мы непримиримо относились главным образом к собственному греху и собственным страстям, учит максимализму в отношении к себе, а не к другим. Ильин же, не отрицая, конечно, в принципе борьбы с собственными грехами, все же прежде всего и более всего предлагает нам заняться непримиримой и кровавой борьбой с чужими грехами. Он хочет укрепить самомнение и гордыню у мнящих себя носителями добра и духа. Слишком видно, как И. Ильин старается в своей книге понятие очевидности, которое он кладет в основание своего философствования, развивая дальше идеализм Фихте и Гегеля, сблизить и отождествить с христианским понятием благодати. Вот эта фихте-гегелианская, философски-идеалистическая очевидность и является у него источником самомнения и гордыни. Для него стало очевидным, что он — носитель абсолютного добра и духа, — вот он и пошел сажать в тюрьмы и казнить от лица этой очевидности. Но христианская вера предлагает нам быть более осторожными с такого рода очевидностью и потому менее осуждать ближнего.
Совершенно нехристианскими и антихристианскими являются взгляды И. Ильина на государство, на человека и на свободу. Взгляды эти порождены ложной философией идеалистического монизма. И. Ильину совершенно чуждо христианское разграничение двух порядков бытия и двух миров, мира духовного и мира природного, мира иного и «мира сего»; порядка благодати и порядка природы, царства Божьего и царства кесаря. Для него «мир сей», природный мир, есть только арена осуществления абсолютного духа. Таков дух Фихте, дух Гегеля. Отсюда вытекает и в корне не христианский взгляд на государство. И. Ильин, в сущности, смешивает государство с Церковью и приписывает государству цели, которые могут быть осуществлены лишь Церковью. Для него государство имеет абсолютное значение, является воплощением на земле абсолютного духа. В этом он верный ученик Гегеля. Гегель не верил в Церковь и подменял ее государством. Государство брало у него на себя все функции Церкви. Таков был результат крайних форм протестантизма…
В Евангелии сам Христос устанавливает принципиальное различие Царства Божьего и царства кесаря и отводит царству кесаря подчиненную и ограниченную сферу. К этим мотивам в христианстве И. Ильин особенно глух. Христианская вера скорее дуалистична, чем монистична, в своем понимании отношений между Царством Божьим и царством кесаря, между Церковью и государством. Государство есть подчиненное, ограниченное и служебное средство в деле осуществления Царства Божьего. Государство не есть носитель абсолютного добра, абсолютного духа, и оно может стать враждебным абсолютному добру, абсолютному духу. Против зла земного града восставали древние пророки, бл. Августин. Истина, ограничивающая абсолютность государства, запечатлена кровью христианских мучеников. Вся же книга И. Ильина исполнена веры в то, что государство как носитель абсолютного добра и духа должно бороться со злом и может победить зло. Это есть не христианский, а гегелианско-монистический взгляд. Государство должно и может ограничивать проявление зла в мире, пресекать известного рода обнаружения злой воли. Но государство по природе своей совершенно бессильно побеждать зло и такого рода задачи не имеет. Государство не есть носитель абсолютного духа и абсолютного добра, оно относительно по своей природе. Бороться с внутренним источником зла и побеждать его может лишь Церковь, и лишь Церковь имеет это призвание. Но в книге И. Ильина государство и Церковь совершенно смешиваются и отождествляются. Непонятно даже, зачем нужна Церковь, если государство как носитель абсолютного духа и добра призвано к выполнению церковной функции борьбы со злом. Государство по природе своей не может не прибегать к силе и принуждению для ограничения и пресечения проявлений злой воли. Но эти методы и средства совершенно не могут быть перенесены на порядок Церкви, которая и борется реально со злом. И. Ильин предъявляет государству те же требования, что и Л. Толстой, с которым его роднит монистическое миросозерцание. Л. Толстой совершенно отвергает государство на том основании, что государство не может побеждать зло. Ильин же обоготворяет государство на том основании, что оно может побеждать зло. И тот и другой не хотят признать относительного и подчиненного значения государства, совсем не связанного с победой над злом. В смешении государства с Церковью, в абсолютизации относительного — основная ошибка И. Ильина. Поэтому он выделяет привилегированную группу, выражающую государственную власть, которая представляется ему носителем абсолютного добра и духа, и от лица абсолютного добра и духа призванную истреблять зло в мире. Человеческое общество, бесспорно, не может существовать без государственной власти, которая будет силой ограничивать и пресекать проявления злой воли. Но этой неизбежной в греховном мире функции не следует придавать церковного значения. Полицейский — полезная и нужная в своем месте фигура, но ее не следует слишком тесно связывать с абсолютным духом. Кесарю нужно воздавать кесарево, а не Божье. Весь же пафос И. Ильина в том, что он кесарю воздает Божье. С точки зрения христианской веры существуют лишь два начала, которые могут победить зло в его корне, это — начало свободы и начало благодати. Спасение от зла есть дело взаимодействия свободы и благодати. Принуждение же и насилие может ограничивать проявление зла, но не может бороться с ним. Как и все инквизиторы, И. Ильин верит в принудительное и насильственное спасение и освобождение человека. Он придает принуждению, идущему от государства, благодатный характер, — оно превращается в непосредственное проявление любви и духа, как бы действие самого Бога через людей. Все реакционные и революционные инквизиторы, начиная с Торквемады и до Робеспьера и Дзержинского, почитали себя носителями абсолютного добра, а нередко и любви. Они убивали всегда во имя добра и любви. Это — самые опасные люди. Дух этих людей гениально изобличил Достоевский. И. Ильин хочет дать ныне философское обоснование этому опасному духовному типу. Но ложь заключается в самом предположении, что добро во что бы то ни стало, хотя бы величайшими насилиями и кровопролитиями, должно быть утверждено в мире. В действительности и христианская вера, и всякая здоровая этика должна признать не только свободу добра, но и некоторую свободу зла. Свобода зла должна быть внешне ограничена в своих проявлениях, со свободой зла борется духовно благодатная сила Христова, но эту свободу зла нужно признать во имя свободы добра. Отрицание свободы зла делает добро принудительным. Абсолютный кошмар коммунизма в том и заключается, что он хочет принудительной организации добра, хочет принудить к добродетели и не допускает никакой свободы зла. Но Бог допустил свободу зла, и этим определился весь мировой процесс. Бог мог бы мгновенно прекратить зло в мире, но Он дорожит свободой добра, Он положил в этом смысл мира. Люди мало задумываются над этой бесконечной терпимостью Божьей к злу и злым. Эта терпимость есть лишь обратная сторона Божьей любви к свободе. Но в качестве идеалистического мониста И. Ильин последовательно отрицает свободу человека, свободу человеческого духа. Он также отрицает свободу, как отрицали ее Фихте и Гегель, для которых существовала свобода абсолютного духа, свобода Божества, но не существовала свобода человека. Этот тип миросозерцания, совсем нехристианский, склонен отождествлять свободу с добром, с истиной. Поэтому принуждение к добру представляется истинным торжеством свободы. И. Ильин понимает свободу исключительно нормативно — свобода для него есть принудительная организация добра в мире через государство. Этим отрицается онтологический смысл свободы, которая не только в конце, но и в начале. Есть не только свобода, полученная от добра, но и свобода в принятии и осуществлении добра…
И. Ильин — не русский мыслитель, чуждый лучшим традициям нашей национальной мысли, чужой человек, иностранец, немец. Фихте духовно непереводим на русский язык. И. Ильин — националист в нормативном смысле, но он не национален в онтологическом смысле слова. Национализм его вполне интернационалистический. Книга И. Ильина свидетельствует о том, что он принадлежит отмирающей эпохе «новой истории» с ее политицизмом, с ее культом государства, с ее национализмом, с ее отвлеченной философией и отвлеченной моралью, с ее оторванностью от живого Бога. Он не имеет будущего, он живет в абстрактной, внежизненной мысли и абстрактном, внежизненном морализме. Он не способен к отрешенности, не может мыслить спокойно, легко теряет равновесие. И. Ильин обречен быть философом и моралистом тех слоев русского общества, которые отодвинуты в прошлое и принуждены злобствовать, если в них не совершится духовного переворота и возрождения, к которому призваны все люди без исключения. В книге И. Ильина не чувствуется рыцарского духа, меч его не есть меч крестоносца. Крест ему нужен лишь для оправдания меча. И. Ильин сам соблазняет «малых сих», он может отвратить от христианства тех, которые готовы были к нему прийти. И если бы я склонен был толковать Евангельские тексты так, как толкует сам И. Ильин, то в принципе жизнь его была бы подвергнута опасности. Вопрос совсем не в том, оправдан ли меч и действие силой, а в том, что есть добро и что зло в эпоху мирового кризиса, эпоху конца старого мира, «новой истории» и рождения новых миров. Спор с И. Ильиным совсем не формальный — это есть спор о самом содержании добра, об осуществлении в жизни Христовой правды. Любовь к человеку, милосердие и есть само добро, неведомое отвлеченному идеализму И. Ильина. Человек есть Божья идея. Божий замысел, и отрицание человека есть богопротивление.
---------------------
Комментарий к критической статье Н.Бердяева
Со многими положениями критики Н. Бердяева можно согласиться. В особенности с заключающим:
«Вопрос совсем не в том, оправдан ли меч и действие силой, а в том, что есть добро и что зло в эпоху мирового кризиса, эпоху конца старого мира, «новой истории» и рождения новых миров. Спор с И. Ильиным совсем не формальный — это есть спор о самом содержании добра, об осуществлении в жизни Христовой правды».
Без ясного понимания вопроса «о самом содержании добра» труд Ильина может быть взят на вооружение как белым движением, так и противоположным ему красным. И даже движениями итальянских фашистов и германских национал-социалистов. И даже любой формой тирании. Поэтому Бердяев пишет:
«В сущности, большевики вполне могут принять книгу И. Ильина, которая построена формально и мало раскрывает содержание добра. Большевики сознают себя носителями абсолютного добра и во имя его сопротивляются силой тому, что почитают злом. Именно им свойственно резкое разделение мира и человечества на два воинствующих лагеря, из которых один знает абсолютную истину и действует во имя абсолютного добра, другой же есть предмет воздействия силой, как находящийся во тьме и зле. Эта непомерная духовная гордыня большевиков свойственна и И. Ильину…»
И наиболее поражает следующий вывод Бердяева:
«Все реакционные и революционные инквизиторы, начиная с Торквемады и до Робеспьера и Дзержинского, почитали себя носителями абсолютного добра, а нередко и любви. Они убивали всегда во имя добра и любви. Это — самые опасные люди… И. Ильин хочет дать ныне философское обоснование этому опасному духовному типу. Но ложь заключается в самом предположении, что добро во что бы то ни стало, хотя бы величайшими насилиями и кровопролитиями, должно быть утверждено в мире».
Хочется повторить, что из непредубеждённого изучения обсуждаемого труда Ильина это вовсе не следует. Но становится понятным только после изучения биографического контекста философа и контекста его эпистолярного наследия второй четверти XX века. И, разумеется, обсуждение здесь правомерности отнесения к «реакционным и революционным инквизиторам» упомянутых Бердяевым имен не входит в задачу настоящего размышления.
Бердяев в своей критике делает акцент на том, что книга Ильина несвоевременна:
«Книга И. Ильина в значительной своей части представляет критику Толстого и толстовства. И. Ильин говорит много несомненно верного о Толстом… Но толстовство не играет никакой роли в наши дни, оно не владеет душами современных людей и не направляет их жизни. Весь характер нашей эпохи вполне антитолстовский, и мало кто сомневается сегодня в оправданности сопротивления злу силой и даже насилием. Мы живем в одну из самых кровавых эпох всемирной истории, в эпоху, объятую кровавым кошмаром, когда всякий уверен в своем праве убивать своих идейных и политических противников и никто не рефлектирует над оправданностью действия мечом… И пафос И. Ильина непонятен по своей несвоевременности. Непонятно, против кого восстал И. Ильин, если не считать кучки толстовцев, потерявших всякое значение, да и никогда его не имевших. И. Ильин как будто бы прежде всего борется против русской революционной интеллигенции. Но она ведь всегда признавала в значительной своей части сопротивление злу силой, террором, убийством, вооруженными восстаниями и всегда думала, что этими средствами она утверждает абсолютное добро и истребляет абсолютное зло. Только благодаря такому моральному сознанию русской революционной интеллигенции и стал возможен большевизм…»
Парадокс состоит в том, что в период написания труда в 1925 году, посыл против несопротивленцев был действительно крайне несвоевременным. Но теперь, спустя век после написания труд Ильина стал более, чем в его время своевременным и актуальным. Стал вовсе не потому, что теперь появилось много толстовцев. Ни тогда не было, ни теперь не стало их значительно больше.
Причина в другом. Толстой и его последователи были искренними в своих исканиях, в своих ошибках и заблуждениях. Цикл статей Л.Н.Толстого о государстве и гражданине, о патриотизме, о вере, о Законе Насилия и Законе Любви, о недопустимости убийства и смертной казни и других статей, которые ранее редко публиковались, но во второй половине 90х XX века и позднее вышли в сборнике статей «Закон Насилия и Закон Любви» и других подборках. Девяностые ознаменовались тем, что после распада СССР и снятия «железного занавеса», отделявшего внутреннюю интеллектуальную, душевную и духовную жизнь советских граждан от значительной части внешних влияний, в страну хлынули нескончаемые потоки религиозной, философской, оккультной, но также в гораздо большем количестве и псевдорелигиозной, псевдофилософской, псевдодуховной, превдооккультной литературы. И воспитанные за «железным занавесом» люди, не имевшие во всём этом ни выбора, ни способности распознавания истинного и ложного, оказались подобными щепкам, брошенным в бурю на поверхность мирового океана, который несёт их, куда захочет. И вот, пытаясь вырваться из водоворотов и океанических течений, необузданной и неконтролируемой стихии, души человеческие мучительно искали отличную от прежних советских идеологии и жизненной философии, образа жизни или выживания. Они выбирали из потока разных школ мысли прошлого и настоящего, в меру сил проводили распознавание и примыкали к тому или иному направлению. Примыкали кто к сопротивляющимся потоку стихий, кто — к несопротивленцам и «миротворцам». Кто это делал искренне, а кто — имитировал внешние формы прежних школ мысли, которым следовал лишь по букве, а не по духу, и, даже следуя, делал это по самым разнообразным мотивам и побуждениям. Так современных несопротивленцев, толстовцев и «миротворцев» можно подразделить на искренних сторонников мира и ненасилия, неспособных к убийству даже во имя благородных целей, а также на мнимых миротворцев и сторонников ненасилия, которые соответствующими масками и внешними маскарадными одеждами прикрывают свои трусость, слабость, нежелание исполнить свой долг перед Отечеством, находящимся в опасности, перед ближними, которые нуждаются в помощи и защите… Но мнимые миротворцы и сторонники ненасилия не довольствуются этим, они находят в этой своей слабости повод для гордости и наслаждения мнимой праведностью. Пороки и слабости души, уклонение от служения Отечеству, от помощи ближним, слабым и нуждающимся они полагают добродетелью, которую противозаконно присваивают, которой наслаждаются и которую ставят в укор тем, кто искренне служит Отечеству, кто помогает ближним, слабым и нуждающимся. Именно, в своём труде «О сопротивлении злу силою», в главах 9 «О морали бегства», 10 «О сентиментальности и наслаждении», 11 «О нигилизме и жалости», 12 «О мироотвергающей религии» И.Ильин объяснял порой искренние, но ошибочные, порой лицемерные и трусливые уклонения людей от исполнения долга по отношению с государству, родине, семье, ближним, слабым, нуждающимся.
Необходимо признать, что современные сторонники мира и ненасилия, современные толстовцы могут быть последователями и сторонниками разных религиозных и философских движений. Они могут быть искренними, но могут быть и лицемерами, приспособленцами, «хамелеонами». Приведём лишь два примера последних. Рок-музыкант Борис Гребенщиков, бывший для нескольких поколений символом духовных исканий в советском и российском роке, исполнявший песни «Серебро Господа моего…» и «Город золотой…» с христианскими мотивами, сделавший свой перевод ведической «Бхагавадгиты», говоривший, что является буддистом, теперь даёт концерты в странах евросоюза и собирает средства в поддержку «оплота европейской демократии» — украинского нацистско-фашистского режима В.Зеленского. Или А.Макаревич и М.Галкин утверждают, что не могут жить в стране, которая воюет со своими соседями, то есть не могут жить в России, начавшей СВО на Украине. При этом Россия, окружённая базами НАТО, вопреки обещаниям руководства США и НАТО о не приближении ни на шаг к границам России всё-таки подошедшими к самым границам России и претендующими на то, чтобы Украину из окраины России сделать Антироссией… При этом Россия многократно предупреждала, что этого не допустит. И вот, упредив удар по Крыму и Донбассу, а так же по своим приграничным территориям, Россия начала СВО на Украине. Именно по этой причине теперь её западные державы всему миру пытаются представить агрессором. Это, как если бы охотник зимой провалился в берлогу спящего медведя, разбудил его и спасаясь бегством кричал, что агрессивный медведь напал на деревню… Так теперь Макаревич и Галкин не могут жить в «агрессивной» России, но могут в Израиле, который с момента провозглашения его независимости в 1948 году при поддержке США вёл нескончаемые войны со всеми своими соседями, пытаясь вытеснить их с их естественных территорий. Вот уж действительно сторонники мира и ненасилия…
Именно поэтому труд И. Ильина стал в наше время особенно своевременным и актуальным: в современном российском обществе к моменту начала СВО проявилась категория несопротивленцев и «миротворцев», которые по самым разным мотивам желали прекращения СВО, покаяния России в её «великодержавных амбициях» и желающих нового преклонения «варварской, некультурной, нецивилизованной» России перед «культурными» и «цивилизованными» западными (европейскими и американскими) державами. И совершенно очевидно, что Президент России В.В. Путин, изучив труд И.Ильина, извлекши уроки из его ошибок, адаптировал этот труд к современности и теперь уверенно и понятно говорит о том, что есть зло, почему Россия сопротивляется злу всеми мерами и в том числе силой, почему все страны мира и в особенности пострадавшие от колониальной и неоколониальной политики коллективного Запада страны Азии, Африки, Америки и Европы должны присоединиться к России в построении нового справедливого миропорядка.
Что же касается мнения Бердяева о том, что «И. Ильин — не русский мыслитель», что «он не имеет будущего, он живет в абстрактной, внежизненной мысли и абстрактном, внежизненном морализме» и ряда других, то не только можно, но и должно не согласиться с этими мнениями. То, что Бердяев полагает отвлечённостью и абстрактностью философии Ильина, более похоже на попытку беспристрастного размышления по теме. И в философии Ильина, особенно в его больших трудах («О сопротивлении злу силою», Путь духовного обновления», «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний») и других каждый непредубеждённый исследователь и мыслитель может найти много очень глубоких, ценных и вполне применимых к жизни не только идеалистических, но и практических размышлений о России, о русской культуре, о русской религиозности, об этике и психологии русского человека и русского народа. Можно найти много размышлений универсальных или по слову Бердяева «интернациональных», а по определению Ильина — сверхнациональных, то есть возможных к приятию для любого разумного человека и любого народа или любой страны и любого государства.
При этом, нужно признать, что все мы — несовершенны. Поэтому, как и каждый из нас, И.Ильин имеет право на свои ошибки и заблуждения. Удивительно, что, упрекая его в непонимании христианской свободы, включающей и свободу зла, Н.Бердяев гневно обличает его, забывая о необходимости позволить Ильину свободу на ошибки и заблуждения. Главное, почему необходимо защитить Ильина от предъявляемых ему обвинений прежних или современных, это то, что в своих поисках, в своих нахождениях, открытиях и заблуждениях он был глубоко искренним человеком, гражданином и мыслителем. Он не лицемерил, не приспосабливался к той или иной власти. Но следовал тем идеям, в которые свято верил. Именно поэтому он был выслан из СССР и был вынужден покинуть Германию. Этим мы защитим не только философа, мучительно искавшего Истину, но и Президента, на которого пытаются бросить тень фашизма, очерняя Ильина.
---------------------
Ильин И.А. О РУССКОМ ФАШИЗМЕ (1928)
В мире разверзлась бездна безбожия, бесчестия и свирепой жадности. Современное человечество отзывается на это возрождением рыцарственного начала.
Могло ли быть иначе? В какую низину запуганности и рабства оно должно было скатиться для того, чтобы не вступить на этот путь? В какую религиозную и нравственную фальшь оно должно было выродить дух христианского учения для того, чтобы отозваться на восстание дьявольского начала — не твердым намерением «заградить уста невежеству безумных людей» (I Петра гл. I, стих 15), а умиленным непротивлением? И разве мы не захлебнулись бы тогда от презрения к самим себе и к человеческому естеству в нас?
Можно представить себе, что к этому возрождению рыцарственного начала люди будут относиться двояко: с сочувствием и с осуждением. Но надо признать, что принципиальное осуждение его, какими бы словами оно ни прикрывалось, — обличает позицию осуждающего: ибо тот, кто против рыцарственной борьбы с диаволом, тот за диавола. Он, может быть, сам не понял еще, что именно он делает и из каких душевных источников родится его осуждение. Но ведь зараза большевизма действует не только соблазняюще и увлекающе, а еще расслабляюще и обессиливающе, и тот, кто извлекает из своей души навстречу этой стихии фальшивые слова фальшивого умиления, тот уже находится в орбите её влияния и власти…
Это не означает, конечно, что в этом рыцарственном движении невозможны ошибки; что в нем не могут зарождаться опасные оттенки и уклоны, что оно свободно от всяких заблуждений и не подлежит критике. Напротив, мы должны все время бодрствовать, проверять себя и очищаться. Нам безусловно необходима зоркая и честная самокритика; но не обессиливающая, а ободряющая; не разрушительное глодание, а творческая ревизия. Мы должны учиться и чиститься на ходу. Мы должны, не прерывая нашего служения и не прекращая нашей борьбы, осмысливать нашу природу, формулировать наши принципы, закреплять наши грани и неустанно ковать и совершенствовать нашу организацию. Впереди у нас труднейшие и ответственнейшие задачи; а слово наше не может, не должно и не смет расходиться с делом.
Тот не с нами, кто обижается на слова честной и творческой критики. Перед лицом России и её трагедии мы повинны друг другу правдою, возражением, а если нужно, то и критикой. Мы уже достаточно ценим друг друга и достаточно верим друг другу для того, чтобы не только утвердить за собою это право, но и для того, чтобы превратить его во взаимную повинность.
Именно таков духовный смысл тех сомнений и опасений, которые я имею здесь высказать по вопросу о русском фашизме.
За последние десять лет рыцарственное движение, которое во всем его мировом объеме следует обозначить, как белое движение, завязывается, крепнет и развертывается в самых различных странах и под различными наименованиями. Впервые оно началось у нас в России (в конце 1917 года), где оно по необходимости сразу получило военную организацию и вылилось в форму междоусобной войны. Вслед затем оно зародилось в Германии, в Венгрии и в 1919 году — в Италии; здесь оно после трёхлетней организационной подготовки и нескольких героических столкновений, овладело государственным аппаратом и создало так называемый «фашистский» режим. Этот политический успех заставил наших современников говорить и думать о фашистском «методе» (т. е. о верном способе) борьбы с большевицкой заразой, и вызвал организационные подражания в других странах (Франция, Англия, Чехословакия). И, как это нередко бывает в человеческой деятельности, случилось то, что одна из форм белого движения (именно национально-итальянская), имевшая на месте серьезный успех, заслонила собою другие драгоценные и необходимые формы и дала свое имя всему движению в целом.
Я хочу этим сказать, что белое движение в целом — гораздо шире фашизма и по существу своему глубже фашизма. Или, если угодно: белое движение есть родовое понятие, а фашизм есть видовое понятие; и поэтому мы не должны впадать в ту распространенную ошибку, при которой человек упускает из-за частного, единичного видоизменения — общую, родовую и глубокую сущность. Эта ошибка ведет к тому, что люди утрачивают духовный смысл явления, не видят его исторической перспективы, упускают из вида другие, новые, творческие возможности и начинают подражать ослепившему их явлению, воспроизводя его, как своего рода спасительное средство.
Белое движение шире фашизма потому, что оно может возникать и исторически возникало по совершенно другим поводам и протекало в совершенно иных формах, чем фашизм. Оно глубже фашизма потому, что именно в фашизме совсем не проявляется или недостаточно действует глубочайший, религиозный мотив движения.
Всюду, где в общественной и государственной жизни люди объединяются на началах добровольного служения, качественного отбора, бескорыстия, чести, долга, дисциплины и верности и, движимые патриотизмом, начинают на этих началах служить родине — мы имеем основание говорить о наличности белого движения. Такое движение может быть вызвано не только войною или революцией, но и другими опасностями — голодом, мором или наводнением. Оно может возникнуть и без всякой особой «опасности», напр., в вид движения за национальную духовную культуру, за национальное воспитание, за отмену рабства, или за облагорожение национальной политики. Отсюда уже ясно, что белое движение может и не иметь военного характера (как было у нас), и совсем не связано непременно с захватом власти или с отвержением парламентаризма (как было в Италии); напротив, оно может иметь чисто штатскую и совершенно законную форму, и может быт целиком направлено на поддержание и укрепление существующей власти и наличной формы правления. Так, русское белое движение возникло слишком поздно и должно было принять гражданскую войну, начатую большевиками; но итальянское белое движение сложилось своевременно и могло избавить свою страну от гражданской войны. Однако, белым итальянцам (фашистам) пришлось все же решиться на восстание и только благодаря исключительному такту Муссолини и Его Величества Короля это восстание не превратилось в революцию, а стало высочайше узаконенным переворотом; напротив, белые англичане, во время угольной забастовки 1926 года, не начинали восстания, но организованно поддерживали наличное парламентское, консервативное правительство.
Из этого вытекает, что белое движение совсем не ведет непременно ни к перевороту, ни к гражданской войне; оно может, напр., сложиться на мирных и законных путях, разлиться по всей стран, овладеть сердцем и волею всего, что есть честного в народе и положить начало новому национальному воспитанию, новой творческой эпохе в жизни страны.
Нет единой формы белого движения, пригодной для всех времен и у всех народов. Каждой стране нужно свое. Каждая эпоха предписывает другие формы. Нидерландское белое движение, руководимое Вильгельмом Молчаливым, имело иные задачи, чем белое движение Минина и Пожарского. Белые германцы в эпоху Фатера Яна и Фихте Старшего не могли становиться на путь современных фашистов. Белые итальянцы наших дней погубили бы Италию, если бы они, заняв северную половину страны, начали гражданскую войну с южной половиной. Как и вся политическая жизнь, белое движение есть творчество, применяющееся к реальным задачам и реальным возможностям страны и эпохи. И то, что спасительно в одном случае, может оказаться вредным в другом. Здесь невозможно и не нужно слепое подражание: и в то же время необходимо зоркое и внимательное изучение тех условий и тех приемов, которые создавали и создали удачу в другие эпохи и у других народов.
Еще одно. Если белое движение совсем не есть непременно фашизм, то, с другой стороны, возможно, что появятся такие новые «фашизмы», в которых не будет ничего белого. Сорганизоваться и сделать политический переворот совсем еще не значит создать белое движение, хотя бы при этом слово «фашизм» было написано на всех перекрестках…
Именно такое понимание вскрывает первую опасность, с которой нам следует постоянно считаться. Эта опасность состоит в том, что у нас может возникнуть не белый «фашизм». По внешней видимости все будет обстоять, как «полагается»; «дисциплинированная» организация, «патриотические» слова, отстаивание порядка, тяга направо, волевой активизм… А на самом деле возникнет лишь новый раскол и новая политическая партия, столь же партийная, как и другие, но только с агрессивными замашками, с намерением непременно устроить переворот в свою пользу, с готовностью начать гражданскую войну против других небольшевицких партий и длить ее вплоть до своей партийной победы. По-видимому, это будет «фашизм»; но белого в нем не будет ничего. Может быть это будет «розовый», «желтый» или «черный» фашизм, т. е. партийное дело ради партийных целей, прикрытых патриотической словесностью. А может быть и так, что таких «фашизмов» возникнет одновременно несколько: каждая партия после падения большевиков будет готовить переворот в свою пользу и вооружаться… пока не начнется общая гражданская война. Тогда (это можно сказать с уверенностью) найдутся враждебные России организации, которые начнут поддерживать эту гражданскую воину периодическими субсидиями, подогревая и затягивая ее, и превращая Россию в современный Китай…
За последние годы мне пришлось не раз быть в Италии, видеть фашизм в реальной жизни, беседовать с фашистами и с анти-фашистами, многое понять, проверить и продумать. И естественно, что я все время ставил перед собою вопрос: почему в Италии удалось то, что у нас не удалось?
Помимо чисто стратегических причин (второстепенность итальянского фронта, его малые размеры, его горный характер, позднее вступление в войну, возможность подвоза амуниции морем и т. д.), на которых я не могу останавливаться, были еще политические и духовные условия, которых нам нельзя упускать из вида.
Среди них отмечаю: отсутствие сколько-нибудь серьёзного революционного движения перед войною; чувство «победы», с которым Италия закончила войну; сравнительно очень небольшие размеры страны, облегчающие всякую политическую организацию; своевременное (превентивное) основание белого движения со стороны Муссолини; единство движения и единственность вождя; и многовековую культуру правосознания в народе. Все эти условия несказанно облегчили борьбу итальянского фашизма. Но именно отсутствие всех этих условий несказанно затрудняет дело русского фашизма и затуманивает его перспективы.
Дело в том, что фашизм есть спасительный эксцесс патриотического произвола. И в этом сразу заложено — и его обоснование, и его опасности.
Когда государству грозить гибель, особенно от морального и политического разложения массы; и когда наличная государственная власть оказывается безвольною, или бездарною, или с своей стороны дезорганизованною и деморализованною — то спасение состоит именно в том, чтобы патриотическое меньшинство в стране, белое по духу и волевое по характеру, сорганизовалось, взяло власть в свои руки и осуществило бы все то, что необходимо для отрезвления массы и для спасения родины. Горе тому народу, который в критический момент окажется неспособным к выполнению этого священного, почётного и в высшей степени ответственного, патриотического долга!...
Но этот спасительный акт остается все же актом произвола. А судьба всякого произвола состоит именно в том, что он, одним своим появлением как бы взывает к новым актам ответного произвола: он развязывает в стране склонность к политическим посягательствам; он сам рискует оказаться первым актом гражданской войны. И для того, чтобы это не состоялось, необходимо 1) чтобы движение было единым и единственным в стране; 2) чтобы в народе имелось могучее и зрелое правосознание, с которым движение должно быть тесно связано; 3) что бы движение, как можно скорее само ввело себя в рамки законности и подавило всякие новые попытки переворота; 4) чтобы оно оправдало свое посягательство реальною государственною продуктивностью — водворением настоящего правопорядка, хозяйственными, социальными и культурными реформами…
…если желание подражать белым итальянцам так сильно, то надо прежде всего понять, что в Италии фашизм строился не снизу, не от партизанской ячейки, а сверху, от Муссолини и его ближайших, строго подчинявшихся ему сотрудников; что Италия спаслась именно своими небольшими размерами и бесспорной единственностью вождя, в котором соединились патриотическая идейность, замечательная политическая интуиция, властная воля, умение выбирать людей и чувство меры и такта; что именно это сделало итальянский фашизм не множеством бессильных водоворотов, а единым могучим приливом, который поднялся по единой воле и вновь улегся по её указу…
Это было величавое историческое зрелище: — соединение инициативного произвола с огромной дисциплиной; патриотического восстания с поддержанным в стране правопорядком; это была армия, победившая одною своею мобилизацией и распущенная по домам без генерального сражения. Напрасно было бы думать, что это «легко повторить» или что это «все могут»… Нет; за этим скрывается тысячелетнее правосознание, воспитанное римским правом и римскою церковью, — огромная дисциплина, обратно пропорциональная размерам страны…
Имеется ли это в России, в русском характере, в русской народной массе? Может ли найтись в России, да еще после такой революции, правосознание, которое не допустит до возникновения множества разных «фашизмов»; которое наполнит акт патриотического произвола — политическою рыцарственностью, имущественной корректностью и дисциплиной, прямо пропорциональной размерам нашей страны; которое сумеет найти необходимые и верные границы для своего произвола и не превратится в погромную партизанщину?
Или, еще короче: сумеет ли русский политический фашизм, ячейкам которого уже ныне тесно и душно в свободной форме Обще-Воинского Союза, сумеет ли он остаться белым? Тяготясь военной дисциплиной (Приказ 82!), сумеет ли он создать равносильную ей полувоенную или штатскую дисциплину? Не рискует ли он незаметно променять патриотизм на партийность, растерять свою белизну в чисто политической борьбе и выродить свое служение в искание личного успеха? А если возникнет не белый фашизм, то, к чему приведет он в России — к воссоединению и возрождению, или к новой форме гражданской войны?
Белый дух есть не дух части, а дух целого; он ищет не власти, как всякая политическая партия, а служения родине, как всякая верная армия…
Таковы те сомнения, которые я считаю необходимым поставить перед умственным взором русского зарубежного патриота и фашиста, и те опасения, которые я хочу довести до сведения его белого сердца.
Не в необходимости борьбы я сомневаюсь; а в необходимости переходить к формам политической организации. Наша борьба необходима и священна. Но она должна оставаться белой борьбой. Останется ли она белою, вступив на партийные пути — в этом мое опасение…
Дух русских фашистов — патриотический, волевой и активный; не для осуждения этого духа я взялся за перо. Но для того, чтобы сказать моим белым братьям, фашистам: берегитесь беспочвенной, зарубежной «политики»! Она таит в себе опасность разложения и утраты белого духа…
---------------------
Ильин И.А. НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ. НОВЫЙ ДУХ (1933)
(Возрождение, Париж 1933, 17 мая)
Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится. И от страха не понимает еще больше. И чем больше не понимает, тем больше верит всем отрицательным слухам, всем россказням «очевидцев», всем пугающим предсказателям. Леворадикальные публицисты чуть ли не всех европейских наций пугают друг друга из-за угла национал-социализмом и создают настоящую перекличку ненависти и злобы. К сожалению, и русская зарубежная печать начинает постепенно втягиваться в эту перекличку; европейские страсти начинают передаваться эмиграции и мутить ее взор. Нам, находящимся в самом котле событий, видящим все своими глазами, подверженным всем новым распоряжениям и законам, но сохраняющим духовное трезвение, становится нравственно невозможным молчать. Надо говорить; и говорить правду. Но к этой правде надо еще расчистить путь…
Прежде всего я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности, в связи с этим пострадавших материально или даже покинувших страну. Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм. Да и странно было бы; если бы немецкие евреи ждали от нас этого. Ведь коммунисты лишили нас не некоторых, а всех и всяческих прав в России; страна была завоевана, порабощена и разграблена; полтора миллиона коренного русского населения вынуждено было эмигрировать; а сколько миллионов русских было расстреляно, заточено, уморено голодом… И за 15 лет этого ада не было в Германии более пробольшевистских газет, как газеты немецких евреев — «Берлинер Тагеблатт», «Фоссише Цейтунг» и «Франкфуртер Цейтунг». Газеты других течений находили иногда слово правды о большевиках. Эти газеты никогда. Зачем они это делали? Мы не спрашиваем. Это их дело. Редакторы этих газет не могли не отдавать себе отчета в том, какое значение имеет их образ действия и какие последствия он влечет за собою и для национальной России, и для национальной Германии… Но наша русская трагедия была им чужда; случившаяся же с ними драматическая неприятность не потрясает нас и не ослепляет. Германский национал-социализм решительно не исчерпывается ограничением немецких евреев в правах. И мы будем обсуждать это движение по существу — и с русской национальной, и с общечеловеческой (и духовной, и политической) точки зрения.
Во-вторых, я совершенно не считаю возможным расценивать новейшие события в Германии с той обывательско-ребячьей, или, как показывают обстоятельства, улично-провокаторской точки зрения, — «когда» именно и «куда» именно русские и германские враги коммунизма «начнут совместно маршировать». Не стоит обсуждать этого вздора. Пусть об этом болтают скороспелые политические младенцы; пусть за этими фразами укрываются люди темного назначения. Помешать им трудно; рекомендуется просто не слушать их соблазнительную болтовню. Их точка зрения — не может служить для нас мерилом.
Наконец, третье и последнее. Я отказываюсь судить о движении германского национал-социализма по тем эксцессам борьбы, отдельным столкновениям или временным преувеличениям, которые выдвигаются и подчеркиваются его врагами. То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот; сами вожди его характеризуют постоянно словом «революция». Это есть движение национальной страсти и политического кипения, сосредоточившееся в течение 12 лет, и годами, да, годами лившее кровь своих приверженцев в схватках с коммунистами. Это есть реакция на годы послевоенного упадка и уныния: реакция скорби и гнева. Когда и где такая борьба обходилась без эксцессов? Но на нас, видевших русскую советскую революцию, самые эти эксцессы производят впечатление лишь гневных жестов или отдельных случайных некорректностей. Мы советуем не верить пропаганде, трубящей о здешних «зверствах», или, как ее называют, «зверской пропаганде». Есть такой закон человеческой природы: испугавшийся беглец всегда верит химерам своего воображения и не может не рассказывать о чуть-чуть не настигших его «ужасных ужасах». Посмотрите, не живет ли Зеверинг, идейный и честный социал-демократический вождь, на свободе в своем Билефельде? Тронули ли национал-социалисты хоть одного видного русского еврея-эмигранта? Итак, будем в суждениях своих — справедливы. Те, кто жили вне Германии или наезжали сюда для обывательских дел и бесед, не понимают, из каких побуждений возникло национал-социалистическое движение. Весь мир не видел и не знал, сколь неуклонно и глубоко проникала в Германию большевистская отрава. Не видела и сама немецкая масса. Видели и знали это только три группы: коминтерн, организовывавший все это заражение; мы, русские зарубежники, осевшие в Германии; и вожди германского национал-социализма. Страна, зажатая между Версальским договором, мировым хозяйственным кризисом и перенаселением, рационализировавшая свою промышленность и добивающаяся сбыта, пухла от безработицы и медленно сползала в большевизм. Массовый процесс шел сам по себе; интеллигенция большевизировалась сама по себе. Коминтерн на каждой конференции предписывал удвоить работу и торжествующе подводил итоги. Ни одна немецкая партия не находила в себе мужества повести борьбу с этим процессом; и когда летом 1932 года обновившееся правительство заявило, что оно «берет борьбу с коммунизмом в свои руки», и никакой борьбы не повело, и заявлением своим только ослабило или прямо убило частную противокоммунистическую инициативу, — то процесс расползания страны пошел прямо ускоренным путем. Реакция на большевизм должна была прийти. И она пришла. Если бы она не пришла, и Германия соскользнула бы в обрыв, то процесс общеевропейской большевизации пошел бы полным ходом. Одна гражданская война в Германии…, нашла бы себе немедленный отклик в Чехии, Австрии, Румынии, Испании и Франции. А если бы вся организаторская способность германца, вся его дисциплинированность, выносливость, преданность долгу и способность жертвовать собою — оказались в руках у коммунистов, что тогда? …Слепота и безумие доселе царят в Европе. Думают о сегодняшнем дне, ждут новостей, интригуют, развлекаются; от всего урагана видят только пыль и бездну принимают за простую яму.
Что сделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе. Этот процесс в Европе далеко еще не кончился; червь будет и впредь глодать Европу изнутри. Но не по-прежнему. Не только потому, что многие притоны коммунизма в Германии разрушены; не только потому, что волна детонации уже идет по Европе; но главным образом потому, что сброшен либерально-демократический гипноз непротивленчества. Пока Муссолини ведет Италию, а Гитлер ведет Германию — европейской культуре дается отсрочка. Поняла ли это Европа? Кажется мне, что нет… Поймет ли это она в самом скором времени? Боюсь, что не поймет… Гитлер взял эту отсрочку прежде всего для Германии. Он и его друзья сделают все, чтобы использовать ее для национально-духовного и социального обновления страны. Но взяв эту отсрочку, он дал ее и Европе. И европейские народы должны понять, что большевизм есть реальная и лютая опасность; что демократия есть творческий тупик; что марксистский социализм есть обреченная химера; что новая война Европе не по силам, — ни духовно, ни материально, и что спасти дело в каждой стране может только национальный подъем, который диктаториально и творчески возьмется за «социальное» разрешение социального вопроса.
До сих пор европейское общественное мнение все только твердит о том, что в Германии пришли к власти крайние расисты, антисемиты; что они не уважают права; что они не признают свободы; что они хотят вводить какой-то новый социализм; что все это «опасно»… Вряд ли нам удастся объяснить европейскому общественному мнению, что все эти суждения или поверхностны, или близоруки и пристрастны. Но постараемся же хоть сами понять правду. Итак, в Германии произошел законный переворот. Германцам удалось выйти из демократического тупика, не нарушая конституции. Это было (как уже указывалось в «Возрождении») легальное самоупразднение демократически-парламентского строя. И в то же время это было прекращением гражданской войны, из года в год кипевшей на всех перекрестках. Демократы не смеют называть Гитлера «узурпатором»; это будет явная ложь. Сторонники правопорядка должны прежде всего отметить стремительное падение кривой политических убийств во всей стране. Сторонники буржуазно-хозяйственной прочности должны вдуматься в твердые курсы и оживленные сделки на бирже. И при всем этом то, что происходит в Германии, есть землетрясение или социальный переворот. Но это переворот не распада, а концентрации; не разрушения, а переустройства; не буйно-расхлестанный, а властно дисциплинированный и организованный; не безмерный, а дозированный. И что более всего замечательно, — вызывающий во всех слоях народа лояльное повиновение. «Революционность» состоит здесь не только в ломающей новизне, но и в том, что новые порядки нередко спешно применяются в виде административных распоряжений и усмотрений, до издания соответствующего закона; отсюда эта характерная для всякой революции тревога и неуверенность людей ни в пределах их правового «статуса» вообще, ни даже просто в сегодняшнем дне. Однако эти административные распоряжения быстро покрываются законами, которые обычно дают менее суровые, более жизненные и более справедливые формулы. Это во-первых.
Во-вторых, эти новые распоряжения и законы, изливающиеся потоком на страну, касаются только публичных прав, а не частных или имущественных. В них нет никакой экспроприирующей тенденции, если не считать опорочения прав, приобретенных спекулянтами во время инфляции и возможного выкупа земель, принадлежащих иностранным подданным. О социализме же в обычном смысле этого слова — нет и речи. То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское (и лишь в эту меру — служебно-заработанное). Ведущий слой обновляется последовательно и радикально. Отнюдь не весь целиком; однако, в широких размерах. По признаку нового умонастроения; и в результате этого — нередко в сторону омоложения личного состава. Удаляется все, причастное к марксизму, социал-демократии и коммунизму; удаляются все интернационалисты и большевизаны; удаляется множество евреев, иногда (как, например, в профессуре) подавляющее большинство их, но отнюдь не все. Удаляются те, кому явно неприемлем «новый дух». Этот «новый дух» имеет и отрицательные определения и положительные. Он непримирим по отношению к марксизму, интернационализму и пораженческому бесчестию, классовой травле и реакционной классовой привилегированности, к публичной продажности, взяточничеству и растратам.
По отношению к еврейству этой непримиримости нет: не только потому, что частное предпринимательство и торговля остаются для евреев открытыми; но и потому, что лица еврейской крови (принимают во внимание два деда и две бабки, из коих ни один не должен быть евреем), правомерно находившиеся на публичной службе 1 августа 1914 года; или участвовавшие с тех пор в военных операциях; потерявшие отца или сына в бою или вследствие ранения; или находящиеся на службе у религиозно-церковных организаций — не подлежат ограничению в правах публичной службы (указ от 8 мая с. г.). Психологически понятно, что такие ограниченные ограничения воспринимаются евреями очень болезненно: их оскорбляет самое введение презумпции не в их пользу — «ты неприемлем, пока не показал обратного»; и еще «важна не вера твоя, а кровь». Однако одна наличность этой презумпции заставляет признать, что немецкий еврей, доказавший на деле свою лояльность и преданность германской родине, — правовым ограничениям (ни в образовании, ни по службе) не подвергается.
«Новый дух» национал-социализма имеет, конечно, и положительные определения: патриотизм, вера в самобытность германского народа и силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению (фашистское «sacrificio»), дисциплина, социальная справедливость и внеклассовое, братски-всенародное единение. Этот дух составляет как бы субстанцию всего движения; у всякого искреннего национал-социалиста он горит в сердце, напрягает его мускулы, звучит в его словах и сверкает в глазах. Достаточно видеть эти верующие, именно верующие лица; достаточно увидеть эту дисциплину, чтобы понять значение происходящего и спросить себя: «да есть ли на свете народ, который не захотел бы создать у себя движение такого подъема и такого духа?…» Словом — этот дух, роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом. Однако не только с ним, а еще и с духом русского белого движения. Каждое из этих трех движений имеет несомненно свои особые черты, черты отличия. Они объясняются и предшествующей историей каждой из трех стран, характером народов и размерами наличного большевистского разложения (1917 г. в России, 1922 г. в Италии, 1933 г. в Германии), и расово-национальным составом этих трех стран. Достаточно вспомнить, что белое движение возникло прямо из неудачной войны и коммунистического переворота, в величайшей разрухе и смуте, на гигантской территории, в порядке героической импровизации. Тогда как фашизм и национал-социализм имели 5 и 15 лет собирания сил и выработки программы; они имели возможность подготовиться и предупредить коммунистический переворот; они имели пред собою опыт борьбы с коммунизмом в других странах; их страны имеют и несравненно меньший размер и гораздо более ассимилировавшийся состав населения. А еврейский вопрос стоял и ставился в каждой стране по-своему. Однако основное и существенное единит все три движения; общий и единый враг, патриотизм, чувство чести, добровольно-жертвенное служение, тяга к диктаториальной дисциплине, к духовному обновлению и возрождению своей страны, искание новой социальной справедливости и непредрешенчество в вопросе о политической форме. Что вызывает в душе священный гнев? чему предано сердце? к чему стремится воля? чего и как люди добиваются? — вот что существенно. Конечно, германец, итальянец и русский — болеют каждый о своей стране и каждый по-своему; но дух одинаков и в исторической перспективе един. Возможно, что национал-социалисты, подобно фашистам, не разглядят этого духовного сродства и не придадут ему никакого значения; им может помешать в этом многое, и им будут мешать в этом многие. Но дело прежде всего в том, чтобы мы сами верно поняли, продумали и прочувствовали дух национал-социалистического движения. Несправедливое очернение и оклеветание его мешает верному пониманию, грешит против истины и вредит всему человечеству. Травля против него естественна, когда она идет от коминтерна; и противоестественна, когда она идет из небольшевистских стран.
Дух национал-социализма не сводится к «расизму». Он не сводится и к отрицанию. Он выдвигает положительные и творческие задачи. И эти творческие задачи стоят перед всеми народами. Искать путей к разрешению этих задач обязательно для всех нас. Заранее освистывать чужие попытки и злорадствовать от их предчувствуемой неудачи — неумно и неблагородно. И разве не клеветали на белое движение? Разве не обвиняли его в «погромах»? Разве не клеветали на Муссолини? И что же, разве Врангель и Муссолини стали от этого меньше? Или, быть может, европейское общественное мнение чувствует себя призванным мешать всякой реальной борьбе с коммунизмом, и очистительной, и творческой, — и ищет для этого только удобного предлога? Но тогда нам надо иметь это в виду…
---------------------
Из письма И.А. Ильина к И.С. Шмелеву (Берлин, 02.10.1934)
Дорогой друг, Иван Сергеевич!
Не писал Вам давно потому, что очень тяжело было на душе. Об этом отдельно. Часто с любовью думал о Вас, а жаловаться не хотел. И вот, все-таки жалуюсь.
Туземцы (немцы) той страны, где я постоянно живу, поступили так со мною. За то, что я
a) нисколько не сочувствую ни разговорам, ни планам об отделении Украины;
b) категорически отказался насаждать антисемитизм в русской эмиграции;
c) абсолютно никакого сочувствия не обнаружил и не обнаружу к насаждению их партии среди русских эмигрантов; они
a) лишили меня права на работу и заработок в их стране;
b) уволили меня из Русского Научного Института (нами созданного) с лишением жалования;
c) запретили мне политическую деятельность в их стране под угрозой концлагеря;
d) распустили обо мне систему слухов, политически у них порочащих (масон, франкофил, жидолюб, порабощен жидами и т. д.);
e) выпустили по-русски клеветническую брошюру, которая рассылается и по другим странам, где, между прочим, утверждается, что я «не выслан, а прислан большевиками», что я грибоедовский «Удушьев Ипполит Маркелыч»; что я объявил себя до них — юдофилом, а при них — стал антисемитствовать и читать лекции об арийском начале; что я, следовательно, переметная сума, карьерист и масон. И все одна ложь!
Это за все, что я сделал у них и для них по борьбе с коммунизмом! Подумайте, ведь задохнешься от человеческой подлости! Но не это еще главное. А вот главное: надо повернуться и уехать. А уехать — не-ку-да! То, что я себе готовил с июня в другой стране — повисло на волоске именно вследствие их гнусной клеветнической кампании; одни там поверили, что я подделываюсь к антисемитам и стал антисемитствовать; другие решили, что если меня травят эти человеки, то значит принятие меня будет им неугодно и вызовет дипломатические (?!) осложнения.
Вот когда задохнешься! Я никогда не стану масоном. Но и к дикому антисемитизму ихнего лагеря совершенно не способен. Этот антисемитизм вреден России, опасен для нашей эмиграции и совершенно не нужен внутри страны, где антисемитизм давно уже разросся до химеры. Не говоря уже о его элементарной несправедливости.
Еще одно. Я никогда не хотел и не хочу делать политической карьеры. И всякую реальную политическую комбинацию непременно и неизбежно передал бы русским патриотам-непредрешенцам. Я ни о чем теперь так не мечтаю, как уйти совсем от политики и дописывать начатые мною семь книг. Я совсем не болею честолюбием; или точнее — мое честолюбие в том, чтобы мои книги после моей смерти еще долго строили Россию. В стране, где я жил, я всегда помнил, с кем имею дело; никогда не связывал себя никакими обязательствами, не страдал никаким «фильством», не торговал русским достоянием и свято блюл русское достоинство. Мои книги знают по всей стране; в газетах и рецензиях много раз писали обо мне самые высокие, конфузящие слова. Но я не ихний. Я русский. И ныне мне там совершенно не место. Я сделал все, чтобы не упустить для России ни одной возможности; но теперь мне там делать нечего. Русская национальная карта там бита; из эмигрантов преуспевают политически одни прохвосты. И если мне будет некуда уехать, то передо мною нищета, что при моем здоровье означает медленное умирание.
Поймите, мой дорогой! Мне надеяться решительно не на кого, кроме Бога. Я стыжусь моего малодушия и моих жалоб. Ибо в таком положении — непартийного созерцателя, который вследствие своей непартийной предметности и непоклонности зажат насмерть между двумя партиями — я не в первый раз в жизни. Так было, когда кассовцы завладели Московским университетом и за мое выступление на диспуте Струве лишили меня курса и пытались сдать в солдаты, а кадеты (впоследствии устыдившиеся) воображали, что я против них «интригую». Кончилось это тем, что кассовцы и кадеты (профессора) вместе единогласно дали мне степень доктора за магистерскую диссертацию. Так было при большевиках, когда я пять лет ежедневно ждал ареста и расстрела; и это кончилось (после 6 ордеров на арест и процесса в трибунале) — изгнанием. И так обстоит ныне: я не могу быть ни масоном, ни антисемитом. Для меня один закон: честь, совесть, патриотизм. Для меня одно мерило — русский национальный интерес. Но это неубедительно никому. И вот, я снова перед провалом — и на этот раз, впервые, не просто зову Его на помощь, но увы — зову с ропотом.
Всей жизнью моей свидетельствую: до конца честно и совестно борящийся — не бывает Им покинут. А я вот — валюсь в яму и не вижу исхода. Ибо всякий «исход», убивающий мое духовное творчество, есть не исход, а яма и умирание. А я, клянусь Вам, имею еще кое-что сказать и России, и о России.
Какой же вывод из всего? Помолитесь за меня хорошенько Господу, поручите меня Ему.
И еще. Я пришлю Вам в машинописи письмо с изложением всей этой истории. Оно будет иметь форму личного письма в Вам. Будет без подписи. Кончаться словами «вот и все». Сохраните его. Не давайте его никому переписывать, или уносить; а когда я Вам пришлю список имен, то этим людям и только им, под чрезвычайной доверительностью, прочтите вслух. Всякая неосторожность может стоить слишком многого; в той стране не церемонятся; там настоящий террор. И это надо будет сказать в предисловии каждому.
---------------------
Комментарий к двум статьям И.Ильина и его письму к И.Шмелёву
Совершенно очевидно, что первоначальное отношение И.А. Ильина к итальянскому фашизму и германскому национал-социализму было обусловлено не столько их достоинствами, сколько его непринятием советской, большевистской и коммунистической России, Советского Союза, в котором философ видел исключительно отрицательные проявления.
Именно, в фашизме и национал-социализме он видел необходимое средство противодействия распространению советского большевизма и коммунистического интернационала (Коминтерна). Средство сопротивления их злу силой. Видел сопротивление идеям мировой революции, внушённой Коминтерном большевикам и транслируемым последними на весь мир… Угрозу мировой революции Ильин видел в СССР как до Второй Мировой войны, так и после неё. При этом парадокс состоит в том, что по убеждению философа эта угроза исходила от Сталина и его сторонников. Тогда как по мнению серьёзных российских исследователей Сталин проводил политику построения коммунизма в отдельно взятой стране. Страны социалистического лагеря, примкнувшие к созданному при участии СССР в противовес НАТО Варшавскому Договору, были не столько следствием «агрессии Советов», а буферной зоной, обеспечивающей безопасность границ СССР. В отличие от Сталина мировой революцией грезили Троцкий и его сторонники. И на этом примере можно увидеть, сколь субъективно-предубеждёнными и ошибочными были оценки Ильина происходящего в СССР.
И даже в 1933 году, возражая критикам национал-социализма, Ильин продолжает оправдывать национал-социализм, полагая, что критики просто неправильно поняли высокие идеи этого национального патриотического движения. Не поняли по причине своего отрицательного предубеждения и, как следствие, по причине своего ослепления этим предубеждением. Однако в этом понимании Ильина заключается парадокс: говоря об отрицательном предубеждении против национал-социализма и об ослеплении предубеждением, Ильин сам оказывается под влиянием положительного предубеждения и ослепления. Тогда как критики движения ослеплены сосредоточением на его отрицательных проявлениях, Ильин оказывается ослеплённым сосредоточением на его положительных проявлениях. Положительных действительных и положительных воображаемых, которыми грезил сам в надежде найти средство для преодоления опасности распространения большевистской и коммунистической заразы.
И вот в 1934 году, столкнувшись с реальностью тех отрицательных проявлений национал-социализма, которые прежде отрицал и оправдывал, как неправильно понятые и истолкованные, философ впадает в некоторую растерянность: принять участие в распространении национал-социалистической идеологии в среде русской эмиграции он отказывается, что ставит его на грани выживания. Ильин разочаровывается в национал-социализме и фашизме и понимает невозможность оставаться в Германии. Между возможностью оказаться в концлагере и эмиграцией он выбирает последнюю и эмигрирует в нейтральную Швейцарию.
Но прежде, в период между переломным 1934 годом и эмиграцией в 1938 году философ кардинально переосмысливает своё понимание национализма. И результаты этого переосмысления выражает в труде «Путь духовного обновления» (1937). Здесь размышлениям о национализме Ильин предпосылает представления о вере, любви, свободе, совести, семье и Родине, которые для него становятся фундаментом национального построения. И даже проводит разграничительную линию между национализмом звериным и истинным национализмом.
Окончание во 2й части
О национализме и фашизме И. А. Ильина... 1
© Copyright: Константин Савитрин, 2025
Свидетельство о публикации №225112700562
Свидетельство о публикации №225112700562
Рецензии