В краю таёжной тишины. ч. 3

НЕПОБЕЖДЁННЫЕ.

Если говорить об истории возникновения Борового, невозможно не упомянуть другой посёлок, которого давно нет на карте, и память о нём сохранилась лишь в виде заросшей лесной дороги и труднопроизносимого названия: Ыджидъяг, что в переводе с коми означает «Большой бор». Кстати, посёлок с таким же именем существует и в Удорском районе, но Ыдъжидъяг, о котором идёт речь, существовал в районе Ухтинском, в нескольких километрах от Борового. Истории его я, к сожалению, не знаю, все «тайны» хранят государственные архивы, но, судя по всему, судьба его была такой же безрадостной, как и судьба многих других лагерных поселений, входящих в систему Ухтпечлага, а после – Ухтижемлага.
В отличие от Борового, Ухтинский Ыджыдъяг был расселён приблизительно в конце 50-х, начале 60-х годов. Именно оттуда переехали многие будущие боровчане, густо разбавив местный формирующийся контингент. Среди переехавших были и родители моих будущих одноклассников, и будущие коллеги по работе, поэтому колоритное название опустевшего посёлка в пору моего детства было в частом употреблении. В простой разговорной речи оно звучало как «ижитяг».
Именно оттуда, с «ижитяга», в 1952 году в Боровой переселилась семья Бородулиных. Звучная фамилия не забыта в Боровом до сих пор, а раньше и вовсе была на слуху. Причиной тому служила высокая по местным меркам должность главы семейства. Григорий Григорьевич Бородулин, несколько лет исполнявший обязанности бухгалтера Ыджыдъягского лесопункта, впоследствии почти добрых четверть века являлся главным бухгалтером Боровского ЛПХ.
Из воспоминаний детских лет яркой картинкой возникает низкое здание деревянного барака на краю посёлка. В этом бараке, оштукатуренном и выбеленном известью, в 60-е годы прошлого века располагалась производственная контора. К конторе вёл пешеходный трапик в три доски, в летнее время с обеих сторон обрамлённый ярко-жёлтыми цветками. Моя мама трудилась в отделе кадров и изредка брала меня с собой на работу. Меня сажали за тёмный канцелярский стол, на поверхности которого традиционно лежало тонкое стекло. Под стеклом можно было увидеть и цветной календарь с изображением представителей всех союзных республик, и поздравительную открытку с каким-нибудь давно прошедшим праздником, и журнальную вырезку со схемой вязания английской резинки, и чью-нибудь деловую записку с непонятными количествами литров и кубометров. Я знала наизусть все «подстекольные» секреты, но каждый раз открывала в них что-нибудь новое.
В те времена ещё не было фломастеров, а циркуляры заполнялись чернильными ручками, поэтому кроме обычной тетрадки мне вручали простой карандаш. Иногда удавалось выпросить карандаш химический. От простого он отличался тем, что, если его послюнявить, грифель начинал оставлять синие следы. Рисунки в таких случаях приобретали статус «цветных».
Мама работала с документами, а я сидела рядом и рисовала. Кабинет был проходным, в нём были ещё две двери: одна, кажется, в кабинет директора леспромхоза, а вторая вела в бухгалтерию. Если о тогдашнем директоре я ничего не помню, то вот человек, который изредка входил и выходил из бухгалтерии, навсегда врезался в память. Это и был сам Григорий Григорьевич Бородулин: мужчина с пышной шевелюрой, густыми бровями и строгим выражением лица. Именно его я считала «главным начальником», поэтому стеснялась и побаивалась одновременно.
Седовласый дяденька всегда был спокоен и вежлив. Мне было не больше пяти лет, но я запомнила его неторопливые, аккуратные манеры. Увидев меня впервые в мамином кабинете, он поинтересовался, не буду ли я мешать ей выполнять трудовые обязанности. Спросил без раздражения, не повышая тона, и мама заверила его в моей воспитанности. Бородулин кивнул и, решив какой-то вопрос, удалился к себе. После этого я старалась вести себя на маминой работе как можно тише, чтобы не привлекать внимания строгого дяденьки. Я с интересом наблюдала, как мама что-то пишет, ставит штампы и печати, а ещё время от времени точит карандаши на замечательной механической точилке с ручкой. Мне ужасно хотелось поточить их самой, но я не смела даже заикнуться о своём желании, ведь атмосфера конторы была пропитана строгостью. Я была очень послушным ребёнком, но детская сущность иногда брала верх. Гораздо сильнее чем точилка, меня занимал большой чёрный телефон. Он стоял на соседнем столе, у него была массивная трубка и отсутствовал циферблат. Чтобы позвонить, нужно было покрутить такую же чёрную ручку. Судя по всему, звонок поступал на коммутатор, а оттуда, по волшебству телефониста, достигал нужного абонента. Этот телефон был для меня магическим существом и как магнит притягивал внимание… Однажды, когда мама вышла из кабинета, я не справилась с внутренним табу. Подойдя на цыпочках к заветному телефону, отчаянно сняла тяжёлую трубку и поднесла её к уху. Трубка непривычно гудела, и я, вновь не удержавшись, пропищала в неё что-то типа «алё»… Нужно ли говорить, что именно в этот момент неожиданно открылась дверь бухгалтерии, и на пороге вырос строгий дяденька Бородулин. Застав меня на месте преступления, он негромко, но твёрдо произнёс: «Не нужно баловаться». И ушёл… А я осталась стоять в оцепенении и с чувством вины за «ужасный проступок». Мне хотелось залезть под стол и не высовываться до конца маминой работы. Дома я глотала слёзы и норовила впасть в депрессию. Маме пришлось меня долго убеждать, что ничего страшного не случилось и меня никто не ругал, и что завтра она снова возьмёт меня с собой. Но я наотрез отказывалась. Да, «дяденька» просто сделал мне замечание, при этом не обидев ни словом, ни интонацией. Но, видимо, было в его голосе что-то такое, отчего, действительно, становилось стыдно. Не знаю, подействовал ли этот случай, но в жизни я никогда не трогаю чужие вещи без спросу. Какая мелочь, скажете вы, да в детстве кто и как не баловался, кто и как не ругал нашкодивших детей… Да в том-то и дело, что ругать можно по-разному. Можно голос сорвать в припадке злости, а слова так и не дойдут до ребячьих ушей. А можно произнести всего одно слово, и оно проникнет в самую детскую душу, навсегда поселится в её потаённом уголочке.
Фамилию Бородулин в посёлке произносили довольно часто и всегда с уважением. Я никогда не слышала от своих родителей ни слова критики или осуждения в адрес Григория Григорьевича. В моей памяти он так и остался интеллигентным, харизматичным, спокойным человеком. «Строгий, но справедливый» - так отзывались о нём окружающие. Близкие вспоминают, что он очень любил детей.
В 70-е годы построили новую двухэтажную контору. Она находилась рядом со школой и после уроков я частенько забегала к маме. Иногда на крыльце встречала Бородулина: он, как всегда, был одет в строгий костюм, а на его слегка усталом лице лежал отпечаток профессиональных забот. Со стороны казалось, что его жизнь стабильна и размеренна, в ней нет и никогда не было трудностей и невзгод… И только спустя годы, узнав о его непростой судьбе, я поразилась стойкости и силе духа этого человека.
Бывший житель Томской области, уроженец южного Кременчуга оказался в Коми АССР совсем не по доброй воле. В 1937 году, в тридцатилетнем возрасте бухгалтер Григорий Бородулин был неожиданно арестован. Причина ареста по тем временам банальная: ложный донос неизвестного «доброжелателя». Приговор суда – десять лет лагерей без права переписки – Григорий встретил мужественно. На прощальном свидании с женой уговаривал отречься от него и развестись в одностороннем порядке, чтобы самой спастись от ареста и окончательно не осиротить детей. Жена уговорам поддалась: и отреклась, и развод оформила в ближайшие дни. Невозможно представить, что могло твориться в душе несправедливо осуждённого мужчины, в один миг потерявшего и семью, и свободу, и надежду на будущее.
Как встретил суровый Коми край репрессированного Григория, можно только догадываться. Годы унижений, незаслуженных обвинений, невыносимой боли и тоски… Этот список можно продолжать бесконечно. Но всё же и среди сплошной темноты бывают проблески счастья… Незадолго до окончания срока заключения встретил Григорий девушку с непривычным и противоречивым для военных лет именем – Гертруда… Этническая немка, в самом начале войны отправленная вместе со своими соплеменницами на лесоповал, Гертруда сполна познала лишения и каторжный труд. Как и при каких обстоятельствах произошла их встреча, узнать мне не удалось, но могу сказать с уверенностью, что эта встреча была судьбоносной и по-настоящему счастливой. В 1952 году семья Бородулиных, имея уже двоих детей, переехала из Ыджыдъяга в Боровой. Григорий давно отбыл срок и получил должность бухгалтера, а Гертруда, поработав заправщицей, устроилась в детский сад завхозом. Я помню эту женщину. Она носила высокую причёску и была очень красивой. Я никогда не слышала, чтобы кто-то из взрослых негативно отзывался о Гертруде. Напротив, женщины хвалили её за чистоплотность и кулинарный талант.
Семья Бородулиных всегда считалась положительной, но не только по хозяйственным меркам. Люди со сломанной судьбой, пережившие ужас лагерей, нашли в себе силы достойно принять новые обстоятельства, не затаить зла и обиды и жить дальше по чести и совести. В 1956 году Григорий Бородулин был реабилитирован. Они с супругой вырастили замечательных детей – честных и порядочных, как и они сами. К первой семье Григорий не вернулся, но в жизни детей от первого брака принимал самое активное участие. В 1975-м году вместе с Гертрудой переехал на новое место жительства, в 1977-м скончался в возрасте 70-ти лет, оставив о себе только добрую память. Он никогда не рассказывал о лагере. Однако, вряд ли вычеркнул из жизни десять страшных несправедливых лет. Они не могли исчезнуть из памяти, тяжким грузом давили на плечи, но об этой пожизненной ноше Григорий Григорьевич предпочитал молчать даже в кругу семьи.
Вот такие судьбы вплетались в историю Борового, наполняя его аурой силы и человеческого достоинства. Бородулины, Лукавецкие, Шариповы… Люди, не по доброй воле попавшие в суровые северные края, но приросшие здесь корнями и пустившие добрые побеги. Эти побеги живы до сих пор. Они расцвели, дали свои плоды, а, значит, им досталась плодородная почва.
Много людей повидала здешняя земля. Кто-то уехал, кто-то не смог оставить родной уголок. В последние годы я общалась со многими боровчанами, по разным причинам покинувшими посёлок… Не покривлю душой, если скажу, что не было среди них человека, который не хотел бы вернуться… Кто-то на минутку, кто-то на денёк… Кто-то в детство, кто-то в юность, а кто-то – просто вернуться туда, где жива память предков, пусть короткая, но поистине священная. Память о непобеждённых.
(Продолжение следует).

Эвелина Пиженко.
Октябрь 2025г.
Боровой – Ухта.