в соответствии с новыми требованиями законодательства произведение подвергнуто кастрации. но всё равно содержит откровенные сцены и не рекомендуется для прочтения несовершеннолетним.
Пока первая часть.
This is the house that Greg built.
жанр: драма, хёрт/комфорт (экшн и ангст не исключён) – мешанина, в общем
рейтинг: NC-18
пейринг: не заявляю, потому что всякое может быть
дисклаймер: история моя, остальное - Шора
саммари: нужно, наконец, всё расставить по местам.
Двое за столиком в буфете аэропорта невольно притягивали взгляд каждого проходящего мимо. Ну, просто потому, что будь у человека, действительно, за каждым плечом по некой бесплотной сущности, олицетворяющей светлую и тёмную сторону его души, и реши они вдруг обрести плоть ради беседы за кружечкой пива в буфете аэропорта, то, пожалуй, именно так они бы и выглядели.
Человек, оставленный без их покровительства на время, пока «чёрт» и «ангел» оттягиваются в обществе друг друга, был, по всей видимости, высоким сутуловатым мужчиной, хорошо за пятьдесят - вернее говоря, даже «перед шестьдесят», кудрявым в молодости, но со стремительно редеющей макушкой, голубоглазым, с длинным подбородком, узкими губами и коротковатым для такого вытянутого лица носом, с глубокой складкой выше переносицы, длинными красивыми кистями рук и узкими ступнями основательного размера.
Разница была, но малосущественная - например, у «ангела» лоб был выше и чуть выпуклее, чем у «чёрта», брови кустистее, веки тяжелее, а щель между передними зубами поуже. Волосы у него тоже отличались большей кудрявостью и большей сединой, зато потери он нёс меньшие - это сделалось видно после того, как он снял и положил рядом на стол светло-серую шляпу с атласной лентой. Вообще, одет он был, как и подобает ангелу, в сетлое: светло-серые отличного материала и пошива брюки, почти белое летнее пальто, белый шарф, модные серые туфли, замшевые перчатки. Единственное, что в его костюме было чёрным - большие тёмные очки, но он снял их и положил рядом со шляпой. Тут же устроились и перчатки, когда он, поспешно стянув их, потянулся пожать руку подошедшему «чёрту». «Чёрт» на рукопожатие не ответил - только кивнул, не считая нужным изменить сумрачное выражение лица на какое-нибудь другое. Был он, как и положено чёрту, хромым и опирался на трость, нечесаные волосы сбились паклей, щетина затеняла нижнюю часть лица, скрадывая, между прочим, слишком большое со смешной и немного надменной складкой расстояние между носом и верхней губой. У «ангела» такого не было. Одет был «чёрт», как и полагается чёрту, в тёмное: тёмно-серая водолазка, чёрные вытертые джинсы, чёрно-серые кроссовки на красной подошве, чёрная мотоциклетная куртка с красными вставками, и чёрная вязаная шапочка, которую он, как и «ангел» шляпу, стащил с головы и положил на стол. Перчатки у него тоже были - грубые, кожаные с широкими раструбами у запястий. По всему было похоже, что на встречу со своей светлой противоположностью «чёрт» приехал на мотоцикле.
Впрочем, «ангела» он не переплюнул - «ангел» на встречу прилетел. Как и полагается ангелу. Правда, отдавая должное эре высоких технологий, на самолёте.
- У меня полчаса, - сказал «чёрт». - Если не сумеете убедить меня за это время, второй попытки не будет.
- Он может умереть, - без предисловий взял быка за рога «ангел», но «чёрт» не впечатлился.
- Люди смертны, - заметил он чуть ли ни с зевком. - Пока не интересно.
- Он - ваш пациент.
- Перестал им быть с того мгновения, как отключил браслет.
- Он отключил его, потому что…
- Пропустите. Неинтересно.
- Хаус!
Итак, у «чёрта» обнаружился ник. Но на возглас он, впрочем, отреагировал не так, как рассчитывал «ангел» - потянулся к откупоренной бутылке пива, вдруг передумал и, так и не взяв её, подпёр голову поставленной на локоть рукой и лениво предложил:
- Если вы собираетесь продолжать в таком же духе, может, сразу перейдём к последнему пункту - как я вам отказываю окончательно, вы давите скупую мужскую слезу, и я любезно провожаю вас до терминала?
Лицо у «ангела» сделалось обиженным, как у обманутого ребёнка.
- Вы играете со мной, как кошка с мышью.
Это уже были обвинения, и Хаус почти обрадовался переходу от просьб к обвинениям - на них легче отвечать. Но для прямого наезда собеседник ещё не созрел - вместо этого он плавно перешёл к торгу:
- Хорошо. Я вас понимаю, - хотя по напряжённо сведённым бровям видно было, что как раз ничего не понимает. Более того, собираясь в Нью-Джерси он, наверное, надеялся, был почти уверен в том, что обретёт в лице Хауса единомышленника и союзника - очевидно, он просто успел подзабыть, что такое, на самом деле, Хаус.
- Я вас понимаю, продолжал он - Отключив без предупреждения браслет, Харт сделал больно вашему самолюбию, как исследователя, как его лечащего врача, но ведь…
- Моему самолюбию на него плевать, и исследованию - тоже, - кажется, «чёрт» начал немного, что называется «заводиться»- во всяком случае, перебил «ангела», не дослушав. - Вы когда-нибудь были в пультовой, Орли? Нет?
- Ну, откуда? - развёл руками «ангел» - Я даже не представляю себе, как там всё устроено. Физик из меня - никакой. Как и врач, хоть я и играю врача в сериале. Иначе я, наверное, раньше бы заметил, что с Леоном что-то не так. Понимаете, я знал, что он не здоров, что он никогда не будет здоров полностью, я имею в виду, но он работал всё это время и казался вполне счастливым…
Когда браслет мониторирования, не предупредив дежурного, просто отключают, линия даёт сообщение: «асистолия». Это означает, что исследуемый в состоянии клинической смерти, и у дежурного есть несколько минут, после которых изменения в мозгу станут необратимыми, и клиническая смерть перейдёт в ту окончательную, которая обжалованию не подлежит. За эти несколько минут он может попытаться организовать помощь - например, вызвать реанимационную бригаду на место последнего сигнала с маячка. Хотя шансов практически никаких. Но даже если дежурный это понимает, он всё равно пытается. Такова человеческая природа. Артериальное давление самого дежурного, оказывается, поднимается в это время до ста шестидесяти -ста восьмидесяти, а пульс зашкаливает за сто двадцать. Но Хаусу никогда бы не пришло в голову снимать гемодинамические параметры дежурящего по мониторной, если бы всё не получилось само собой, потому что на руке у дежурного в ту ночь тоже был точно такой же браслет мониторирования, и его артериальное давление, сердцебиение, дыхание и оксигенация фиксировались исправно и непрерывно.
Допустим, Харт мог не знать, недопонимать того, что происходит в пультовой после отключения браслета, но ведь с каждым наблюдаемым проводился подробный инструктаж. О том, что делать, если браслет расстегнётся, потеряется, сломается, нечаянно намокнет или отдалится на расстояние, превосходящее диапазон настройки. И Харт всё выслушал, кивнул и подписал.
Хаус вздохнул и перестал слушать, что говорит его собеседник, окончательно потеряв интерес к разговору. Зачем объяснять прописные истины человеку, который их не хочет понять, которому плевать?
Он просто прикрыл на миг глаза и припомнил то ночное дежурство. Как будто снова воочию увидел бледное до синевы лицо своего главврача в люминесцентном свете матовых плафонов в коридоре.
- У Харта исчез сигнал.
Браслет мониторирования трудно потерять - едва разрывается контакт, прибор начинает исходить пронзительным визгом. И дежурный на пульте тоже слышит по каналу связи сигнал разрыва соединения. После этого по инструкции он должен набрать условный код, чтобы линия перестала писать ерунду, а потом по телефону связаться с носителем браслета и выяснить, что случилось. Возможно, мониторирование будет прервано на какое-то время, пока браслет и его владелец снова не воссоединятся, преодолев свои форс-мажоры, возможно линия прервалась окончательно, если, например, браслет украли или уронили в унитаз. Но только после выяснения этого дежурный, заполнив отчёт, имеет право отключить «шумелку».
Однако, если контакт сохранён, а сердечной деятельности и дыхания нет, «шумелке» включаться вроде и незачем. В пультовой и так замигает красная лампочка и автоматически появятся на экране последние координаты с «маячка». Незачем ей включаться и при отсоединении выключенного браслета, но тогда носитель перед выключением обязан отзвониться на пульт и сообщить, почему и насколько он прерывает связь. Харт не отзвонился, сигнал исчез, «шумелка» не включилась.
- Подожди, - остановил Хаус разгорающуюся в глубине глаз Уилсона панику. - Ты пытался что-то сделать?
- Конечно. Я созвонился с Эл-Эй, вызвал на «маяк», но…
- Сколько времени прошло?
Уилсон посмотрел на часы:
- Уже двенадцать минут.
Если реанимацию не начали хотя бы шесть минут назад, могут уже и не начинать.
- Что было на кривой в последние секунды?
Если брадикардия или всплески экстрасистол, то это они облажались. Это - калий, это отторжение и стремительное развитие острой почечной недостаточности.
Но Уилсон, сжав губы в нитку, потряс головой и ответил с ноткой недоумения в голосе:
- Ты знаешь: ничего. Нормальный синусовый. Небольшая тахикардия, пара экстрасистол проскочила. Если бы хотя бы брадикардия, можно было бы понять…
Значит, он тоже об этом думал. Калий рос медленно, но верно всю последнюю декаду, хотя так и не поднялся выше верхней границы нормы. И в последнем анализе, который Харт прислал три дня назад он тоже всё ещё оставался в пределах нормы.
- Мы что-то упустили, - горько сказал Уилсон. В его голосе отчётливо звучала совершенно невыносимая, неподъёмная вина.
- Но мы не знаем, что, - в голосе Хауса, напротив, вины не было - были побудительные нотки.
- Думаешь, это всё ещё имеет значение?
- Это всегда имеет значение. Ответ на вопрос.
- А жизнь?
- Не всегда имеет значение. Когда есть ответ на вопрос, это может быть и приговор. Или он может опоздать, как сейчас, но его всё равно нужно получить.
- Ну, а зачем? Для чего?
- Чтобы не верить в бога.
- И это - твоя цель? Не верить в бога?
- Это одна из моих целей.
Хаус был рад заговаривать Уилсону зубы, пока можно. Он что-то, похоже, страдает за этого Харта - бог знает, почему - а сильно расстраиваться ему нельзя - Хаус ведь помнит, что и на каком волоске подвешено. Это он потом ужаснётся, посмотрев распечатку гемодинамических показателей Уилсона в те несколько минут между отключением браслета Харта и телефонным звонком.
Мобильник завибрировал и засигналил резко и пронзительно - Уилсон нарочно поставил на него громкий звонок, однажды нечаянно проспав очень важный вызов. Но сейчас натянутые нервы ударили током от этих звуков, и он вздрогнул, чуть не выронив телефон.
- Да, - поспешно сказал он в трубку, и та возмущённо забормотала ему что-то в ухо. Уилсон слушал, и глаза его становились при этом всё больше и беспомощнее. Хаусу показалось, что с таким выражением лица он похож на обиженного ребёнка.
- Да-да, конечно, разумеется, - пробормотал он, заканчивая разговор. - Я вам перезвоню… - захлопнул крышку телефона и поднял на Хауса ошеломлённый взгляд. Хаус даже подумал, что ударить пыльным мешком по голове, оказывается, через беспроводную телефонную связь не так уж невозможно.
- Мне придётся оплатить ложный вызов, - сказал он Хаусу. - Харт жив и здоров. Просто отключил браслет.
- Просто отключил браслет? - недоверчиво переспросил Хаус.
- Просто отключил браслет, - повторил Уилсон. - Вот просто взял - и отключил. Ничего никому не сообщив. Он, как ты - ему плевать.
Сжал губы, заломив ямочки в углах рта, отвернулся и пошёл по коридору, непривычно сутулясь. Хаус остался стоять, чувствуя себя так, как будто только что ни за что получил увесистую оплеуху.
В него не впервые швыряли увесистые упрёки, и большую часть из них он даже, пожалуй, заслуживал. Не в этот раз. Не от Уилсона. Конечно, Хаус понимал, что просто попал под горячую руку, что Уилсон был слишком расстроен, слишком ошеломлён, слишком перенервничал. Он и раньше позволял себе такие штуки, и всегда Хаус относился с пониманием, зная, что это просто такая фишка, что-то вроде клапана сброса давления, что это не от души, что уже через полчаса Уилсон пожалеет о сказанном и заявится просить прощения - вербально или невербально. Так бывало нередко. Но сегодня почему-то слова Уилсона ранили его, причинили боль. «Плевать». Да, возможно, иногда Хаусу случалось плевать на весь мир. Но не на Уилсона. Он почувствовал слепящую злость на Харта, потом эта злость потеряла адресность, сгустилась и засела под ложечкой острым кубиком сухого льда. Хаус бросил в рот внеочередную таблетку кетопролака, которым теперь нередко заменял более тяжёлые обезболивающие, и пошёл работать.
Распечатка ленты гемодинамики Уилсона попала ему на глаза случайно. Очередной дежурный - Тауб - зацепился взглядом, сокрушённо покачал головой, распечатал и притащил.
- А сейчас? - только и спросил Хаус, разглядывая скачущую кривую.
- Давление сто семьдесят на сто, частота под девяносто, экстрасистолия.
Так. Значит, этот идиот всё не успокоится…
- Послушай-ка, Мэрриадок, - сказал он Таубу. - Найди его, вколи депрессорную триаду и успокоительное, пока мы не поимели сосудистый криз во всей красе. Будет брыкаться - скажи, что я велел.
- Почему я - Мэрриадок? - обиделся Тауб. - Вам что, Корвина мало для Толкиеновских метафор?
- Корвина я зову Пинегрином, - объяснил Хаус. - Мэрриадок из Брендизайков, они повыше будут. Давай, валяй, снимешь криз у босса - будешь Бильбо Бэггинс. После смерти Формана вакансия взломщика у нас свободна.
- Вы исчерпали аргументы? - спросил он у Орли, очнувшись от воспоминаний. - Тогда до новых встреч - ваш самолёт через полтора часа, и я его дожидаться не стану. Хотелось бы вернуться засветло.
Почувствовав, что разговор заканчивается, «ангел» повёл себя не по-ангельски - он протянул руку через стол, опрокинув банку пива, и цапнул Хауса за воротник. Мощный рывок сблизил их лица так, что они вполне могли, не вытягивая губ, слиться в страстном поцелуе.
- Вы что же не понимаете, что обрекаете человека на смерть? - не своим шипящим голосом спросил Орли, сузив глаза. - Вы не понимаете, что я вам не прощу этого ни за что? Я вас стану преследовать всю жизнь, отравлю вам каждую минуту существования. Я сделаю это, Хаус. клянусь богом, я так и сделаю, если Леон умрёт. Вы проклянёте каждую букву в формулировке своего отказа. Я…
- Вы - слабак и позёр, - сказал Хаус с презрением. - Ничего вы не сделаете. Отпустите мой воротник и уберётесь к себе в Голливуд. И всё. Можете это прямо сейчас сделать.
Орли медленно разжал пальцы. Хаус отстранился и стал поправлять рубашку, не глядя на него.
- Вы поступаете со мной жестоко, доктор Хаус, - с отчаянием сказал Орли - его голос дрожал.
- И кто мне это говорит? Человек, который только что обещал превратить мою жизнь в ад, если я не прогнусь под его капризы?
- Под капризы? - не веря своим ушам переспросил Орли. - Под мои капризы? - его голос задрожал. - Хаус! Какая же вы… Какой же вы гад! Жестокий безжалостный гад!
- Зато я не слюнтяй, - холодно проговорил Хаус. - И у меня, по крайней мере, есть причины для жестокости. У вашего Харта их не было.
Когда Тауб вошёл в кабинет главного врача, Уилсон зависал над раковиной, роняя на белый фаянс тяжёлые красные капли.
- Я, похоже, прямо ко времени, - сказал Тауб, в обращении которого к Уилсону с тех пор, как тот сделался главным врачом, появился особый, слегка покровительственный, пиетет. - Лягте-ка на диван и закатайте рукав рубашки выше локтя. Хаус велел.
Уилсон послушался. Тауб намочил холодной водой салфетку и приложил ему к переносице:
- Бабушкино средство. Подержите - и кровь остановится.
Он затянул жгут, нащупал вздувшуюся вену, сделал укол. Уилсон послушно поворачивал руку, как надо, послушно согнул её в локте, зажимая проколотую вену и молчал всё с тем же тягостным недоумением на лице, с которым покинул Хауса.
Несколько минут назад он набрал номер Харта, готовый отчитать того за несанкционированное отключение браслета, как белый офицер чёрного новобранца, но на звонок почему-то ответила женщина.
- Алло, - хрипло прозвучал на том конце связи низкий прокуренный, но, несомненно, женский голос в трубку. - Вы вообще в курсе, который час? Ему вставать в половине шестого, а лёг он в два. Можете отвязаться от него хотя бы на эти три с половиной часа или вам нужно, чтобы он прямо сдох на съёмочной площадке?
- Но я…- забормотал растерявшийся Уилсон. - Я же как раз не… Послушайте, я звоню из Принстона, из «Двадцать девятого февраля»…
- Ну, если у вас февраль, немудрено, что вы день с ночью перепутали.
- Да вы не поняли! - сделал он ещё одну попытку. - Я - Уилсон. Джеймс Уилсон. Вы скажите ему…
- Утром сам всё ему скажешь, Джеймс Уилсон, - сказала женщина. - А сейчас отвяжись к чертям собачьим и не мешай людям спать.
После инъекции мягко, теряя остроту боли, закружилась голова, потянуло в сон.
- Что ты мне ввёл? - спросил он запоздало слегка заплетающимся языком.
- Всё под контролем, - успокоительно бормотнул Тауб. - Отдыхайте.
Школа Хауса - без особенной надобности не давать пациенту никакой информации. Уилсон усмехнулся и почувствовал волну поднимающейся вины - за что обидел Хауса? Привык, да и все привыкли, что злые слова отскакивают от Хауса, как его любимые мячики от стены. Но сегодня видел по глазам, что Хаус задет. Притом, обвинение было глупым и несправедливым. Надо будет подлизаться, чтобы Хаус понял, что он на самом деле так не думает, что он раскаивается. Впрочем, Хаус и так знает, что он на самом деле так не думает и, наверняка, догадывается, что он раскаивается. Тогда почему же он выглядел таким задетым? Стал обращать внимание на слова? А всё ли в порядке с самим Хаусом? Похоже, он, Уилсон, не всегда достаточно внимателен к другу. Например, Хаус мог тоже оторопеть от выходки Харта, мог поссориться с Кадди, устать. Да мало ли что… Может, у него нога болит сильнее обычного и хочется элементарного сочувствия и дружеского тепла, а не несправедливых наездов. Нет, он, конечно, никогда об этом не скажет и оборжёт до небес любого за одно такое предположение, но в глубине-то души может быть… Позову-ка его на ланч в кафе, - решил Уилсон, - и закажу по интернету тот модератор в виде клыка с серебром. Он поймёт, что я извиняюсь».
Модератор был бы кстати - последние дни Хаус принялся упорно мучить гитару, а на модератор он запал, пролистывая каталог - Уилсон видел, но вещица была из тех самых, абсолютно непрактичных, которые вроде и хочется до зуда, и не решаешься купить из-за сочетания неоправданной дороговизны с отсутствием хоть минимальной практической пользы. Уилсон всегда знал, что именно такие вещи особенно хороши для подарков.
- Тауб, можешь мне подать ноутбук? - он говорил с трудом, словно рот полон какой-то клейкой массы.
- Прямо сейчас? А вы его не уроните? - Тауб, наклонившись ниже к его лицу, раздвоился в глазах.
- Чем ты меня, всё-таки, накачал? - спросил он и провалился в сон.
- Если Леон к кому-то и был жесток, то только к самому себе! - возразил Орли, до крови кусая губы. - Он… но вы же не хотите ничего слушать!
- А вы всегда сперва обзываете гадом и угрожаете, а потом взываете к пониманию? Вы - хуже, чем ваш чокнутый приятель - тот хотя бы относительно честен и не законченный лицемер… Но это всё равно ещё не повод навязывать его мне в качестве пациента - на свете полно людей, относительно честных и не законченных лицемеров. Не вижу причин предпочесть именно этого, тем более, что он сам, видимо, не собирался обращаться ко мне.
- Может быть, доктор Уилсон нашёл бы для вас эти причины? - предположил Орли, спуская последний козырь. - Попробую с ним связаться.
Лицо Хауса резко потемнело, а глаза опасно сузились.
- Не трогайте Уилсона, - тихим угрожающим тоном проговорил он. - Вы с вашим Хартом и так достаточно напортили.
- Но если вы не оставляете мне выбора? - Орли почувствовал, что нашёл слабое звено, и теперь старался реализовать преимущество.
Хаус вдруг рассмеялся, и при напряжённости и враждебности разговора этот неожиданный смех не слишком щедрого на проявления веселья человека прозвучал странно и почти пугающе. Но он тут же пояснил:
- Мы, как два черлидера или два импресарио, или два адвоката в суде, или два спикера предвыборной кампании - каждый продвигает своего кандидата, используя все дозволенные и недозволенные техники пиара. К ассассинации тоже будем прибегать? Или ограничимся пытками? Бросьте это, Орли. Силой вы меня не заставите. И даже прибегая к помощи ФБР, ЦРУ и вышибал-коллекторов, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.
Орли оценил цитату, но он заметил и то, как Хаус сразу ушёл от разговора о вовлечении Уилсона. Он понял, что нащупал болевую точку.
- Леон перестал мочиться, - сказал Орли. - Его тошнит. Давление выше нормы, и отёки. Он умирает.
- Ух, ты! - деланно восхитился Хаус. - Теперь заинтриговать меня решили? Да вы ни перед чем не остановитесь. Но только тошноты и отёков для настоящей интриги маловато - представьте себе. при отторжении пересаженной почки так и должно быть, а отторжение наступает, когда реципиент наплевал на рекомендации типа не пить спиртного, не переохлаждаться, не перенапрягаться, не допускать повышения давления и, кстати, не отключать браслет мониторирования. Или уж, по крайней мере, предупредить о его отключении людей, которым это небезразлично.
- Например, доктора Уилсона? - запустил новый пробный шар Орли. - Я же знаю, что Леон ему небезразличен, так что думаю, что даже если он обиделся на то, что Леон никого не предупредил, он почувствует настоящую боль, если... - Орли осёкся на полуслове и тяжело болезненно охнул, потому что острый наконечник трости Хауса вонзился ему в пальцы через носок туфли, и Хаус налёг на него всем своим немалым весом.
Орли закричал, чувствуя, что кости вот-вот раскрошатся с хрустом. На них заоглядывались редкие посетители.
- Что вы знаете о боли? - зло прошипел, придвинув к нему лицо, Хаус. - От такой малости уже визжите, как истеричка в неправильных родах.
- Да вы мне пальцы ломаете! - вскрикнул Орли - из его глаз невольно брызнули слёзы. Но в этот самый миг в кармане у Хауса телефон разразился старым хитом группы «АВВА», и трость убралась, а лицо Хауса смягчилось.
- Да, я слушаю, - сказал он в трубку совсем другим тоном. - Да нет, просто решил проветриться - не психуй… В одной забегаловке. К ночи точно буду. Не знал, что ты боишься темноты. Ну, относительно трезвый - я же в забегаловке, здесь не продают молочных коктейлей, не разбавив их хорошей дозой спирта. Ладно, заеду и куплю. Я помню, где находится круглосуточный супермаркет… С чего ты взял? Нет, я не… Вот чёрт! Да с чего ты решил?
- Уилсон, он врёт, - внезапно решившись, громко крикнул Орли, посунувшись лицом к трубке. - Он со мной в Нью… - договорить он не успел - Хаус снизу вверх ударил его тростью в промежность, и он, взвыв и зажимая между ног ладони, боком повалился на стул, с трудом угадав, чтобы не повалиться мимо стула.
Хаус нажал «отбой», но даже слова не успел сказать - телефон снова взорвался «Dancing queen».
- Я вас убью, - пообещал он Орли, снова нажимая соединение.
- Откуда я знаю? Связь прервалась. Да, он самый - противный голос, правда? Как кот, которому отдавили яйца - странно ещё, что диски с альбомами распродаются. Ну, откуда я знаю, что ему надо - говорит, что соскучился по мне, но, похоже, врёт. Подожди, ты таблетки принял? Ну, откуда я знаю - я не смотрел ещё. Наверное, приедет. Наверное, скоро. Не хотел, чтобы ты снова распсиховался. Знаю. И я всё равно к ночи вернусь. Пока.
Он убрал телефон в карман и с ненавистью посмотрел на Орли.
- Везите своего идиота - я пальцем о палец не ударю, чтобы ему помочь, но в Принстон-Плейнсборо есть приличный нефролог. Койку я ему предоставлю, но это - всё. И не смейте разговаривать с Уилсоном о чём-нибудь, кроме погоды или бейсбола.
- Хаус… - Орли поспешно вытер краем ладони слёзы. - Хаус, вы…
- Заткнитесь, - мрачно сказал Хаус. - Он, кстати, в инвалидном кресле пока - упаси вас бог спрашивать, почему.
- Кто? - слегка опешил и даже испугался Орли.
- Уилсон.
Его тогда разбудило странное ощущение. Он не сразу понял, что это, а когда понял, у него от стыда загорелось лицо. Под ним было мокро - спиной он, буквально, в луже лежал. В кабинет светило полуденное солнце - значит, проспал довольно долго, и, похоже, обмочился во сне. Вот ужас-то! Что же этот коротышка Тауб ему вкатал по наводке Хауса, интересно знать? И как теперь быть - закатить Хаусу скандал или постараться «замести следы»? Уилсон дёрнулся, чтобы попытаться сесть, хотя в голове ясности ещё и в помине не было - и не смог. Ниже поясницы у него просто не было тела, как будто пока он спал, кто-то засунул его в ящик фокусника и аккуратно, не разбудив, распилил пополам. Похолодев, он судорожно схватился рукой за бедро, не видя, что напоминает этим болезненным жестом Хауса. Он нащупал влажную ткань брюк, потому что заснул одетым, но брюки, казалось, надеты на кого-то постороннего, и Уилсон ощупывает его ноги - не свои. Он почувствовал панику, с заколотившимся сердцем потянулся за телефоном и - не удержал в трясущихся пальцах - выронил на пол.
Что делать? Кричать? Кто и когда прибежит на его крик? Он не каждому готов демонстрировать свою беспомощность. Не Лейдингу. Не Корвину. Не Блавски. Но способ дотянуться до телефона один: упасть с дивана. Причём, сделать это, пользуясь только руками. Если ему повезёт, он стукнется не настолько сильно, чтобы потерять сознание или порвать какой-нибудь и так на соплях держащийся сосуд. Но попробовать стоит - шанс неплохой. Диван невысокий, на полу - ковровое покрытие. А ну-ка…
Ему удалось перехватиться за подлокотник и стянуть верхнюю половину туловища с дивана так, чтобы она нависла над краем. Потом он просто разжал руки, и увлёк на пол своим весом оставшуюся часть - таз и ноги. Они стукнули, как деревяшки, но боли не было. Подтягиваясь на локтях, он добрался до телефона. Не разбился? Слава богу, нет. Не попадая на кнопки, дважды набрал номер, сбрасывая, потому что промахивался. Наконец, удалось.
- Хаус, зайди ко мне в кабинет прямо сейчас.
- О, у тебя уже появились начальственные замашки, - хмыкнул Хаус. - А ничего, что только несколько часов назад ты…
- У меня паралич ниже пояса, - сказал Уилсон прямо, зная, что с Хаусом лучше говорить коротко и по существу.
- О, это мысль! - обрадовался Хаус. - Паралича в твоём арсенале, действительно, ещё…
- Да помоги же ты! - заорал Уилсон, ощущая приближение полноценной панической атаки. - Я ног не чувствую! Я обоссался, валяюсь на полу, и мне адски страшно, а ты решил потрепаться! А ну, бегом сюда!!!
Очевидно, что-то в его голосе убедило Хауса в том, что он не шутит, потому что явился он меньше, чем через минуту, и не один. Опережая его, в кабинет ввалились Тауб, Сабини и Чейз. Чейз вёз за собой каталку.
- Мы тебя госпитализируем, - сказал Хаус, входя следом и бегло на ходу оценивая обстановку. - Надо разобраться, что случилось. Успокойся, не паникуй. Просто расслабься, отвечай на вопросы и не мешай нам тебя диагностировать. И не с такими случаями разбирались. А с твоим анамнезом диагностический поиск - поле непаханное, так что понадобится время и кое-какие манипуляции. Кровь, например, можешь сдать прямо сейчас. Тауб, возьми пинты две - пригодится.
Уилсон постарался улыбнуться в ответ на шутку, но не смог - его трясло. А вот голова была ясная, как стекло, поэтому, едва его перевезли в ОРИТ, он сказал им:
- Не похоже, чтобы это был инсульт.
- Тебя кто-то спрашивал? - делано удивился Хаус. - Смотри, тут кабельное есть. Вот пульт. Сейчас будут девочки. Развлекайся и не мешай занятым людям работать. А вы все за мной - у нас дифдиагноз.
Про девочек Хаус не соврал. Действительно, пришли две медсестры из команды Ней, чтобы переодеть его и удобнее устроить на высокой функциональной кровати. В больничной пижаме стало немного легче - психологическое воздействие изменения статуса на «пациент». Он как бы перекладывал ответственность за своё наполовину онемевшее тело на других. Уилсон знал этот феномен: умирающие раковые больные, попадая в больничную палату, становились печальнее, но спокойнее. И, не смотря на то, что уж он-то понимал иллюзорность этого спокойствия, дрожь, сотрясающая его тело, улеглась. Тауб взял у него кровь из вены и поставил мочевой катетер, потом принесли больничный ленч, из которого он не смог проглотить ни кусочка, потом - на сладкое - в палату пришла Блавски.
Он узнал её ещё до того, как увидел - по шагам, по какой-то совершенно особенной ауре, сменившейся, когда она вошла, ароматом её духов. На ней была блузка цвета мокрого песка и довольно узкая юбка, медицинский халат - укороченный - она набросила на плечи, не застёгивая, но он всё равно каким-то чудом держался и не соскальзывал с плеч, даже когда она поднимала руку, чтобы убрать от лица волосы. А в другой руке у неё он увидел блокнот.
- Тебя Хаус прислал? - спросил он, потому что было похоже на то. - Он тебя припряг к диагностике? Ты должна психосоматику исключить?
- Какой ты догадливый, - улыбнулась она, присаживаясь на край постели.
- Я не контролирую тазовые органы, - предупредил он.
- Особенно жаль, - сказала она. - Но не в том смысле, который ты имеешь в виду, - наклонилась близко, заглянула своими зелёными, как у кошки, прозрачными, как ягоды крыжовника, глазами прямо в душу, и он чуть не задохнулся от её взгляда. Беспомощно заморгал.
- Я знаю, что тебе сейчас плохо и страшно. Но Хаус найдёт ответ - когда речь о тебе, он будет землю зубами рыть. А я, действительно, должна психосоматику исключить, поэтому мы сейчас с тобой немножко поговорим, ты не против?
- Не в моём положении быть против, - сказал он, всё ещё не капитулируя, хотя глаза, волосы и ноги наступали массированной атакой, не говоря уж о низковатом ласковом голосе Ядвиги. Но он держался.
- Что ты сейчас принимаешь? Я имею в виду твою фармсхему.
- Почти ничего. Стероиды, такролимус… Селлсепт Хаус мне отменил около двух недель назад.
- Ещё что нибудь? Виванс? Перветин?
- Нет! - резко сказал он, потому что повисло перед глазами видение оранжевой пластиковой баночки с голубоватыми таблетками, которые помогли бы сейчас хотя бы частично избавиться от страха, а страх оставался сильным. С его анамнезом, он, конечно, знал, был уверен, что не заживётся, но остаток жизни рисовался ему, по крайней мере активным - с пробежками по утрам, с работой, с посиделками в кафешке в компании Хауса, с лёгким флиртом с начинающими стареть девчонками. Смерть, казалось придёт однажды, торопливо поглядывая на часы, и выдернет его из какого-нибудь увеселительного заведения, где он будет играть в боулинг, или сорвёт с седла мотоцикла коротким ударом в сердце или плевком тромба в сосуд. Но провести остаток жизни в памперсах… Это казалось просто оскорбительным после всего, что он уже вынес.
- Я уже давно не употреблял ничего из антидепрессантов, - мягче пояснил он. - Даже прописанные уже убраны. И не вчера.
- Что было ночью? Хаус толком не объяснил.
- Ничего особенного. Харт отключил мониторирование, не предупредив пульт. Ну, тот актёр, которому мы пересадили почку - ты же его помнишь.
- Конечно, помню. Странно, что ты в этом сомневаешься.
- Ну, память избирательна, а ценности у всех разные, - оправдывающимся тоном сказал он и пожал плечами.
- Ты подумал, что у него сердце остановилось, что он умер?
- А что я должен был подумать?
- И тебе сделалось плохо?
- А должно было сделаться хорошо?
- Ну, не сердись, не надо. Что ты почувствовал?
- Сначала как будто сердце замерло и куда-то провалилось. Потом холод вот здесь, - он положил руку на область эпигастрия. - Холод и замирание, как будто объявлен конец света через пару минут.
- «Чувство опаздывающего на поезд»?
- Ну, да, наверное. Нет, в самом деле, похоже. Я думал, что вот сейчас пока ещё длится клиническая смерть. Ещё три минуты, ещё минута, уже скорее да, чем нет, уже нет смысла надеяться… Потом, когда я понял, что он просто отключился, у меня камень с души упал, но сразу же стало так…мерзко. Нет, плохое слово. Обидно. Да, так правильнее. Обидно. И я злился. Даже на Хаусе выместил, правда, потом почти сразу пожалел. Думал, как извиниться.
- А соматически? У тебя было сердцебиение, замирание сердца, может быть, голова болела, бросало в жар, в холод, онемело лицо, руки?
- Ну, не знаю… Были перебои в сердце, тяжесть в груди, в голове, потом носовое кровотечение, но не сильное. Потом Тауб мне что-то ввёл - Хаус, наверное, знает, что. Потом я заснул, а проснулся уже…
- Ясно. Извини, но теперь я должна проверить твои рефлексы. Я откину одеяло?
- Я бы предпочёл, чтобы всё это делал кто-то другой - не ты.
- Успокойся. Я - врач. И это ещё не домогательство. Закрой глаза.
Как всегда, его мнение не интересовало никого. Уилсон криво усмехнулся и закрыл глаза.
- Если что-то почувствуешь, скажи.
Он многое чувствовал: усталость и отчаяние, досаду на то, что с ним не считаются и никогда не считались, страх, который так и не отпускал, целый букет дурных предчувствий. Вот чего он не чувствовал, так это прикосновений неврологического филамента, а затем и иглы к своим ногам.
- Уровень отчётливый, - сказала Блавски.
- Я рад, - буркнул он, окончательно погружаясь в меланхолию.
Они собрались для дифдиагноза не в кабинете диагностики, а почему-то в кабинете главврача. Ну, собственно, почему… Хаус пошёл туда, и они пошли за ним - мало ли, может, ему лучше думается именно в этом кабинете. В конце-концов, где только не проходили у них дифдиагнозы - Чейз помнит и более экзотические помещения: спортзал, душевая, даже женский туалет как-то был. Сунувшегося было Сабини Хаус остановил, протянув трость шлагбаумом в дверном проёме.
- Извини, друг, сегодня у нас «вип-клиент», никаких лишних людей. Только моя старая гвардия. Пришли лучше сюда мисс Бескомпромисс, мисс Компромисс и мисс Гентингтон.
- Марту, Кэмерон и Хедли, - перевёл на общедоступный Чейз.
Хаус взял маркер.
- Нижняя параплегия, нарушение работы тазовых органов, экстрасистолия, повышенное артериальное давление. Поехали!
- Инсульт при гипертонии - ничего особенного, - сказал Тауб. - Из-за спазма или геморрагический. Нужно спинномозговую пункцию и начать реабилитационную терапию.
- Ты с ночи, только потому тебе пока прощается. Чейз, объясни ему, почему он идиот.
- У него нижний вялый парапарез без спастики от надлобковой области и ниже. Если принять за гипотезу инсульт, в головном мозге такого уровня поражения просто не придумать. Значит, спинной мозг, а инсульты в спинном мозге из-за повышенного системного давления - нонсенс.
- А что может очагово поражать спинной мозг? Очертим круг возможных вариантов и начнём поиск.
- Он онкологический, - напомнил Чейз. - Этого нельзя сбрасывать со счетов. Метастазирование, например…
- Хорошо, - Хаус написал на доске «метастаз». - Хоррор у нас уже есть. Кто-то предложит более лёгкий жанр?
- Межпозвонковая грыжа, - сказала от двери Кэмерон.
- Твой новый ник? Проходи, присоединяйся.
- Он не жаловался на позвоночник, - сказал Тауб, раздосадованный тем, что попал в идиоты.
- Нет, жаловался. У него привычка тереть холку рукой - возможно, из-за слабых болевых ощущений, и если долго сидит, всегда, встав, разминает плечи и шею.
- Все, встав, разминают плечи и шею, если долго сидят, - заспорил Тауб.
- Стоп, - сказал Хаус. - Он жаловался.
На доске появилась «грыжа Шморля».
- «Мыло» тоже в активе, - прокомментировал Хаус. - Что-нибудь нетрадиционное? Тринадцать? Гентингтон заставляет тебя добираться до кабинета диагностики вдвое медленнее?
- Ну, нет, это же не хромая нога, - не осталась в долгу доктор Хедли. - Скорее уж приплясывая на ходу.
- О`кей! Скажи своё веское нетрадиционное слово.
- Нейросифилис, - сказала Тринадцатая.
- Молодец, не разочаровала. - Итак, у нас на кону спинная сухотка.
- Ерунда, - заспорил Чейз. - Уилсон аккуратный.
- Не обязательно, - внесла свою лепту появившаяся последней Марта. - При определённом состоянии духа он мог не думать об опасности и быть очень неаккуратным.
- Вот! Вот голос, которым глаголет истина. Поверим человеку, которому он шепчет свои тайны на ушко чаще, чем тебе, Златовласка.
- Это идея доктора Хедли - я только поддержала, - справедливости ради пояснила Марта.
- Ну, ты сама нарвалась. Что скажешь в своё оправдание?
- Психосоматика.
- Это я бы и сам придумал. Нам явно не хватает Формана, вы, девчонки, ему не замена. Где Вуд?
- Сбегать за ним? - вызвался Чейз.
- А-а, и тебя торкнуло? Ностальгия? Снова хочешь почувствовать себя мальчиком на побегушках?
- Форман не стал бы искать экзотики. Он всегда слышал лошадей, а не зебр, - сказала Кэмерон, устраиваясь на диване подальше от Чейза, словно опасаясь бдительных взглядов Марты. - И он бы исходил из всех имеющихся данных, не придумывая нейросифилиса или грыжи Шморля там, где их нет.
- И ничего в итоге не предложил бы.
- И вы отправили бы его обыскивать квартиру. - Кэмерон протянула руку ладонью вверх. - Ключи, Хаус!
- Мы кажется, раньше не делали так…
- Потому что мы боялись, что пациент что-то скроет. Вы - не пациент. Ключи!
- Гм… - Хаус вытащил из кармана ключи на кольце с брелком в виде гнома, спустившего штаны.
- Мило, - хихикнул Тауб. - Это ваш талисман?
- Это вообще-то Уилсона ключи. Вы же к нему в квартиру собрались вламываться - не ко мне.
- И вы носите его ключи у себя в кармане.
- Я их должен был в нос продёрнуть? Кэмерон, сама нарвалась, бери в помощь Мастерс и идите обыскивайте квартиру, - Хаус упорно продолжал называть Марту девичьей фамилией, но все - даже Чейз - воспринимали это, как должное.
- Почему Марту? Почему не Чейза или Тауба?
- Чтобы не гадать, кто именно пустил в ход компромат на меня или на Уилсона.
- То есть, мне вы не доверяете? Считаете болтушкой?
- И ты уже начала. Нет, я вам обеим не доверяю, но если сольют инфу про Уилсона, это будет твоя работа, а если про меня - Мастерс. Буду знать, кого пороть. Тауб, делай МРТ, только удостоверься, что Чейз в нём в прошлый раз скальпель не забыл. Тринадцать, кровь на сифилис и все нейроинфекции, какие в голову придут, онкомаркеры, лекарства, психостимуляторы. «Кукушкиным гнездом» займётся Блавски - позвоню ей. Златовласка, ты у меня ещё не при деле? Эй! Ты о чём это закручинился, глядя в никуда? Алло!
- Послушайте, Хаус, вы говорили, на плёнке были экстрасистолы? - взволнованно спросил Чейз.
- Целая свистопляска.
- При повышенном давлении и операциях в анамнезе это могла быть тромбоэмболия. Помните, как у меня после того, как меня пациент ножом ударил?
- У тебя была операция на открытом сердце, а у него подшили перикард, который с крупными сосудами…
- А трансплантация?
- И что, тромб посидел на месте пару-тройку лет и соскучился? Да его бы сто раз организовало в вегетации.
- Экстрасистолы, и гипертония могли оторвать вегетации.
- Ладно, отправляйся с гномом-переростком искать ваши тромбы-путешественники. И сделай на всякий случай спинномозговую - вдруг, мы все тут дураки, как на подбор.
- Скажем, любовь - от Бога или от дьявола?
- Конечно, от Бога - это же любовь.
- А если это любовь к злу? Ты упорно сводишь всё к чёрно-белым понятиям, как будто мы здесь в шахматы играем, и всё, что у нас есть - вот, всё - только шестьдесят четыре чёртовы клеточки, - Леон взмахнул рукой, словно намереваясь жестом подчеркнуть свою мысль, но не рассчитал амплитуды движения и, зацепив рукавом халата, опрокинул фужер. Вино плеснулось на стол, фужер жалобно дзенькнул, и у него отвалилась ножка.
- Ты напился, дорогуша, - Рубинштейн потянулась всем телом лениво, как большая кошка, чёрная кружевная мантилья соскользнула с её плеч.
- Зачем ты носишь эту дрянь? - спросил Леон. - Дешёвые рисовки. Джинсы практичны и удобны, но тебе хочется выпендриться.
- Послушай, - она изобразила на лице сардоническую улыбку. - Час поздний, завтра рано вставать. Ты сказал, что мы будем трахаться - так давай уже трахаться. Для философских разговоров у тебя есть Джеймс - не хочу отбирать у него пальму первенства..
- Можно подумать, сейчас ты занята чем-то другим, - фыркнул он. - Эй, послушай, а ведь ты была влюблена в него, да? Конечно, была влюблена, иначе не настучала бы ему про нас с Минной.
Рубинштейн чуть отстранилась, её глаза вспыхнули жёстко, как у кошки:
- А как вы хотели, слиться в экстазе где-нибудь на Мальдивах, и чтобы Джеймс об этом даже не узнал? Прислать ему документы на развод по почте? Вот! - она показала Харту средний палец с аккуратным маникюром. - Это было бы для вас слишком просто. Он мой друг, а ты мне никогда не нравился, да и Минна тоже.
- И поэтому, - всхохотнул Харт, - ты согласилась со мной скоротать вечерок, а Джеймса своей правдой чуть не довела до самоубийства и, определённо, довела до психушки. Так друзья и поступают.
- Нет, друзья должны затаиться и молчать, когда видят, что друга хотят исподтишка ткнуть ножом в спину.
- Лучше вырвать нож у злоумышленника и честно ткнуть друга в грудь?
- Да, лучше, - отрезала она. - А теперь заткнись и займись уже делом, не то я уйду. Ты меня достал, Хартман!
- Подожди, - поморщился Леон. - Надоело делать каждый свой оргазм предметом шуточек из далёкого Принстона, - он повернул кольцо на своём запястье против часовой стрелки, и оно разомкнулось, распалось на два полукружья.
- Что ты делаешь?
- Жгу мосты. У меня крутая дилемма: или ехать сдаваться на милость Хаусу и компании, похерив работу, или досняться в сезоне и подохнуть. Угадай, что я выбрал?
- Ты этого не сделаешь.
- Ещё как сделаю. Если взять за гипотезу такую нелепость, будто у каждого человека есть на земле какое-то предназначение, то моё, мне кажется, не валяться в больничной постели, пока за кулисы не попросят. Я своё дело закончу, сезон мы отснимем до конца, а там Бич придумает, как вывести мой персонаж из игры и кого ввести вместо. А Джим - талантлив, он с любым сыграть потянет, хоть бы и со Стефаном Хийтом..
- «Бич придумает, Джим талантлив», - с досадой передразнила Рубинштейн. - А что будет чувствовать Джим, тебе плевать? Да, он работал с Хийтом, и, может быть, Бич даже уговорит Хийта, и Хийт, может быть, даже согласиться, но кто тебе сказал , что Джим согласится на это?
- Джим - актёр, актёр от бога, человек искусства. И он прекрасно понимает, что человеческая жизнь имеет начало и конец, а искусство бесконечно. Зритель хочет Билдинга, и он его получит, потому что зритель - это наше всё, это главное, это так же, как для Билдинга жизни спасать. И мы не можем жертвовать искусством ради себя - только наоборот.
- Хартман, ты - дурак, - с сожалением проговорила Рубинштейн. - Не буду я с тобой трахаться - тебе этого не надо, а мне - тем более. Давай ты выпьешь лоразепам и ляжешь спать - с алкоголем тебя заберёт.
- Ага «заберёт»! И остатки моей почки с собой заберёт. Сделай мне хорошо. Если я кончу, я и без лоразепама засну.
- Ты не кончишь. Ты уже больше часа начать не можешь. И тебе нужна не я.
- О-о, курсы психологии? Двухмесячные, не меньше?
- Хочешь, я поговорю с ним?
- О чём? Что ты ему можешь сказать такого, чего он и так не знает?
- Да он ничего о тебе не знает. Он видит тебя таким, каким ты ему позволяешь себя видеть.
- А ты меня видишь насквозь?
- А я тебя… Да что там такое?
- Я открою.
- Сиди. Ты же почти раздет - я сама.
- Возьми обрез - они, похоже, серьёзно настроены. Обычно бога продают не так нахально.
- Может, что-то случилось… - Рубинштейн запахнулась в свою мантилью и пошла к двери, в которую настойчиво звонили и стучали. Леон прислушивался, готовый прийти на помощь, если понадобится.
- Спасение? - в голосе Рубинштейн звучало удивление. - Нам не нужно спасения - у нас всё в порядке… Да, Леон Харт… Нет, здесь какая-то ошибка - у нас, действительно, всё в порядке… Хорошо-хорошо, только не сейчас - просто выставьте счёт и можете включить в него сумму штрафа. Извините.
Она вернулась в комнату.
- Твои поклонники, кажется, совсем уже обалдели - следующим номером будет полиция и пожарники. Я почти уверена, что эта та рыжая идиотка, которая на прошлой неделе влезла по водосточной трубе. Кстати, если тебе всё равно, мог бы и попользоваться, чем затаскивать в постель меня. Она бы даже не сопротивлялась.
- Ты тоже не сопротивляешься, - усмехнулся Леон, - и от тебя, по крайней мере, я не подцеплю ничего венерического. Хватит уже болтать - иди сюда.
- Ты пользуешься мной, как шлюхой, - с лёгкой обидой заметила она.
- Тебя это задевает?
- Шлюхам, по крайней мере, платят.
- Ну, тебе этого не надо.
- Ладно, помолчи.
Что-что, а ласкать она умела классно. Особенно, когда ни любовь, ни страсть не вмешивались. Это как с актёрской игрой: изображать чувства можно, полностью вживаясь в них разумом, но как только позволяешь им завладеть хоть толикой души, вся игра летит к чертям, и приходится выслушивать досадливые возгласы Бича: «Что с вами, парни, стало? Вы, как молодожёны в церкви. Лео! Джеймс! А ну-ка, соберитесь!». И Орли густо краснеет и тащится в гримёрную добавлять тоналки на скулы.
Уилсон проснулся от осторожного прикосновения руки и сразу испугался: Хаус никогда не будил его осторожно. Это могло быть - в зависимости от настроения - всё: от быстрого хлопка по плечу, сопровождаемого возгласом до сокрушительного удара о какую-нибудь твёрдую поверхность тростью, но не лёгкое, почти невесомое прикосновение в сопровождении почти виноватого:
- Просыпайся, Джеймс.
- Что с тобой? - тревожно спросил он. - Ты поставил диагноз? Я умираю?
- Пока ещё нет. Я просмотрел результаты сканирования. Судя по всему, это тромб, но мы его не видим.
- Почему? Можно же ввести контраст.
- Нельзя. Ты не писаешь.
- Нет, я как раз… Я же… - он нахмурил брови, переваривая информацию и уставился на Хауса с немым вопросом в глазах.
- Вышло то, что было в мочевом пузыре, когда тонус сфинктеров накрылся. У тебя уже шесть часов стоит постоянный катетер, и мешок пустой.
- Может быть, катетер упёрся, - безнадёжно заспорил он.
- Я - идиот? - мягко спросил Хаус.
- Ты не идиот. Но… почему? У меня не было проблем с почками - никогда. Ты же знаешь, я постоянно на мониторировании, я чёртовы анализы сдаю раз в неделю, как беременная. Ни камней, ни нефрита.
- Может быть, так проявляется твоя эмпатия? - спросил Хаус, и он даже не сразу понял, что это - шутка. Зато Хаус понял, что он не понял, и нахмурился:
- Тебе страшно. Я понимаю. Тебе уже поднадоело за эти годы ходить по краю, но тебе всё равно страшно. Мы будем ещё думать, но пока мы думаем, если это тромб, у тебя развивается некроз участков, лишившихся кровоснабжения. Время играет против нас. И если мою ногу ещё можно было ампутировать, то превращать тебя в лошадь Мюнхгаузена международная конвенция запрещает.
- Накачайте меня тромболитиками. Если это тромб, он, может быть…
- Чейз считает, что это старый организованный тромб. Тромболитики его не возьмут - скорее, растворят тебе костный мозг.
- Хорошо. Что ты предлагаешь? - спросил он, чувствуя, что его начинает мелко противно потрясывать.
- Локализацию мы себе примерно представляем. За шесть часов ишемизированные ткани тоже могли измениться на вид. Если нет возможности посмотреть сосуды с контрастом, это можно сделать невооружённым глазом… Диагностическая операция, Джимми. Если мы найдём тромб, мы удалим его, начнём диализ, и у нас будет время подумать, что случилось с твоими почками. Подпиши согласие.
Он подписал, чуть не выронив ручку из дрожащих пальцев. Оперироваться было страшно до тошноты. За последнее время он перенёс несколько операций, и три из них едва не стоили ему жизни. Но если Хаус не видел лучшего выхода, видимо, выхода, действительно, не было.
- Хаус, если я не проснусь после наркоза…
- Ты проснёшься. Дженнер и Сабини знают своё дело.
- Кто будет оперировать?
- Чейз. Ассистировать Колерник и я.
- Ты?! Хаус, ты меня, точно, зарежешь! Ну, какой ты, к чёрту, хирург!
- Обидеть хочешь? - нарочито скуксился Хаус. - Да ладно, расслабься! Второй ассистент - только крючки держать.
- И…когда?
Выражение дурашливой обиды исчезло с лица Хауса.
- Сейчас.
- Сейчас? Прямо сейчас?
- Тш-ш… тише, не паникуй. Тромб, если он там, сидит и делает своё чёрное дело. Нужно как можно скорее.
- Ну… - он с усилием проглотил слюну. - Ладно.
- Тогда поехали. Карета подана, - он вкатил в палату каталку, и следом за ней вошёл Вуд.
- Держитесь за шею, Уилсон, я вас переложу на каталку. Хаус, помогите чуть-чуть, только ноги придержать.
Общими усилиями они переместили Уилсона на каталку и под тихое повизгивание колёс по ламинированному покрытию коридора повезли в операционную. Знакомый звук, тысячу раз его слышал, но никогда не поднимались так мельчайшие волоски на коже шеи, как шерсть на загривке у собаки. Вдруг подумалось, как хорошо, что Хаус будет ассистентом, что будет рядом.
Чейз уже ждал в операционной, приподняв руки в стерильных перчатках чуть выше плеч.
- Всё будет хорошо, - сказал он Уилсону. - Я на тебе собаку съел, могу уже рыться вслепую, как в своём кармане.
- Не надо вслепую, - испугался Уилсон, отчаянно силясь улыбнуться. - Лучше всё-таки смотри, что делаешь.
- Не волнуйся, это же не в средостение лезть. Вот твоего средостения я, откровенно говоря, побаиваюсь, - признался Чейз. - Сабини, он нам нужен вниз лицом, а потом повернём по ходу. Подколись лучше в подколенную.
- Подколюсь, куда хотите. Хозяин - барин. Так, Джеймс, сейчас премедикация: вы расслабитесь, успокоитесь, операция перестанет быть страшной. Потом лёгкий вводный, и я вас отправлю полетать в цветные миры. Позову - вернётесь, о`кей?
- Вы раньше мне так подробно не рассказывали.
- Раньше мы давали интубационный, а про него много хороших слов не скажешь - всё-таки трубка в горле. Вульгарно. Сегодня по многочисленным просьбам почтеннейшей публики - внутривенный. Ну, и немного закиси для затравки и для веселья. Готовы? Поехали.
Сабини вёл наркоз виртуозно, отмеривая дозы с точностью до тысячных миллиграмма в минуту. Его пациенты просыпались в момент наложения последнего шва и почти не выдавали нежелательных реакций. Дженнер уже не вмешивался, и недалёк был тот день, когда Сабини захочет самостоятельности, и тогда в «Двадцать девятом» можно будет сформировать две уже устойчивые операционные бригады. При условии, что Лейдинг останется здесь работать. С другой стороны, кроме личной антипатии, против Лейдинга руководству больницы предъявить было нечего.
- Так, Джеймс, всё хорошо? - спросил Сабини, заглядывая пациенту в лицо. - Да, я вижу: первая стадия есть. Чейз, можно работать, я подстроюсь.
Это и была знаменитая «колыбельная Сабини». Он не просто загружал больного - он вёл его на необходимой грани всю операцию, то чуть погружая, то чуть выводя - в зависимости от нужд хирургов. «Дженнер - отличный врач, - думал про себя не раз Хаус, решая извечные вопросы кадровой политики. - Но Сабини - артист».
- Я только твоего слова ждал, - кивнул Чейз. - Лич, скальпель! Странно устроен человеческий организм. Нам легче пробраться в сердце, чем в некоторые периферические сосуды… Так, я вижу, что ткани обескровлены - похоже, мы были правы: это тромб-путешественник. И он тут уже успел дел натворить.
- Ты его нащупал?
- Нет, пока только вижу, где он разгулялся. Бледность тканей, отёк, гиперемия и синюшность по периферии. Проблема где-то здесь.
- Ты же ещё помнишь ангиоанатомию? Помнишь посегментное кровоснабжение? Ищи примерную локализацию. Ищи его, Чейз.
- Вы мне прямо, как собаке, командуете, - фыркнул Чейз. - Лучше перехватите крючок - с этой стороны он мне мешает. Кстати, раз уж я вошёл забрюшинно, сделаю ревизию ренальных артерий заодно.
- Не отвлекайся. Если не найдёшь тромба, толку в твоей ревизии!
- Парализованным жить можно, без почек - нет.
- Если там инфаркт спинного мозга с расширяющейся зоной, то с ним тоже не заживёшься.
- Нет, мне кажется, мозг интактен. Хаус, я не хочу распиливать - только фасцию подрежу. Если там некроз, я всё равно с ним ничего не сделаю, а если некроза нет, увеличивать травматичность будет плохим решением. Отёк мог дать выпадение функций и без некроза, если только… Ага! Стоп! Кажется, есть.
- Что?
- Что-то чувствую. Хорошо бы тромб, а не метастаз. Лич, лидазу!
- Хочешь ему смертельный душ устроить? - Лич протянула шприц с длинной иглой.
- Лучше, чем сосуд резать.
- А если ты его сейчас раскрошишь помельче, и обломки брызнут куда попало?
- Лич, - назидательно сказал Чейз. - В человеческом организме нет никакого «куда попало». Если тромб раздробится, он может стрельнуть только ниже по руслу, и мы получим тромбозы более мелких ветвей, что сравнительно хорошо. Если это метастаз, мы обсеменим ему всю поясничную область, но и тогда он умрёт медленнее, чем мог бы без операции. Дай физраствор. Отлично!
За семь часов ткани, лишённые притока кислорода и питательных веществ успевают измениться. В них начинаются процессы умирания: стирается исчерченность мышечных волокон, рвутся хрупкие клеточные органеллы, меняется состав внутриклеточной и внеклеточной жидкости, кислотность среды. В ткани накапливаются биологически активные вещества - катализаторы воспаления, кислоты свободные радикалы - своего рода яды, способные повреждать другие клетки.
Чейз восстановил кровоток, и все эти яды хлынули Уилсону в кровь. Он проснулся, так как Сабини перестал давать наркоз, но самому ему показалось, что он проснулся, разбуженный собственным криком.
Чейз, уже покинувший было операционную, снимая на ходу перчатки и халат, чуть не запутавшись в полуснятом халате, метнулся обратно. Уилсон, дрожа и задыхаясь от боли, мёртвой хваткой вцепился в руку Хауса.
- Что вы со мной сделали? - еле выговорил он, стуча зубами. - Почему…так?
- Реканализация закупоренного сосуда иногда даёт осложнения по типу краш-синдрома, - заученно объяснила Колерник. - Случалось ногу отсидеть? Именно поэтому венозный жгут не рекомендуется накладывать дольше, чем на два часа, а при продолжительной закупорке реканализация опасна. Твои ткани были без кровоснабжения около семи часов. Это не слишком большой срок, будем надеяться, что всё обойдётся, и боль утихнет.
- Но я сейчас не могу терпеть, - простонал он. - Сделайте что-нибудь.
- Неженка, - сказал Хаус, скорее, ласково, чем презрительно, и Уилсон вдруг подумал, что сам-то Хаус живёт с похожей болью вот уже скоро двадцать лет. Это заставило его перестать орать и истерить - сделалось попросту стыдно. Но он всё равно дрожал и обливался потом, а на глазах выступали слёзы.
- Я сейчас тебя обезболю, - сказал Сабини, набирая шприц, но Хаус покачал головой:
- Не сейчас. Его почки не работают - мы чистим кровь, но дериваты и некроза, и наркоза - слишком большая нагрузка, а если ты сейчас добавишь ещё, система не справится, и он уйдёт в кому. Обезболивай местно, делай блокаду, но в вену не лезь. Чейз, снимай всё это с себя - у нас дифдиагноз ещё не закончился. Где девчонки? Где Тауб?
- Постой! Ты куда? - взвился Уилсон. - Какая блокада? Что даст блокада, я сейчас подохну от боли, а ты вот так просто уходишь?
- Здесь я тебе не помогу, - сказал Хаус. - А там - может быть. Отпусти мою руку, Джеймс.
Уилсон разжал пальцы. Он больше не мог сдерживаться - захныкал с подвыванием, страдальчески перекосив лицо и зажмурившись. Хаус содрал с рук перчатки, бросил прямо на пол, туда же стряхнул с плеч халат, стянул одним движением шапочку и маску и, припадая на больную ногу, вышел, не оглянувшись.
Чейз, сочувственно потрепав Уилсона по плечу, тоже ушёл. Сабини начал делать местную блокаду. Как Уилсон и предвидел, единственное, что она дала - он мог всё-таки больше не кричать и не плакать от боли, и дыхание у него не перехватывало на каждом вдохе. Но когда его - очень аккуратно - перекладывали на каталку, чтобы перевезти в палату, он отчётливо заскрежетал зубами.
Кэмерон и Марта Чейз поднялись в зону «С» по лестнице, не пользуясь эскалатором.
- Ты когда-нибудь здесь была? - почему-то понижая голос, спросила Марта.
- Нет.
- Забавно, что они живут вместе, правда?
- А что тут забавного? Уилсон болен, Хаус за ним присматривает. Они же друзья. Когда в присмотре нуждался Хаус, они тоже вместе жили.
Марта подняла на неё удивлённые глаза:
- А было такое, чтобы Хаус нуждался в присмотре?
- А разве ты не знала? Впрочем, ты же позже появилась, сплетни принципиально не слушала, а откровенно болтать об этом никто из посвящённых не рисковал. Хаус пару месяцев провёл в психиатрической клинике из-за своей зависимости.
- Об этом я знаю, - торопливо вставила Марта, - но…
- А потом ему нужна была компания, чтобы не было депрессии от одиночества, и чтобы меньше тянуло к старому. Они тогда даже лофт купили - вернее, Уилсон купил для себя и для Хауса, перебив, между прочим, сделку Кадди. Она страшно злилась - даже нам с Чейзом пожаловалась на такое вероломство, хотя она, вообще-то, не из тех, кто жалуется подчинённым.
- Перебив сделку Кадди? - рассмеялась Марта. - Ты точно про Уилсона говоришь?
- А он не просто так, он в отместку. Вроде Кадди тогда не очень хорошо с Хаусом поступила…
- Откуда ты всё это знаешь?
- Ну, что ты! - Кэмерон ненатурально рассмеялась. - Мы - его старая команда. Заточены разведывать, разнюхивать, шпионить и ловчить.
- Не всегда это тебе нравится, да? - прозорливо спросила Марта.
- Можно подумать, тебе это всегда нравится.
- А я и не делаю того, чего не хочу.
- Ну, ты можешь себе это позволить - пожала плечами Кэмерон. - От тебя он и не такое стерпит. Ты очень умная, Марта, и не всегда предсказуема - он это ценит.
- Тебя он, кажется, тоже ценит…
- Если бы совсем не ценил, я бы здесь не работала. Знаешь… когда-то я играла твою роль в команде. Но слабее… Ну, хватит, пока меня ностальгия не замучила. Мы уже пришли.
Марта огляделась. На лестничную площадку падал свет, и новенькие двери лаково отливали деревянным узором и блеском одинаковых табличек.
- Живут вместе, а двери разные?
Кэмерон улыбнулась:
- Это позволяет каждому из них отстаивать свою независимость.
Она вставила ключ в замочную скважину, но вместо того, чтобы повернуть его, замерла в нерешительности и оглянулась на свою спутницу.
- Знаешь… - проговорила Марта, немного хмурясь, но в то же время и чуть улыбаясь - так, что выражение её лица напомнило патогномоничную маску столбняка. - Я сейчас чувствую себя, как странствующий рыцарь перед логовом дракона.
- Я тоже. Но хозяина нет дома, и мы можем пересчитывать сокровища в своё удовольствие. Ладно, входи, - она решилась и толкнула дверь.
Коридора, как такового, не было - просто арка в светлую просторную гостиную с органом, плазмой на пол-стены и широченным диваном. Справа, между двух дверей, большое зеркало, ещё правее - вешалка, на которой куртки и ветровки хозяев. Слева - шкафчик для обуви, битком набитый кроссовками - настолько, что «цивильная» обувь Уилсона: кожаные туфли, замшевые туфли и высокие узконосые зимние сапоги - чувствовала здесь себя примерно, как очкастый ботаник среди бодибилдеров.
- Тапочки! - восхищённо ахнула вдруг Марта. - Смотри: тапочки. С собачками. Чьи они? Господи! А вдруг Хауса?
- У Хауса размер должен быть больше. Сравни, - Кэмерон подхватила одну из пары кроссовок, приложила с тапочкой подошва к подошве.
- Уже неважно, - захихикала Марта. - Я ещё одни нашла. С поросятами. Кстати, как раз побольше. Знаешь… я думаю, это их взаимные презенты друг другу. Непохоже, чтобы их вообще надевали.
- Всё равно, - засмеялась Кэмерон. - Хаус будет мне сниться теперь в этих тапочках.
Марта лукаво улыбнулась:
- А до этого он в чём тебе снился?
Кэмерон это не смутило:
- В кроссовках, конечно. И в жеваной рубашке. Надо, кстати, поискать, где они держат телёнка.
- Просто он их мочит и скручивает в жгут - дала понять, что уловила смысл шутки, Марта. - Идём, мы теряем время. Причина болезни Уилсона не в рубашках и не в тапочках.
- Зато, возможно, в его аптечке. Я посмотрю в спальне.
- У них общая аптечка, в ванной. И, кстати, ванная тоже общая. Это здесь, я уже нашла. Иди сюда! - позвала Марта, открывая сначала дверь, а потом и висячие шкафчики.
- Смотри-ка, Уилсон пользуется оттеночным шампунем, - заметила Кэмерон.
- Который тоже не вызывает паралич.
- А ещё здесь средство от выпадения волос, кондиционер, фен, сеточка, массажная расчёска с электроприводом… кто-то из них о-очень следит за своими волосами, и я подозреваю, что это не Хаус.
- Правильно. Поэтому он и не успевает уследить за их поспешным бегством. А у Уилсона пока большая часть шевелюры на месте.
- Несмотря на то, что он уже дважды лысел от химии и рентгена.
- Ну, где «лысел»? Он не лысел, - запротестовала Марта. - Просто волосы сильно редели, выпадали - он стригся ёжиком. Ему даже шло, между прочим. Ага, а вот и аптечка!
- Ого, сколько всего! - восхитилась Кэмерон. - И половина по списку «А». Вот где служба борьбы с незаконным оборотом разгулялась бы.
- Нет, я думаю, тут всё - рецептурное, Уилсон за этим следит. Трамал, вик, кетопрофен - это, судя по всему, таблетки Хауса…
- Да, вот и ярлычок: выписаны на его имя… Ух, ты! Какое сильное слабительное! У него проблемы?
- Перестань. Здесь и снотворное не слабее. Просто наши боссы не любят полумер. А на этой полке - иммунодепрессанты и цитостатики.
- Царство главврача, по всей видимости… Такролимус, цисплатин, сиролимус, селлсепт, - вслух взялась зачитывать Кэмерон. - Оу! Муромонаб?
- Он же, кажется, в таком виде пока экспериментальный?
- Ну, если Хаус пытался ногу экспериментальным средством лечить… Гм… виагра?
- Понятно, что после стольких операций он - не жеребец, - пожала плечами Марта.
- При чём тут, жеребец или нет? Виагра имеет побочные эффекты.
- Да она даже не вскрыта. Брось. Думаешь, Хаус не знает о содержимом этого шкафчика? Уверена, обо всём этом он уже сто раз подумал и исключил.
- Если мы ищем то, о чём не знает Хаус, то оно не здесь, а в спальне Уилсона, - предположила Кэмерон. - Пошли.
- Они что, запираются друг от друга на ключ? - удивилась Марта, подёргав дверную ручку.
- Ну, а почему нет? Они же не парочка геев - наверняка и женщин приводят. Мне бы, например, не хотелось, чтобы в самый ответственный момент сосед ввалился спросить, не знаю ли я, где его новый си-ди или куда девался пульт от телевизора.
- Соседи в таких случаях вообще-то спрашивают разрешения, стучат…
- Это Хаус-то? Я тебя умоляю!
- Ну, видимо, и у Уилсона это не в привычке - на второй двери тоже замок.- Ещё так делают, когда есть, что скрывать друг от друга.
- И при этом дают друг другу ключи? - Кэмерон наглядно позвенела связкой. - Ну, нет. Здесь какая-то психологическая игра, свои правила, которые они договорились соблюдать. И вот это, по-видимому, как раз спальня Уил… вау! Ты только посмотри, какой интерьер!
- Комната бамбукового медведя, - засмеялась Марта. - Посмотри: бамбуковые стволы, бабочки…
Но Кэмерон уже деловито откинула с кровати матрас.
- Примитив, - поморщилась Марта. - Не там ищешь. Уилсон сложнее.
- Да я даже не знаю, что ищу. Если бы Уилсон пользовался какими-то стимуляторами, Хаус тоже уже знал бы об этом.
- Крем от морщин, любрикант?
- Ну, есть тут любрикант. Открыто, на тумбочке. Обычный, с ромашкой, гипоаллергенный. И тоже, кажется, ещё не начат. Да, тюбик даже не вскрыт.
- А это что? - Марта присела на корточки, вытащила из тумбочки толстую книгу с застёжкой в недешёвом переплёте с золотым тиснением. - Молитвенник?
- Уилсон молится на ночь? Он на иврите?
- Нет, на английском, - Марта перевернула книгу лицевой стороной. - «Молитвы не на каждый день».
- Странно. Никогда не видела на молитвенниках таких надписей.
- Можно подумать, ты эксперт по молитвенникам. Но он заперт на замок - видишь? Вот это, действительно, странно.
- Странно, что Хаус о нём не знает.
- Почему ты думаешь, что не знает?
- Знал бы, проходу бы Уилсону не давал, и тот давно бы перепрятал книгу получше, - Кэмерон запустила пальцы в волосы, выпутывая заколку.
- Что ты хочешь делать?
- Открыть, конечно, и посмотреть, что за странные молитвы в этом странном молитвеннике.
- Это имеет диагностическое значение? Перестань!
- А если там тайник с таблетками?
Марта, которая, в принципе, чувствовала слабость этой позиции, формально не нашлась, что возразить, и Кэмерон приступила ко взлому. Замок не был слишком сложным: выгибая лапку заколки и заглядывая в крошечную скважину, она, в конце концов, справилась с этим и откинула верхнюю твёрдую корочку.
- Смотри: никакой это не молитвенник.
- Да, - согласилась Марта. - Это не молитвенник. Это же альбом для фотографий. И кто это?
На первой фотографии, высоко подняв брови, улыбалась в камеру самоуверенная блондинка.
- Я её видела, - сказала Кэмерон, присматриваясь. - Это Саманта - его первая жена. Она врач - радиолог, кажется. А эту я не знаю.
Со следующей фотографии смотрела симпатичная хрупкая шатенка с немного капризным лицом.
Кэмерон перевернула страницу и увидела фотографию Джулии Уилсон - с ней она встречалась пару раз на больничных корпоративах.
- Кажется, реестр его любовных похождений…
- Да? Не похоже, разве что он - бисексуал.
С очередной фотографии растерянно смотрел только что преодолевший пубертат кареглазый парень, чем-то неуловимо похожий на Уилсона. На следующей фотографии он же обнимал за плечи самого Уилсона - молодого и улыбчивого, и тут же сидели на стульях интересная дама бальзаковского возраста с несомненно семитскими чертами лица и субтильного сложения пожилой мужчина. Ещё один молодой человек - повыше ростом - стоял за их стульями, скрестив руки на груди.
- Семейная фотография, - с ноткой благоговения произнесла Марта. - Это его родители и братья - вот кто это. Сколько ему тут?
- Лет двадцать, - она перевернула ещё страницу. – А эту женщину я помню - она из его пациенток. Только имя забыла. Кажется, она была ему чем-то большим, чем просто пациенткой.
- Поэтому и попала в его «молитвенник». А это?
- А это… это Эмбер. Эмбер Волакис, она погибла в автокатастрофе. Ты её не застала.
Марта коснулась фотографии пальцем:
- Какое интересное лицо… Я слышала о ней. Джим говорил мне, что очень её любил и до сих пор вспоминает… О, посмотри: ведь это же Леон Харт? Какая-то роль?
На очередной фотографии, действительно, напряжённо улыбался в объектив Леон Харт в костюме пирата.
- Да, наверное… Он его приравнивает к своим женщинам?
- Или к своей семье…
- И то, и другое необычно.
- Знаешь, - сказала Марта, передёрнув плечами. - Мне как-то не по себе, словно мы его душу препарируем…
- И ты сможешь просто закрыть, не посмотрев, что там дальше? - недоверчиво улыбнулась Кэмерон.
Она немного помедлила и снова перевернула страницу:
- Опа… А вот это уже непонятно…
- Что такое? - Марта всё-таки не смогла совладать с любопытством и вытянула шею, вглядываясь.
Строгая брюнетка в официальном костюме смотрела насмешливо и словно чуть удивлённо - ей и следовало удивляться, оказавшись в фотоальбоме человека, который всю жизнь называл её только другом.
- Почему ты остановилась? Ты её знаешь? Это ведь не его очередная жена?
- Нет, - помедлив, неуверенно откликнулась Кэмерон. - Это жена Хауса. Ну, то есть, он жил с этой женщиной, а потом они разошлись. Очень давно. И она, насколько я знаю, уже умерла. Странно… Не был же Уилсон в неё тайно влюблён… Да она и не для него - слишком…слишком… - она замолчала, не найдя нужного слова.
- Я пока вообще не могу понять, по какому принципу он отбирал фотографии в этот альбом. Вот это кто, например?
У женщины на следующем снимке толстая светлая коса была переброшена через плечо на грудь. Она была в куртке и лыжной шапочке.
- Не знаю. Я её не знаю. А вот это уже знакомо. Посмотри: это наша операционная. Только они не оперируют - они что-то пьют. Коньяк?
На фотографии маленький Корвин, сидя на столе, чокался с Чейзом, Ней и Лич отбивались от объятий Дженнера, а Сабини что-то объяснял Колерник.
- Это не постановочная фотография. Забавно.
- Всё страньше и страньше… - процитировала озадаченная Кэмерон
-Смотри, на стенах бабочки, - показала Марта. - Это в ту неделю, когда Корвин удалил ему рецидивирующую опухоль из средостения - ты помнишь, Хаус просил меня нарисовать побольше бабочек на стенах операционной? Ещё такую специальную краску достал…
- Тогда… тогда это просто фотографии, с которыми связано для него что-то очень значимое. Хотя… А это что? Полиция, растяжки, заграждения, кран… Какая-то авария?
- Я это место знаю: это мост через овраг недалеко от «ПП». Может, он там попал в аварию?
- Не знаю. Ты о таком слышала?
- Слышала, его как-то остановили на дороге, избили и, кажется, ограбили. Он потом лежал в хирургии, и это как-то было связано с тюремным заключением Хауса. Чейз знает больше, но он мне не говорил.
- Но это ведь не его машина? Смотри. А вот и Блавски…
- Следовало ожидать. И с распущенными волосами… Господи, какие у неё волосы, я обзавидовалась.
- А грудям её не завидуешь? - жёстко одёрнула Кэмерон, поспешно переворачивая страницу. И - чуть не выронила альбом от неожиданности - на следующей фотографии весело и открыто, прямо в объектив, смеялся Хаус. Не улыбался сдержанно, не кривил губы в саркастической усмешке, к чему они привыкли - чистосердечно и беззаботно хохотал, чуть вздёрнув подбородок, и в ярко-голубых глазах горели светлые чёртики.
- Как это он…так? - растерянно пробормотала Кэмерон. - Где он его так… поймал?
- Какая чудесная фотография, - негромко сказала Марта. - Я его никогда таким и не видела…
- Никто его таким не видел. Может, фотомонтаж?
- А может, это давно, ещё до его инфаркта?
- Да нет, ему точно за сорок пять здесь - посмотри. И футболка со «Спасателями Малибу» - он её до сих пор носит. Ну-ка подожди…
- Что ты хочешь делать? - подозрительно спросила Марта, видя, как Кэмерон шарит в кармане.
- Переснять, конечно.
- Ты права не имеешь.
- Я права не имею обнародовать эту фотографию. А пользоваться - сколько угодно. Буду украдкой смотреть, когда снова захочется придушить его.
- Подожди. Давай посмотрим, что там дальше.
- Ух, ты! - снова не удержалась Кэмерон. - Там дальше ты, между прочим - это твоя фотография с дочкой на руках. Украдкой сняли - ракурс неудачный.
- Переверни, - поморщилась Марта, - не надо. А это что?
- А это его мотоцикл. «Харлей-Дэвидсон», спортивный, чёрный. И опять Хаус, только уже не смеётся.
На Хаусе были лёгкий мотоциклетный шлем и кожаная куртка. Он сидел на седле мотоцикла Уилсона боком, привычно положив ладонь на больное бедро, и смотрел куда-то в сторону. За его спиной тянулся заросший травой пустырь. Кадр выглядел размыто, как будто фотографию сделали с приличного расстояния, а потом насильственно приблизили, не слишком считаясь с резкостью, но и так видно было, что губы Хауса чуть тронуты грустной улыбкой, а глаза… глаза влажные от слёз.
- Это…что вообще? Может, он ему перед тем, как фотографировать, лука понюхать дал? - растерянно предположила Кэмерон.
- Да он понятия не имеет, что его фотографируют, не то он сам бы кое-кому дал лука и понюхать, и пожевать. Неважно. Всё равно. Любой из них нас обеих убьёт, если узнает. Ты сможешь снова запереть замок или ты его сломала?
- Ещё не всё, - сказала Кэмерон, переворачивая последнюю страницу. - Тут ещё… Боже, Марта! Это просто ужасно! Вот это, точно, наш смертный приговор.
На последней фотографии снова был взят крупным планом Хаус. Спящий Хаус. С беззащитным лицом, немного вытянутыми в сонном причмокивании губами и влажным пятном слюны на подушке.
- Какое милое фото… - протянула задумчиво Марта. - Если не сможешь закрыть, как было, ты - труп. Мы обе - трупы.
- Это - Знание, - торжественно сказала Кэмерон, закрывая «молитвенник». - В средние века за такое, между прочим, жгли на кострах.
- Если Хаус узнает, что мы видели эти фотографии, за костром для нас у него дело не станет, - мрачно пообещала Марта. - Я себя чувствую в масонское братство вступившей. Сделай что-нибудь с проклятым замком.
Хаус сжал острое плечо «колюще-режущей» так, что лезвие ланцета впилось в ладонь. Это было хорошо, режущая боль в ладони - это было хорошо. Она возвращала хладнокровие, возвращала способность соображать.
Чейз убрал тромб - честь ему и хвала. Никакого восстановления функций, однако, пока не последовало. Хорошо, рассчитывать на моментальный эффект и не приходилось, но если они не найдут причину анурии, Уилсон всё равно умрёт. Потому что диализ и сильные анальгетики - несовместимые вещи, а без них, поджариваясь на медленном огне часы, дни, месяцы… Нет уж, эвтаназия - и то лучше.
- Хаус! Боже, что вы делаете! - возглас Кэмерон вернул его к действительности, и он увидел, что кровь из его сжатого кулака каплями падает на белый подоконник. Красиво: красное на белом.
- Дайте руку сюда, - вытащила из кармана стерильную салфетку - всегда с собой носит, что ли?
- Где остальные?
- Сейчас идут. Вы телефон не слышите?
Действительно, телефон в кармане надрывался уже не по первому разу. Неловко, свободной рукой полез в карман. Рингтон распевал о «моей подружке», которая прёт напролом и у неё «есть стиль».
- Чего тебе надо? - спросил он в трубку. - Сегодня не твоя очередь делать мне минет - потерпи пару дней.
- Ты сволочь! - взвыла классической баньши Кадди, не обращая внимания на его слова о минете. - Почему я узнаю обо всём от третьих лиц? Ты мой друг, мы трахаемся с тобой, блин! Он - мой друг, с ним мы, правда, не трахаемся, но могли бы, если бы ты под ногами не путался! Но о том, что с ним плохо - совсем плохо - я узнаю почему-то не от него и не от тебя, а от чёртова Чейза!!! Это гадство, Хаус! Гадство!
- Ну, извини, - немного ошеломлённый её напором, ответил он. - Был занят Уилсоном - как-то не подумал о том, что это менее важно, чем тебе позвонить. Сбавь децибелы, горгулья, и лучше подумай, чем реально можешь помочь. Можешь - велкам сюда, не можешь - пошла вон, без тебя тошно.
Кадди слегка усохла - разумные доводы её всегда усмиряли.
- Я приеду, - решила она. - И на месте посмотрю, чем помочь.
- Можешь, только не лезь ко мне. Да и к Уилсону не советую - он не в самом радужном настроении сейчас: ему больно, и он опять умирает, и это, кажется, его слегка бесит, - он нажал «отбой» и зашипел, потому что Кэмерон залила его ладонь вытащенным из ящика стола антисептиком.
- Лучше держать пальцы полусогнутыми, не то края будут всё время расходиться. Давайте пластырем стяну.
- Обойдусь.
В комнату уже успели собраться его старой гвардии диагносты: Тауб, Марта, Тринадцатая и Чейз. Последним вошёл и уселся в угол Вуд.
- Мой черномазый друг, без тебя тут прямо дело не делается, - персонально отметил его появление Хаус. - Итак: мы восстановили кровоток и получили на выходе визжащего от боли пациента по-прежнему без рефлексов ниже пояса, без чувствительности в ногах, без движений, но зато с острой почечной недостаточностью. Какие будут соображения, господа консилиум?
- Для восстановления двигательной и чувствительной сферы нужно время, - сказал Чейз.
- Которого у нас нет из-за анурии. Поэтому думаем прямо сейчас, а наслаждение победой хирургии над тромбозом отложим до лучших времён.
- Почечные артерии у него выглядят обычно.
- А ты рассчитывал, что он их для тебя стразами облепит?
- Ни стеноза, ни спазма, я имею в виду.
- Спазма на операции не увидишь, потому что вводятся релаксанты, - сказала Марта. - Он мог быть до и после.
- Тогда хотя бы на время действия релаксантов по катетеру была бы моча.
- Была бы, если бы общее давление не снижалось ниже фильтрующего.
- Оно не снижалось ниже фильтрующего. Вот, запись мониторирования - взял на пульте. Это вернее, чем датчики Сабини.
- Молодец, - кивнул Хаус. - Что там?
- В течение трёх минут было семьдесят на сорок пять-пятьдесят, около девяти минут - сто десять на пятьдесят-шестьдесят, и всё остальное время выше шестидесяти. Синусовая тахикардия, пока не дали наркоз, потом брадикардия, на десятой минуте - критическая, потом Сабини добавил бикарбонат, и всё выровнялось.
- Значит, если моча и не фильтровалась, то не из-за спазма и не из-за низкого давления… У него не было проблем с почками. Контраст мы не вводили, нефротоксины он не получал, инфаркта почек тоже нет. Версии? Ну? Что скажут наши домушницы?
- Мы нашли у него в спальне вот эту статью, - Марта положила перед Хаусом развёрнутый журнал. - Может ничего не значить, а может значить многое. Это об использовании сулемовых препаратов для лечения онкологических заболеваний. И Уилсон её читал, потому что здесь его пометки.
- Сулема - почечный яд, - вслух вспомнил Тауб. - Вызывает некронефроз. Кроме поражения почек даёт картину астено-невротического синдрома, тахикардию, поражение слизистых рта. Нужно ввести тиосульфат и начать хелатирование.
- Не подходит, - Хаус покачал головой. - И Уилсон - не идиот, чтобы глотать сулему, тем более, в ремиссию.
- Простейший силлогизм, - вмешался Чейз. - Все пациенты - идиоты, Уилсон - пациент, эрго: Уилсон - идиот.
- Всё равно слишком быстрое развитие почечных симптомов. Такое возможно только при остром отравлении, а при остром отравлении преобладали бы желудочно-кишечные симптомы, которых у него вообще не было.
- Стоп, - сказала Тринадцать. - А если всё-таки банальный вазоспазм и рефлекторная анурия? Рефлекс на тромбоэмболию и ишемию поясничного сегмента?
- У тебя уже с когнитивными функциями проблема? - обеспокоился Хаус. - Вроде, мы уже отвергли спазм из-за вазодилататоров.
Но Тринадцать отмахнулась от него и протянула руку к Чейзу:
- Дай-ка мне распечатку. Вот смотрите: допустим, всё-таки, что у него был спазм. Вот до этого места, когда начали действовать релаксанты, - она чиркнула по распечатке ногтем. - Дальше наступают те самые три минуты с диастолическим давлением сорок пять. Спазма нет, но и градиента нет, и моча не фильтруется.
- Потом же давление выровнялось, - запротестовал Тауб, не желая пока отказываться от идеи сулемового отравления.
- Давление, действительно, поднялось, но Сабини добавил бикарбонат, и изменилась кислотность среды. И она не смогла сразу выровняться всё из-за той же анурии, а значит, началась задержка жидкости. А потом Сабини начал поднимать давление, и релаксанты нейтрализовались тониками. И как только отпала необходимость в наркозе, пошёл диализ. А если спазм к тому времени успел вернуться, его отсутствие осталось незамеченным.
- Гм… Выглядит убедительно, - заметил Хаус, тоже косясь одним глазом в распечатку. - Хотя и отдаёт фантастичностью. Хорошо, добавьте вазоренальные дилататоры, и если это функциональный спазм - например, как тебе хочется, вертеброренальный, из-за тромбоза - он снова начнёт делиться с миром своей мочой.
- А если нет, у него на дилататорах сердце встанет, - вмешался осторожный Тауб. - Хороший диагностический тест - ничего не скажешь.
- Блокировать почки мог миоглобин, - предложил свой вариант Вуд. - Всё-таки некроз на микроуровне уже начался, изменения в тканях есть.
- Чтобы забить почки, нужно побольше шлака, чем он мог накопить за это время.
- А если это - лекарственная анурия. Он получал сразу несколько наименований.
- Такролимус нефротоксичен, - вслух задумалась Кэмерон. - А он одновременно принимал селлсепт и медрол и таксол.
- Не одновременно. Курс медрола был ещё в апреле, короткий, селлсепт - позже, и я его уже убрал. Он получал только такролимус и преднизолон в поддерживающей дозе десять миллиграммов - это вообще ни о чём.
- А хелатирование повредит ему, если выяснится, что оно не было нужно?- спросила Кэмерон.
- Оно нам повредит - затянет время и помешает понять, что с ним на самом деле. Вазодилататоры быстрее. А поскольку мы в больнице, и здесь битком набито всяких штук, с помощью которых…
Он отвлёкся на зазвонивший в кармане телефон. Звонил Сабини.
- Хаус, у меня для вас две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
- С плохой, - настороженно откликнулся Хаус, почувствовав, как чья-то ледяная рука закручивает пружину в его сердце.
- Я пытался дать обезболивающие центрального действия. Так вот, обезболивающий эффект ещё не наступил, а дыхание уже начало страдать, и оксигенация упала - пришлось всё бросить. Я ввожу лидокаин в эпидуральный шунт, интенсивность боли по десятибалльной шкале около восьми-девяти. Он сильно страдает, но может дышать и говорить, и шока нет.
- Это и есть твоя хорошая новость?
- Нет, - по голосу было слышно, как Сабини улыбнулся. - Это - хорошая часть плохой новости. Хорошая новость: появилась чувствительность в ногах и очень небольшой амплитуды движения пальцев стоп. По сути, это только намеченное движение, но оно произвольно.
Леон собрал все таблетки в горсть и высыпал в рот. Всё равно, горькие или какие - его всю последнюю неделю преследовал гнилостный привкус даже в самых изысканных блюдах. Нужно было снова преодолевать чёртову слабость и собираться на съёмочную площадку. Время поджимает, Бич гонит, а Орли, которому - вот сбылась мечта идиота - дали самому немножко поснимать, в своём перфекционизме доходит до помешательства. А между тем, могучая, как грузовик, тётка-гримёр вчера уже намекнула Леону, что с выпивкой пора завязывать или ввести такую же фишку для доктора Джонсона, потому что даже у её искусства есть предел. Все видят, как он злоупотребляет спиртным, и никто не решается вмешаться и категорически пресечь, даже Орли - только бросает укоризненные взгляды, полные тревоги и боли. Никто не видит того, что он скрывает: он вовсе не злоупотребляет, вообще не пьёт. Демонстративно заводит разговоры о выпивке, нарочно заплетая язык, демонстративно наливает в бокал, демонстративно отпивает глоток, а потом украдкой выплёскивает остальное, оставляя на одежде, в дыхании в волосах уличающий запах алкоголя - то есть, это так все думают, что он уличающий. На самом деле алкоголь - его алиби, объяснение бледности, обрюзглости и мешков под глазами - тех самых, за которых его шпыняет гримёрша. Но - в конце концов - он пока ещё актёр, и разыгрывать роль - его основное дело жизни, его кредо. Успех проекта получился ошеломляющий - никто такого не ждал и, может быть, это - как раз тот самый звёздный час, о котором говорят, которого ждут, и как он может именно сейчас всё бросить, сорвать съёмки, слить центральную роль и улечься в постельку поболеть. В конце концов, ну, сколько там осталось? Месяц? Полтора? А потом каникулы, отдых, межсезонье, и за это время что-нибудь придумается, решится. На новую пересадку надежда, конечно, слабая, но ведь у успеха проекта есть ещё один плюс - его стали узнавать в лицо на улицах, с благоговейным придыханием просить автограф, а трансплантологии - те же зрители, и женщины среди них есть. Но, в конце концов, пусть ничего этого не выйдет, пусть снова диализ - он жил на диализе, люди живут на диализе десятилетиями. И сниматься, и играть в театре можно приноровиться, выбрать время, всё обустроить, как удобно. Лишь бы только дотянуть до конца сезона.
С таблеток слабо шевельнулось желание посетить туалет - значит, всё-таки работает. То соображение, что такой тяжёлой артиллерией он добивает последние работающие нефроны, Леон гнал от себя, как неконструктивное. Но желание теперь следовало сберечь до съёмок, до Орли, продемонстрировать ему, словно невзначай, что всё в порядке. Орли было жалко. Орли винил себя и в его псевдопьянке, и в его бледности, и в его отёках, Орли места себе не находил, несколько раз уже подкатывался с разговорами, но Леон умело спускал всё на тормозах, и ловчил, и врал, и выкручивался. И отмечал крестиками в календаре дни до последнего съёмочного дня. С неделю назад, когда стало совсем паршиво, набрал номер Джеймса Уилсона, чтобы хоть устно проконсультироваться. Хотя, как консультироваться, скрывая информацию, представить себе не мог. Уилсон не взял и не перезвонил. Может, и к лучшему - снова начал бы настаивать на срочном приезде в Принстон, запугивать, просить. Да и за снятый браслет влетит - у них же там, на пульте слежения, должно быть, видно, что подопытный кролик покинул славные ряды кроликов. Но браслет оставлять было никак нельзя - по кривулям, которые пишет датчик, любой мало-мальски опытный врач понял бы, что дело плохо. Совсем плохо. И, отчаявшись уломать его самого, насели бы на Орли. Или, того хуже, на Бича. А Бич - что? Выведет из проекта, и физиономия сделается обиженная: «уж не мог потерпеть с умиранием до конца сезона»
Телепроект, мать его растак! Будь это кино, можно было отозвать Бича в сторону и упросить, а то и подмазать, отснять все сцены с ним раньше и, бросив материал на милость монтажа, рвануть в Принстон. Но телепроект снимается по тому порядку, который прописан в сценарии, а сценарий пишется на ходу, и порой он даже точно не знает, будет ли занят сегодня. Притом, дисциплина у Бича железная, и если тебе не дан официальный выходной, занят - не занят, изволь к шести быть на площадке, не то на первый случай ожидает просто выволочка, а потом - неустойка, и Бич ещё недели две будет коситься и поминать, как недавно Джессу. Бедный парень не знал, куда деваться, а ведь был реальный форс - мажор - колесо спустило в совершенно безлюдном месте, и пока, не слишком умелый механик, Джесс возился с запаской, Бич названивал ему с упорством страдающей паранойяльным бредом матери-одиночки умственно-отсталого ребёнка.
Леон снова взглянул на часы и понял, что опаздывает. Торопливо вжикнул молнией куртки, сунул ноги в туфли, очки с затемнёнными стёклами - до гримуборной лучше добираться в них, поэтому с месяц назад он снова начал жаловаться на линзы и нацепил окуляры в пол-лица - слава богу, Орли теперь не видит его в приватной обстановке. Но, боже правый, какой же он всё-таки идиот, Джеймс!
Мотор не взревел, а взмурлыкал, как полагается мотору дорогого автомобиля. Автоматику Леон тихо презирал, поэтому ездил только на механике, когда сам себе хозяин, и можно выжимать из машины всё.
На съёмочной площадке уже толпилась вся команда, Крейфиш привычно сцепился с Кэт, Бич о чём-то советовался с Орли, чиркая в сценарии, Джесс, держа гитару на коленях, что-то негромко наигрывал, Лайза входила в роль - что-то бормотала про себя, на глазах превращаясь из привычной Рубинштейн в деловитую начальницу Билдинга. Леон вспомнил, что первая сцена как раз у них на троих с Орли, и стоит сразу улизнуть в гримёрку, пока Бич не прицепился, красноречиво постукивая по циферблату часов.
Улизнуть, однако, получилось только отчасти - следом просочился Орли. И не придерёшься - вроде по делу: рассказать о паре свежепривнесённых реплик. Но на самом деле не за этим.
- Как ты?
- Каждый день спрашиваешь, - буркнул он. - Что новое хочешь услышать?
- Ты всё ещё злишься?
- В самом деле хочешь обсуждать это при свидетелях.
- Леон, я…
- Послушай, избавь меня от этого. Все попытки сближения с тобой для всех оканчиваются одинаково - для Минны, для Рубинштейн, для меня. Все несправедливы к тебе, не хотят понять твою тонкую возвышенную натуру, все грубые материалисты, всем от тебя только одного и надо. Мировоззрение малолетней проститутки, Джеймс.
Орли отшатнулся, как будто его ударили, багровый румянец хлынул из-под воротника помятой рубашки Билдинга, густо заливая его лицо. Леон опомнился:
- Извини. Я не должен был перед работой - я тебе, наверное, всё испортил. Но ты сам напросился… Серьёзно, Джеймс, я зря всё это тебе сейчас - не время и не место. Ты меня извини, мы сможем всё обсудить позже, если хочешь, хотя тут нечего обсуждать - всё уже давным-давно оговорено, и как ты не изменишься, так и я не изменюсь. Лучше нам обоим смириться и, по крайней мере, попытаться сохранить то немногое, что ещё осталось.
Орли повернулся и вышел. Просто потому, что почувствовал, что Леон уже в роли.
- Если вы не бросите пить, мистер Харт, - строго сказала «мисс Товарный Вагон», - в следующий раз я просто не смогу ничего поделать. Вы что, дрались, к тому же, что ли, ещё? Весь в синяках. Чем прикажете всё это замазывать - ведь контурить будет при крупном плане. Ужасно!
Но он видел в зеркале, что она ещё очень даже может пока «поделать», грим преобразил его лицо, он снова выглядел на свой возраст.
Сегодняшние съёмки опять режиссировал Орли, и это было неплохо - раздражал гораздо меньше, чем непреклонный и постоянно торопящийся Бич. Да и актёры с Орли работали охотнее. Когда Леон вышел из гримёрки, они уже отрабатывали с Рубинштейн начало сценки, пока Джонсон ещё не подошёл, и Орли объяснял, привычно теребя мочку уха;
- Лайза, не смотри ты на меня такими глазами. Хэлли Билдинг возбуждает, как мужчина - только и всего, никаких дополнительных отрицательных чувств, никакого настоящего укора - это всё игра. Да, он всё время на грани фола комментирует её внешность, но комментирует не уничижительно - она ему нравится, и ты должна и бояться, потому что сказать он может, что угодно, и, в то же время, ты почувствуешь дискомфорт, если он не скажет, его остроты придают тебе уверенность в своей сексапильности. Поэтому ты должна не ускользать, а идти навстречу во всеоружии. Вот тут, где ты делаешь вид, что оскорблена, ты возьми и тряхни волосами, продемонстрируй их, прими сексуальную позу, похвались перед ним. Провоцируй, провоцируй его - поняла? Да, вот так. Да. Умница. Начали. Мотор!
Рубинштейн подала первую реплику, Орли подхватил, и Леон, стоя за кадром, привычно залюбовался его игрой. Орли был великолепен - он перевоплощался полностью, даже его неизживаемый английский акцент из речи Билдинга полностью исчезал. Он смотрелся органично, даже когда его реплики были из категории «ниже пояса», он мог произносить их без налёта вульгарности, без пошлости, каждое его движение было движением Билдинга, присущим только ему - не Джеймсу Орли. Гениальный врач, раздражённый, желчный, но при этом подкупающий честностью и азартом. Он, Джонсон, не смог бы вот так легко подтрунивать над главврачом, добиваясь своего, хотя отношения с Хэлли у него отличные. Но что он делает? Он же уже перегибает палку, и если не вмешаться…
- Билдинг, я тебе вот уже целый час пытаюсь дозвониться! Привет, Хэлли!
Некоторые интонации он скопировал у Уилсона - показалось забавным отзеркалить дружка Хауса, довести почти до узнаваемости. И вот этот жест замешательства - отлично. Самое то и к месту.
- Снято! Леон, красавец! Спасибо, Лайза, всё точно. Ребята, я вами горжусь! Теперь перерыв пять минут, потом сцена Билдинг и пациентка.
Леон отошёл в угол, присел верхом на пуфик. Странно. Пока он в действии, пока играет, подаёт реплики, чувствует себя отлично, но стоит прозвучать этому сакраментальному «снято», и он словно стареет на десять лет - начинается нудная ломота в пояснице, тошнит, в виски тупо и больно бьёт. А теперь ещё и живот крутит- то ли из-за таблеток, то ли из-за того, что стал питаться безбелковой пищей, получая аминокислоты в виде кетостерила, то есть, опять-таки, таблеток. И здорово крутит - нестерпимее с каждой минутой, до боли. Чёрт! Да его сейчас или вырвет, или пронесёт, или всё вместе. Он быстро встал. К горлу подкатило почти нестерпимо, зажал рот рукой и тут же почувствовал, как полилось в штаны. Господи! Этого ещё не хватало. Публичные люди - всё на виду. Пресса будет теперь год пережёвывать, как Леон Харт на съёмках того… Сбежать, срочно смыться, забиться в сортир, в душ - спрятаться, но слабость такая, что сбежать никакой возможности. На ногах бы устоять. Рвота сквозь пальцы, тёмно-красная. Кровь? Этого ещё не хватало!
- Леон?
- Мистер Харт, что…?
- Леон! Господи, Леон! Бич! Кэтти! Звоните скорее в «скорую»! У него кровотечение… Леон, Леон, голубчик, потерпи, сейчас… А что «сейчас»?
- Кровотечение остановили, провели диализ - я могу сниматься, - заверил он Бича, сжимая телефон до побеления суставов. - Мы только один день потеряли, даже полдня.
- Что ты только несёшь! - вздохнул Орли. - Ты на волоске - понимаешь? На тонюсеньком волоске. А тебя беспокоит работа, только работа. Да пропади она пропадом! Работа - ещё не вся жизнь.
- Я знаю, что такое жизнь и что такое работа, - холодно сказал Леон.- Не надо мне объяснять.
- Ну, хорошо, хорошо! - почти взвыл Орли. - Я готов - на всё готов ради тебя. Никаких новых отношений, никакой женитьбы, ни на ком. Только прекрати разрушать себя! Леон, я тебя умоляю! Ну что мне, на колени перед тобой встать? Эти пьянки, это наплевательство на всё - зачем? За что?
- Не истери, - тихо сказал Харт. - Ты не на съёмочной площадке, а я - не Бич - меня трудно впечатлить надрывом. И, кстати, я весьма успешно трахаюсь с Рубинштейн - зря ты отказался от этого удовольствия. Сосёт она классно.
Орли побледнел, его тонкие ноздри раздулись от бешенства. В какой-то миг Леону показалось, что он может его ударить. Но это, конечно, было иллюзией - Орли никогда бы не поднял на него руку. Прошло мгновение - и он словно надломился - сгорбился, опустил голову, болезненно прикрыл глаза рукой.
- Делай, как знаешь. Твоя жизнь…
- Отвези меня в отель, - попросил Леон примирительно, чуть ли не виновато.
- Хорошо.
- И не смотри, как побитая собака. Я не делал тебе ничего плохого - ты сам.
- Жду тебя в машине.
Уилсон ждал, что Хаус придёт в палату - хоть заглянет. Боль измотала его, он хотел хоть немного разрядиться - поныть, поругаться, обвинить кого-то, но рядом был только Сабини - малознакомый, просто сотрудник, почти чужой - и медсёстры. Нет, к нему и другие заходили, но как-то мельком и стеснённо. Ну, появился разок Чейз. Хмуро, скрывая сочувствие, осмотрел операционный шов, и когда Уилсона для этого чуть приподняли и повернули набок, от боли у него потемнело в глазах, он чуть не отключился. Заходила Марта, пыталась его покормить каким-то очень вкусным творожным кремом, хотя протеины следовало строго ограничить, но она сказала: «чего нельзя, всегда хочется - может, хоть пару ложечек съешь». Ну, съел пару ложечек - затошнило. И при Чейзе, и при Марте расслабиться и поныть или наорать на них он не мог. При Марте поныть смог бы, если бы Сабини вышел, но он торчал в палате, как гвоздь в ботинке, и приходилось сдерживаться. Правда, когда во второй половине дня вдруг в палате появилась Кадди, Сабини оставил их всё-таки наедине, но Кадди не была Мартой. Всё-таки он похныкал немного при ней, пожаловался, как сильно ему больно, как он устал, как никому нет дела, но она тут же и пристыдила его: «Хаус с командой делают всё, что в их силах - не надо так говорить». Пристыдила, правда, очень мягко и даже по голове погладила - совершенно не в радость - его беспокоило каждое прикосновение.
Ощущение было таким, будто кто-то вставил ему в позвоночный столб вместо спинного мозга раскалённый железный ёрш и шурует им туда-сюда, прочищая от мозжечка до копчика.
- Что обезболивание? - отрывисто спросил Чейз у Сабини, заглянув ещё раз уже ближе к вечеру. - Может, хоть остроту снимет?
- Остроты настоящей сейчас и нет, - ответил Сабини. - А ствол угнетать опасно.
«Нет остроты? - про себя подумал Уилсон. - Вот сука!» Он очень хотел высказать Сабини, какой тот паршивый анестезиолог-реаниматолог, как мало он понимает в боли и как мало может со своим жалким ремеслом, но при этом понимал, что будет несправедлив, что на самом деле Сабини хорош, и даже прав: его боль не является, не смотря на все его субъективные мучения, той повреждающей, которую показано купировать во что бы то ни стало. Он мог терпеть, а значит, и должен был терпеть - это была больница Хауса и выучка Хауса: целесообразность и взвешенность рисков - прежде всего. От дозы обезболивающего центрального действия он мог перестать дышать и умереть, без него он мог мучиться, но оставаться живым. Значит, и вопроса никакого не было.
К ночи дневная больничная суета улеглась, больницу приняла малочисленная ночная смена. Он только поэтому и понял, что день закончился - боль смазала время, превратив сутки в бесконечную безвкусную мучительную тянучку. Сабини, проверив показания приборов, тоже ушёл, наказав звонить ему, если что-то изменится, и Уилсон остался под присмотром мониторов и постовой сестры под грифом «стабилен», то есть большую часть времени предоставлен сам себе и своей боли. Несколько раз у него брали кровь и что-то вводили - он даже не вникал, что именно, но всё остальное время он мог сколько угодно думать, страдать и бояться наедине с собой. А Хаус так и не появился. Конечно, он сам мог позвонить Хаусу, потребовать, чтобы пришёл - открытым текстом, без намёков. Хаус, скорее всего, придёт, но что ему привести в качестве побудительного аргумента? «Приходи ко мне, чтобы мне было, кого обвинить и на кого наорать»? Не слишком ли? «Приходи пожалеть меня, подержать за руку и погладить по голове»? Это к Хаусу-то с таким? «Приходи - я не могу больше терпеть»? Враньё. Терпеть он может. Терпит. А если иногда и стонет потихоньку, то, скорее, просто от усталости.
Злость на Харта у него мало-помалу тоже улеглась. В конце концов, Леон - человек, далёкий от медицины. Он подмахнул инструкцию, думая при этом «врачам виднее», и благополучно забыл девять из десяти её пунктов, едва перешагнув порог больницы. Да и потом, едва ли тут можно было увидеть чёткую причинно-следственную связь: ну, не сейчас, так через час - всё могло случиться и без вчерашних волнений. Давление у него и прежде скакало из-за мощной фарм-схемы, а вкупе с вырезанной частью средостения, кадавральным сердцем, лимфаденомэктомией и перикардорафией… Да каждый пережитый день для него становился успешно завершённым смертельным номером. Любое изменение гемодинамики могло «стрельнуть» тромбом, куда угодно. Он ещё сравнительно легко отделался: он жив, даже чувствительность восстанавливается, а на диализе можно прожить несколько лет. Вот только боль…
Уилсон представил себе, что боль так и не пройдёт. Подобно Хаусу, горстями принимать тяжёлые анальгетики он не сможет - на диализе это, как лить воду в решето. Получать одну блокаду за другой тоже нельзя - есть определённый предел прочности, после которого он просто перестанет переносить всю прокаиновую группу. И что тогда останется в твёрдом осадке? Скулящая развалина, не способная не только активно действовать, но даже нормально мыслить? Несгибаемый герой, живущий полной жизнью, не смотря на каждодневные муки? Самоубийца? Кстати, последнее тоже ещё под очень большим вопросом. Уилсон не верил, что когда-нибудь будет в состоянии реально перегрызть себе вены, а для всех других способов требовался какой-никакой инвентарь, до которого ещё нужно как-то добраться.
Он попытался понять, становится ли боль хоть немного меньше, но не смог: во-первых, для объективной оценки она была всё равно слишком сильной, во-вторых, какое-никакое обезболивание он получал, это смазывало ощущение градиента.
После полуночи стало хуже - мысли крутились в утомлённом, отравленном лёгкой седацией мозгу бессмысленными бесконечными замкнутыми циклами, которые уже не могли отвлечь от боли, накопившаяся усталость породила апатию и неверие в эффективность чего бы то ни было, и он просто лежал, закрыв глаза и тихо, на грани слышимости стонал, уже не пытаясь просить помощи. Так же, как с ним было на трассе, когда его ткнули ножом, так же, как после операции, когда ему забыли назначить обезболивание, так же, как он вёл себя всегда, когда не видел выхода, а предел молчаливого терпения «не подавая виду» был уже давно перейдён.
Хаус появился в час самоубийц - между тремя и четырьмя часами ночи. Сначала остановился в дверях, прислушиваясь к его поскуливанию, потом подошёл и уселся. Уилсон, уловив движение, открыл глаза.
- Хаус? Ты?
Молча, ничего не говоря, Хаус подтянул к кровати инфузомат, соединил с системой специальным переходником - «шейкером», вставил в устройство шприц, вытащил из контейнера на стене кислородную маску, проверил подачу кислорода, покрутив туда-сюда кран.
- Что ты делаешь? - рыпнулся Уилсон. - Это что? Что ты мне…
- Дозу.
- Но Сабини же сказал: опасно… я же… я же умереть могу…
- Тебе больно, - хмуро сказал Хаус - Сабини боится остановки дыхания. Препарат угнетает дыхательный центр. Это - риск. С другой стороны, оставить всё, как есть, нельзя. Боль выматывает - я знаю. Ты устал от неё, ты уже не выдерживаешь. Если тебе повезёт, и если ты проснёшься, боль будет намного меньше. Когда-то я тоже надеялся, что мне повезёт - не повезло. Но у меня почки работают, и я могу себе позволить мои таблетки. Пока могу… - в его голосе отчётливо прозвучала непривычная глубокая печаль, даже, пожалуй, задавленность. - А ты не сможешь…
- Ты с ума сошёл, - не веря своим ушам, прошептал Уилсон, почувствовав, к чему он клонит. - Ты что же это, решил за мой счёт в рулетку сыграть? Я же терплю, я же не на пределе, я же… Хаус, не делай этого!
«Вот тебе и целесообразность и взвешенность рисков, - как-то судорожно и угнетённо подумал он. - Похоже, я его дожал, и он слетел с катушек. Ну, да. Боль - это же его пунктик... Что же делать-то? Попытаться уговорить? Позвать на помощь? Нет, невозможно. Но я же с ним не справлюсь! Чёрт! Он же уже включил инфузомат! Я сейчас потеряю сознание - и это будет конец».
- Что ты творишь! - завопил он, пытаясь вырвать иголку из вены.
- Чу-чу-чу, не воюй! - Хаус, ухмыляясь, придержал его руку. - Ты что, и впрямь решил, что я тебя отравить собираюсь? А смотри-ка ты, как живенько задёргался - а Сабини говорил: апатия, полная неподвижность, безразличие…
- Ха-а-аус!!! - завопил Уилсон с возмущением, сообразив, что его развели. - Сволочь! И ведь нарочно сыграл на своём идиосинкратическом отношении к боли, чтобы я поверил!
- «Хя-а-аус», - передразнил Хаус, состроив рожу. - А корчить из себя умирающего от боли страстотерпца - нормально? Ну, всё, всё, не дёргайся уже - у меня всё под контролем, - проговорил он в следующий миг уже другим тоном, серьёзно и деловито, продолжая удерживать его руку. - Тебе, действительно, нужна перезагрузка, и препарат в высокой дозе, действительно, может отключить дыхание. Но если это произойдёт, это произойдёт в больнице, в палате ОРИТ, я всё время буду здесь, с тобой, у меня полный арсенал реанимации, а ты подключен к монитору слежения. Если что-то пойдёт не так, я переведу тебя на управляемое дыхание, начну диализ. Тебе на самом деле нужно отдохнуть от боли, не то может сформироваться порочная импульсация, без чего ты прекрасно обойдёшься. Перестань дёргать иглу и рвать вену - я ещё ничего не подключал, кроме физраствора… А вот теперь подключил. Засыпай, не сопротивляйся. И не бойся: я тебя не упущу.
- Это ты боишься, - мстительно сказал Уилсон. - Боишься, что не сумеешь поставить мне диагноз. Облажаешься… - он почувствовал, как от лекарства мягко закружилась голова, боль стала слабеть, накатывая и откатывая волнами - каждая следующая волна ласковее предыдущей.
- Не облажаюсь, - безапелляционно заверил Хаус. - Не с тобой. Просто доверься мне.
Боль уходила. Сознание - тоже. Ничего больше не говоря, Уилсон нашёл руку Хауса и сжал, но почти тотчас же его пальцы расслабленно соскользнули.
Сабини появился в седьмом часу - похоже, ему тоже не спалось сегодня. Хаус сидел на табурете, сгорбившись, хмуро, как сыч, зыркал исподлобья.
- Вы всё-таки дали ещё - на свой страх и риск, - оценил обстановку Сабини. - И как?
- Не знаю. Если проснётся, а не впадёт в кому, наверное, неплохо. За последние полчаса дыхание в норме.
- За последние полчаса? - с непередаваемой интонацией повторил Сабини, понижая голос, чтобы не потревожить спящего пациента.
- До этого дыхательная активность падала пару раз, - неохотно признался Хаус. - Я давал кислород под давлением и уменьшал скорость введения - всё выравнивалось.
- И давно вы тут так развлекаетесь?
Хаус посмотрел на часы:
- Два часа сорок семь минут, если быть точным.
- Даже не предполагал в вас этого, - покачал головой Сабини.
- Чего «этого»? - слегка ощетинился Хаус.
- Болевого шока не было, он даже не грозил, боль по шкале от одного до десяти чуть выше восьми, значит, она не являлась полноценным повреждающим фактором. И, значит, вы тут разыгрывали среди ночи монитор-манипулятор просто из жалости и сострадания к другу - других объяснений нет.
- Боль - это важно, - всё так же хмуро заметил Хаус. - Нервная деятельность регулирует большинство процессов в организме, и баланс эндорфинов и энкефалинов - одно из условий успешности этой регуляции. А боль вызывает резкий дисбаланс - ты должен бы это знать.
- Ну да. Когда есть почти стопроцентная опасность остановки дыхания, баланс эндорфинов и энкефалинов - основная проблема, - вздохнул Сабини.
Хаус тяжело вздохнул, как бы сетуя этим вздохом на то, что всё приходится разжёвывать.
- Когда я пришёл, он лежал неподвижно, лицо искажено, зрачки расширены. Полная «восьмёрка», ближе к «девятке». Но сестра сказала, что он ни разу не обращался. Думаешь, это хорошо? Уилсон нигде не стоик, и если не жалуется на боль, значит, просто уверен, что помощи не получит. Давай, Сабини, напряги остатки интеллекта: пациент ОРИТ испытывает мучительную боль, но не просит помощи, зная, что её не получит. Диагноз? Если учесть, что пациент не является вражеским лазутчиком, застуканным в постели начальника больницы с его несовершеннолетней дочерью?
- Клиническая депрессия? - неуверенно предложил Сабини.
- Субклиническая, - поправил Хаус. - Даже этого не знаешь: длительность меньше двух недель, нет соматизации, нет суицидальной склонности, нет нарушений суточного ритма сна и бодрствования.
- Я анестезиолог - не психиатр, - напомнил Сабини без нажима.
- Я тоже не психиатр. И даже не невролог. Но про формирование циклических токов и ноцицептивную импульсацию кое-что слышал. А ты?
Сабини не успел ответить - телефон Хауса в кармане его джинсов издал низкий зуммер и запел голосом бессмертного Луи про «Удивительный мир».
- Да, - сказал Хаус в трубку. - По-вашему, оно доброе? Значит, вы начинаете с вранья… Нет, у меня сейчас нет времени. Совсем. Даже на него. Особенно на него. Это что, богемная привычка, действовать через импресарио? Нет, я же сказал: у меня сейчас нет ни времени, ни желания… Почему? Потому что вы путаете свои приоритеты с моими, а они у нас разные, - он нажал «отбой» и повернулся к Сабини. - Мы отвлеклись. Кажется, речь шла о ноцицептивной импульсации... Эй! Ты что, внезапно впал в каталепсию?
- У меня две новости, - сказал каким-то странным механическим голосом Сабини. - Одна хорошая, другая - плохая. С какой начать?
- С плохой.
- Ага. Плохая новость: она геморрагическая.
- Кто?
- А вот это уже хорошая новость. Моча, - и поднял на уровень глаз мочеприёмник Уилсона.
- Итак, у нас новый симптом: макрогематурия. Какие будут соображения, господа сенат?
- Нужна цистоскопия, - предложил осторожный Тауб. - Возможно, мы найдём источник кровотечения ниже.
- Я бы предположил инфаркт почки, - вслух задумался Вуд, - но Чейз не увидел ни изменений цвета, ни проблемы с сосудами.
- Глубокий подкапсульный и не увидел бы.
- Мог быть тромбоз мелких ветвей, если тромбы стрельнули веером, - сказала Кэмерон. - Но то, что анурия сменилась гематурией прогностически благоприятно.
- Всё равно нужна цистоскопия. И урография. Анурия могла быть рефлекторной при обтурирующем мочеточник камне. И боль этим тоже объяснялась бы.
- А камень материализовался от тромбоза?
- Нет. Но мог сдвинуться из-за спазма.
- Нет у него камней. - сказала Марта. - Его же смотрели две недели назад на метастазирование.
- Камень мог не контрастировать.
- Тогда снова нужно сделать КТ малого таза тонкими срезами.
- И его яйца начнут светиться, как урановые месторождения, - добавил Хаус, с досадой доставая из тесного кармана и вырубая поющий об «удивительном мире» телефон. - Кэмерон, не знаешь, куда нужно обращаться с жалобой на домогательство?
- Боль была не от камня, потому что паралича камень бы не дал. И я удалил тромб, - сказал Чейз.
- Но боль ты не удалил.
- Боль могла быть вызвана и тем, и другим. Никто не запрещает иметь мочекаменную и тромбоз одновременно, - подала голос доктор Хедли.
- Тринадцать одержима идеей дуальности, - прокомментировал Хаус. - Иногда мне даже завидно.
- Если камень был причиной анурии, а теперь моча отходит, значит, препятствие самоустранилось, - предположил Вуд. - Например, камень из мочеточника провалился в пузырь. И если так, нужно просто подождать - гематурия исчезнет сама по себе.
- Хорошая тактика, - скептически одобрил Хаус. - Энергосберегающая. Одно только непонятно: для чего ты мед кончал - ждать можно было научиться и в начальной школе.
Телефон снова ожил - звонил Сабини.
- Вы просили сообщить, когда он проснётся, - лаконично напомнил анестезиолог-реаниматолог. - Он проснулся.
- Ладно, к моему возвращению составьте реестр всех дурацких идей, которые можно проверить неинвазивно, - велел Хаус команде. - И не забудьте про лекарственное взаимодействие. В конце концов, это - ведущая тема больницы.
Он ухватил прислоненную к краю стола трость и двинулся по коридору в сторону ОРИТ.
Уилсон просыпался долго и тяжело: туман в голове словно бы поредел, но не развеялся, открыть глаза не получалось, как после глубокого наркоза, его тошнило, и тупо и нудно ныла поясница. Но острая боль во время сна как будто притихла, и он боялся шевельнуться, чтобы снова не разбудить её.
- Открой глаза! - властно потребовал знакомый голос, и пришлось открыть. Хаус выглядел выходцем с того света: бледный до землистости и красноглазый, как ангорский кролик. «Это он из-за меня», - виновато подумал Уилсон, и этой вспышки виноватости хватило для волевого усилия - он окончательно пришёл в себя.
- Как ты? - спросил Хаус, и это было не дружеское участие, а сбор текущего катамнеза, поэтому он постарался ответить как можно объективнее и точнее:
- Боль стала гораздо меньше - чувствую её просто как сильную тянущую, как будто мышцу потянул - вдоль позвоночного столба и отдаёт в ноги. Ноги чувствую, но как онемевшие, не до конца, поясницу и ягодицы - хорошо, как обычно, ещё Сабини говорит, что я шевелил пальцами ног по команде - я не могу этого понять, от движений обратной связи нет.
- Тебе ещё нужно эрекцию проверить - может, запустить сюда голую Блавски?
Уилсон слабо улыбнулся, отрицательно шевельнул головой:
-Без эрекции жить можно.
- Но скучно.
- Без сна нельзя. Иди спать.
- Сначала выясним, что с тобой.
- Кажется, сошлись на тромбоэмболии?
- Ты нам спутал карты, когда начал писать кровью.
- А я начал писать кровью? - слегка удивился Уилсон.
Хаус молча показал мешок мочеприёмника. Моча стала светлее, но всё ещё несла значительную геморрагическую примесь.
- Ну… это же хорошо…
- Хорошо. Было бы. Если бы моча была мочой, а не кровью.
- Я - онколог, больной раком, - сказал Уилсон - Я всегда первым делом думаю на опухоль. Посмотрите мне лоханки и мочевой пузырь.
- Хорошо.
- Пусть посмотрит кто-то из твоих, а ты иди спать.
- Нужно ещё посмотреть твою систему свёртывания.
- Две недели назад ты смотрел.
- Две недели назад ты не плевался тромбами.
- Тромбы висели на швах сосудов. У меня сбился ритм - они устроили фейерверк - один застрял в позвоночной артерии и отключил мне пол-туловища, другой мог вызвать некроз в лоханке или стенке пузыря. Анурия могла быть рефлекторной, а при возобновлении фильтрации, кровь из разъеденных некрозом сосудов стала смываться в приёмник.
- Ну, мыслишь ты, во всяком случае, трезво. Сделаем скопию и проверим свёртывание. И давай я сам посмотрю движения и мышечную силу. Попробуй согнуть ногу…
Ногу согнуть у Уилсона не получилось. То есть, не то, чтобы нога осталась совсем неподвижной, но контроля над мышцами у него не было. Попытки движений приводили к хаотичным сокращениям, как при хорее или напоминали бессистемные движения новорожденного младенца. Хаус нахмурился.
- Это не периферия, это - мозг. Ты сам-то чувствуешь, что творишь?
- С руками у меня всё в порядке, - ответил, подумав, Уилсон. - Проблемы только с движениями в ногах. Если это мозг, то, скорее всего верхняя часть передней центральной извилины. Тромб в бассейне передней мозговой артерии. Или это более сложная апраксия, и тогда больше данных за метастазирование.
-Мы тебя проверяли две недели назад. Метастаз так быстро до агрессивного размера не вырос бы.
- Если это не эмболия метастазом.
Хаус кивнул, соглашаясь.
- Тебя придётся опять запихивать в сканер и смотреть и мозг. и таз тонкими срезами. Лучевая нагрузка будет такая, что у тебя снова волосы повыпадают, так что если ты знаешь какой-то другой план, можешь не подписывать.
- Другой план: интраоперационно залезть мне в голову. Пусть уж лучше волосы повыпадают, - вздохнул Уилсон. - Но только ты снова заснёшь в пультовой, и тогда я точно превращусь в ядерный реактор, - он деланно закручинился, перевёл дыхание, собираясь с силами, и гаркнул на Хауса во всю силу лёгких, как старшина на новобранца: - Иди, сказал, спать!
И Хаус послушался.
Бич успел охрипнуть - только это мешало ему ругаться в голос. На съёмочной площадке с самого утра не ладилось абсолютно всё. Рубинштейн завалила уже десять дублей, безбожно переигрывая, декорации норовили обрушиться в самый неподходящий момент, Джесс чихнул в кадре, когда этого никак нельзя было делать, а на замечание огрызнулся с настоящей злостью, Леона снова тошнило, а главное, безбожно опаздывал Орли - душа и лидер съёмочной группы, по которому обычно можно было сверять часы.
Бич понимал, что все чувствуют разлитую в воздухе нервозность, артистизма это никому не добавляет, и его унылые умоляющие вопли: «ну, соберитесь же, ребята, соберитесь!» - глас вопиющего в пустыне.
- Перерыв полчаса, - наконец, обречённо сдался он. - Леон, ну, ты как, держишься?
- Мне нужен диализ, - Леон сплюнул себе под ноги вязкую слюну. - Если я его не получу ещё сутки, я начну загружаться. Тебе придётся меня отпустить в больницу.
- Сколько это займёт?
- Часов пять вместе с дорогой.
- Ещё пять часов простоя… - застонал Бич. - Ты, наверное, думаешь, что бюджет резиновый?
- Мои похороны тебе дороже обойдутся.
- Ничего подобного. Вставлю их в сюжет - ещё и заработаю. Леон…
- Ну?
- Ты всё темнишь, ходишь вокруг да около, а мне нужно знать.
- Что тебе нужно знать?
- Мне нужно знать, что мне делать с твоим персонажем. Джонсон - слишком существенная фигура, единственный друг Билдинга, я не могу просто объявить зрителю, что он переехал в другой штат и больше не появится.
- Почему не можешь? Орли отыграет и это. Или поссорь их. Например, пусть Джонсон почувствует к Билдингу аномальную зависимость и признается ему в этом. Или потребует расторжения всех его любовных связей с женщинами. Это будет мелодраматично, скандально, живо, и это будет концом их отношений.
- Не думаю, - усмехнулся Бич. - Билдинг слишком рационален, чтобы из-за такой ерунды, как рвать многолетние близкие отношения. И потом, Джонсон никогда не признается в нём - он человек такого склада и такого воспитания, для которого признать подобное - хуже смерти. Он скорее покончит с собой.
- Тогда пусть осознает это и покончит с собой, - жёстко потребовал Харт.
Бич насмешливо склонил голову к плечу:
- И тебе его не жалко?
Леон покачал головой.
-Я умираю, - сказал он спокойно и строго. - У меня уже совсем нет времени на жалость.
- О, вот он, наконец! - воскликнул кто-то на площадке - кажется, Джесс.
Прямо у лент заграждения, чуть не въехав на съёмочную площадку, затормозил серый «Бентли» Орли.
- Ты недопустимо опаздываешь, - кинулся к нему, размахивая сценарием, Бич. - Я, ей-богу, вычту это из твоей…
- Неважно, - перебил Орли. Он медленно выбрался из машины, аккуратно прикрыл за собой дверцу, повернулся и посмотрел Бичу в глаза:
- Я прикинул - мне как раз хватит всех сбережений, чтобы оплатить неустойку. Я ухожу из проекта. Или, если хочешь, выведи моего персонажа.
-Офонарел? - взвизгнул Бич, припомнив от неожиданности школьный сленг. - У тебя - центральный персонаж, главная роль! Как я его выведу? Куда выведу? Сериал называется «Карьера доктора Билдинга».
- Как хочешь. Куда хочешь. Это уже не мои проблемы - мне своих хватает.
- Да какая муха тебя укусила?
- Вот эта! - Орли вытянул указательный палец в сторону Харта, и все присутствующие, следуя указанию пальца, повернулись к нему.
- Завтра, - сказал Орли, теперь глядя прямо в глаза Леону, - мы летим в Нью-Джерси. Работой можешь больше не отговариваться - работы не будет. Я не буду сниматься, и даже если проект от этого не провалится совсем, кастинг займёт время, ты успеешь, по крайней мере, обследоваться.
- Орли, я тебя убью, - сказал Бич, хотя в его голосе кроме досады звучало, пожалуй, и одобрение.
Орли на мгновение бросил в его сторону короткий взгляд:
- Убивай, - и снова повернулся к Харту. - Все твои документы я уже взял, вещи собрал. Ночуешь у меня в номере. Если будет нужно, связанный.
- Мне нужен диализ, - сказал и ему Харт.
- Получишь. Перед самолётом.
- Мне нужен телефон, - сказал Бич. - Верёвка и мыло. И пока ещё никто никуда не улетел, давайте сделаем сцену разговора на балконе. По-моему, вы оба как раз в нужной кондиции.
- Надеешься меня уговорить? - остро спросил Орли, оборачиваясь к нему так резко, что полы плаща хлопнули.
- Не-а. Знаю, что бесполезно.
Хаус проснулся от ощущения, что кто-то легко и нежно целует его лицо, одновременно так же нежно вторгаясь тёплыми тонкими пальцами в куда более интимную зону. Это было бы чертовски приятно, но вот только он прекрасно помнил, что дома один, и пробуждение поэтому вышло острым и резким.
-Тьфу, чёрт! Откуда ты взялась?
Кадди убрала руку, тряхнула волосами, отбрасывая их назад, подперла подбородок ладонью:
- Ты будешь удивлён, но вошла через дверь. Через окно не сумела - метлу в починку сдала. Механик говорит, что-то с коробкой передач.
Она потянулась взъерошить ему волосы, и без того взъерошенные и примятые подушкой. Он не уклонился, хотя забыл уже, когда последний раз она так делала.
Её появление здесь и сейчас удивляло - последние полгода между ними вообще ничего не было, даже того лёгкого секса без обязательств, о котором они когда-то условились. Инициатором этого отдаления был Хаус, хотя его оценивающие, «раздевающие» взгляды, которые Кадди нет-нет, да и ловила на себе, красноречивее слов говорили о том, что в его глазах она всё ещё привлекательна и желанна. Никому, даже самому себе, он не смог бы внятно объяснить, почему избегает близости с той, которую с наибольшим правом мог бы назвать своей женщиной. Он чётко знал, что началось это у него после смерти Стейси, хотя причины понять до конца не мог. Он не чувствовал ни малейшей вины, ни малейшей обиды, но вернуться с Кадди к прежним отношениям не получалось, и он с удивлением находил, что по признаку нелепости и необъяснимости успешно зеркалит ситуацию между Уилсоном и Блавски, возникшую незадолго до их разрыва. Впрочем, с Кадди у него разрыва в полном смысле слова не было и не могло быть. Хаус не проводил эскалации отчуждения, но удерживал каждый квадратный дюйм пустого пространства, формирующегося между ними, от вторжений другой стороны. Он держал оборону не твёрдо - скорее, пластично, не говоря на «да», ни «нет», но, поднаторев в искусстве прятаться от начальства ещё в «ПП», с успехом применял на практике все свои навыки, избегая Кадди как в виде реального, так и в виде телефонного собеседника. Кадди было неуютно в предоставленной ей роли, но, наученная горьким опытом, она не пыталась форсировать события, вызывая Хауса на разговор или как-то иначе провоцируя открыть чувства. Она выжидала, надеясь «пересидеть» и переупрямить, и вот сейчас ей как будто бы представился шанс…
- Ты так мило спал, - улыбнулась она. - Я сидела - и любовалась, с трудом борясь с желанием поцеловать тебя, такого сладкого. Сдалась, как видишь.
- А под поцелуем ты имела в виду…?
- Поцелуй. Но, если хочешь, я пойду дальше, - и снова ласково интимно провела ладонью по низу его живота, поверх одежды, но этого хватало, чтобы сбивать ему дыхание. Хаус вполне мог её оттолкнуть - делать это он умел великолепно, пожалуй, не хуже, чем она сама. Но он чувствовал, что она готова к этому, и было уже не интересно. К тому же, он возбудился, и принимать решения хладнокровно сейчас, пожалуй, не мог. Оставалось понять, почему именно теперь - проявление это со стороны Кадди силы и уверенности в том, что он поддастся или слабости и мольбы, чтобы он поддался.
- Дурак откажется, - снисходительно буркнул он, расслабляясь, но тут же опомнился:
- Подожди. Сперва скажи, что в больнице.
- Хаус! - в голосе Кадди прозвучали укоризненные нотки. - Ну, если бы там случилось что-то важное, неужели я не сказала бы тебе сразу?
- Так они что, сделали визуализацию мочевых путей? Сканирование? Откуда кровь?
- Ещё пока ничего не сделали.
- Почему нет? - удивился, встревожился и слегка даже разозлился он. - Я же, кажется, ясно сказал, чтобы…
- Потому что Уилсон не подписывает согласие.
Вот те раз! Хаус слегка оторопел:
- Что за ерунда! Это же формальность. На сканирование вообще не нужно специальное согласие.
- При его лучевой нагрузке нужно. А на цистоскопию - тем более. Поэтому, формальность или нет, но без его подписи делать нельзя. Тем более, что раз он не подписывает, то, может, и сопротивляться станет.
- Ну, и почему же он не подписывает? Что говорит?
- Говорит, что ему лучше, что моча посветлела, что боль стала меньше, что он не экстренный и не собирается занимать чужую очередь на сканер и цистоскоп - там амбулаторные расписаны на два дня вперёд.
- Это - чернила. А Уилсон строит из себя кальмара. Мне нужна настоящая причина, а не то, что он за неё выдаёт.
Кадди посмотрела на него, как на умственно отсталого, пожала плечами:
- Это очевидно, Хаус. Он боится.
- О, чёрт! Опять этот проклятый кот в ящике! Когда-нибудь он усвоит, что животное не появляется и не исчезает оттого, что он открывает крышку! Он замяукает или завоняет - это неизбежно.
- Но не прямо сейчас… Хаус, это элементарно, но ты не понимаешь таких вещей, потому что ты устроен по-другому. Он не хочет не знать. Он хочет узнать, что всё хорошо. И боится узнать, что всё плохо.
- И всё-таки выбирает не знать?
Кадди тяжело обречённо вздохнула.
- Хаус… Он просто хочет, чтобы ты был рядом, когда ему будут делать исследование. Хочет, чтобы ты держал его за руку. Он всё подпишет, когда ты на него нажмёшь, и это будет выглядеть так, как будто он уступил под тяжестью твоих железных аргументов. Но на самом деле он просто ждёт, когда ты придёшь.
- Я там был. Я назначил исследования, и он сказал, что мои прекрасно обойдутся без меня. А теперь он им не даётся.
- Он соврал. Чтобы ты отдохнул. Ты такой странный тип, Хаус - тебе приходится объяснять элементарные вещи. Люди не всегда говорят то, что думают не только ради себя, но и ради других.
- В конечном итоге это тоже ради себя. Мы делаем добро тем, кто важен и интересен нам. Надеясь на взаимность, повышая своё реноме, иногда просто стараясь избежать геенны огненной. Смирись, Кадди: мы все - махровые эгоисты. Даже Уилсон. Особенно Уилсон.
- И поэтому ты так за него цепляешься? Он же тебе солнце застит - нет?
- Он - единственный, кто за всю мою жизнь ни разу не примерил мне чужую личину. Такого человека полезно иметь рядом. Кроме того, я слышал как-то глупейшее высказывание о том, что любят не за что-то, а вопреки чему-то. Именно поэтому ты притащилась сюда, а я до сих пор не выставил тебя за дверь.
Кадди усмехнулась:
- За дверь ты меня не выставил потому, что надеешься, что тебе кое-что обломится. И правильно делаешь - только, пожалуйста, пойдём сначала в душ - я тебя вымою. Ты, кажется, больше двух суток уже не мылся.
- Наполеон Бонапарт запрещал своей любовнице мыться за несколько дней перед близостью, чтобы не нарушать естественного запаха феромонов.
- Столько феромонов за раз я не вынесу, - засмеялась Кадди. - Вставай - не ленись, ты же не Западная Ведьма из страны Оз, чтобы бояться воды.
Лицо Хауса омрачилось, как всегда, когда ему приходилось напоминать о своём увечье без игры или комбинации:
- Сначала таблетку, не то я не встану.
Её лицо тоже помрачнело:
- Ты опять на таблетках? А Уилсон говорил, ты слез…
- Слез - залез. Это, как шведская стенка, - он скорчил рожу: - Да ладно, всего одну!
- Где они у тебя? - Кадди вытащила из кармана брошенных джинсов флакон с таблетками, вытряхнула одну на ладонь, поднесла к своему рту…
- Эй, ты что делаешь?
Она, смеясь, зажала таблетку зубами, наклонилась близко к его лицу, не разжимая зубов, сказала:
- А ну-ка, отними.
Хаусу это понравилось - сгладило напоминание о его инвалидности, превратив необходимость получить обезболивающее в элемент сексуальной прелюдии. Он проворно обхватил ладонью её затылок, притянул к себе. Отнимать, чтобы раскушенная таблетка раскрошилась, не стал - просто, действуя языком и губами со всей доступной фантазией, сделал так, что Кадди сама отдала после нескольких секунд сопротивления. Поцелуй с горьким привкусом лекарства показался обоим, по крайней мере, оригинальным.
- А схвати так котлету, - предложил Хаус, проглатывая отвоёванную таблетку. - Не ел я столько же, сколько не мылся.
- Ха! Где я тебе возьму эту котлету - у вас с Уилсоном в холодильнике мышь удавилась. Извини, конечно, но целоваться через мышь я не буду.
- Ты здесь целый час - не могла сообразить заказать?
- Представь себе, сообразила. Доставка запаздывает. А ты по-прежнему не хочешь скоротать время в её ожидании?
- Ну, почему же… Я вполне мог бы… - он потянулся к ней. Но Кадди отстранилась, скомандовав безапелляционно:
- В душ!
В душевую кабину они забрались вместе, как когда-то в ванну, в свой первый день, несколько лет назад, и оба почувствовали саднящую боль этого воспоминания.
Кадди выдавила на ладонь прозрачную тотчас же растёкшуюся лужицей колбаску геля и ладонью же ласкающими движениями принялась намыливать вспенивающейся массой Хаусу плечи и грудь. Он замер, забыв во рту зубную щётку, неподвижно и покорно, прикрыв глаза, добирая свой отдых удовольствием от её прикосновений.
- Подавишься, - шепнула Кадди и щётку отобрала, тут же втолкнув на её место свой язык.
- Тоже любила в детстве есть пасту? - сказал он, когда поцелуй прервался.
- Что, и ты?
- Годам к трём бросил - перешёл на мел. Я быстро рос.
- С ума сойти, какие интересные вещи я о тебе узнаю! Запишу в книжечку.
- Хочешь собрать на меня… - он не смог договорить, потому что короткий невольный ахающий вдох взлетел и оборвался, падая уже длинным протяжным, несколько нарочитым стоном. Он всё ещё играл.
- Хочу, чтобы тебе было приятно, - шепнула она, постепенно распространяя ласки на совсем уж интимные части его тела.
- Смотри-ка, мы совпадаем в желаниях, - пробормотал он, млея. - Я тоже хочу, чтобы мне было приятно.
- Ты вообще можешь быть серьёзным? - слегка обиделась она.
- А зачем тебе это надо?
Не отвечая, она принялась мягкой губкой смывать с него пену, другой рукой не прекращая нежных прикосновений. Мало-помалу желание иронизировать и шутить окончательно покинуло его, дыхание сделалось чаще и глубже, он снова, уже тихо и невольно застонал и оперся рукой о стену, охваченный слабостью накатывающей истомы.
- Может, пойдём в кровать или хочешь посмотреть, как я поскользнусь и грохнусь к твоим ногам, когда ноги совсем ватными станут? - спросил он с придыханием, притягивая её ближе за талию.
- Сейчас, - она сдёрнула с крючка полотенце и закутала его плечи, действуя одной рукой - вторая была занята. Не расцепляя объятий и оставляя на полу мокрые следы, они переместились в гостиную и рухнули на диван, где Хаус, наконец, смог перехватить инициативу. Оба взведённые, изголодавшиеся по ласкам, они сплетались и расплетались, лаская друг-друга так, словно у каждого по восемь рук и не меньше трёх языков. Даже то, что пару раз забывшаяся Кадди сделала больно его ноге, не сбило Хауса с настроения, он только отомстил ей, присосавшись к горлу выше того места, где заканчивается ворот водолазки и оставив там отчётливую отметину.
И разрядился он первый - остро, сильно, не удержавшись от крика, как бывало с ним только давным-давно, ещё со Стейси. И тут же воспоминание о Стейси, как ушат холодной воды, смыло его эрекцию, и Кадди до конца он довёл, уже полуотключившись, просто на чувстве долга, потому что нужно быть совсем уже полной свиньёй, чтобы не удовлетворить женщину, подарившую такой шикарный оргазм.
- Ты сейчас не меня трахал, - укоризненно заметила Кадди, отдышавшись. - Не знаю, кого. Призрак своего прошлого, может быть.
- Письменные претензии принимаются по понедельникам с трёх до пяти, - огрызнулся он. - И то, если докажешь, что тебе было плохо.
- По-моему, плохо стало тебе, - задумчиво проговорила она. - Ты сложный, Хаус…
- Хочешь простого - в секс-шопе видел одного. От USB работает.
- Ходишь по секс-шопам? Смотрю, совсем твоё дело - дрянь… Может, возобновим наши вторники и четверги?
Он снова перестал шутить - нахмурил лоб.
- Не знаю.
- Значит, я права: тебе плохо…
- Нет. Просто я, действительно, не знаю. Мы по этим граблям уже плясали…
- «Танцы на граблях» - задумчиво сказала она. - Сгодилось бы для какого-нибудь альбома в стиле «Кантри». Надо предложить Орли. Знаешь… мы часто созваниваемся. У них сейчас там всё не слишком…
- Стоп! - резко перебил он. - Подожди. Он просил тебя. И это всё…?
Кадди со страхом увидела, как прозрачные голубые глаза наливаются свинцовостью предгрозового неба.
- Дурак! - отчаянно сказала она. - Я же люблю тебя! Дурак! Хаус, пожалуйста, пожалуйста, не закрывайся! Я же не из-за него! Я же…
Хаус встал и начал торопливо одеваться.
- Хаус… - уже безнадёжно окликнула она.
- Мне в больницу надо, - угрюмо сказал он. - Будешь уходить - захлопни дверь. И не сопри чего-нибудь, - и уже от двери, как парфянскую стрелу метнул:
- Деньги на столе.
С коротким злым «да пошёл ты!» - она швырнула в него диванную подушку, немного посидела, обессилено опустив руки, и заплакала.
Кое-что они всё-таки успели сделать - когда Хаус явился в ОРИТ, Тауб как раз ввёл цистоскоп и осматривал мочевой пузырь Уилсона изнутри. Процедура, мягко говоря, неприятная, и Уилсон мучился - и от вторжения цистоскопа, и от поддувания воздуха, и от беспомощного положения пациента, а Тауб медлил, потому что с источником кровотечения получалось мудрёно.
- Развлекаетесь? - спросил всё ещё раздражённый вероломством Кадди Хаус. - Как же так, без согласия - наверное, руки выламывал. Ты ему руки выламывал? - прямо спросил он Тауба, а потом напустился на Уилсона. - Ты чего дуришь? То «буду», это «не буду». Кадди сказала, ты ждёшь, когда я приду тебя за руку подержать. Держать уже?
- Не мешало бы, не то искушение велико. Та ситуация, когда не особо рад восстановлению чувствительности тазовых органов, - прокомментировал красный, как свёкла, Уилсон. - Долго ещё? По-моему, обычно эта процедура меньше времени занимает.
- Помолчите, больной, - с наигранным пафосом сказал маленький Тауб. - Дайте мне возможность тщательно обследовать вас.
Хаус тростью зацепил табурет, подтянул, сел.
- Ну, что там?
- Странно, - уже своим обычным тоном, разве что слегка озадаченным, проговорил Тауб. - Вся поверхность кровит - кровь сочится росой со стенок, как вода в пещере. А несколько часов назад, видимо, ещё хуже было, тут мелкие сгустки. Но конкретного источника я не вижу.
- Ладно, уринодиггер, выбирайся оттуда, пока пещерный медведь не напал. Давай-давай, всё равно ничего не увидишь.
Тауб вывел цистоскоп и сбросил его в лоток.
- Проблема не в кровотечении, а в крови, - сказал Хаус. - Анализы пришли?
- Тромбоциты в норме, анемия.
- Зачем мне тромбоциты? Ну, чего ты смотришь? Не догадался? - он обернулся к Уилсону. - А ты?
- Опять что-то не то с фармсхемой? - наугад предположил Уилсон наиболее вероятный вариант.
- Ты получал такролимус с преднизолоном, так?
Уилсон кивнул, глядя на Хауса так, словно тот вот-вот вытащит из шляпы живого кролика.
- Ты же знаешь, какие из побочных эффектов проявляются чаще всего?
- Гипертония и тромбоэмболия. И что? Случилось то, что должно было случиться - это я понимаю.
- Когда у тебя произошёл сбой ритма на фоне гипертонического криза, по кровяному руслу стрельнуло тромбами, которые вызвали микроинфаркты везде, куда дотянулись.
- Допустим, - осторожно сказал Уилсон.
- А ткани ишемизированных участков выделяют…
- Биологически активные вещества?
- Ключевое слово «активные», - кивнул Хаус. - Они запускают синдром внутрисосудистого свёртывания, в результате которого наступает истощение как гемостатических, так и тромболитических систем. Что-то об этом вы оба, конечно, слышали, но не придавали значения, ибо не всякий инфаркт сердца или мозга заставляет плеваться кровью. Как правило - в большинстве случаев - когда эти ребята перестают приносить пользу и начинают безумствовать, выделительные системы организма инактивируют их и выводят из бара за дверь. В твоём случае тоже так и было бы, если бы спазм почечных артерий не перекрыл тебе систему сброса канализационных вод. В течение почти суток твои биологически активные вещества сидели в баре и упивались до свинского состояния, пока двери были заблокированы. А поскольку тромбоэмболия у тебя была, как мы уже договорились, множественная, то мы и получили классический синдром истощения кровесвёртывания, приправленный, к тому же, острым посттравматическим токсикозом. Так что источника кровотечения у нас нет, потому что кровит всё. То же самое происходит в желудке и в кишечнике, на слизистых рта и носа и даже, наверное, в глазах и ушах.
Тауб скептически покачал головой:
- Странно. Мы не видим кровотечения из глаз, ушей и всего, о чём вы тут наговорили. Почему?
- Не видим, потому что не смотрим специально. Мочевой пузырь попал под раздачу, когда тромб засел там, откуда его вытащил Чейз. Рефлекторный спазм, потом парез - и из зияющих капилляров закровило. Все остальные слизистые ведут себя сдержаннее. Но если бы не парез кишечника из-за того же тромбоза в поясничном отделе, мы, пожалуй, ещё и мелену бы увидели. А, впрочем, может, и увидим. Принеси-ка отоназоскоп, - велел он Таубу.
- В отоназоскоп мелены не разглядишь, - ровным голосом сказал Тауб. - Нужно зайти с другого конца.
- Ладно, - фыркнул Хаус. - Я оценил твой тонкий юмор. Тащи давай!
- Может быть, ты и прав, - задумчиво проговорил Уилсон, когда Тауб ушёл за инструментом - Потому что у меня такое ощущение, как будто слизистая носоглотки тоже всё время кровоточит. Ну, как кровоточит… течь - не течёт. Я только всё время как будто чувствую привкус крови во рту. Сначала думал, из-за того, что губу прокусил, долго кровила, потом… - он осёкся под взглядом Хауса.
Хаус, нахмурившись, пристально смотрел на него, затем медленно проговорил:
- Ну, ладно, обычные пациенты, но ты-то почему молчал, врач? На посту даже записи нет.
Уилсон поморщился:
- Да просто не хотелось новых плясок с бубнами. Тебя бы вызвали… Это же не профузное кровотечение, чтобы бить тревогу. Успеется…
- Не хотел, чтобы меня вызвали? - голос Хауса изменился. - Ты идиот. Тебе нужно сделать сканирование, потому что у тебя в мозгу - то же самое.
- Было бы ухудшение, - возразил Уилсон. - А мне лучше.
- Лучше, потому что Чейз убрал тромб. Твоему спинному мозгу лучше, а головному…
- А насчёт головного вообще пока только твои догадки.
- И поэтому тебе нужно сделать сканирование.
- Делай, - спокойно согласился Уилсон.
- А Кадди сказала, что ты отказался.
- А ты - делай, - улыбнулся Уилсон.
- Так что, ты, действительно, просто хотел, чтобы я тебя за руку подержал?
Уилсон улыбнулся ещё шире. После того, как боль оставила его, он как будто успокоился и перестал заморочиваться тем, что ноги его не слушаются и при попытке подвигать ими начинают выписывать хореичные кренделя. Хауса это не радовало - он усматривал в благодушии обычно тревожного и пессимистичного Уилсона элементы лобной психики, и его желание заглянуть приятелю под свод черепа росло.
Вернулся с отоназоскопом и набором для взятия крови Тауб.
- Чего хочешь? - подозрительно спросил Хаус, указывая на пробирки.
- Проверить вашу теорию - взять кровь на факторы свёртывания.
- Ладно. Голову запрокинь, - велел Хаус Уилсону, нацеливая назоскоп. - Да, слизистая разрыхлена и кровоточит. Ты ел что-нибудь за последние сутки?
Уилсон покачал головой:
- Пытался. Меня затошнило.
- Вот поэтому мы и не видим кровавой рвоты - кровотечение слабое, а соляная кислота там плещется в одиночестве и коагулирует всё, что под руку подвернётся. И не ешь пока. Мы тебя внутривенно накормим-напоим. Если во всём остальном я прав, проблема со свёртыванием уйдёт сама собой, как только почки окончательно очистят кровь. А вот мозг может и не восстановиться. Так что поделись с Таубом последней каплей крови - и поехали на сканирование прямо сейчас - я хочу знать, что там происходит.
Его подмывало снова заказать сканирование всего тела, чтобы уж точно убедиться в отсутствии «подводных камней», но он посмотрел на лучевую нагрузку Уилсона, указанную красным на первом листе карты - и передумал. Задал теменную долю мозга тонкими срезами. И почти сразу увидел то, что искал - очаг помутнения с неровным, словно размытым краем. Он не был большим, но локализация указывала на прямую связь с проблемой Уилсона - моторная зона передней центральной извилины в её верхней части. Если бы сразу подумали!
- У меня две новости: хорошая и плохая, - сказал Хаус в микрофон. - С какой начать?
- С хорошей, - искажённый переговорным устройством голос Уилсона казался глухим и металлическим.
Уилсон - в отличие от Хауса - предпочитал неприятности на десерт.
- Это не метастаз, - послушно начал с хорошей новости Хаус. - И я вообще не вижу у тебя в голове никаких признаков метастазирования. Если ты страдаешь канцерофобией, как и полагается всякому уважающему себя онкологу со злокачественной тимомой в анамнезе, то худшего пока не случилось: повторить своё надоевшее всем умирание на бис на этот раз тебе не удалось. А плохая новость в том, что я вижу очаг расплавления мозгового вещества. Тромбоэмболия вызвала разрыв капилляров и локальное кровотечение, о котором мы даже не подумали, отвлечённые бякой у тебя в пояснице. Так что вынужден тебя разочаровать: чуда не будет. Будет долгая и нудная реабилитация.
- Хорошо, - откликнулся Уилсон.
- Хорошо? - в голосе Хауса прорезалось изумление.
- Только забери меня домой и придумай средство передвижения.
- Возьму кресло в стационарном, - откликнулся Хаус не слишком уверенно - выписываться Уилсону было рановато. С другой стороны, привычная спальня лучше больничной казёнщины, а случись чего, до ОРИТ всего один пролёт и пол-этажа.
- А ступени? - не успокоился Уилсон. - Как я буду на работу ездить?
- А ты собираешься на работу ездить? - изумление Хауса сделалось ещё заметнее.
- Ты, если закончил, достань меня отсюда, - кротко попросил Уилсон.
Он нажал кнопку выдвигающую платформу и вышел из пультовой. Уилсон приподнялся на локтях.
- Геморрагический инсульт, - сказал он, когда Хаус приблизился, - даже локальный, требует не одного дня реабилитации - ты сам знаешь. Конечно, это твоя больница, и тебе решать, но для административной работы стоять на ногах необязательно. Я мог бы и дальше исполнять свои обязанности, пусть сидя в инвалидном кресле, потому что альтернатива - жить у телевизора, переваливая стремительно жиреющее тело с кресла на диван. Я не думаю, что это - то, на что ты хотел бы меня обречь.
- Тебе слишком рано, - возразил Хаус. - Может повториться тромбоэмболия, ещё свёртывание не восстановилось.
- Тромбоэмболия может у меня повториться в любую минуту - не сейчас, так через день, неделю, месяц или год. Свёртывание восстановится, если не повторится тромбоэмболия или рухнет, если повторится. Хаус…
Когда он произносил его фамилию таким тоном, Хаус чувствовал себя как пнутый под ложечку - ни вздохнуть, ни выпрямиться нет никакой возможности.
- Мы с тобой оба знаем, - проговорил Уилсон, хмуря свои густые брови, не сердито, а сосредоточенно, - что мне уже несколько лет на кладбище держат бронь. Я туда не спешу, но я отдаю себе отчёт. И мне остаётся или жить полной жизнью - настолько, насколько потяну, или… или сдаться и признать, что я израсходовал свой потенциал. Я не буду номинальным монархом, я буду стараться работать, как здоровый и крепкий карьерист, и я справлюсь - я так думаю, но если твои опасения мешают тебе жить, если ты боишься за клинику и не доверяешь инвалиду, я не буду настаивать. Это твоя больница. Ты не обязан держать в штате человека с ограниченными возможностями.
- Хаус мысленно произвёл смотр своему «штату» и не удержался от саркастической ухмылки. Пожалуй, безоговорочно здоровыми были только Трэверс, Куки, Тауб, Колерник, Вуд и Кэмерон. Возможно, впрочем, ещё и средний персонал мог похвастаться отменным здоровьем - по крайней мере, судя по Ней.
- Издеваешься? - понимающе спросил он, незаметно для себя трансформируя ухмылку в улыбку.
Уилсон ответно улыбнулся:
- Чуть-чуть. Ты знаешь, я подвержен госпитализму, у меня так мозги устроены. Принеси мне нормальную одежду, найди кресло, найди ходунки, чтобы я мог пользоваться лифтом или эскалатором. Я буду восстанавливаться не в больничной палате, ладно?
- Эскалатором ты и без ходунков не можешь, - проворчал Хаус, почти капитулируя. - Ладно, через пару дней посмотрим... Если кровить перестанешь, конечно.
У него, действительно, не получалось пользоваться эскалатором, а лестницей - и подавно. Лифтом мог, но лифт не ходил в жилую зону, однако Чейз доталкивал его в кресле до эскалатора, заводил переднее колесо и сам ловко вскакивал на нижнюю ступеньку, а на верхней платформе сталкивал на неподвижный пол, освоив этот трюк до виртуозности. Хаус не мог - Хаусу мешала трость, он мог споткнуться. Потом Чейз говорил: «пока» и, быстро перебирая ногами, сбегал против движения, даже не утруждая себя переходом через лестничную площадку. Вниз было сложнее - приходилось практически удерживать кресло на весу, но Чейз и с этим справлялся, называя себя «личный водитель главного».
С остальным он научился управляться сам.
Кресло подарила Кадди - «в счёт твоей медстраховки» - лёгкое, мобильное, с элементарным управлением, не застревающее ни в дверях, ни на порожках. Хаус говорил, что завидует, и одалживал покататься.
Примерно через неделю после его выписки у них с Хаусом установился чёткий распорядок. В семь он просыпался, перебирался в кресло - сам, Хаус научил, как стопорить колёса, чтобы кресло не откатывалось и как опираться на ручки, не рискуя упасть - сам он освоил эту технику в первые дни после своего инфаркта - и ехал в ванную, где мог даже некоторое время стоять, если сосредоточивал внимание на том, чтобы ноги оставались неподвижными. Малейшее движение становилось неверным, размашистым, и он летел на пол, дёргаясь, как паяц на верёвочках. Хорошо ещё, что руки служили ему верой и правдой, не то он разбился бы. Но за эти мгновения на ногах он благодарил бога - Хаус был нужен ему всё-таки не посекундно, он мог сам пользоваться туалетом, придерживаясь за поручни. С ванной было хуже - тут без Хауса ничего не получалось. Потом он готовил завтрак, пока Хаус занимался собой и своим туалетом - готовил с удовольствием и без затруднений. Они завтракали, Хаус сбрасывал вызов Чейзу на пейджер, помогал Уилсону одеться, и они отправлялись в больницу.
В больнице для Уилсона ничего не изменилось кроме поля зрения - его глаза просто были теперь расположены ниже. Но он так же вёл конференции, делал обходы - «теперь это правильнее называть объезды», - говорил Хаус, общался со страховщиками, спонсорами, и подчинённые старались не обращать внимания на то, что ноги главврача могли начать дрыгаться, чуть не роняя его с кресла, в самый неподходящий момент. Гемибализм и нарушение чувствительности сохранялись. Он тоже старался не обращать на это внимания, хотя размашистые непроизвольные движения смущали его. «Тебе опасно сексом заниматься, - сказал Хаус. - В самый ответственный момент, сам того не желая раз - и упрыгаешь». Он захохотал в ответ, но потом, когда остался один, достал из заначки и проглотил две таблетки вivanса и долго сидел, запрокинув голову и закрыв глаза, неподвижно, как каменный.
И ещё его стала избегать Тринадцатая.
Кроме всего прочего, с некоторых пор у Уилсона появилась некая паранойя по отношению к Хаусу - сам Хаус это заметил не сразу, а заметив, отчего-то неоправданно сильно расстроился.
Уилсон и прежде-то всегда беспокоился о нём, зная по опыту, что чувство меры и безопасности с гениальностью его друга зачастую сочетаются плохо, но с тех пор, как его возможности к передвижению сделались ограничены, это привычное беспокойство приобрело у него болезненный оттенок навязчивого страха. Он нервничал, теряя Хауса из поля зрения даже ненадолго - например, отпуская его из дома за покупками, беспокоился, если Хаус задерживался почему-либо в клинике, хотя при этом они даже продолжали находиться в одном здании, изводил себя, если Хаус вдруг отправлялся куда-нибудь на мотоцикле, а видимость и дорожное покрытие не были идеальны.
Он стыдился этой своей фобии, старательно скрывал её, но полностью спрятать не мог, и Хаус, наконец, не выдержал:
- Послушай, что происходит? - хмуро спросил он, - Что с тобой? Ты следишь за мной, как гиперопекающая мамаша за умственно отсталым подростком с синдромом дефицита внимания. Или это синдром Мальчика-с-Пальчик: «я боюсь, что ты бросишь меня в лесу»?
- Я не знаю, - честно сказал Уилсон. - Что-то нервное. Лезут в голову всякие ужасы - и ничего не могу с ними поделать. Может быть, это из-за того, что я теперь совсем инвалидом стал, но, пожалуйста, если тебе не трудно, предупреждай, если задерживаешься где-нибудь вне дома.
- Ага, сейчас! - фыркнул Хаус, - Вот уж чего мне, точно, не хватало, так это твоего тотального контроля.
Однако, с тех пор он ни разу не забыл сказать Уилсону, куда, зачем и на сколько времени уходит. Правда, при этом в половине случаев врал и недоговаривал, но совсем проигнорировать просьбу Уилсона даже не попытался. Кое-что он при этом, впрочем, выиграл: теперь ужин к его приходу заботами Уилсона становился как раз нужной температуры.
Всю их готовку Уилсон добровольно взял на себя и справлялся с ней вполне успешно. Он и всегда любил готовить, притом довольно сложные блюда, с соусами, приправами и различными хитрыми секретами приготовления. Они разделили работу по дому: Уилсон готовил и совершал покупки через интернет, Хаус загружал продуктами из супермаркета холодильник и отвозил бельё в прачечную, над чем Уилсон не уставал от души веселиться, он же и делал уборку, когда требовалась дополнительная, а так-то к ним раз в неделю приходила пожилая негритянка из агентства с полотёром, щётками и маленьким ведёрком какой-то особенной едкой пасты, оттирающей даже самую злопакостную грязь с любых поверхностей. Уилсон не скупился на чаевые, и после ухода мисс Коламбус - так её звали - квартира сияла чистотой.
Распорядок их дня тоже мало изменился. Вставать теперь приходилось чуть раньше, потому что туалет Уилсона занимал больше времени, чем прежде, но с восьми до пяти, как и прежде, они работали в больнице, разве что Уилсон теперь сильнее уставал к концу дня и никогда не оставался на ночь. Они по-прежнему обедали вдвоём в больничном кафетерии, с удовольствием сплетничая и споря. Вечером они, как правило, смотрели телевизор, молча или переговариваясь, потом ложились спать, и внешне вся их жизнь выглядела размеренной и добропорядочной. Вот только Хаус, никогда не любивший лишний раз выходить из-за ноги, всё чаще находил себе какие-то занятия, непременно требующие его присутствия вне дома, и Уилсон всё чаще оставался по вечерам один.
- Где ты ходишь? - тоскливо спрашивал он, когда Хаус всё-таки возвращался, принося на волосах запах улицы, а в дыхании нередко тонкую нотку алкоголя. И Хаус объяснял - даже рассказывал в подробностях об очередной встрече с представителем фармкомпании или несложной, но доходной консультации, внезапно свалившейся на него стараниями Кадди, а то и о свидании с самой Кадди «на территории противника», потому что «оно тебе надо?».
- Давай пригласим к нам кого-нибудь? - предложил как-то Уилсон. - Устроим вечеринку, а?
- Давай, - легко согласился Хаус. Слишком легко.
- Да нет, лучше не надо, - тут же угас Уилсон и направил кресло в свою спальню.
Хаус пошёл следом и остановился в дверях, теребя трость.
- Ты не умираешь, - сказал он. - С гиперкинезом можно жить.
- Я знаю, - он помолчал и, словно решившись, добавил уже резко, жёстко, идя на скандал. - Но не ты. Для тебя я уже… не жилец, да?
Хаус приоткрыл рот от удивления, в глазах его появилась сильная растерянность, постепенно трансформирующаяся в догадку.
- Уилсон, я просто… - начал он.
- Ты просто сволочь, - перебил Уилсон - он так и сидел к нему спиной и не поворачивался. - Нежная, ранимая сволочь, которая не может смотреть на мои кукольные танцы на резиночках, бросает меня одного и бежит. Знаешь, что мне недолго осталось, знаешь, что лучше не будет, и торопишься выкинуть меня из своей жизни, опережая события. Ну, так иди до конца - сдай меня в богадельню - кого ты стесняешься? Тебе же всегда было плевать на то, что о тебе думают - наплюй и сейчас, сделай, как тебе удобно, чем строить из себя бродячего кота и бояться идти домой после работы.
По мере того, как он говорил, Хаус всё больше мрачнел, но, в то же время, в выражении его глаз проступали, как чернила сквозь промокашку, непривычные для его лица сострадательность и жалость.
- Не истери, - негромко попросил он, вешая трость на притолоку двери, делая ту пару шагов, которая их отделяла друг от друга и кладя ладони Уилсону на плечи. Этого оказалось достаточно, чтобы из Уилсона разом вышел пар, он ссутулился в кресле и опустил голову. Пальцы Хауса принялись разминать ему мышцы - жёстко и больно, но ему почему-то такая боль всегда была приятна до наслаждения. И сейчас не выдержал - как ни был взвинчен, обижен и разозлён, уже через несколько мгновений тихо и сладострастно замычал, выгибаясь.
- Не приписывай мне свои страхи, - проговорил Хаус, размеренно, поймав ритм, продолжая массаж. - Ты стесняешься своего гемибализма - так, что это заметно со стороны. И все вокруг тебя вынуждены отворачиваться, как Тринадцатая, делать вид, что ничего не происходит, как Кэмерон, или нелепо и неловко шутить, как Чейз. Представляю себе, как это может доставать. Вот я и повёлся - решил, что тебе, может быть, будет в чём-то лучше, легче одному. Не знал, что ты… ну, что тебе одиноко по вечерам без меня. Обычное заблуждение - судить по себе. Не подумал, как это, на самом деле, глупо: ты же - не я.
Смысл его слов дошёл до Уилсона не сразу, но когда дошёл, он растерянно заморгал, на мгновение даже перестав чувствовать руки Хауса на своих плечах, и запрокинул голову, стараясь увидеть его глаза:
- Я тебя правильно понял? Ты стал где-то болтаться по вечерам, чтобы не смущать меня своим присутствием? Потому что на моём месте сам хотел бы оставаться один?
Хаус растерянно кивнул.
- Прости меня, - проговорил Уилсон и, помолчав, со вздохом покачал головой. - Странно...
- Что тебе странно?
- Я только сейчас подумал: я ведь стараюсь видеть в людях их лучшую сторону, находить во всех силы света. Ты - мой друг, ближе тебя у меня нет никого. Почему о тебе я всегда могу думать только худшее - хуже, чем есть? Почему я тебя подозреваю там, где других подозревать мне бы в голову не пришло? Это что, проявление той самой дряни моей натуры, о которой мне говорил Триттер?
Хаус хмыкнул, но в голосе Уилсона чувствовалась необыкновенная серьёзность, а присутствовать при рождении очередного комплекса неполноценности Хаусу не хотелось.
- Это проявление боязни разочароваться, - сказал он, подумав, что надо сказать именно так. И только сказав, сообразил, что, пожалуй, ведь так и есть: тревожный мнительный Уилсон с наполовину пустым стаканом предпочитает заниженные ожидания - тем более, в том, что ему, действительно, важно. - Ты подсознательно нуждаешься в том, чтобы я всегда оказывался лучше, а не хуже. Это твой допинг, потому что ты полагаешься на меня. Особенно теперь. А то, что ты завёл волынку про богадельню, как раз свидетельствует о том, как тебе, на самом деле, страшно и неуютно. Но ты рано впал в панику - последствия инсульта, возможно, обратимы, особенно если ты перестанешь себя оплакивать и вплотную займёшься лечебной физкультурой и физиотерапией.
- Хаус… - Уилсон обречённо вздохнул. - Для гениального врача ты поразительно рассеянный и туповатый тип. Мне нельзя делать физиотерапию. И самое смешное, что ты это знаешь лучше моего.
- Лечебную физкультуру можно, - чуть смутившись, оставил последнее слово за собой Хаус.
Звонок Орли, на который он всё-таки ответил, был десятой или одиннадцатой попыткой.
- Нам нужно встретиться, - голос Орли звучал глухо.
- Нет, не нужно, - сказал он, тоже понижая голос, потому что Уилсон в соседней комнате приглушил телевизор.
- Я лечу в Нью-Йорк. Я хочу проконсультироваться с вами по поводу Леона.
- И как из этого следует, что я хочу проконсультировать вас по поводу Леона?
Несколько мгновений Орли просто влажно и неровно дышал в трубку.
- Хаус, чем я вас обидел?
- Вы? Меня? Ничем.
- Почему вы мне отказываете? Вы же знаете, как для меня важен Леон.
- При чём здесь вы? Леон Харт - взрослый и дееспособный мужчина. С какой стати я должен вести переговоры с вами, а не с ним?
- Я просто… пока не могу уговорить его обратиться к вам. Но я уговорю.
- Не надо. Никакой проблемы нет, Орли. Харт не хочет лечиться, я не хочу его лечить. У нас с ним полная гармония, какого чёрта вы-то лезете не в своё дело?
- Я ему не чужой, мне небезразлично, будет он жить или умрёт. Хаус! Хаус я считаю вас своим другом!
- Да? - хмыкнул он. - С какой стати? Только из тех соображений, что мы с вами по очереди трахаем одну и ту же вагину? Никакие мы не друзья, мы - совагинники.
- Господи! Вы ревнуете Лизу ко мне - в этом всё дело?
Хаус фыркнул в трубку.
- Что смешного я сказал?
- Шлюх не ревнуют. Само собой подразумевается, что там бывают и другие.
Несколько мгновений Орли молчал, потом проговорил осуждающе:
- От встречи к встрече успеваю забыть, какой вы циник…
- Вспомнили теперь? Всего хорошего.
- Нет! Не бросайте трубку! - крикнул испуганно Орли. - Пожалуйста, пожалуйста, Хаус!
- Я просто подумал, что вы уже всё сказали.
- Пожалуйста, встретьтесь со мной! Я вас умоляю! Хаус, если бы Джеймс Уилсон вот так умирал у вас на глазах, а человек, который может его спасти, не хотел бы с вами даже разговаривать, что бы вы сделали?
- Не знаю, - подумав, честно сказал Хаус. - Что-нибудь придумал бы.
- Не вынуждайте меня придумывать - я ни перед чем не остановлюсь.
- Гм… угрозы? Забавно…
- Это не угрозы. Я даю вам выбор. Я не шучу, Хаус. Я доведён до отчаяния.
- Вы оттачиваете на мне какую-то свою очередную роль, - сказал Хаус. - У вас, актёров, даже нет своих слов…
- У нас есть свои чувства, - возразил Орли. - Вам ни один чёрт, какими словами мы выражаем их? Пожалуйста, Хаус, пожалуйста, встретьтесь со мной!
- Забавно, как вы меняете тактику: мольбы, угрозы, здравый смысл и бессмыслица - всё вместе. Видать, вас и впрямь крепко прихватило… Когда ваш рейс?
После разговора с Орли в аэропорту Хаус понял, что ему не избежать сегодня и ещё одного разговора - с Уилсоном, дома. Быстро темнело, он выжимал из мотоцикла всё, что можно было выжимать, не претендуя на роль камикадзе - самоубийцы, но за светом всё равно не успевал. И уже предвидел, с каким лицом Уилсон будет его ждать. Тут был и ещё дополнительный травмирующий фактор: мотоцикл. Так или иначе, но с тех пор, как его физические возможности сделались ограниченны, Уилсон стал просто чертовски ревновать мотоцикл и Хауса друг к другу.
Сразу от двери его чуть не сбил с ног аромат жареного мяса с какими-то диковинными приправами, а ещё корицы, ванили, рома и шоколада. Рот сразу наполнился слюной, а душа беспокойством: Уилсон, действительно, любил готовить, но чем поганее было у него на душе, тем с большей страстью он предавался кулинарному искусству, и, судя по мешающимся запахам, сегодняшний вечер поверг его просто в депрессивный коллапс.
Увидев в низкой вазе на столе свежеиспечённые вафли, а на блюдце - булочки с корицей и яблоками, Хаус только утвердился в этой мысли. Сам Уилсон священнодействовал у плиты, сбивая венчиком что-то густое кремового цвета и остро пахнущее уксусом. Его щиколотки были прихвачены к креслу ремнями - ноу-хау Хауса, который заявил на днях в своей неполиткорректной манере: «Надоело подходить к тебе, как к брыкливой лошади, рискуя за здорово живёшь схлопотать по яйцам».
- Передай мне майоран, пожалуйста, - не оборачиваясь, попросил Уилсон. - На островке справа от тебя.
Хаус передал и выжидательно замер. Во-первых, ну, не убегать же, а во-вторых, слюна так и прибывала - он с утра не ел.
- Сейчас будет готово, - пообещал Уилсон, видимо, даже спиной почувствовав его голодный взгляд. У него был ровный, спокойный голос.
- Ты в порядке? - не удержался Хаус.
Уилсон поставил свой микст на край плиты и крутанулся вместе с креслом так, что волосы растрепались.
- Почему не сказал, что встречаешься с Орли?
- Потому что не хотел, чтобы ты об этом знал, - абсолютно правдиво, логично и бессмысленно ответил Хаус.
- Он… за Харта просил? Значит, всё-таки всё плохо?
Хаус склонил голову к плечу:
- Ты же не сам догадался? Кадди?
- Исключаешь мои способности к самостоятельным логическим выводам? - улыбнулся Уилсон и тут же небольно шлёпнул Хауса по руке. - Подожди, не перебивай аппетит.
- Такой фигнёй его не перебить, - проворчал Хаус, но, тем не менее, послушно положил прихваченную вафельку обратно в вазу.
- Так почему ты не хотел, чтобы я об этом знал?
- Потому что… ну, потому что на твоём месте я бы никак не хотел сейчас принять Харта на лечение.
- Ты на своём месте этого не хочешь, - поправил Уилсон. - И снова наступаешь на те же грабли - судишь обо мне по себе.
- А ты что, хочешь, чтобы Харт к нам поступил? - подозрительно спросил Хаус. - Хочешь делать обход в его палате на этом драндулете, лягаясь, как мустанг с колючкой под хвостом? Хочешь объяснить ему, как дошёл до жизни такой? Хочешь послушать, что он тебе на это скажет? Или, может быть, хочешь послушать, что тебе скажет на это Орли?
Уилсон сжал губы, его лицо приняло хорошо знакомое Хаусу упрямое выражение.
- Ну… и что ты ему сказал?
- Я сказал, что не хочу его лечить.
- Дай мне телефон! - потребовал Уилсон, протягивая руку таким уверенным жестом, словно телефон был просто обязан материализоваться в его руке немедленно.
- Забыл в других штанах, - нахально ответил Хаус, демонстративно убирая телефон в задний карман.
- Сядешь на него и расколешь. И ещё задницу осколками поранишь, - злорадно предрёк Уилсон. - Могу и за своим в комнату сгонять.
- Стоп! - сказал Хаус, и Уилсон уже взявшийся за колесо - дома он джойстиком не пользовался - замер. - Ты всегда раньше держал телефон при себе, хотя мог добраться до него в одну секунду. А сейчас, когда тебе это стало гораздо дольше, ты оставляешь телефон в другой комнате. Почему?
- Нипочему. Это только ты склонен анализировать всё на свете - я как-то не задумывался. Руки ты помыл? Садись. Тебе морковку класть?
Он довольно ловко управлялся не только с обязанностями повара, но и с обязанностями официанта. Лёгкое кресло крутилось и без труда проходило даже в узкий проход между островком и мойкой, и управлялся с ним седок не хуже, чем со своим любимым байком.
Хаус вдохнул пар, поднимающийся от своей тарелки и почти смирился с депрессивными закидонами Уилсона - ради такого мяса нытьё можно было и потерпеть. Но просто промолчать было бы слишком не по его, и он продолжил вслух, нанизывая на вилку первый аппетитный кусочек:
- Ты - главный врач не особо маленькой клиники, ты можешь понадобиться каждую минуту, и было бы куда разумнее держать телефон под рукой, но ты предпочитаешь бросить его в другой комнате. Потому что больше не хочешь отвечать на бесконечные звонки или…
- Или, - буркнул Уилсон. - Посмотри на своём телефоне: сколько у тебя сегодня было звонков по работе?
- Не помню, я их удаляю сразу. Семь или восемь…
- А у меня - один. Чейз спросил, где ты… Хаус, я - не главный врач. Был им, пока мог ходить. Я старался, и у меня получалось. А сейчас мы просто играем в игру. И держать под рукой телефон ради игры… зачем?
- Ты этим расстроен? - нахмурился Хаус. - Постой, да ты этим всерьёз расстроен… Послушай, тебя просто стараются особо не грузить, потому что тебе тяжело. Ну, из-за твоего здоровья, я имею в виду. Ничего такого…
Уилсон кивнул, подцепил кусочек мяса, но до рта не донёс - положил вилку. Его пальцы беспокойно подрагивали.
- Ты согласился принять Харта в конце концов? Да или нет?
- Да, - буркнул Хаус и принялся жевать мясо, как кусок полиэтилена.
- А меня ты спросил?
- Я - владелец клиники, - ненавязчиво напомнил Хаус.
- Я - главный врач.
- Тогда почему не орёшь на меня за самоуправство?
Уилсон снова взялся за вилку, посмотрел на Хауса исподлобья и вилкой прямо с нанизанным на неё мясом указал ему в грудь:
- Ещё раз посамоуправствуешь в обход меня, переведу из завов в рядовые сотрудники и назначу на твоё место Марту. А пока - на неделю в амбулаторию.
- Уи, мон женераль! - буркнул Хаус и принялся за мясо, снова волшебным образом обретшее вкус.
Остаток вечера прошёл неожиданно хорошо. Подобревший от сытости Хаус разболтался, и Уилсон, слушая его, расслабился и даже начал смеяться шуткам. Сначала, впрочем, он только слегка пофыркивал, теребя ухо. Но к тому моменту, когда Хаус ударился в воспоминания о пациентке, из-за плохого знания китайского языка перепутавшей клей с любрикантом, а потом о её партнёре, который сказал «не слишком удобно, зато на всю жизнь», Уилсон уже всерьёз закатывался самым искренним и чистым смехом. Хаус, который, никому в этом не признаваясь - даже самому себе - очень любил этот его смех и именно поэтому так часто принимался смешить его, сам заразился весельем, как ветрянкой или корью. Так, что они оба несколько минут просто беззаботно ржали, как школьники, пытаясь обсуждать и комментировать историю Хауса, но от смеха так давясь словами, что всё равно понять что-то друг у друга было невозможно. Это уже само по себе дополнительно смешило их так, что, в конце концов, Хаус повалился на диван, а Уилсон обмяк в кресле, постанывая и утирая выступающие на глазах слёзы. Немного успокоившись, они включили телевизор, но тут же веселье вспыхнуло снова: транслировали передачу про «дурацкие» состязания: кто громче чихнёт, кто сможет съесть живого червяка и тому подобные вещи.
- Ты только посмотри, какой фигнёй люди занимаются, - всё ещё вздрагивая от прорывающихся остаточных смешков, указал Хаус на экран, где толстяки плюхались в бассейн, стараясь вызвать максимальное количество брызг.
- Им за это неплохо платят, - резонно заметил Уилсон, промокая глаза краем ладони.
- Я тех, кто платит, и имею в виду. Идиоты спонсируют идиотов.
- Ты же сам тоже любитель стрельбы картошкой или «длинных цепочек».
- Потому что лакросс и велосипед для меня - мимо.
Уилсон чуть нахмурился, как всегда, когда Хаус упоминал о своей хромоте в таком ключе, что трудно было понять, ищет сочувствия, просто объясняет или откровенно спекулирует на ней, но тут же нашёл вариант:
- Мог бы в шахматы играть.
- Дурацкая игра. Подменяет логику вниманием. В шахматы побеждает не тот, кто умнее, а тот, кто внимательнее.
- Тогда в шашки.
- В шашки, кстати, наша вундер-вумен любого сделает, как младенца. Не садился с ней ещё? Ты попробуй. О! А вот это реально круто! Смотри, смотри!
Камера переключилась с толстяков на любителей обляпывать друг друга краской из детских водяных пистолетов. Это напомнило Хаусу и Уилсону пейнтбол, а Хаусу могло напомнить ещё и о Стейси, так что сообразивший это Уилсон откликнулся излишне оживлённо, чтобы сбить его ассоциативную цепь, и они несколько минут шумно и почти всерьёз болели за долговязую девушку с лошадиным лицом и копной мелко завитых рыжих волос.
- Она страшненькая, - сочувствуя незнакомке, заметил, Уилсон. - Но боец. И волосы шикарного оттенка…
Вообще-то, он подумал, что волосы у неё того же оттенка, как у Блавски, и настала очередь Хауса вмешиваться в его поток ассоциаций.
- Я видел ещё стрельбу из рогатки живыми мышами, - сказал Хаус. - Вот это, действительно, было на грани.
- И куда смотрело общество защиты животных?
- Никуда. Его в тот клуб не пустили бы.
- Гм… а ты что там делал?
- Проверял среду обитания пациента. Заодно выиграл штуку баксов у Чейза. Он мышей боится. Но в таком конкурсе я участвовать, точно, не стал бы.
- В конкурсе чихальщиков ты мог бы поучаствовать, и даже получить приз зрительских симпатий, - сказал Уилсон, следуя мыслью смене декораций на экране и вспомнив, какие уморительные рожи приятель обычно корчит перед тем, как разразиться громовым: «Апчхи!».
- Готов поучаствовать, если ты съешь червяка. Или предпочитаешь состязания пердунов-вокалистов?
- Ну, у меня же не абсолютный слух. Это вот ты бы мог как раз…
- У меня слабые лёгкие, - сказал Хаус, - и они снова захохотали.
- А ты помнишь свой «биг-стейк»? - вдруг спросил Хаус.
Уилсон перестал улыбаться. У него сделалось такое странное выражение лица, что Хаус пожалел, что спросил.
- Ты себе не представляешь, как часто я к этому возвращаюсь, - сказал Уилсон тихо, отводя взгляд. - К той нашей дурацкой поездке, и к тому, каким я тебя… нас… тогда увидел. Это нужно было прожить, чтобы понять. У меня - ты помнишь - оказалось тогда три дня просто ожидания приговора. Как ночь перед казнью, после которой всё ещё могут объявить о помиловании. Двойственность желания: чтобы она поскорее прошла и чтобы тянулась вечно. Я не хотел рассвета. Я просто хотел…
- Оставаться Кайлом Кэллоуэем? Я помню…
- Оставаться живым, - поправил Уилсон. - Плевать, как бы меня звали: Джеймс, Кайл - хоть Мария. Оставаться живым и… с тобой.
У Хауса щекотнуло в горле, захотелось откашляться. Он и кашлянул в кулак и виновато спросил:
- Ну, и ты чего теперь? Вот, ты жив и со мной… Да пройдёт у тебя всё - есть же динамика.
- Я - в порядке, - улыбнулся Уилсон. - Серьёзно, Хаус, всё хорошо. Принести булочек?
- С какао, - оживился Хаус.
Хотя и с нижней параплегией, Уилсон по-прежнему оставался в их тандеме мобильной составляющей. Хаус как-то заикнулся было на эту тему, но Уилсон веско ответил, что хоть он и вынужден пользоваться инвалидным креслом, проделывать это ему, по крайней мере, не больно. Так и сейчас: Уилсон резко дёрнул за колесо, крутанулся на месте и поехал в кухню за булочками и какао.
Диализ сделать до отлёта ему так и не успели - он сам опоздал из-за съёмки, а Бич, обещавший содействие, хоть и честно провисел на телефоне почти до посадки, так ничего и не вызвонил - места были расписаны строго по времени.
- Да не парься, - сказал Леон, кривясь. - Тут не больше четырёх часов за всё-про всё. У Хауса и получу.
- Больше, - сердито сказал Орли. - И то ещё, если нас встретят. А я в этом не уверен. И не наседай сразу на Хауса - он всё ещё злится из-за браслета мониторирования. Ты нарушил контракт, сорвал исследование. Знаешь, чего мне стоило его уломать просто принять тебя?
- Ты суетишься, как будто это - твоя почка и твоя жизнь, - недовольно проворчал Харт. - Меня достал, Хауса напряг. Носишься, как курица с яйцом. Смешно и глупо.
Орли молча сжал губы. Он не хотел поддаваться на провокации Леона и затевать разборки. Главное было, что ему всё удалось: Хаус согласился - пусть не лечить, но хотя бы предоставить место, причём диализное место, Леон согласился это место занять. О проблемах, возникших из-за этого у Бича, да и у самого Хауса он не хотел ни слышать, ни думать. Его сейчас не волновали ничьи проблемы, пока с Леоном не появится хоть какая-то определённость. Он ни на минуту не мог забыть о том, что пересаженная почка Харта перестала работать, и с каждым мгновением, с каждым вдохом в теле его друга копится яд, отравляющий сердце, мозг Леона, забирающий по каплям его жизнь. Он не мог сейчас думать ни о чём другом - ни о работе, ни о собственной семье. Отказался от свидания с детьми, потому что это оттянуло бы поездку; отказался от выгодного контракта со студией звукозаписи; наконец, отказался от «Доктора Билдинга», который успел за последнее время сделаться если не смыслом, то существенной частью его жизни. Он жертвовал всем легко, безоглядно, лишь бы Леон не умирал. При этом он не видел никакой отдачи, не видел благодарности, хотя бы просто понимания. Ему лишь, кривясь, уступили. И, сам не признаваясь в этом себе, он чувствовал, как его постепенно затапливает тяжёлая, липкая обида. И ещё он устал. Он спал едва ли три часа за двое суток - перелёт до Нью-Йорка и обратно, сборы, улаживание дел - своих и Леона… Он совсем выдохся. А Леон вёл себя, как чужой. Теперь, когда роль друга Билдинга уже не связывала его лимитом эмоций, он просто раздражённо огрызался на каждое слово, а большей частью молчал, глядя в сторону.
- Ты занимаешься ерундой, - хмуро сказал он, когда Орли рассказал ему о разговоре с Хаусом. - Нет никакой срочности, и я не умираю. Я на диализе и прекрасно доиграл бы в проекте до конца сезона.
В самолёте почти сразу Леона стало рвать. Это было предсказуемо. Стюардесса бегала с пакетами, а соседи старательно отворачивались. Рейс снова летел до Нью-Йорка, откуда ещё следовало добираться до Принстона - Орли с ужасом предвкушал эту поездку.
- Ну, как ты? - осторожно спросил он, когда желудок Леона, по-видимому, был выжат досуха.
- Всё равно тошнит, - сквозь зубы ответил Харт, скорчившись в кресле. - Ничего нового, меня через день тошнит.
Он прикрыл глаза рукой, и Орли ещё увидел на его запястье синяки и ссадины от расчёсов.
- Ты вообще когда чистил кровь в последний раз? - подозрительно спросил он.
- Два дня назад.
- Ты врёшь,- с огромной убеждённостью покачал головой Орли. - Если бы ты чистил кровь два дня назад, у тебя не было бы рвоты, не было бы кожного зуда, не было бы кровоточивости опять. Ты, наверное, пропустил, а то и не один раз.
- Отстань, - простонал Харт. - Без тебя тошно.
Позже, некоторое время спустя, Леону всё-таки удалось найти удобное положение, прислонившись головой к плечу Орли, и неглубоко заснуть. Он спал, а Орли не смел пошевелиться, чтобы ненароком не потревожить его поверхностный сон, и боялся, как бы тоже не задремать - вдруг Леона опять начнёт тошнить, и он, не сориентировавшись спросонок, захлебнётся. Поэтому до самого Нью-Йорка Орли просидел неподвижно и прямо, отчаянно борясь со сном и чувствуя, как всё тело постепенно деревенеет, пока не загорелся сигнал «пристегните ремни».
В аэропорту они оба, не смотря на тёмные очки и столь же тёмное время суток, тут же подверглись осаде кучки поклонников, и им даже пришлось на ходу черкнуть несколько автографов, хотя Леона - Орли видел - уже ноги не держали, и улыбка его была такой вымученной, что больше походила на оскал.
К счастью, их встречали. Небрежно привалившись к отгораживающему зал барьерчику, пассажиров терпеливо сканировал взглядом симпатичный блондин в джинсовом костюме и голубой водолазке. Увидев их, махнул рукой.
- Доктор Чейз! - Орли сразу воспрял духом. То, что их встречает именно Чейз, означало, что организовал встречу Хаус, а это означало, что всё идёт даже лучше, чем ожидалось.
- Вы с багажом? - деловито спросил Чейз - Без? Вот и отлично - возни меньше. Идёмте - у меня здесь машина.
- Я заблюю салон, - предупредил Харт. - Если найду, чем, конечно. Пропустил диализ, а тут эта болтанка в воздухе, - хотя аэробус шёл ровно, как автобус по асфальту. - Меня рвало всю дорогу.
- Справимся, - пообещал Чейз. - Идёмте только скорее, пока вокруг вас пресс-конференцию не собрали.
Маленький юркий «фордик» ожидал на стоянке. Преданно мигнул фарами. Прежде, чем сесть за руль, Чейз вытащил из бардачка бутылку с водой и протянул Харту:
- Это сорбент. Поможет продержаться до диализа. Пейте маленькими глотками.
- Какая гадость! - передёрнулся Леон.
- Никакая не гадость - практически безвкусно, но у вас сейчас искажены вкусовые ощущения. Если будет тошнить, пакет в кармашке. Вроде всё. Садитесь назад. Сейчас уже светает. Пока доедем - наступит утро, можно будет сразу провести диализ, а потом уже займёмся диагностикой и прогнозированием. Орли, вам нужен номер в гостинице?
- Позже. Сначала я поеду в больницу.
- Как хотите, - пожал плечами Чейз.
Он держался любезно, но без своей обычной приветливости. «Похоже, - подумал Орли, - на Леона тут злится не только Хаус»
С тех пор, как они стали жить с Хаусом в тесном соседстве, Уилсон, которому казалось, что Хаус им давно изучен вдоль и поперёк, время от времени узнавал о своём друге нечто такое, что опрокидывало его устоявшиеся представления о нём и заставляло зачастую мучиться чувством стыда за свою прежнюю невнимательность и недоверчивость. Например, хроническая боль в ноге, о которой все, в общем, знали. Многим - и Уилсону в том числе - временами казалось, будто Хаус преувеличивает свои страдания и слегка спекулирует на своей инвалидности. Оказалось, Хаус и десятой доли этих самых страданий не обнародует, и несколько раз Уилсона выносило из спальни «любезного соседа», куда он проникал, привлечённый хриплым неровным дыханием, резким и злобным: «пошёл вон!», а хромой тролль корчился на постели, лохматый и красноглазый, страшный, весь перекошенный, дёргающийся, как от электрических разрядов, от уколов нестерпимой боли. Уилсон в ванной комнате дрожащими руками набирал в шприц обезболивающее и, очертя голову, кидался обратно, как в логово дракона, не уверенный, что не будет тотчас испепелён дотла. Дальше события могли развиваться по двум сценариям: или повторное, ещё более резкое изгнание, или, если «дракон» к тому времени уже окончательно выдыхался и изнемогал, вымученная покорность. Уилсон делал укол, делал массаж, непрерывно говоря что-то успокаивающее и бессмысленное, пока «дракон» сначала больно и судорожно цеплялся за его запястья, а потом, поскуливая, затихал, теряя сознание от ударной дозы успокоительного.
Второе открытие: вечные опоздания Хауса, за которые в своё время его песочила ещё Кадди. Уилсон тоже знал, что Хаус выраженная «сова», и что у него бывают приступы бессонницы, но раньше и понятия не имел, насколько часто и жестоко она его посещает. Хаус любил с вечера подремать перед телевизором, чему способствовала рюмка-другая, но перебираясь в постель, редко засыпал сразу и легко - обычно он ворочался часов до трёх, а то и четырёх. Будильник же стоял на семь. Одна ночь совсем без сна - это было для него вообще в порядке вещей, Хаус и внимания не обращал, перехватывая часок-другой где-нибудь днём и вообще не теряя при этом ни трудоспособности, ни жизненного тонуса. Но иногда такие ночи нанизывались на какое-нибудь беспокойство или усиление боли одна за другой, по две, три, четыре кряду, и Хаус выматывался. Причём, будучи лекарственно зависимым со стажем, на снотворные в обычных дозах он почти не реагировал. В конце концов, он всё-таки засыпал, измученный, взмокший, где-нибудь на рассвете, и Уилсон, потихоньку прокравшись в его спальню - несмотря на инвалидное кресло, он освоил науку тихих перемещений - изымал чёртов будильник, отключал мобильник Хауса, мысленно давал ему выходной и убирался на работу с помощью Чейза, придерживая дверь, чтобы не стукнула. Чаще всего при этом Хаус появлялся в больнице уже к полудню, но иногда - редко - возвращаясь после работы часов в пять, Уилсон заставал его всё ещё спящим.
Он научился беречь утренний сон Хауса, плотно закрывая звукоизолирующие двери ванной или кухни - звукоизоляцию заказал сам, пару раз понаблюдав, как, разбуженный его феном или кухонным миксером, Хаус, толком не проснувшись, шатаясь и цепляясь за стены, мрачно бредёт в туалет, зная, что снова заснуть уже не удастся.
Но ещё иногда он проделывал то, о чём Хаус не знал, о чём бы он никогда не рассказал ему. Проснувшись утром, он крадучись, пробирался в спальню Хауса и подолгу просто смотрел, как тот спит. Смотрел, потому что пришёл однажды к выводу, что это - самое умиротворяющее зрелище на свете, и пользовался в качестве психотерапии каждый раз, когда самому было тревожно и пакостно на душе. А ещё - это уж совсем редко и осторожно - иногда он подбирался к самой его кровати и брал руку спящего Хауса в свои. Хаус от этого не просыпался, даже дыхания не сбивал. А Уилсона ощущение в ладонях тёплой тяжести этой расслабленной во сне, беззащитной и доверчивой руки, возвращало к норме из самой жестокой депрессии, от ощущения того, что жизнь кончена, и ему никогда уже не выбраться из инвалидного кресла, не поцеловать больше женщину, не сесть на мотоцикл. Он держал руку Хауса и успокаивался, как ребёнок, взявший за руку отца или старшего брата. А Хаус спал и не знал, что служит для Уилсона чем-то вроде земли для мифологического Антея. И молитвенника со своими фотографиями он тоже не видел.
С креслом Уилсон управлялся великолепно - большей частью из-за удобства самого кресла - не раз вспомнил добрым словом подарившую его Кадди. Проблемы были только на эскалаторе, но тут помогал Чейз, а всё остальное время он летал по больничным коридорам не хуже, чем на своём «харлее», круто сворачивая и появляясь в самых неожиданных местах - благо, спроектировано здание было без порогов. Он проектировал это когда-то сам из-за Хауса, и теперь пользовался тем, что даже двери раздвигались по рельсам верхнего, а не нижнего типа. В конце концов, Хаус стал называть его «колёсный кентавр» и просить «покататься».
Чейз позвонил около шести утра. Хаусу. И Уилсон привычно перехватил ранний звонок.
- Слушаю. Говори.
- Уилсон? Я вообще-то на мобильник Хаусу звоню.
- Хаус спит. Говори, что хотел.
- Ну, в общем, я их встретил, везу, - послушно принялся докладывать Чейз. - Харту срочно нужен диализ. Там уже уремия: повторная рвота, аммиачный запах, зуд и кровоточивость - все прелести.
- Он в сознании? - спросил Уилсон.
- Немного спутан, но быстро загружается. Я дал сорбент - помогло мало.
- Тогда вези его сразу на аппарат, документы потом оформим. И зайди за мной, как приедете.
- Приедем минут через сорок.
- О`кей.
Он дал отбой и начал собираться. Для человека в его положении это не было простым занятием. Добраться в кресле до ванной, умыться, стоя на ногах и удерживаясь за поручень - трюк сложный и опасный. Затем одеться. Хуже всего было с надеванием брюк - попасть в штанины редко получалось с первого раза. Обувь пыталась жить своей особой жизнью. Однажды Хаусу пришлось тростью снимать носок с люстры - он надевал, а нога «дрыгнулась». Носок воспарил и устроился на плафоне. «Иногда я тебя боюсь», - сказал Хаус, снимая носок. Он тогда почувствовал желание засмеяться, но сдержался, потому что побоялся заплакать. Хаус это заметил, поспешно отвёл глаза, наклонился, зажав трость под мышку, и молча, быстро и ловко сам надел ему носки.
Но сейчас было лучше - Хаус не врал: физиотерапия, хотя и очень ограниченная из-за рака, и лечебная физкультура понемногу помогали. Сосредоточившись, он мог обуться без посторонней помощи и икарийских игр носков и ботинок. Правда, времени на это затрачивал много, но мог. С рубашкой и пиджаком или курткой проблем не возникло. Он брызнул на шею и волосы туалетной водой, поправил галстук и приготовился ждать своего «личного шофёра».
- Давай и сюда проведём лифт? - уже несколько раз предлагал Хаус, но он мотал головой и отказывался. Ему почему-то казалось, что провести лифт в зону «С» - значит, расписаться в том, что на ноги ему больше не встать. Чейз не отказывался помогать ему - и слава богу. А через улицу, кружным путём, он мог добираться и сам - там не было двух лестниц, только пандусы.
- Уилсон! - услышал он оклик из спальни. - Кто звонил?
Уилсон обречённо вздохнул и поехал в спальню Хауса.
- Я думал, ты спишь…
Хаус, морщась, потирал бедро:
- Хрен с нею поспишь.
- Тебе последние несколько дней хуже, - озабоченно заметил Уилсон.
- Мне последние несколько лет хуже. С тех пор, как случился инфаркт бедренной мышцы, знаешь… И перестань по утрам тырить мой телефон.
На это Уилсон промолчал - они оба знали, почему он его «тырит», но Уилсон предпочитал не расписываться в заботе, зная, что Хаус от этого в умиление не придёт, а Хаус не хотел дать понять, что догадывается о том, как Уилсон порой с вечера прислушивается к его тяжёлому дыханию и сдавленным стонам.
- Чейз звонил, - сказал Уилсон помолчав. - Он встретил Харта и Орли, везёт сюда. Харту нужен срочный диализ.
- Я не обещал его лечить, - угрюмо сказал Хаус. - Я обещал его положить и вызвать к нему Франка или Старлинга.
- Ну, вызывай, - Уилсон протянул Хаусу его телефон. - Давай, звони.
- В такую рань? Где твоё человеколюбие, амиго?
Уилсон опустил голову - казалось, он с трудом сдерживается от какого-то резкого действия. Потом снова поднял, потребовал властно:
- Смотри на меня, - и когда Хаус послушно взглянул ему в глаза, медленно и веско, как гвозди забивая, проговорил: - Харту. Нужен. Срочный. Диализ. Ты понимаешь меня? Расстёгнутые браслеты кончились. Он умирает без шуток. Давай мы спасём ему жизнь, а отшлёпаем позже.
- На этот раз, надеюсь, ты вместо него умирать не планируешь? - хмыкнул не особо впечатлённый Хаус. - Аппарат подключить - дело нехитрое. Ней справится… - он широко зевнул. - А я бы лучше кофе выпил.
Из автомобиля он ещё выбрался сам - встал, расставив ноги для устойчивости, но куда идти, уже не понимал.
- Помогите, - сказал Чейз, закидывая вялую руку Харта себе на плечо. Орли подхватил его с другой стороны. Почти на руках они втащили его в вестибюль и практически свалили в инвалидное кресло - громоздкое и неудобное, больничное. Леон обмяк в нём, как будто спит, и перестал вообще реагировать на происходящее.
- Глубокий сопор, - сказал Чейз. - Кома на очереди. Быстро развивается - не похоже на то, что отключение почки - единственная причина.
- Куда же теперь? - нервно спросил Орли. - Что вы будете делать?
- В приёмное. Аппарат для диализа там, и вас уже ждут. Сейчас подключим, прогоним цикл, потом поглядим по состоянию. Трансплант, скорее всего, придётся удалять.
- И надежды на то, что ему дадут новую почку…
- Нет, - отрезал Чейз.
От этого сухого и жёсткого «нет» сердце Орли словно куда-то оборвалось. Его шатнуло.
- Люди годами живут на диализе, - сказал Чейз.
- Ему же ещё пятидесяти нет!
- Мне жаль… - и, помолчав, добавил, словно решив немного пощадить Орли: - Ближе к полудню, я думаю, его посмотрит нефролог, но на чудо на вашем месте я бы не рассчитывал.
- Скажите… ведь доктор Хаус сам - тоже нефролог? - спросил Орли, замявшись.
- Хаус его лечить вряд ли станет, - Чейз покачал головой. - Но, думаю, что нефролога он ему найдёт не хуже себя.
Орли очень хотелось хотя бы у Чейза выяснить в подробностях, что уж такого-то произошло из-за выходки Леона с браслетом мониторирования, и отчего он чувствует стену отчуждения, словно окутавшую больницу, но сейчас было попросту некогда - нужно было начать диализ как можно скорее.
В приёмном их, действительно, ждали. Орли узнал Элисон Кэмерон и немного мрачного молчаливого врача, которого видел прежде, но с которым не знакомился. Кэмерон приветливо улыбнулась ему, мрачный врач - оказалось, его имя Трэвис - молча и бесстрастно кивнул, сделал запись в сопроводительном листе и ушёл осматривать другого амбулаторного пациента. Зато появились две девушки в униформе медсестёр - узкоглазая китаянка среднего возраста и хрупкая блондинка лат двадцати - не больше с широко распахнутыми небесно-голубыми глазами.
- Боже! - ахнула она, распахивая глаза ещё шире. - Скажите…ведь вы же… вы не…
- Да, Лора, да, это - мистер Джеймс Орли, а наш пациент - мистер Леон Харт, - с некоторой досадой сказала китаянка. - Справься уже как-нибудь с изумлением и делай свою работу, не то ты выглядишь идиоткой. Автограф и фотографию будешь просить после.
- Ничего страшного, - сказал смущённый не столько изумлением блондинки, сколько резкостью китаянки, Орли. - Мы уже привыкли…
- Дело не в вас, - отрезала китаянка ещё жёстче. - Лора, закрой рот и работай.
Надо отдать девушке справедливость, закрыв рот, работать она сразу стала проворно и качественно. К ней присоединилась ещё одна медсестра - тоже узкоглазенькая, её Орли вспомнил, её звали Ли.
Леона прямо в кресле подвезли и подключили к аппарату. Сразу взяли пробу крови, ввели катетер в мочевой пузырь, по которому получили несколько капель мутной жидкости, все пробы тут же унесли на анализ. Переговаривались тихо, молча, по существу. Кэмерон распоряжалась, сёстры выполняли. Из их разговора Орли узнал, что имя старшей китаянки - Чи. Сам он сохранял эффект присутствия, но чувствовал себя так, словно вот-вот сам потеряет сознание. Стресс и усталость добивали его. И ещё то, что он так и продолжал ощущать разлитое по приёмному отделению отчуждение. Оно мешало ему. Сам себе не признаваясь до конца, Орли очень внимательно относился к мнению о себе окружающих, и пока он, кажется, не давал повода для неприязни, а вот, однако, в больнице Хауса ему явно демонстрируют если не открытую неприязнь, то, по крайней мере, холодность, а Харт и вовсе с некоторых пор относится к нему с презрительным пренебрежением, как умный ребёнок к надоевшему своим участием назойливому глупому гувернёру. Это, в конце концов, обидно и даже хуже того - это рождает в душе какую-то сосущую пустоту одиночества, ненужности и бессмысленности, похожую на ту, которую он испытал однажды после признания Минны, и которая заставила его наглотаться снотворного под завязку, а потом полтора месяца провести в психушке. Харт спас его тогда, растормошил, вернул к жизни, но теперь это больше некому сделать, и он пока не мог себе представить , как быть дальше - с этим ощущением одиночества и страха, с огромным долгом перед киностудией, с потерянной работой и всеми своими разорванными контрактами. Впрочем, это было пока второстепенным, а сейчас он постарался сделаться незаметным, присев в уголке и прислонив к холодной стене отчаянно болевший затылок. Отсюда он мог наблюдать из-под тяжелеющих век за тем, что делают с Леоном, хотя то и дело сознание мутилось, и он как бы «выпадал».
Чья-то рука нежно коснулась плеча:
- Может, кофе?
Это снова была та медсестра, блондинка, Лора.
- Спасибо, - встрепенулся он. - Было бы очень…
- Уилсон! - вскрикнула вдруг Ли, и это прозвучало практически, как «атас». Орли вскинул голову.
Звук моторчика напоминал что-то среднее между жужжанием и свистом. Кресло было компактным и летело по коридору, как выпущенный из пращи камень. Даже не задержавшись в дверях и надсадно взвыв от экстренного торможения, оно застыло в нескольких сантиметрах от Ли, от неожиданности чуть не выронившей шприц.
- Когда-нибудь вы доведёте нас до инфаркта своим родео, босс, - укоризненно заметила Чи.
-А вы что здесь делаете? - Уилсон с деланным изумлением поднял брови. - Разве я вас вчера не уволил?
- Вы меня уволили в половине второго, - ничуть не смутившись, пояснила Чи. - А в четыре сорок пять опять приняли, чтобы я попала в вену Адаму Лессу. Повторно уволить вы меня забыли.
- Ещё раз повторится подобное вчерашнему - вспомню, - пригрозил Уилсон. - Доложите больного, доктор Кэмерон.
Кэмерон улыбнулась снисходительно и мудро, как взрослый, принимающий навязанную ребёнком игру, но вознамерившийся, коль скоро уж повёлся, играть честно.
- Повторный, - сказала она. - Трансплантация почки в рамках программы одновременной трансплантации от технически живого донора нескольким реципиентам. Мониторирование, которое самовольно прекращено пациентом. На последних диаграммах была лёгкая гиперкалиемия, после прекращения мониторирования прогрессивное ухудшение функции трансплантированной почки, в Эл-Эй был назначен гемодиализ, пропуск процедуры, уремия, сопор. Мы подозреваем отторжение, но сказать точно будет возможно после снятия уреотоксичности. Нужна консультация нефролога.
- Кто его наблюдал? Не сам же он себе гемодиализ назначил.
- Консультант проекта, - поспешно объяснил Орли. - Это ведь медицинский сериал, нас консультируют врачи…
Уилсон обернулся и посмотрел ему в глаза. Это был странный взгляд - какой-то медлительно-тягучий, словно оценивающий и что-то взвешивающий.
- Вы плохо выглядите, Орли, - наконец, проговорил он. - Можно понять… Беспокойство, страх за человека, который небезразличен - это мучительно, может вымотать за считанные минуты, не то, что за недели. Но здесь вы пока не нужны, так что отправляйтесь в отель, снимите комнату, отдохните. Не то ещё заболеете - такое тоже бывало… в истории.
Кэмерон при этих словах почему-то покраснела и закашлялась, да и Ли, кажется, смутилась.
- Нет, - поспешно возразил Орли. - Я пока здесь останусь. Пока сам не увижу, что ему лучше. Это же можно? Это не запрещено?
- Конечно, можно, - мягко сказал Уилсон. - Как только закончат диализ, его переведут в палату. Вы можете оставаться с ним, сколько захотите - я распоряжусь, чтобы вам поставили кушетку, - и снова повернулся к Кэмерон:
- Какой креатинин?
- До начала процедуры был семьсот двенадцать. Мы успели взять только стартовые показатели, следующий замер через тридцать минут. Пока электролитный дисбаланс, угроза аритмии, мочевина - четырнадцать, низкий холестерин, гемоглобин шестьдесят восемь. Удивительно, что он добрался сюда живым и почти в сознании. Мы снижаем калий, сейчас уже почти норма, потом посмотрим электролиты ещё раз и решим с эритромассой. По катетеру крайне скудное отделяемое, отправили Куки.
- Давно он загрузился?
- Чейз отзванивался с полчаса назад, и он ещё отвечал на простейшие вопросы. Мне кажется, креатинин вообще нарастал быстро, буквально днями.
- Нужно сделать биопсию транспланта. Пришлю Чейза. И забор здесь нужен трепаном, а не иглой. Для консультанта.
- Мы что, будем звать кого-то со стороны? - удивилась Кэмерон. - Разве Хаус не…
- Хаус - «не», - веско ответил Уилсон. - Его осмотрит Старлинг - он вшивал вторую почку, ему нужно знать, к чему быть готовым, и он хирург-нефролог. Если понадобится, подключим и других. Закончите - звоните Венди насчёт перевода.
И, больше даже не взглянув на Орли, он развернул кресло на месте и уехал.
- Слава богу, пронесло, - с облегчением выдохнула Чи. - Теперь уже не тронет.
- Ну, ты сама виновата, - улыбнулась Кэмерон. - Зачем было дёргать тигра за усы?
- Я сделала то, что считала правильным. Пациент имеет право на полную информацию о своём здоровье - это догма.
- Ну, похоже, у Хауса было другое мнение.
- Не думала, что он будет жаловаться.
- Он и не жаловался, - подала голос Ли. - Тебя сама пациентка и сдала, когда Уилсон на неё надавил.
- Уилсон умеет давить на пациенток? - изумилась Чи. - Надо же! Я всегда думала, что у него только мы отдуваемся.
- Просто ты недавно с ним работаешь, - «успокоила» Кэмерон.
- И что теперь? Думаешь, он меня всё-таки отстранит?
- Сама запросишься, - пообещала Ли, - когда Хаус за тебя возьмётся.
Чи протянула ей руку в перчатке:
- Забьёмся, что не запрошусь?
- Девочки! - повысила голос Кэмерон. - Не отвлекаемся. Смотрите, катетер подтекает - поправьте.
- А что ты сделаешь? - с интересом спросила Ли, поправляя внутривенный катетер.
- Опережу события - и сама пожалуюсь на Хауса.
- Кому? - засмеялась Ли. - Уилсону?
- Кадди, - невозмутимо ответила Чи, и все присутствующие, кроме так ничего и не понимающего Орли, весело расхохотались.
Уилсон, управляя движением кресла при помощи джойстика, прокатил по коридору приёмного и заехал в лифт, чуть не столкнувшись в дверях с только что пришедшим на работу Таубом.
- Доброе утро, - сказал Тауб. - Я задержался, потому что у Софии с утра заболело горло, а Софи опрокинула на мою рубашку томатный кетчуп.
- Господи, ты опять многодетный отец?
- И мне это нравится! - Тауб выпятил грудь.
- Мне бы, наверное, тоже нравилось, - Уилсон улыбнулся. - Дозированно. Вчера Марта приносила младшую на прививку - я посидел с Эрикой буквально пять минут. Это ужасно. У меня до середины дня в ушах звенело.
Они оба немного посмеялись.
- У меня к тебе дело, - сказал Уилсон, становясь серьёзным. - Девочки вчера немного напортачили - теперь Анни Корн знает свой диагноз и свои перспективы. Взгляни на неё, как пластический хирург - прикинь, чем там можно будет помочь, только если всё совсем плохо, не говори ей, ладно? Блавски говорит, она склонна к суициду, а наша «кристальная честность номер два» вчера засветила ей карту с записями Хауса.
- Видимо, потому, что она сама - врач…
- Сейчас она сама - пациент. Пациент с не слишком радужными перспективами.
Анни Корн поступила неделю назад с опухолью языка. Подходила в программу идеально, потому что не так давно перенесла пересадку костного мозга. Кроме того, она оказалась ошеломляюще красива. По профессии врач-сурдолог. Её муж, художник-портретист, первым заметил какую-то неправильность в безупречной линии подбородка своей любимой и модели.
Опухоль оказалась коварной, стелющейся по нижней поверхности языка и почти неощутимой. Анни обратилась сначала в «ПП», а оттуда была направлена на консультацию в «Двадцать девятое февраля».
Поражённый её хрупкой утончённой красотой, Уилсон сам осмотрел её в приёмном - сначала с помощью шпателя и фонарика, а потом, усадив напротив, осторожно проводя пальцами под челюстью. И по мягкому всё отчётливее разгорающемуся в его тёмных глазах сочувствию Анни поняла, что её дело - дрянь.
- Поздно что-то предпринимать? - натянуто и понимающе улыбнулась она.
- Не поздно, но… - Уилсон помедлил и посмотрел ей в глаза. - Это калечащая операция, и даже если она будет успешной, ваше лицо… сильно пострадает.
- Вы отрежете мне язык? - с почти плачущей усмешкой спросила она.
Уилсон открыл рот и снова закрыл. Красота женщины ослепляла, и он не мог заставить себя признаться, что операция попросту превратит её в перекошенную, пускающую слюни уродку.
- Да, и удалим окружающие ткани, - уклончиво ответил он, не решившись сразу сказать, что под расплывчатое понятие «окружающих тканей» в данном случае подпадает половина нижней челюсти и часть верхней. Он просто не мог - таких классических, одухотворённых и прекрасных лиц он в жизни не видел. - Объём операции будет уточнён в процессе, и потом вам понадобятся несколько сеансов лучевой терапии. Я оформляю госпитализацию.
Хаус узнал об их разговоре от самого Уилсона и безжалостно отчитал босса, не выбирая выражений. «Ты мне подложил свинью своими недомолвками, ты не понимаешь? - шипел он, сузив глаза. - Теперь я либо должен продавать ей кота в мешке, либо сказать, что ты немножко преуменьшил, и на самом деле мы отрежем ей полголовы. За каким чёртом ты вообще полез?». Уилсон только вздыхал - как ведущий врач программы, за больную целиком и полностью отвечал Хаус, он был в своём праве. Правда, когда больная только поступала, этого никто не знал, а в приёмном Уилсон проводил большую часть времени, потому что не мог полноценно дежурить по ночам, а быть номинальной единицей его не устраивало. И Хаус уже начал склоняться к тому, чтобы поведать пациентке без обиняков про полголовы, но тут дежурная сестра сообщила, что пациентка в депрессии и не раз высказывала за сутки суицидальные мысли. Хаус фыркнул и пошёл в палату издеваться и унижать, то есть стимулировать таким образом позитивный настрой. Вернулся он оттуда странно притихший и задумчивый, просидел, наверное, с полчаса, опустив голову, грустно играя тростью, после чего сказал своим подчинённым непривычно хриплым голосом: «Больше ей ни слова. Готовим к операции молча, на вопросы не отвечаем, мычим, изображаем глухонемых. Пусть Уилсон потом сам выкручивается».
Но схема предполагаемой операции в карте была, и Анни - врач-сурдолог - знала об этом. Она несколько раз заводила разговор с прямолинейной Чи о своих правах, как пациента, и, в конце концов, получила возможность ознакомиться и с самой схемой, и с примечаниями Хауса. После ознакомления легла и лежала неподвижно, закрыв глаза.
Уилсон въехал в палату и застопорил кресло прямо у её кровати.
- Кто из сестёр рассказал вам о предполагаемом объёме операции? - довольно жёстко спросил он.
Анни открыла глаза:
- Я имею право знать.
- Конечно. И я тоже имею право знать, кто из моего персонала узурпировал право лечащего врача информировать пациента.
- Мой лечащий врач ничего мне не говорит, - возразила она, чувствуя, что апатия слегка отступает, уступая гневу и вызову.
Уилсон нажал кнопку у кровати.
- Вы уволены, - сказал он вошедшей медсестре.
- За что? - ахнула та.
Девушка была из новеньких - долго работающая и ухом бы не повела, привыкнув к тому, что слова «вы уволены» и «вы идиотка» в «Двадцать девятом февраля» несут несколько иную смысловую нагрузку, нежели во всём остальном мире. Но Лора работала недавно и испугалась, даже побледнела.
- Перестаньте, - быстро сказала Анни. - Это не она.
- А кто?
- Сестра Чи.
Уилсон кивнул.
- Вы дадите согласие на операцию? - спросил он, помолчав.
- Нет, - Анни побледнела. - Лучше умереть.
Лицо Уилсона сделалось каким-то странным, грустным и задумчивым одновременно:
- Поверьте мне, - сказал он. - Умереть не лучше. И поверьте мне ещё, что если вы откажетесь оперироваться, вы, действительно, умрёте очень скоро и довольно мучительно. У вас есть шанс, не нужно от него отказываться.
- Шанс стать уродкой?
Он не отвечал довольно долго, не то обдумывая её слова, не то думая о чём-то совсем другом.
- Быть живой уродкой лучше, чем совсем не быть, - наконец не без сомнения проговорил он, но именно это сомнение дало Анни почувствовать, что этот человек знает, о чём говорит.
- Почему этот врач, доктор Уилсон, который меня смотрел, в инвалидном кресле? - спросила она у стройной рыжеволосой женщины, которая пришла поговорить о её психическом состоянии после того, как она ещё раз повторила, что не хочет жить.
- Вы же понимаете, что я не могу вам об этом рассказывать, - с той же мягкостью и почти с теми же интонациями, что и Уилсон, возразила женщина. - Спросите его самого, если вам интересно. Я - доктор Блавски, психиатр. Это обычная практика - у нас тяжёлое отделение, и психиатр осматривает практически всех вновь поступивших. Вы знаете свой диагноз?
Она кивнула.
- У вас есть шанс на радикальную операцию.
- Это я тоже знаю. И то, что после такой операции я останусь немой уродкой, которая не сможет есть без специальных приспособлений и будет носить слюноприёмник.
- Не всё так мрачно, - возразила доктор Блавски. - Есть лицевая пластика. Конечно, не сразу, но… Жизнь того стоит.
- Не стоит, - сказала Анни. - Вы не понимаете! Я - женщина, для меня это, может быть, самое важное.
- У женщины тоже есть не только красота, - заспорила Блавски.
- Вы говорите так, потому что сами не испытали подобного!
Тогда доктор Блавски поступила не по-докторски - она расстегнула блузку и показала Анни свою грудь.
Леон очнулся уже в палате. Чувствовал он себя так, словно его пропустили через мясорубку и кое-как сляпали во что-то целое. Помнил отчётливо только аэровокзал, потом всё перепуталось и завесилось местами плотным, местами полупрозрачным туманом: вроде их встретил Чейз, вёз в автомобиле, потом ему что-то кололи, смутно раздавались голоса - кажется, он даже слышал голос Джеймса Уилсона или ему почудилось. Место не было незнакомым - он уже лежал тут, ОРИТ «Двадцать девятого февраля». Ну и что? Допустим, ему удалят неудачный трансплантат, допустим, наладят диализ раз в три дня - и что? Та же никчёмность. Та же смерть, только оттянутая и отсроченная. Ради чего? Ради того, чтобы досняться в «Билдинге»? Со следующего сезона Бич всё равно его выведет, а может, и полную замену произведёт. И что дальше? Какой-нибудь паршивый провинциальный театр? Нет, сама по себе идея хороша - ему всегда говорили, да он и сам знал за собой, что он, скорее, театральный актёр, чем киноактёр. Он бы и в приличном театре вытянул не ниже второй основной. Но приличный театр означал переезд. Притом, туда, где есть диализный центр. А значит, Орли больше не будет рядом, потому что тащить за собой в неизвестность артиста такого уровня - верх эгоизма, да и в каком качестве его тащить ? Орли ясно дал понять, что их зависимость друг от друга ему нежелательна, а значит, скоро снова появится какая-нибудь Минна или Лиза. Орли ведь не умеет быть один - ему нужно говорить, нужно слушать, ему нужна аудитория. И театр он, если даже представить себе такой фантастический расклад, не потянет ни за что. Орли бешено талантлив, но он - артист крупных планов, с неповторимой игрой лица, а на театральных подмостках - ну, в лучшем случае, водевиль, где он - длинный, сутулый, всё ещё прихрамывающий без трости - будет на месте. Невесело получалось. Может, поговорить об этом с Уилсоном, раскрыть душу? Уилсон умеет слушать и умеет подсказать что-то важное в нужный момент. Но нет, не хватало ещё Уилсона сюда впутывать.
В тот самый миг, когда он додумал свою мысль до конца, в палату заглянула медсестра, встретилась с ним глазами и быстро пошла куда-то. Он даже не успел её спросить, где Орли.
Впрочем, в одиночестве он оставался недолго - вошла с накрытым салфеткой лотком в руках молодая женщина-врач с круглым решительным лицом и рыжеватыми волосами, собранными в довольно нелепый пучок. В прошлый раз он с ней почти не виделся, но узнал - хорошая память на лица.
- Доктор Чейз?
- Доктор Марта Чейз, во избежание путаницы. Как вы себя чувствуете? - спросила Марта, устанавливая лоток на тумбочку рядом с кроватью.
- Неплохо. Доктор Чейз, не знаете, мой спутник где-то здесь или…
- Вы о мистере Орли говорите? Кажется, я видела его в буфете. Скоро придёт. Не будем его ждать - вам нужно взять на биопсию немного почечной ткани. Повернитесь на бок.
Он послушно повернулся, почувствовал укол - и в следующий миг взвыл от боли: толстый полый срез трепана вошёл ему в забрюшинное пространство.
- Похоже, анестезия ещё не успела подействовать, - спокойно и холодно сказала Марта. - Сейчас станет легче.
- Так почему вы, чёрт побери, не ждёте, пока она подействует? - от боли Леон растерял всю свою обходительность.
Марта Чейз никогда не была ловчилой.
- Из-за вашего наплевательского отношения к исследованию, в которое вас включили, - объяснила она, вытягивая забитый биоптационным материалом трепан из тела Харта, - пострадал дорогой мне человек. Это не последняя боль, которую я вам причиню, пока вы здесь. Но ему было гораздо больнее.
- Я буду жаловаться! - возмущённо сказал Харт, как только в его палате появился первый человек в больничной униформе. Возмущение было наигранным - испытывал он, скорее, недоумение. Но, поскольку после диализа он чувствовал себя гораздо лучше, не считая уже привычного озноба, то и решил прояснить ситуацию самостоятельно, а тактика нападения зарекомендовала себя в подобных случаях, как выигрышная. - Это у вас тут методы такие, пытать пациентов?
- А что случилось? - мягко спросил Тауб, просматривая его уже довольно внушительную карту. - Кто и как вас пытал?
- Доктор Марта Чейз - во всяком случае, она настаивает на именно таком наименовании - взяла у меня пункционный материал из почки без анестезии, - наябедничал Харт.
- Ну и что? - спросил Тауб всё так же невозмутимо. - Пункция не настолько болезненна, чтобы повредить вашему здоровью. Вы же мужчина - потерпите. Медицинские процедуры не всегда безболезненны. А анестетики не всегда безразличны.
- Но она ввела анестетик. Просто не стала ждать, пока он подействует. И объяснила свои действия какой-то нелепицей вроде кровной мести. Причём угрожала этим не ограничиться. Она вообще как, в себе?
- Вполне, - спокойно кивнул Тауб. - Жаловаться - ваше право. Хотите для начала главному врачу?
- Доктору Блавски?
- Отстали от жизни, мистер Харт. Доктору Уилсону.
- Джимми Уилсон - ваш главврач? - Харт рассмеялся. - Здорово! Вот уж не думал, что он решит делать такую карьеру.
- Ну, почему же? - Тауб пожал плечами. - Он - хороший главврач. Дисциплина, деонтология - всё такое… С ним легко работать. Я передам ему вашу жалобу.
- А кто мой лечащий врач? Вы?
- Нет, мистер Харт, мы предоставляем вам только койко-место, забор материала, диализ и мониторинг. Лечить вас «Двадцать девятое февраля» не подряжалось, так что вы числитесь за «Принстон Плейнсборо» - у нас с ними договор паритетного взаимодействия. Их декан - доктор Лиза Кадди - вас, скорее всего, навестит и всё расскажет. Но вы не волнуйтесь, страховая компания всё это учитывает автоматически, на то есть договор.
Харт нахмурился. Все дела с его госпитализацией решал Орли, и он искренне думал, что ложится именно в «Двадцать девятое февраля», к Хаусу. То, что на самом деле он числится за ведомством Кадди, оказалось для него новостью. Уж не подёргал ли друг Джим за верёвочки своей несостоявшейся привязанности, чтобы выбить ему эту госпитализацию? Это после его демонстративного отказа от участия в исследовании могло быть милостынькой, а милостыни Леон Хартман никогда в жизни не просил и не принимал. Ну, Орли! Им, похоже, ещё предстоит неприятный разговор.
- Я передумал жаловаться, - угрюмо сказал он. - Просто попросите доктора Уилсона, если ему не трудно, зайти ко мне.
- Не трудно, - сказал Тауб с непонятной настораживающей интонацией. - Невозможно. Разве что заехать, - и с этой окончательно озадачившей Леона фразой вышел из палаты.
Уилсон, стиснув зубы, практически висел на параллельных брусьях - ходунках в отделении лечебной физкультуры, тщетно стараясь шагнуть. Его колотило с ног до головы, колени вихлялись, футболка промокла насквозь и приклеилась к спине. Слава богу, в «Двадцать девятом февраля» отделение ЛФ было маленьким, и не было нужды опасаться посторонних взглядов. Кроме одного, всепроникающего, от которого спрятаться было бы здесь так же непросто, как от взгляда всевышнего. Уилсону, во всяком случае, не удалось.
- Отдохни, - уже в четвёртый раз повторил Хаус. - Видишь же, с каждым разом только хуже получается. А сейчас ещё и судорога скрутит. Настырность - неплохое качество, но утомлению мышц на него плевать.
Уилсон повернул голову в бесплодной попытке что-то ответить - сквозь зубы вырвался нечленораздельный сип.
- Слышишь, что говорю? Кончай! - повысил голос Хаус. - Ещё тебе повторного инсульта не хватало!
На это Уилсон просто выпустил брусья из рук и со стуком ссыпался на пол, даже не почувствовав боли, но заставив Хауса сморщиться и охнуть от мгновенного укола непрошенной эмпатии.
- Никакого прогресса, - немного отдышавшись, прохрипел он и пополз к своему креслу - Хаус не сделал ни малейшей попытки ему помочь, и слава богу. - Врёшь ты. Даже упереться в пол ногами сейчас толком не смог.
- Говорю же, ты зря так перенапрягаешься. Не из человеколюбия и сострадания говорю - учти - просто по уму. Молочная кислота - плохое топливо, а статика годится для культуристов - не для реабилитации инвалидов. Да, пока подожди седлать своего «мустанга» - я тебе сейчас приведу классную массажистку. Недавно поступила одна штучка - её Ней брала.
- Знаю, - кивнул всё ещё с трудом выговаривающий слова Уилсон. - Я же подписывал контракт. Лора Энслей, двадцать четыре года, сертификат медсестры и мастера массажа.
«Сертификаты» Хаус наглядно проиллюстрировал, погладив ладонями виртуальные мячи сначала на груди, а потом где-то у задних карманов джинсов.
- Ну, и это тоже, - не смутился Уилсон. - Приятный бонус к её умению ставить клизмы и капельницы.
- О`кей, - сказал Хаус, вытаскивая из кармана телефон: - Венди, передай по селекторной связи: «медсестру Энслей срочно просят подойти в кабинет ЛФК».
- Подожди, зачем? - вскинулся Уилсон. - Она может быть занята сейчас…
- Для босса время найдёт. Ты, кстати, предпочитаешь встретить её лёжа на полу или поднимешься повыше?
- Не поможешь? - в голосе Уилсона прозвучала лёгкая виноватость.
- Удостаиваешь? - хмыкнул Хаус. - Давай, цепляйся. Но если ты меня лягнёшь, я лягну в обратку - так и знай.
- Я не нарочно, - хмуро сказал Уилсон. - И твои шутки на эту тему осточертели.
- Это я тебя ещё щажу - мог бы пройтись насчёт размера твоего члена.
Уилсон всё-таки слабо улыбнулся, хватаясь сначала за руку, а потом за подставленное плечо.
- Ты Харта видел? - спросил Хаус прямо в ухо, когда Уилсон буквально висел на нём. Тот дёрнулся, но ответил сразу:
- Видел.
- А говорил? - Хаус с некоторым усилием взгромоздил нижнюю часть тела Уилсона на кушетку.
- Нет. Он был без сознания.
- Чейз говорит, хреново выглядит твой дружок. Отторжение транспланта, и на диализ он, похоже, наплевал не хуже, чем на мониторирование.
- Про отторжение пока не точно - взяли биопсию, Куки скажет, что там. Хаус… - помедлив, осторожно начал Уилсон.
- Нет, - быстро перебил Хаус.
- Хаус, это же, по сути, наш пациент…
- Диагностировать там нечего, а головотяпство я не лечу - я не тюремный врач и не волонтёр в клинике для слабоумных.
- Он не слабоумный. Просто…
- А-а, ну, давай, прости его и пойми. Это же не из-за него ты сучишь ногами и ползаешь по полу, как полудохлый краб.
- Хаус, - Уилсон снова укоризненно вздохнул именно с той интонацией, которая всегда его бесила. - Провокация - ещё не причина. Тебе ли не знать!
- Однако, провокаторов даже в тюрьмах не любят.
- Я не прошу тебя его любить - только помочь с лечением. Старлинг больше хирург, чем нефролог, и нефролога твоего уровня у Кадди нет.
- Знаешь, христианское смирение и милосердие выглядит у иудея смешно и глупо. А в качестве бонуса тебе и вторую щёку жизнь отобьёт.
Уилсон упрямо покачал головой:
- Это ни то и ни другое, Хаус. Просто я могу понять, почему он отключил браслет. Может быть, я и сам бы…
- А это - что? - Хаус резко ухватил его за кисть, дёрнул, высвобождая из-под обшлага запястье с бело-синим браслетом.
- Ну, у меня другое было настроение... Пусти, Хаус, ты мне больно делаешь.
Хаус разжал пальцы и проворчал, уже примирительно:
- Нефролог моего уровня и не нужен. Эка невидаль: отторжение транспланта. Всё давно изучено, схемы разработаны, да ты и сам не хуже меня знаешь, что делать. Приставь к нему Тауба, если тебе так уж хочется его понянчить.
Шаги по коридору заставили его замолчать - в кабинет ЛФ с размаху влетела Лора Энслей и тут же, испуганно вскрикнув, чуть отступила назад, как будто налетела на невидимую стену.
- Вот видишь, - укоризненно заметил Уилсон. - Тебя все сёстры боятся.
- Не меня, а тебя. Только вчера мне Ней жаловалась на твои драконовские методы управления и привычку давить подчинённых инвалидным креслом.
- Нас обоих боятся, - заключил Уилсон. - А разве мы страшные?
Лора, не отводя от лиц начальства остановившегося взгляда, как загипнотизированная, проглотила слюну и поспешно закивала.
- Значит, первый раз будешь такого страшного массировать, - заключил Хаус. - Давай, валяй. У тебя в сертификате написано, что умеешь, а босса нужно привести в товарный вид, пока он Блавски на глаза не попался.
- Ты договоришься сейчас, - тихо пообещал Уилсон и ободряюще улыбнулся сестре Энслей, показывая, что «дяденьки шутят».
- Не совсем понимаю, чего ты от меня хочешь, - снова нахмурилась Кадди. Марта Чейз стояла перед ней, низко опустив голову, и теребила нелепую оборку на груди блузки, бормоча какую-то странную ерунду:
- Я угрожала пациенту, я пытала пациента - меня нужно на дисциплинарную комиссию, меня нужно уволить, я больше не могу работать врачом.
- Да я-то причём! - потеряла терпение Кадди. - У тебя свой главврач есть.
- Уилсон? - непередаваемая слёзная ирония так и брызнула с усмешки Марты.
О том, что скажет Уилсон, если узнает о её словах и особенно о своеобразной анестезии, проведённой Харту перед пункцией, она старалась не думать, но укоризненный карий взгляд главврача-инвалида не могла прогнать из воображения. Конечно же, Уилсон считает её мотивы быстрее, чем лазерный датчик сканера, и выражение его лица в этот миг она бы не хотела видеть.
- Ну, пойди Хаусу покайся, - предложила Кадди. - В конце концов, это он твой непосредственный начальник.
- Хаусу? - теперь иронию сменил почти ужас.
Кадди сама прикинула про себя возможную реакцию Хауса на «покаяние» и нахмурилась ещё сильнее.
- Но я-то тебе вообще никто, - увещевающее проговорила она. - У нас с вашим начальством договор паритета, а не подчинения.
- Дисциплинарная комиссия вне договора, и она на вашей базе. Вы же в ней сами состоите, - укоризненно напомнила Марта.
- И что? Прикажешь донос на тебя писать? Марта, вот что: не валяй дурака. Пациент не жаловался, пожалуется - будем решать. Что за детский сад, в самом деле! И…что ты там ему сделала? Иголки под ногти загоняла?
- Я взяла биопсию, не дожидаясь, пока анестетик подействует. И я сделала это нарочно. Мне хотелось причинить ему боль.
- Думаю, не тебе одной, - кивнула Кадди. Она знала, по крайней мере, ещё двоих, если не троих, кто с удовольствием позагонял бы Харту иголки под ногти - в переносном смысле, конечно, потому что в прямом боль адская.
- Хотеть и сделать - разные вещи. Я перешла черту, я должна получить по заслугам.
- Хорошо. Пиши сама в дисциплинарную комиссию, если хочешь. Только не удивляйся, если тебя проигнорируют или на смех поднимут с твоим покаянием.
- Смеяться тут не над чем. Я позволила эмоциям взять верх над чувством долга. Это недопустимо. Врач не должен себе такое позволять.
Кадди вздохнула, почувствовав, что ещё немного - и она тоже позволит эмоциям взять верх над чувством долга. За то время, пока они не сталкивались по работе, она, признаться, успела подзабыть, какой занудой может быть при желании Мисс Бескомпромисс.
- Ладно, хорошо, как хочешь, - сдалась она. - Я внесу твой вопрос на рассмотрение на следующее заседание. Но лучше тебе прийти не одной. Попроси Хауса. Он - твой начальник, он должен присутствовать. Или, если хочешь, я его сама попрошу.
- Да, - Марта опустила голову. - Спасибо.
- Готовь речь - тебе придётся давать объяснения. И не посыпай голову пеплом, не вздумай преувеличивать свою вину. Ты - ценный сотрудник, отличный врач. Ни Хаус, ни Уилсон мне спасибо не скажут, если тебя отстранят от работы, - она вдруг улыбнулась, вспомнив «дисциплинарку» по драке Уилсона с Лейдингом, и Марта посмотрела на неё удивлённо, не понимая причины улыбки.
- Так, вспомнила кое-что, - сказала Кадди. - Кстати, как дочки? Эрика не ревнует к малышке?
- Достаточно, хватит, - быстро сказал Уилсон и отстранился. - Спасибо.
- Но почему? - искренне удивилась Лора. - Я вам сделала больно? Неприятно? А мышцы так хорошо отвечали.
«Слишком хорошо отвечали», - подумал он, чувствуя, что краснеет.
- Да, я знаю. Вы отличный специалист, но я вспомнил, что должен сделать важный звонок, и уже пропустил время. Вы идите, сестра Энслей, идите. Скажите доктору Таубу, что будете работать в его группе и, кстати, предупредите, что у меня сегодня обход в его палатах.
- В его палатах? А разве не в ОРИТ? По графику же сегодня ОРИТ, - удивилась Лора.
- ОРИТ имеет больше смысла смотреть после операционного дня, - покривил душой Уилсон.
Впрочем, вопрос был кстати - за обдумыванием отговорки «мышечный ответ» слегка улёгся, и спортивные трусы Уилсона снова стали выглядеть почти прилично. В любом случае, после тренировки нужно было в душ, где к его услугам были бы стратегические запасы холодной воды, но до душа предстояло ещё добраться коротким коридором, а для этого сесть в кресло. Впрочем, с тем, чтобы перебраться в кресло, Уилсон существенных трудностей не испытывал, но вот проделывать это на глазах у Лоры Энслей не хотел. Выработанная главным врачом «Двадцать девятого февраля» манера передвижения могла шокировать и более толстокожих, чем молоденькая медсестра. Хаус как-то наблюдал его самостоятельные попытки перебраться с дивана в кресло, а потом с кресла в кровать - наблюдал внимательно, не пытаясь помочь, и, наконец, по их успешном завершении, заключил сомневающимся голосом: «Ну, главное, что ты это можешь…». Остаток вечера был непривычно ласков и позволил Уилсону самому выбирать телепрограмму для совместного просмотра.
Сегодня, однако, без зрителей обойтись ему, видимо, было не судьба - едва Энслей вышла, явился сам собственной персоной Тауб, по-видимому, едва с ней разминувшись. Уилсон как раз стоял, вцепившись в шведскую стенку и пытался уговорить ноги принять на себя опору тела хотя бы на ту долю времени, в которую он дотянется до кресла. Ноги на уговоры не поддавались, особенно правая, у которой, как оказалось, свой собственный - и зловредный - норов. Уилсон уже, вспомнив Хауса, задумался было, не общее ли это качество правых ног, а потом, не мстит ли ему судьба за те случаи, когда он позволял себе снисходительное похлопывание Хауса по плечу, но тут его как раз и отвлёк мягкий голос Тауба:
- Помощь нужна?
- Обойдусь, - сквозь зубы процедил он, наконец, овладевая креслом, а потом и плюхаясь в него. - Чего пришёл?
«У меня интонации Хауса», - торкнуло его в следующий момент, и он постарался смягчить:
- Что-то случилось?
- Хаус сказал, вы здесь. Это не попытка кляузничать, и я пришёл к вам не как к боссу сейчас, - Уилсону нравился Тауб за мягкий, никогда не повышаемый голос и за привычку никого ни за что не осуждать, хотя слить по здравом размышлении он мог, как и все «птенцы» Хауса. Хаус крепко вколотил им в головы идею, что важен результат, а не степень пристойности любого поступка, и на результат они и ориентировались, допуская, в принципе, ради оного возможность украсть и убить, если других вариантов не остаётся. Все, кроме Марты, пожалуй. И, похоже было, что именно сливать кого-то Тауб сейчас и пришёл прямо в зал физической реабилитации.
- Пришёл - говори, - Уилсон постарался, чтобы это прозвучало не резко.
Тауб кивнул и заговорил немного пафосно, задрав подбородок:
- Доктор Уилсон, мне не нравится обстановка, которая складывается вокруг этого нового пациента, вокруг Харта. Мне кажется, нужно собрать персонал и определиться, во-первых, наш ли это больной или целиком и полностью «ПП», а во-вторых, должны ли мы, раз уж взялись проводить ему диализ, пункцию и курировать состояние, сохранять объективность.
- Пациент числится за Кадди, - сказал Уилсон, чей голос сразу стал холодным и утратил часть и так небогатой выразительности. - Мы проводим ему некоторые вспомогательные манипуляции в рамках договорённости о паритетном взаимодействии, ради экономии времени, ну, и ещё потому, что ранее он был включён в нашу программу наблюдения.
- Это ваше мнение, как главврача, ваше личное мнение или мнение Хауса? - счёл нужным уточнить Тауб.
- Это вообще не мнение, - раздосадовано возразил Уилсон. - Это данность. Пациент на диализе, у нас есть диализ, есть гнотобиология и есть место в каждом из этих отделений, а у Кадди диализ расписан. Поскольку на голову он нам свалился внезапно и с резким ухудшением, просто нет возможности впихнуть его в график отделения «искусственная почка» в «ПП».
- В таком случае, мой первый вопрос можно считать разрешённым. Второй - остаётся. Я понимаю, что у вас много поклонников среди персонала, особенно женского, и понимаю, почему Харта встретили неласково. Но если его всё-таки пустили на порог и начали какие-то манипуляции, нам нужно определиться, принимаем ли мы его, как пациента, и тогда всякая субъективность должна быть устранена, или мы держим его здесь за вашего приятеля, и тогда… ну, тогда разбирайтесь с ним сами, - и Тауб досадливо махнул рукой.
- Ты ведь это всё не просто так говоришь? - прозорливо заметил Уилсон. - Харт на что-то жаловался?
- С тех пор, как открыл глаза. На то, что его затащили сюда силой, на то. что жалюзи не того цвета, на то, что груди медсестёр недостаточно пышные - это всё словесные опилки человека, которому реально плохо и пришлось бросить любимую работу. Меня не это насторожило.
- А что?
Тауб стал водить пальцем по стене, повторяя рисунок на плитке.
- Марта Чейз взяла биопсию почки толстым троакаром без анестезии, - сказал он так отстранённо, как будто просто делился последними новостями. То есть, она ввела анестетик, и сразу следом ввела троакар. А потом сказала мистеру Харту, что сделала это нарочно и при случае повторит, потому что из-за него пострадал близкий ей человек. Не знаешь, кого она имела в виду?
Уилсон с лёгким стоном прикрыл глаза и запрокинул голову.
- Вот ещё проблема… Ну, а дальше что?
- Дальше Харт пожаловался мне, а Марта, насколько я успел узнать - дисциплинарной комиссии, пока в лице Кадди. Хочет, чтобы её выпороли.
Уилсон снова тихо застонал.
- Ты должен поговорить с ней, - безапелляционно заявил Тауб.
Уилсон замотал головой.
- Не я. Лучше пусть Хаус.
- Увиливаешь?
Он раскрыл глаза и посмотрел на Тауба в упор.
- Я не умею избавлять от чувства вины. Хаус это проделывает лучше всех живущих. Я не увиливаю - я выбираю наилучший путь. Иди. Скажи Венди, что в двенадцать будет короткое совещание у меня. Все заведующие, ведущие врачи и Ней. Да, забыл сказать… эта новенькая медсестра бредит трансплантологией. Возьми её к себе.
Дом, который построил Грег. часть первая
© Copyright: Ольга Новикова 2, 2025
Свидетельство о публикации №225112801106
Свидетельство о публикации №225112801106
Рецензии