Распутица

— Бабушка, что ты такое говоришь! «Распутница» — это плохое слово, я знаю!
— Алёна, я не так сказала. «Распутица» — это значит: время плохих дорог, когда грязь, когда трудно куда-то добраться. Весна сейчас, лёд таять начал, вот мне и не добраться до острова, а хотела туда сходить, к приятельнице старой в гости.

— Что, совсем старая? Приятельница, — с трудом выговорила, нещадно картавя, внучка.
— Совсем, — улыбнулась бабушка. — Всё, егоза, сиди тихо, дорога плохая, не отвлекай папу своим чириканьем. А то опоздаю на поезд, будет дед дома ждать, нервничать.
— Не опоздаем, — ворчливо «встрял» в разговор зять, — в такую рань выехали, насидимся ещё на вокзале.

— Ладно тебе, — примирительно зашептала Светлана, — мама права, мало ли что в дороге… Если тебе на нас времени жалко, можешь сразу обратно ехать, мы с Алёнкой сами бабушку в поезд посадим и уедем обратно на автобусе.
— Это тебе ладно, не передёргивай опять. Никто вас не собирается бросать, — Сергей нервно дёрнул плечом, машина в такт ему слегка «торкнула», вызвав какофонию ахов и вздохов в салоне.

Бабушка Тина приобняла внучку, по обыкновению грубовато пошутила:
— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко. Хоть за лыску, да близко!..
Зять в ответ на фольклорный перл только вжал в плечи голову с явно намечающейся лысинкой, что готова была вот-вот окончательно «вылупиться». Супруга слегка ухмыльнулась, с трудом воздержавшись от комментариев.

— Нет, я, наверное, совсем замуж не пойду, — с серьёзным выражением лица проворковала девчушка.
— Пока и не стоит, — поддержала порыв бабуля, — в пять-то лет рановато, погоди пару годков. Лучше в гости к нам летом приезжай, мы тебе интереснее дело найдём. В деревне красота, раздолье летом-то. Дед тебя на лодке покатает, а у соседа лошадка есть, с тележкой…
— Ой, здорово! А как ему фамилия? Лошадку-то?
— Карьком кличут, — сдерживая смех, отозвалась Алевтина Ивановна.

…За разговорами дорога пролетела быстро. До поезда оставался почти час, и девчушка принялась осваивать территорию. Засеменила по залу ожидания, приглядываясь к людям, изучая яркие рекламные листки и стеновые панно. Сергей купил в киоске пару газет, сел в сторонке от супруги и тёщи, углубился в «информационное поле».

Алёна подошла к небольшой группе пассажиров и провожающих, что скучковались вокруг невзрачного мужичка в помятом пальтеце «Мэйд ин СССР», сказал бы глава семейства, если бы отвлёкся от очередной «пережаренной утки», коими щедро нашпигованы жёлтые газетки, обильно населяющие почему-то именно вокзальные киоски.

Бомжеватого вида мужчина лет 60 видимо, заканчивал своё печальное повествование:
— Вот так, жёночки, я один и остался. Схоронил супруженицу, а детки теперь и на порог не пускают, остарел, не нужен стал папаня… Вот маюсь, перебиваюсь тем, что добры люди подадут, пенсия-то — крохи слёзные… Здоровья нет, крыши нет…

Женщины заохали, заперешёптывались, кто-то и вслух громогласно стал ругать «нонешнюю молодежь», которая старой-то гвардии и мизинца не стоит… Зашуршали кульки, заоткрывались сумки, жалостливый народ насобирал «сироте» приличный пакет припасённой в дорогу снеди. Вдруг «пострадавший» засуетился, прихватив счастливо обретённую поклажу, ринулся к выходу…

— Иди-иди, и чтоб я тебя тут больше не видела! Сколько можно предупреждать, сдам ведь опять в милицию! — рыкнула ему вслед дородная дежурная по вокзалу.
Стайка недавних слушательниц уже распушила перья для атаки на «агрессоршу», но та упредила «адвокатские» выпады.
— Не слушайте вы этого краснобая! Ходит тут, слёзы льёт! Дети, видите ли, неблагодарные, на улицу выгнали… Врёт всё! — рубанула энергично рукой воздух и, чуть сбавив тон, продолжила:

— Жену-то он сам загубил, казанова зачуханный. Ведь ни рожи, ни кожи, а туда же, кобелина ещё тот был. Жалостью брал, а бабы-дуры, уши развесят, вот он им на уши лапшу-то и вешал, вроде, несчастный такой, непонятый гений. На работе не ценят, дома пилят… А просто работать не хотел, отовсюду гнали. Кочевал по стране, устраивался во всякие ЧП и т.д. Зарплата якобы копеечная, — по ведомостям-то, хозяева от налогов бегают, он — от алиментов. Всем чудесно! Как жене тут с тремя детьми было, никого не волновало.

Вот и свалилась Ксюха-то, но детей на ноги успела поставить, выучила всех. Ребята на зависть соседям, уважительные, трудяги, не в папашу, слава Богу. Может, и к лучшему для них, что мотался не на глазах у деток-то, худому не научил. И, кстати, когда приплыл домой-то под старость лет, на улицу не выгнали. Скинулись все втроём, комнатёнку купили, живи — не хочу.

Так ведь профукал, пропил угол-то свой. Какие-то ушлые ребята за бесценок купили у него. Дети опять папашу спасли, не знаю уж, какими правдами-неправдами, в семейном общежитии ещё маленькую комнатку выхлопотали, но уже не в собственность, да и прописали туда кого-то из внуков, чтобы и это не пошло прахом.
Так что не бомж он. А что с ложки не кормят, да в гости не зовут, так правильно и делают. Что посеял, как говорится…

— Вот ведьма! — бросил торопливую реплику «герой романа», на секунду заглянув в дверь, и тут же ринулся вниз по лесенке, испугавшись собственной «отваги».
— Кто обзывается, так и называется, — философически изрекла Алёна, переваривая обрушившуюся на неё «информационную лавину».
— Устами ребёнка… — одобрила юного оратора дежурная и монументально прошествовала через весь зал.

Ожидающие почтительно расступались. Алёнка подсела к бабушке, взяла её за руку и о чём-то задумалась, глядя на морщины и синеватые жилы на тыльной стороне ладони. Осторожно провела пальчиком по перекрёстку вен:
— Как дорожки… Как ты там говорила, распутица?..