Человек исключения

Поэтов считают людьми не от мира сего – слава Богу, что всё-таки ещё людьми! – мечтателями, фантазёрами, пленниками эмоций. Поэзия должна быть немножко глуповата – идёт от самого Пушкина, хотя именно ему, как ни странно, принадлежит одно из самых ранних у нас и глубоких суждений, правда, поэтически мимолётных, о тех же солнечных и лунных затмениях. А что уж говорить о лермонтовском «Спит земля в сияньи голубом…» - именно такой увидел Землю, с буквы большой, заглавной, поэт за полтора столетия до космонавтов!
Бывают, бывают исключения.
Мой старинный и старший друг Абу-Суфьян – человек-исключение.
Мало того, что он, поэт, по первой и главной своей профессии – серьёзный учёный, причём самой строгой, материальной и взыскательной её ипостаси, сейсмографии, сопротивления материалов. Поэт – по призванию, учёный – по профессии. Но он ещё и дагестанец – тоже не хрестоматийный. Уроженец и певец равнины. Потомственный землепашец. Кумык. Я вот сейчас подумал: а ведь горцы толстовских «Казаков» тоже вполне возможно были не совсем уж «абреками», а скорее тоже – кумыками.
Человек точных формул, строжайших сопряжённостей, цифры и логики, он, доктор технических наук, надо сказать, и в лучших своих стихах, максимах, лаконичен, суров, хотя сквозь эту скупую суровость и проглядывает, проскальзывает соблазнительный флёр живой, вполне себе земной метафоры…

ЗАВТРА?
Говорят нам: «Завтра, завтра, завтра...
Будет всё — зачем спешить?»
А до завтра, говоря по правде,
Надо ведь ещё — дожить!
* * *
Зря мы сетуем порою,
Что хлопот — невпроворот.
У кого забот — горою,
Значит, тот ещё живёт.

СЧАСТЬЕ БЕДНЫХ
Счастье бедных в том, трудяги,
Что незримо дни бегут,
Что не ведают, бедняги,
Как, когда они умрут.

ГОРКИ
Чтобы друг ваш
Сверкал на зените,
Чтобы звёздный
Настал его час, —
На подъёме
Ему помогите...
А спуститься
Он сможет без вас.

Многие годы преподаёт он в махачкалинском Техническом университете. Тысячи его воспитанников разлетелись за эти десятилетия и по Кавказу, и по всей России, да и по странам ближнего и даже дальнего зарубежья. Именно воспитанников, а не просто старательных учеников. И это скромное уточнение обязано своим появлением, природой своей, уверен, именно тому, что Абу-Суфьян – ещё и поэт. Студенты, современные отъявленные технари-прагматики, знают и любят его стихи. В этом я убедился сам, бывая в Дагестане. Им импонирует, что их мэтр, гуру – ещё и поэт, известный не только в Дагестане, но и во всей России. И даже переводившийся на многие языки далеко за её пределами. Любят и даже помогают ему, теперь уже восьмидесятипятилетнему, набирать и даже верстать их. Наряду со своими сухими, суровыми техническими прописями.
Поэт и учёный – во взаимопроникновении двух этих начал, особенно с учётом почтенного возраста и жизненного опыта, это уже – мудрец.
А опыт у него – и крест его, и крыло его. Рано оставшийся без отца, выросший в интернате, очень русском, кстати, по духу, по составу учителей, отсюда и его почти природная «русскоязычность», потерявший после и мать, по которой так тосковал в интернатские годы: со временем он напишет, что когда-то не матушку свою опускал в могилу, а собственное сердце… Параллельно с учебным университетом, в котором после и останется, защитившись, и кандидатом, и доктором, даже заведующим кафедрой, прошёл он и совсем другие, не паркетные университеты: и строителем, и бетонщиком, и всё тем же землепашцем.
У него и до сих пор голова, как у Саваофа, патриарха, седовласого, умудрённого профессора, а вот руки, ладонь – трудовая, могучая. Первостроителя.
Поверяет ли он алгеброй гармонию своих стихов? Не знаю. Но то, что его профессия и его призвание, к которому он, к слову, пришёл уже в зрелые годы, взаимодействуют, обогащают и уточняют друг друга, не сомневаюсь. Только что он прислал мне рукопись – набранную, уверен, опять же его юными друзьями, птенцами, - новых коротких, как высверки, стихотворений. Поучений и, что ещё важнее, собственных, незаёмных переживаний. И я открываю – новую страницу жизни – жизни! – моего старинного и старшего друга.
Живи, учи и учись, мудрец Абу-Суфьян!