Погружение

Ограничение по возрасту: 18+

Аннотация

Не вспоминайте, где ваши ласты, маска и не пытайтесь представить себя в обтягивающем гидрокостюме, предательски демаскирующем все ваши выпуклости и лишние объёмы. Представьте лучше ту самую порнозвезду в латексе и тут же [на время] забудьте о порно. Потому что речь пойдёт о ещё более высоком искусстве, к сожалению не таком востребованном у современных человеков. Кстати, поэтому и необходимо это погружение. Только на настоящей глубине ваш мозг, лишённый привычных раздражителей, вдруг ясно понимает, что по-настоящему главное, а что – нет.


ПОГРУЖЕНИЕ

Автор вместо галстука повязывает безупречный шёлковый бант, поправляет чёлку, смахивает с плеча пылинку и надевает элегантные вызывающе жёлтые перчатки. Выравнивает нос строго перпендикулярно глади зеркала [так, в анфас, его нос кажется меньше] и делает шаг вперёд. В эту миллисекунду поверхность зеркала становится мокрой и тонкой, и следующий шаг сбрасывает нас вниз – в глубоко чёрную бездонную вертикаль, безо всяких параллелей и опор, с вирулентной, дьявольской грацией Бёрдсли.

Открываем глаза. Англия конца XIX-го века. Время удушливого викторианского бархата, который вот-вот будет разрезан по шву дрожащей, но невероятно точной рукой с длинными нервными пальцами.

Обри Винсент Бёрдсли [Aubrey Vincent Beardsley]. 1872 – 1898. Настоящие «рокеры» уходят из жизни до 28 лет. 

Двадцать пять лет. Всего двадцать пять. За пять активных творческих лет он перевернул представление о книжной иллюстрации, породив стиль, который станет визитной карточкой прерафаэлитского декаданса и модерна. Он был не просто художником. Он был визуальным вирусом, заразившим свою эпоху ядовитой элегантностью.

Забудьте о цвете всё, что знали раньше. Цветов во Вселенной всего два: антрацитово-чёрный и кипельно белый. Ещё есть чёрная тушь и белый лист. Но каким адским алхимиком он был! Его графика – это не изображение, а приговор. Приговор под названием «цивилизация на излёте». Его линии – то щемяще-нежные, то пронзительно-острые, как скальпель в руках автора, которого вы зачем-то сейчас читаете. Он создавал мир из ажура нервов и чёрных бархатных провалов в белую глубины, где прекрасное срощено с уродливым, а эротизм граничит с трупным оскалом.

Его герои и героини – не люди, а человеческие архетипы, доведённые до гротеска. Саломея, несущая голову Иоканаана с холодным сладострастием маркизы; утончённые уродцы из комедий Аристофана; соблазнительные стройные юноши с томными взорами. Это гиперреализм в театральной маске, где каждая маска – искушение. Бёрдсли был мастером эроса, который не соблазняет, раздевая, а разоблачает, прикрывая. Он обнажает саму механику желания, его абсурдную и пугающую изнанку. Впрочем, и ваш автор описывает обычно вам изнаночную сторону вашей же жизни. А потому эстетика творчества Бёрдсли ему близка и интуитивно понятна. 

Бёрдсли не просто иллюстрировал тексты – он вступал с ними в диалог, порою вызывая на дуэль. Его рисунки к «Саломее» Оскара Уайльда, «Смерти Артура» Мэлори или «Лисистрате» Аристофана – это не дополнение, а самостоятельное высказывание, не столько затмевающее оригинал, сколько направляющее мысли читателя как аннотация к миниатюре, – формирует вектор ощущения. Это чёрно-белый графический код предустановки творческого мышления. Бёрдсли по сути был со-автором, со-творцом, чья графика переписывала восприятие канонических сюжетов на раздвоенном безжалостном чёрно-белом языке, который не требует перевода. Эти мыслеобразы после укуса изображением встраиваются прямо в мозг, минуя ваше сознание.

Туберкулёз. Чёртов туберкулёз. Всегда туберкулёз, чахотка, эта проклятая «болезнь гениев». Обри работал в предчувствии конца, и это предчувствие стало катализатором его творчества. Его графика – это спрессованная в пять лет жизнь, вобравшая в себя на чудовищной скорости, как чёрно-белая дыра, все семьдесят лет. Умерев в двадцать пять, он успел вытолкнуть за горизонт событий [для вас и для всех ещё не рождённых], поправ любые физические законы и законы физики, столько своих шедевральных работ, сколько иные не успевают за восемьдесят. Он сгорел, как сверхновая, вспыхнув ослепительно, забрав пламя, и оставив после себя чёрно-белый пепел твёрдо очерченных вечных смыслов.

Обри Бёрдсли – это не «художник-иллюстратор». Он – гений миниатюры, поэт, музыкант, декоратор, крупнейший мастер стиля модерн, иллюстратор и английский художник-график. И, что примечательно – самоучка. Он диагност своей эпохи, вскрывший её пошлые и прекрасные нервы. Он доказал, что истинная глубина часто скрыта не в многословии, а в лаконичном, отточенном до совершенства жесте. Это малые формы с большой ответственностью. Один его контрастный рисунок может вместить в себя Вселенную – роскошную, порочную и обречённую.

Postscriptum

Погружение на глубину состоялось. После Бёрдсли уже сложно абсолютно доверять ярким, но пустым по смыслу краскам. Он учит видеть скелет явлений, их чёрный, изящный и вместе с тем отчего-то пробирающий холодком неуютный каркас. С другой стороны, где вы видели уютную космическую чёрную дыру? В космосе, как и на этой глубине, где мы магическим образом оказались – темно, холодно и нечем дышать. Но кое-что вдруг стало понятным. Это ощущение и есть то «главное», что остаётся у вас, когда вся мишура осыпалась. Кислород на исходе. Наш «bottom time» заканчивается. «Start of ascent», – начинаем подъём.

Это было потрясающе. Благодарю, что составили автору компанию. Вдвоём не так страшно было погружаться. Найдите его работы. Вы поймёте, Обри Бёрдсли – это целый мир, о существовании которого, к сожалению, многие не подозревают. Вы осознаете и будете абсолютно правы: его рисунки – это нечто невероятное.