Однажды в... СССР Книга 2 Глава 22

Первейшей мыслью Яна, очнувшегося уже в больнице утром и осознавшего, где он, была: «Мишаня… Что с ним?!»                Он попытался приподняться, но боль внутри швырнула голову, вскружившуюся каруселью, назад, в подушку. А к горлу подступила тошнота — чуть не вырвал. Открыл глаза и тут же закрыл их — так резануло светом.                «Ччёрт! Дежавю…» — Ян вспомнил, как в девятом классе он получил свинчаткой в нос от Вовки Лелюха и пролежал полмесяца с сотрясением мозга.                «Сейчас, кажись, ещё похуже будет…» — подумал он. Потрогал голову — перебинтована.                Попробовал сосредоточиться на воспоминаниях о драке — не получилось. Глаза закрылись сами собой. Ян погрузился в сон.
И он, конечно, даже в самом страшном сне не мог себе представить того, что в эту ночь произошло в Кремнёвском райотделе милиции.                А произошло там вот что: следователь Петренко в одну ночь раскрыл сразу два тяжких преступления: убийство и нанесение тяжких телесных повреждений. И субъектом — совершившим оба эти преступления, был один и тот же человек — Михаил Сайтоев.                Так получилось, что сначала Петренко вызвал на допрос именно его, но, провозившись больше двух часов, он от потомка самурая так ничего и не добился. Тот, как заведенный, твердил:                — На нас напала толпа малолеток. Их было очень много. С кастетами. Мы защищались. Мы только защищались. Мы никого не убивали и не лишали глаз.                Ну а когда Петренко предъявил первичный протокол осмотра трупа одного парня и переправленное факсом заключение о том, что глаз другого парня восстановлению не подлежит, Мишка замкнулся в себе и больше не сказал ни слова.                Он вспомнил, как Ян нанёс дылде с кастетом свой коронный удар ногой, а затем рухнул на пол с раскроенной чьим-то кастетом головой. Как он сам пытался поднять окровавленного Яна, ставшего вдруг неподъёмно тяжёлым; его закрытые глаза и мертвенную бледность лица: «Боже, его убили! У меня больше нет Яна! За что?!»                Мишка взглянул на следователя, отчаянно пытавшегося выжать из него признание, как ту каплю воды из камня, и вдруг так люто возненавидел его, аж дух захватило:                — Да что же ты, за идиот! Ты даже не стараешься понять, что там произошло на самом деле! Ведь мы просто пытались выжить, прорваться, просочиться сквозь эту мельницу ударов рук и ног! Так неужели это непонятно?! Ты почему меня убийцей делаешь, а не всех тех, кто нас пытался в пыль втоптать?! — с горящими от ярости глазами и, брызгая слюной, проорал Мишка в лицо Петренко.                И… раз! Удар тяжёлым кулаком в лицо враз снёс его со стула. Ещё один удар с размаху сапогом в живот — заставил скорчиться гусеницей.                — В камеру его! — выдохнул следак, и конвоиры утащили Мишку.                А тут как раз с больницы доставили на допрос того, кому потомок самурая попал пальцем в глаз. И понеслось:                — Да это всё киргиз! Он начал! Он и Костяна Громова убил. Как дал ему ножищей в горло. И палец он ему сломал, я видел. Я только на защиту кинулся, а он как саданёт, и прямо в глаз... Скотина! А я же поступать хотел на следующий год. На юридический… — То плакал, то кричал Иван Глушко с замотанной бинтами головой.                — Всё ясно! — резюмировал Петренко. И всех других парней и девчонок, привезенных в райотдел вместе с Мишкой, он тоже сориентировал на показания одноглазого. А поскольку те только и мечтали, как поскорее вырваться из затхлого и мрачного мешка ИВС, то возражений своей версии Петренко и не встретил.                Все «свидетели» подписали протоколы допросов и были отпущены в холодную ноябрьскую ночь. Они, не оглядываясь, поспешили к своим уютным тёплым квартирам и мягким постелям на раскладных диванах и панцирных кроватях.                Постелью же Мишки на ближайшую неделю, пока не отвезли в тюрьму —— служили покрашенные красной краской стылые доски пола в изоляторе временного содержания. Подушкой — правая рука.                Кормили еле-еле, поили — так себе. И только одного у него было вдоволь — времени. Времени просканировать всю свою жизнь: с пелёнок тренировки с дедом; первая школа в родном селе; задиры-одноклассники; первые драки;  позже — первая любовь; предательство любимой; переезд в Кремень; знакомство с Глебом и Яном, а затем с Верой, перевернувшее всю его жизнь; налёты на барыг; большие деньги; конфликт с цыганами, чуть не зарывших его в неизвестном лесу и эпопея в армии — и счастье, и несчастье.                «Неужто это всё закономерно?» — думал он. — Закономерно, что всего лишь в двадцать лет я следующие десять обязан просидеть в неволе? Без побратимов, без любви? Эх, Ян-Ян! Жив ли ты, дружище? И если жив, увидимся ли мы? Глеб… тот точно не узнает… Хотя, Кремень — большая деревня. Донесут, вне всякого сомнения…»                — Эй, гражданин начальник! — Окликнул он проходящего мимо опера. — Не скажете, другой солдат, что был со мной… он жив?                Но тот, не останавливаясь протопал мимо. Не положено с задержанными разговаривать. 
                ————————
А что же Ян?                В его основательно повреждённом мозгу смешалось всё. Он помнил только переплетенье рук и ног, нацеленных свалить его, добить. Какие-то звериные оскалы нападавших. Совсем не помнил Мишку в этой драке, но помнил, что он был с ним. Рядом был. Осталось ощущение спины, прикрывшей его сзади. Прикрывшей, но не до конца…                И потому-то следователю, пришедшему уж третий раз, чтоб допросить его,  Ян толком ничего рассказать не мог. Не мог, даже если бы и хотел. А он уж точно не хотел.                — На нас напали… их было много… мы защищались — это всё, что помню. — Тихим голосом, почти шептал Ян. — Скажите, Миша жив?                — Да жив твой кореш, жив. — Буркнул Петренко. — Ты видел, как он в этой драке убил гражданина Громова и покалечил гражданина Глушко?                — Убил?! Покалечил? Как покалечил?!                — Глаз ему выбил…                В глазах Яна потемнело — боль пыточными тисками стиснула голову: «Мишка — убийца? Значит он в тюрьме! Один. Без помощи. А за убийство… это ж десять лет!».                От боли Ян застонал так, что вдруг возникшая, как из воздуха, пожилая медсестра, помогая себе руками, быстро выпроводила следователя из палаты:                — Не видишь, он ещё не оклемался! — Напутствовала она неожиданно стушевавшегося от такого напора Петренко. — Через неделю приходи. Не меньше… Вам только лишь бы судить кого-то, и сажать! Совесть совсем потеряли! — Погрозила она кулаком вслед уходящему майору.
На следующее утро, когда Ян открыл глаза, его всё ещё затуманенный взгляд мгновенно пересёкся с взглядом человека, сидящего на стуле у его кровати. Нет, это был не следователь. Это — другой. Знакомый…                «Боже! Это ж Глеба батя! Иван Захарович Теплов! Последняя любовь моей покойной мамы… Как он узнал, что я пришёл из армии, и то, что я в больнице?»                Увидев, что Ян проснулся и смотрит на него, Иван Теплов, несмотря на ужасающий вид Яна всего в бинтах, заставил себя широко улыбнуться и взять его худую ладонь в свою.                — Здорово, боец! — Неестественно бодрым голосом произнёс Иван. — С возвращением тебя! — Но Ян молчал.                Он смотрел на постаревшее, осунувшееся лицо Теплова, пережившего в один день две смерти: любимой женщины и законной супруги, и вдруг понял, что этот человек совсем не чужой ему, и что в Кремне он — не один.           Две слезинки прочертили влажный след на щеках, выкатившись из глаз Яна, и тут же, как по команде, в глазах Теплова показались слёзы. Он ещё сильнее сжал руку Яна, и тот ответил ему коротким пожатием. Помолчали.                — Сынок, ты как поправишься, давай ко мне. До института поживёшь со мной. Глеб наш... как укатил в Москву, так только письма пишет. И если в первый год два раза приезжал, то на второй вообще в Москве зарылся. Говорит, нет времени. Учёба, тренировки, девушки… — Теплов задумался. — Так вот, я говорю, нам с тобою будет веселей. Да и Наталья по хозяйству нам поможет. После того… — запнулся Иван, — ну как… как я всех похоронил… а позже схоронили Первого, я домработницу его, Наталью, взял к себе… вести хозяйство. Да, и я тут тебе принёс… — Теплов достал авоську, в которой были дефицитные апельсины, коробка шоколадных конфет и книжка «Три мушкетёра», которую Ян прочёл ещё в седьмом классе.                — Спасибо, дядя Ваня! — Голос Яна звучал негромко, но искренне. — У меня к вам просьба… если можно.                — Давай, сынок, не стесняйся. Ты может быть не знаешь, я… я ведь теперь первый секретарь горкома. Так что, чем смогу — помогу. Я тут уже распорядился немного. Тебя сегодня в отдельную палату переведут и лекарства из области привезут…                — Спасибо! Тут другое… Арестовали Мишу, нашего с Глебом друга. Мы с ним пошли на танцы, а на нас толпа налетела с кастетами. Это они меня вырубили… А Мишу ещё и арестовали… за что? За то, что мы защищались?! Иван Захарович! Вы уже дважды его спасали от тюрьмы. Но, как говорят, Бог троицу любит. Я вас всем сердцем заклинаю: спасите Мишу! Если бы не он, то мы бы… сейчас уже не разговаривали.                Ян увидел, как будто чёрная туча мгновенно набежала на лицо Теплова.                — Мне доложил начальник РОВД. Ведь массовая драка — до области дошло. Убийство одного и тяжкие телесные другого…  — Теплов немного помолчал. — Тут, мальчик мой, и даже Брежнев не поможет. Не то, что я… И потерпевшие, и свидетели — все на него указывают. А на кого ещё? Не на тебя же? Ты, вырубленный кем-то на полу валялся. Ну вот… А у погибшего — мама-инвалид и батя-орденоносец, да две сестрёнки малые. Ты представляешь, сколько горя?! Другому хлопцу Мишка выбил глаз. Полуслепой, калека. Скажи, ну как ты представляешь, я могу ему помочь?!                — Так мы же защищались! А их по десять рыл на каждого из нас… — чувствуя, как боль снова начинает овладевать им, простонал Ян.                — Да я-то тебе верю. — Досадливо сказал Иван Теплов. — Да только в уголовном деле все говорят, что драку начал Мишка, он и убил, и покалечил. Ещё тебе скажу… — Иван нагнулся к уху Яна, — я тут всех на уши поставил, аж в область, в УВД ездил, чтобы тебя не привлекли за хулиганку. А хотели. Петренко аж пеной исходил: «Злостное хулиганство! Злостное хулиганство! Да у меня тут куча показаний на него! Пять лет лишения свободы!» — пока его сам генерал из УВД не успокоил, пообещав до пенсии дать доработать.                Ян сжался. «Чёрт! А ведь и правда загребли бы. Я и лежать-то толком не могу не то, что там сидеть или стоять. Боль задолбала. А если бы в тюрьму?.. Капец?!»                — Я понял, дядя Ваня. А Мишка где сейчас?                — Где? В областном СИЗО наверное.                — А можете узнать, когда его ещё в Кремень привезут? Мне бы хоть на полчаса с ним повидаться,,, — умоляюще произнёс Ян.                Теплов задумался:                — Повидаться? Ну, это мы, наверное, придумать сможем. Поговорю с начальником райотдела. Без огласки, втихаря… сделаем. — Иван Захарович заговорщицки подмигнул. Ладно. Поправляйся, сынок. Комнату в моём доме мы тебе уже приготовили. — Он пожал слабую ещё руку Яна, поднялся со стула и вышел из палаты. А Ян закрыл глаза. Подумать было о чём… 

                Продолжение в Главе 23