Дитер. Глава 6

Плавное дыхание океана баюкало так нежно, что шибер в голове закрылся мгновенно, оставив в реальный мир лишь маленькую щель. Я чувствовал, как судно отошло от причала, набрало полный ход, какое-то время спустя остановилось, вероятно, для сдачи лоцмана и затем ускорилось - двигатель, набирая обороты, перешел в ходовой режим.
Всякий раз по выходу из порта наступает такой момент, когда все звуки сливаются в ритмичную музыку: гул двигателя, ветер, хлесткая волна в иллюминатор. Я слышу привычный, слаженный оркестр, как признак очередного, назначенного мне далекого пути. Потом эти мелодии и звучание инструментов будут меняться еще не раз по мановению палочки маэстро Погоды.
Вот и сейчас я лишь зафиксировал этот момент и отключился, а проснулся за час до полуночи, ощутив себя совершенно свежим – от дневной усталости не осталось и следа. Спустился в кают-компанию в надежде посидеть в тишине, но, увы! Берег еще не ушел, телевидение работало, и «диаспора» в полном составе завороженно смотрела американский фильм. Я выгреб из холодильника тарелку с сыром, заварил кофе и сел за свой стол.
Фильм – голимая армейская пропаганда для выбирающих гиблую дорогу простых американских юношей. Некий Сид, ковбой-романтик из Техаса, решает срубить немножко долларов на службе по контракту – дома у него что-то не замутилось с конями или кобылами. Учебка, злые сержанты, насмешки и издевательства, преодоление себя и, наконец, присяга. Что-то вроде «Торжественно клянусь защищать свою Родину во всех частях земного шара…» Я не понял, почему вдали от родины, а не дома? Потом пошли акты героизма на другом конце света, крики «go-go!», автоматные очереди, ранения, спасения товарищей, медали. Одна война, вторая, третья… Главные генералы его уже христом-богом просят: «Угомонись, герой, ты уже всех защитил – пора на отдых!» Да куда там, не удержать! Дома тоже все путем: любимые жена – грубоватые солдатские ласки – дети, и опять на войну.
Фильм закончился, зрители повалили на выход. Вот кому на пароходе делать нех… Боцман выключил телевизор и выдернул магнитную карту.
– Боцман, оставь карточку, хочу посмотреть новости.
Сказал просто так, в порядке общения.
– У капитана купи, двадцать евро на месяц стоит.
– Даю два евро.
Шевеля губами, он долго что-то подсчитывал и наконец решил задачу:
– Маво.
Наверное, испугался, что я всю ночь проведу у телевизора.
– Ну раз маво, тогда ничего не получишь.
– А ты сколько будешь смотреть?
У него еще теплился интерес.
– Свободен, как великий китайский народ!
Мне начхать на новости, я отправился на мостик.
Дитер, завидев меня в дверях, засуетился – не ожидал столь раннего прихода.
– Что так рано?
– Не спится. 
Была надежда, что он сей миг свалит. Ночью без крайней надобности оставаться наедине со мной у него не хватало духу. Ему мерещился азиат, у которого при случае не дрог­нет рука дать молотком по голове и спустить за борт кого угодно, а тем более его.
Старик выскочил из порта на рысях, а я, прежде чем выбраться в открытый океан, всю ночь, огибая мелкие острова, вел судно вдоль побережья. Сильно докучали траулеры, которые в погоне за рыбными косяками, как свора собак, кидались под форштевень, со всех сторон перли на абордаж, и это стоило нервов. Только под утро, выбравшись на невидимую, но наезженную тысячами пароходных днищ большую дорогу, я облегченно вздохнул. Справа на испанском берегу перемигивались маяки Финистерре, Ториньяна, Кабо-Вильяно, а курс в 031 градус уже был нацелен на французский Уэссан. При хорошей погоде эта пробежка Бискайским заливом длиной в 400 миль занимала менее полутора суток, но, если забурлит, превращалась в недельное плавание по жутким ухабам.
Сегодня «ломило» несильно – океан как бы нехотя, играючи, валял судно с борта на борт, шлепал под зад, а за кормой тянулся зигзагом прерывистый пенный след кильватерной струи. И вот интересный знак! Стоило утром Дитеру войти на мостик, как, встречая нового хозяина, море недовольно взволновалось, закипело и хлестнуло брызгами по окнам мостика. Может, мне только показалось?
Вот и все: с открытыми глазами я встретил полночь, проследил течение ночи, увидел восход солнца и рождение нового дня, а теперь отдыхать. Доброго дня, океан!
По утрам Дитер мне никогда ничего не желал, по крайней мере, вслух, но из ночи в ночь в ответ на мои искренние пожелания добрых снов упорно напоминал об акульем ноже под его подушкой. Я привык, меня уже не удивляли эти спонтанные вопли без причины, сермяжные темы застольных бесед, слежка с мостика, но наедине с собой я пытался понять, что это – немецкий характер или душевная болезнь. И почему все звезды сошлись именно на мне? Этот человек мог замолкнуть на полуслове, отключиться от собственной речи и минуту смотреть на меня отсутствующим взглядом, а потом продолжить о другом.
Что удивительно, при всей нелепости наших отношений Дитер никогда не вмешивался в мою работу, не придирался, а все расчеты и грузовые дела принимал ничтоже сумняшеся – на веру. Уж, казалось, где, если не здесь, капитану оттянуться на чифе? Но нет. Может быть, потому, что в его офисе лежали мои капитанские документы и он, конечно, знал, кто есть я. Чужая душа – потемки.
Бискай одолели в двое суток, расслабились на спокойной воде Ла-Манша и Па-де-Кале, а в Северном врезало серьезно. Декабрьский циклон, рожденный где-то между Фарерами и Исландией, навалился на старушку Европу, рвал в лоскуты Бельгию, Голландию, Германию, Дания вообще исчезла под водой, и тут мы со своим дробленым стеклом попали стихии под горячую руку.
В ту полночь к моему приходу на мостик Дитер вывел пароход на фарватер для судов с большой осадкой и малым ходом, держась носом на волну, тянул вдоль восточного побережья Англии. Замысел капитана держаться мористее был правильным – все водоплавающие в такую погоду жались под берег или стояли на якорях в укрытии.
– Так и иди этим курсом, потом подвернешь на Сперн­хед. Наблюдай…
И Дитер направился к выходу.
Вот и наблюдай… стену воды перед окнами. Я вжал лицо в резиновый тубус локатора – изумрудная подложка экрана была почти сплошь засвечена золотистыми пятнами помех. Без надежд покрутил настройки – нет, слеп, как крот, все на ощущениях. Только на АИС вдалеке отсвечивал такой же бродяга – паром-попутчик. В круговерти вод за стеклами окон теплый сумрачный мостик казался сухим аквариумом.
А что на улице? Я вышел на крыло и захлебнулся влажным порывистым ветром. Поливало и сверху, и снизу, а сбоку – можно коснуться рукой – катились гребни волн, отороченные искрящейся строчкой пены. Не Ташкент! Я шустро нырнул назад в рубку и плотно закрыл дверь.
Полгода плохая погода!
Полгода совсем никуда.

Никуда, никуда нельзя укрыться нам,
Но откладывать жизнь никак нельзя.
Никуда, никуда, но знай, что где-то там
Кто-то ищет тебя среди дождя.

Грома грозные раскаты
От заката до восхода.
За грехи людские плата
Непогода, непогода.

Не ангина, не простуда,
Посерьезнее беда –
Полгода плохая погода,
Полгода совсем никуда.

Никуда, никуда нельзя укрыться нам.

Из «Мэри Поппинс», кажется…
Усевшись в кресле поудобнее, я принялся вычислять «девятый вал» по силе ударов волн: первый… второй… четвертый – бах-трах-тарарах! Сделав тело невесомым, египетская сила вознесла меня под потолок, крутанула и бросила на палубу. Не с той волны начал считать! Потирая ушибленный копчик, я вернулся на место и, раскорячившись для верности, ногами уперся в пульт. «Вот приедет Дитер – Дитер нас рассудит». Вдруг справа коротко мелькнул близкий, размытый потоками воды огонек. Быть не может! Уже на ногах, стараясь не потерять место вспышки, я прильнул к оконному стеклу.
Есть! Совсем близко на гребень волны вынесло яхту. Без парусов, она бледным пятном зависла в воздухе, брызнула в глаза призрачным красным светом фонаря и, устремив в небо острый нос, провалилась в пучину. Бог мой, кому не спится в ночь глухую?! Уже через секунду луч мощного прожектора резал пелену дождя в этом направлении. Я метнулся к радиотелефону, попытался вызвать яхту на 16-м канале – в ответ молчание. Вот она вновь взлетела… и опять канула. Без единого признака жизни, с наглухо задраенными люками суденышко определенно шло под двигателем и осмысленно держало курс, как и мы, носом на волну. Кто эти безумцы? Отмороженные экстремалы или перевозчики наркоты? Во мне кипел бульон из недоумения, злости, страха за их никчемные жизни, а поверху искрила мысль: «Как банный лист. Что делать?» Скорости были равны, но быстрый дрейф яхты в наш правый борт не давал времени на размышления. Отворотом вправо я ускорил бы печальную развязку, а уйдя на циркуляцию влево, корма размазала бы суденышко еще быстрее.
Сжалось сердце, глаза неотрывно следили за яхтой. Отключив автопилот, я перевел ручку машинного телеграфа на «Стоп» и почти сразу передвинул ее на «Полный назад». Судно содрогнулось, забилось в агонии – казалось, сейчас оторвется корма! – и, теряя ход, стремительно покатилось влево. В ту же секунду яхта, как мимолетное видение, пролетела в считанных метрах по носу и навсегда исчезла из моей жизни.
Остановившееся бортом к волне судно валяло так, что невозможно устоять на ногах. По мостику гуляла вода, где-то катались чайники, билась посуда, непрерывно звонил телефон, а я, вцепившись в стойку радара, стоял на коленях и ждал, заказав сам себе пять минут паузы, – пусть яхту унесет подальше. Время прошло, и, с задержкой, в обратном порядке: «Стоп» – «Самый малый вперед» – «Средний» – «Полный передний ход». Вернулись носом на волну, включил автопилот. Все позади, только холодный пот по хребту…
Телефонный звонок. Дитер:
– О, майн гот! О май нек (шея)! – кричал он в трубку, его выкинуло из кровати. – Ты сломал мне шею!
Отвечать я не стал – бросил трубку. Взглянул на часы: от начала беды прошло всего сорок минут, равные году жизни.
В шесть утра, картинно уронив «раненую» голову на плечо, появился Дитер.
– Ты что творишь по ночам?
Пришлось коротко, без прикрас, объяснить.
– На трафик-контроль сообщал?
Он морщился от боли и тихо страдал.
– Конечно. Координаты, курс, скорость, цвет корпуса… Название? Нет, транспондер у них был отключен, но шли под двигателем и управлялись – это точно.
– Они подавали какие-нибудь сигналы?
– На радиовызовы не отвечали, сигналы бедствия не отстреливали. Людей вообще не было видно – все внутри.
– Ну ладно, иди. Вроде стихает…
За странную доброту его захотелось ответить тем же.
– Может, я отстою вашу вахту? Лишних шесть часов для меня не проблема.
– Надо будет, позову.
Поговорили.
В последнее время Дитер ослабил хватку на моей шее, но я, придерживаясь однажды избранной тактики, держался настороже. Мало того, после севильского скандала с грузчиками он передал мне все свои портовые полномочия и по приходу не высовывался. Лестно, конечно, но каждый должен есть свой хлеб.

Замыкая круг первый, к вечеру прошли Иммингем, где месяц назад я ступил на палубу «RiverT.», а к ночи уже стояли у причала в Гуле. Сидя в кают-компании, мы с агентом обсуждали план дальнейших действий. В дверях появился Дитер в пижаме и с полотенцем на шее, с порога метнул на стол папку с приходными документами и был таков. Гость едва увернулся.
– Что это было?!
– Это было капитан.
– А разве он не должен…
– Он болеет и никому ничего не должен.
Заговорили о деле. Здесь предстояло выгрузить половину груза и, облегчив судно, двигаться дальше по мелковод­ной реке Оуз до самого Селби.
Мир тесен, я его сразу узнал. С год назад в Кардиффе он тоже агентировал мое судно, и там была какая-то неприятная история с выгрузкой. С такими ребятами держи ухо востро.
– Вы меня не помните? В прошлом году мы выгружали у вас в Кардиффе древесные гранулы. Я был капитаном на «Sandwater».
Агент взглянул на меня и отвел глаза – вспомнил!
– Разве вас всех упомнишь? Я каждый день обслуживаю по десятку судов по всему побережью. Живу в машине.
Чтобы не повторять ошибок прошлого, я сразу же пригласил его посмотреть груз. Щекотливый момент: по приходу в порт всякий раз кажется, что после штормового плавания в трюме все вдребезги, и такое, увы, бывает. Открыли трюма. В свете прожекторов тянулись многоэтажные ряды поддонов с мешками, и ни одной поломки, ни одного сдвига – крепление груза для меня всегда было святым делом.
– Видите, ни единой россыпи стекла. Претензий нет?
Агент согласно кивнул головой. Я вытащил из куртки полароид, сделал несколько снимков и один из них передал ему.
– Это документ с фиксацией времени. На память, чтобы потом не было нареканий. Да, еще акт подпишите, что груз прибыл в надлежащем состоянии.
Когда все было исполнено, я дал команду на выгрузку.
Утром сняли половину груза и заспешили-заспешили в дорогу, чтобы с одним приливом успеть добраться до Селби. Я, слава богу, ночь отмучился на палубе, и на сон до следующей вахты оставалось целых пять часов. Спалось беспокойно – судно как-то не по-морски часто останавливалось, работало машиной назад и вновь ползло вперед. Еще вечером агент предупреждал, что река мелководна и извилиста, а Селби вот-вот вообще закроют для входа морских судов. На мой вопрос, зачем подвергать пароход опасности, ведь можно выгрузить все в Гуле, он коротко бросил:
– Расходы… А там стеклоплавильный завод рядом с причалом.
В конце концов, это меня не касалось, у Дитера голова, как у лошади, – пусть думает.
Бамс! Прикроватная шторка вспорхнула вверх, по прикрытым векам брызнуло солнечным светом, последовал еще удар, и двигатель заглох. Как в качку, судно завалилось на правый борт, но динамики возврата не было. Естественно, я спал лежа, головой к левому борту, а проснулся, стоя на боковой стенке примыкавшего к кровати шкафа, – поза для сна весьма пикантная. Я скосил глаз: в этом ракурсе скудная каютная мебель выглядела нелепо, а под ногами в иллюминатор заглядывал безлистый ивовый куст. При­ехали! Может, Дитеру помощь нужна?..
На мостике на повышенных тонах шло выяснение отношений, вернее Дитер бесновался, а речной лоцман виновато оправдывался. С мостика крен судна не казался таким страшным – стрелка висящего на стене кренометра замерла на 35 градусах.
Чтобы не мешать, я незаметно прошмыгнул на левое крыло и огляделся. Так вот ты какая, река Оуз! Передо мной лежала узкая канава – разлом земной коры, глиняное ложе которого было едва прикрыто стремительно убегающей с отливом водой, а вокруг, на сколько хватало глаз, простирались луга никогда не кошенной, присыпанной снегом полегшей травы. Значит, не дошли, и надо ждать следующего прилива.
Я даже не успел сгруппироваться, как Дитер, резко сменив объект напряжения, накрыл меня шквалом «высоких» слов. Взопревший лоцман, пользуясь паузой, ринулся в угол отпиваться чаем, а мне оставалось только молчать и слушать. Старпом на этом судне – такая скотина, что капитан при желании может обвинить его хоть в собственной диарее.
К чему этот вой и поиски виновных? Если однажды взял на себя капитанский груз, так и неси его до конца или брось, но не выезжай на подчиненных. Из-за какой-то несогласованности они налетели на камень, но лоцман – всего лишь знающий советчик, а ответственность всегда лежит на капитане. И какой хрен гнал его по мелководью?! Видишь, что не успеваешь с этой полной водой, привяжись к столбу и жди следующей.
Дитера обуяла жажда действий.
– Чиф! Надо проверить корпус на водотечность!
– Как? – Задача представлялась абстрактной. – Станем к причалу и закажем водолазный осмотр.
– Тебя учить? Проверь, может, там трещина.
Тупой или упрямый?!
– Днищевые танки заполнены балластной водой еще с Вильягарсии, и если пробились, куда там потечет? У причала надо выгрузиться, откачать балласты и тогда смотреть.
Дитеру вроде и крыть нечем, но не только наша голь на выдумки хитра – в нем кипели идеи.
– Объ-яс-ня-ю! До следующей полной воды часов шесть. Уклон судна небольшой, ты на страховке спустись с наружной стороны по борту и посмотри, есть ли вмятины на днище, фотографии сделай.
Блин, до боли знакомое: создать трудности, а потом их героически преодолевать.
– У меня нет никакого желания ползти по борту, потом 15 метров спускаться по отвесному днищу до грунта. Вон, боцман – это его хлеб, он для вас без веревки вниз прыгнет.
Я отмахнулся и ушел – не моя вахта! Чем они после меня занимались, неизвестно, но что-то делали, а результаты никто не огласил.
Через шесть часов всплыли, двинулись дальше, а к вечеру ошвартовались у хлипкого деревянного причала в Селби. Тут же стояло несколько речных барж, и появление большого парохода так взбудоражило местных, что они, разинув рты, до полуночи прогуливались около. Я тоже, как собака Баскервилей, промчался по захолустью, и в памяти остались лишь купленные в цветочном магазине луковицы тюльпанов да в вокзальном киоске – пачка фломастеров. Единственными достопримечательностями городка были чистенькое игрушечное здание вокзала и пустынный перрон, где никто никуда не уезжал и никого не встречал. Вокзальные часы, зеленый от старости колокол времен Бирона, бронзовая табличка в ознаменование победы в конкурсе «Лучший вокзал королевства. 1924 год». Наверное, именно сюда в свое время выезжал по делам Шерлок Холмс с лондонского Паддингтонского вокзала…
И вот, внутренне обновленный, я сидел за столом и слушал вечернюю проповедь Дитера. Сегодня он выглядел потерянным, говорил о старости и немощи, а в его монотонно звучавшем голосе сквозила вполне человеческая печаль. Если в молодости будущее манит, радует и вселяет надежды, то в старости, наверное, пугает. Нас с капитаном разделяло всего десять лет, но я о возрасте не задумывался. Видимо, мое время еще не пришло.
– А что ты будешь делать на пенсии, чиф?
Как бы ожидая хорошей идеи, он не сводил с меня бледно-голубых глаз. Я даже не нашелся, что сказать.
– Не знаю, еще нескоро. Жить, думать, подводить итоги.
– Жить, если жизнь закончилась?
– Любая жизнь заканчивается последним вздохом, и нам не дано знать, когда это случится. Вы что, на пенсию собрались?
– Объясни мне, что такое счастливая старость.
– В Советском Союзе была счастливая старость. Моя бабушка пережила две революции, две войны, социализм и с малых лет от зари до зари работала в поле, а умерла в девяносто пять. Она верила в бога и всегда говорила, что прожила счастливую жизнь. Может быть, это?
– А кем она работала?
Дитер оживился.
– Лошадью.
– Хм… – Он долго думал. – Понятно.
Ничего он не понял.
В Германии выходят на пенсию в 65, и, судя по настроению, у капитана пригорало. Может, из компании позвонили и напомнили?
– Можно ведь и на пенсии себя чем-то занять, у вас есть дом, сад, машина. Вы нужны детям, внукам.
– Каким детям?! – Дитер взвился. – Запрут в дом престарелых и до чтения завещания забудут. А там получи тридцать евро в месяц на сигареты и смотри в окно. Туда нельзя, сюда нельзя… – Настроение у него было ужасным. – Ты видел, как живут в домах престарелых?
– Нет, не видел.
На самом деле я видел. В детстве. Смиренные, с печатью обреченности лица старушек и искалеченных войной мужчин. Помнится, я вошел в вестибюль и заробел – с надеждой из всех углов, как с икон, на меня смотрели скорбные глаза святых, а в них – немой крик-вопрос: «Ко мне?..»
Такой пласт памяти всколыхнулся! Не хотелось ни говорить, ни слушать.

Утром водолазы осмотрели корпус, и обнаруженная метровая вмятина оказалась без видимых разрывов металла. Оставалось проверить эту тему изнутри, но с выгрузкой не задалось. Время близилось к десяти, раскрытые трюма уже устали ждать рабочих, и я тихо закипал. Наконец подъехал заспанный агент.
– Сейчас начнем, чиф, не волнуйся. Небольшая задержка с рабочей силой произошла.
– Да мне все равно, штрафные санкции по договору никто не отменял.
– Успеем, успеем уложиться. Все хорошо! – Он успокаивал сам себя. – Да вон, едут!
К борту подкатил автозак, на причал выпрыгнули три дерганых, изможденных наркотой задрота в тюремной робе, и тут я понял, что Селби – это даже не надолго, а навсегда.
– Это докеры?!
Агент и глазом не повел.
– Конечно! – И пояснил: – Это из тюрьмы при стеклозаводе, сейчас еще подвезут.
– Они не буйные? Охрана будет? – Я все еще не мог прий­ти в себя.
– Ну что вы, какая охрана! Наркоманы, ворье, легкие насильники – ребята свое дело знают.
Какое «свое дело», он не уточнил, но каюты надо будет держать закрытыми.
– Так! Каски, очки, респираторы, перчатки – все ваше, без них на пароход не пущу.
Сказал, как отрезал.
Полчаса у них ушло на поиски экипировки, наконец крановщик забрался в кабину «катерпиллара», «стеклодувы» с гиканьем отправились вниз, и пошла потеха! Падали паллеты, рвались мешки, клубы стеклянной пыли обволакивали пароход, а дикари, вырвавшись на волю, ржали, как кони, и носились по трюму.
– Друзья, ну нельзя же так!.. 
Мне хотелось преподать им урок нравственности. В ответ один из этих гамадрил снял штаны и показал татуированную задницу.
Я плюнул в него – не попал. Остановил выгрузку, помчался на причал бить морду агенту, но тот заперся в машине и на контакт идти не желал. Пришлось натравить Дитера. Не знаю, кому он звонил, с кем разговаривал, куда потом бежали зэки и агент, но следующим утром на борт прибыла бригада тех же докеров из Гуля. Дитер успокаивающе по­хлопал меня по плечу и отправился писать протест на порчу товара и простой судна – вот где пригодились мои сделанные накануне фотографии груза и подписанный агентом акт о сохранности.
После обеда, поднявшись на мостик, я заварил кофе покрепче и подсел к штурманскому компьютеру.
– Ты чего? – удивился Дитер. – Почему не на палубе?
– Там все в порядке. Пришел кофе попить.
А сам, рассматривая на экране чертеж корпуса судна, отыскивал место вчерашнего удара о камни. Дитер подошел, взглянул из-за спины.
– Это зачем?
– Вмятина в пятом танке, балласт уже откачали. Хочу посмотреть изнутри, убедиться, что нет микротрещин и инфильтрации из-за борта.
– Боцман делал замеры – вода в корпус не поступает.
Он вроде как меня отговаривал. Я пожал плечами.
– Трещина может быть и не сквозной, а позже потечет – такое бывает.
Дитер согласился.
Конструктивно судно имеет двойной корпус, между стенками которого находится герметичное междудонное пространство. Для создания общей прочности оно, наподобие пчелиных сот, разгорожено на множество сообщающихся отсеков. Там тесно, холодно, мокро и никогда не бывает света, так что, кроме меня, желающих ползать в грязных душных лабиринтах найти трудно.
Снарядился я по минимуму: легкий комбинезон, кроссовки, каска, на шее – рация с фотокамерой, на бедре – нож, в руках – герметичный фонарь-прожектор. В трюме отыскали горловину пятого танка, матрос быстро открутил пятьдесят болтов по овалу стальной крышки, сдвинул ее в сторону, и из черного зева пахнуло смрадной сыростью. Боцман сунул мне в руки конец длинной веревки.
– Привяжись! Я тут буду стоять.
Я обвил страховочный линь вокруг пояса, сел на палубу, свесил ноги в колодец и на руках стал медленно опускаться во мрак. Ступни погрузились в ледяную воду и нащупали дно, а туловище все еще было на палубе. Чтобы уместиться в низком ящике, я присел, лег на бочок и пополз-поплыл по лучу своего прожектора. У меня все было просчитано по чертежу. Через пару метров я уперся в стенку и через узкое отверстие с трудом перевалился в следующую ячейку, затем – в следующую… А в четвертой развернулся ужом и двинулся поперек судна к левому борту. Мокрый комбинезон облепил тело, под локтями всплескивалась вода, и было невыносимо холодно. Там, где днище дугой переходило в вертикальный борт, стало просторней, и тут погас фонарь, наверное, внутрь попала вода. В кромешной темноте, отбивая зубами дробь, я на ощупь присел на залитую жидким илом полку стрингера. До выходного лаза был какой-нибудь десяток метров по прямой, но в этой реальности казалось, что его вообще не существует и жить мне здесь всю оставшуюся жизнь. Жуть жуткая. Руки изо всех сил трясли фонарь. Наконец он вспыхнул, и под ногами в столбе яркого света затрепетала мутная вода. Этот мир обитаем?! Подобрав ноги под задницу, я замер. 
В балластные танки для придания судну остойчивости принимают сотни тонн забортной воды и в процессе плавания по надобности закачивают-откачивают ее по всему миру, загребая внутрь всякую живность. В остатках воды, а ее остается в танках немало, в кромешной темноте эти твари создают свой замкнутый мир и, сосуществуя в разных формах, мутируют бог знает во что.
Внизу по поверхности желтой воды скользила странная, величиной с палец совершенно прозрачная рыбка. Или не рыбка? Ее контуры в свете фонаря были размыты, а стекловидное тело искрилось, как елочная лампочка-сосулька. При других обстоятельствах мне было бы интересно, но только не сейчас. Из-под кницы выпорхнула маленькая змейка или большая пиявка – не разобрать, и вдоль «канавы», как по проспекту, устремилась по своим делам. Чуть дальше, резвясь, кружились в хороводе черные мальки, быть может, дети пираньи. Усилием воли я отвел глаза. Епта, я только что ползал здесь на боку, по самую шейку в воде.
Рядом со мной, увязая в жидком иле, копошились два пучеглазых краба-мутанта. «Харчатся…» Я приподнял каску, и волосы встали дыбом. Поодаль вереницей по наезженной илистой дороге продвигалось стадо членистоногих путников. «Туристы, бля…» Круг сжимался, и я уже забыл, зачем сюда пришел, но рация заверещала боцманским голосом:
– Где ещть? Живы?
– Живы, живы!
Стало легче дышать. Может, сзади кто? Судорожно обернулся, подсветил. Взгляд уперся во вдавленную внутрь корпуса вмятину в венце отслоившейся от удара о камни краски. Как точно угадал! Изломов и трещин металла не было. И то хорошо. Я в спешке сдернул полароид с шеи, сделал три близких снимка и, ослепнув от ярких вспышек, спрыгнул прямо в воду. Бог милостив!
Лег бочком в ядовитую купель и, содрогаясь от холода и отвращения, пополз, отсчитывая ячейки в обратном порядке. Глаза все время искали впереди спасительный свет из открытого лаза – так хотелось побыстрее выбраться. Кувыркнувшись через очередное отверстие, я попал, по расчетам, в последний выходной отсек, но он был так же темен, как все предыдущие. Запоролся не туда? Заблудился?! Подтянул страховочный линь. Нет, все правильно – вот и горловина. Но почему закрыта?! Западню, что ли, устроили? Ладонями осторожно нажал стальную крышку над головой, она поддалась, отлетела в сторону, и в глаза брызнуло ярким дневным светом.
– Пшестрашоны – испугался?!
Боцман и компания кругом стояли над моей головой и весело смеялись! Они хотели унизить меня страхом, паникой, но у меня внутри было только ощущение мерзости. Не дождетесь…
Весь в глине, мокрый, замерзший, я привстал, чуть высунулся из лаза и, в упор разглядывая их ботинки, криво улыбнулся. Добрые ребята просто накинули крышку на люк, а ведь могли бы и завинтить, и насосы пустить на заполнение…
В каюте я содрал с себя превратившийся в липкий ком грязи комбинезон и кинулся в душевую. Согрелся, осмотрел тело – все чисто, укусов нет, лишь содраны локти, болит колено и кровоточит ссадина на лбу.
Дитеру я ничего не рассказал, просто пришел на мостик, сбросил фотографии на компьютер и молча вышел.
Выгрузка у профессионалов ладилась, и мне оставалось, не нарушая рабочий ритм, только поглядывать для порядка. Поляки сновали по палубе, как прежде, торгуя сигаретами, и спрос на товар у англичан был велик. Похоже, испанская встряска моих «маринежей» ничему не научила. Потом, закончив «дела», они что-то красили со шлюпки, и я забыл об их существовании, пока в конце рабочего дня Дитер не позвал меня на шлюпочную палубу. Там собралась вся команда.
– Чиф, проблема. – За бортом на талях покачивалась шлюпка. – Подъемник не работает, с электрикой что-то.
Я даже не почувствовал подвоха.
– Я не электрик. – У пульта копошились стармех с боцманом. – Сейчас сделают.
– Они уже час делают.
– Пусть поднимают вручную, а потом разбираются.
Мне было все равно.
– Это идея! – Дитер посмотрел на часы. – Сейчас восемнадцать. У команды конец рабочего дня, а у тебя ненормированный, так что давай крути.
С этими словами все, как по команде, потянулись к трапу.
Я вспыхнул.
– Вы предлагаете мне немного размяться?!
Три минуты покрутить ручку не составляло труда, но без унижения. Дитер взвился.
 – Не «размяться», а поднять и поставить шлюпку на место!
– А ху-ху не хо-хо?
Я снял со стрелы кочергу ручного ворота и вставил в квадратный профиль вала.
– Это все, чем я могу помочь. Вперед!
Мой тон был спокоен, но глаза высказали все, что кипело в душе. Он понял, но не был бы Дитером, если бы смолчал.
 – Стой!..
В спину летели угрозы, а я уходил, не оборачиваясь, иначе… Нашел раба!
Гася в себе кипящую ярость, я сбежал вниз и заметался по палубе. Вся происходившая на пароходе дрянь и двуличие капитана не укладывались в голове. Зачем?! Будь тем, кто ты есть, и больше ничего от тебя не нужно! Почему за столом я должен тебе сочувствовать, жалеть, а потом без повода выслушивать дурацкие приказы, обвинения и опять сочувствовать? Меня не учили по-собачьи заглядывать в глаза.
Что делать? Отказаться от работы и уехать домой за свой счет? Можно, но он же такую телегу накатает, что меня внесут в черные списки – ни одна компания потом не возьмет.

Ну, ничего, я вам создам уют…

На ужин я не пошел, хотя в дверь усиленно стучали, а утром, столкнувшись с капитаном на мостике, сделал вид, что не заметил его. Дитер боялся моего состояния вызывающей отстраненности и, словно забыв вчерашнее, что-то миролюбиво плел мне в спину. После конфликтов он всегда старался просчитать глубину моей неприязни и силу возможных для него последствий. Эти исследования, во избежание мгновенных проблем, проводились исключительно в светлое время суток.
Не поддаваясь на уловки, я вышел на крыло и взглянул на ботдек – шлюпка была на штатном месте. Без меня, козлы, управились…