Засекреченный подвиг. Часть 4. Лихо

  З Н А К И    Н А    Д О Р О Г А Х

  Калинки примыкали к северному краю Суража. Некогда город подтянул к себе часть деревенских улиц с избами, во внешних очертаниях которых наблюдалось смешение старинных русских, белорусских и малороссийских стилей с элементами польских и литовских построек.
  У одного из домов сейчас стояла одноглазая лошадка, и она явно удивлялась, что жилище, из которого люди вынесли и затолкали в телегу чемодан с несколькими узлами, было накрыто соломой. Еще больше поразилось бы это увечное божье создание, узнай оно, что от хозяина дома с ветхой крышей зависело состояние дорог, по которым ей сегодня предстояло передвигаться, во всяком случае, до границ с соседними районами.

  Надо заметить, что дороги, не в пример жилью заведующего дорожным отделом Суражского райисполкома Степана Мехедова во всем были добротными. Дорожная служба признавалась лучшей в Орловской области. Премии, конечно, хватило бы на переустройство крыши, но эти деньги, даже не поддержав в своих руках, Мехедов одним росчерком пера перевел на строительство дорожной производственной базы, которую возводили хозспособом – своими силами и за счет собственных ресурсов.

  Сейчас Мехедовы готовились покинуть Сураж. Так получилось, что с получением эвакуационного удостоверения для посадки в железнодорожный состав, формировавшийся в Унече, Степан Иванович опоздал.
  Председатель исполкома райсовета Иван Уткин лишь развел руками:
– Даже на семьи с малолетними детьми районный лимит исчерпан. Поезд – не резиновый и нацеплять на него тележки не удастся. Но твои девочки уже большие. Могут на лошади доехать до Унечи, а то и еще куда. Лишь бы подальше от немцев. Семью отправляй так скоро, насколько это возможно, пока мост цел. А сам родных догонишь, когда по акту передашь свои запасы взрывчатки Красной Армии.

  Уткин подошел к открытой форточке и вслушался в нараставший гул артиллерийской канонады:
– Тебе недолго ждать, – горько вздохнул Уткин. – Уж очень быстро наши отходят.
  Предрик вернулся к столу, что-то черканул в блокноте, и вырванный лист передал Мехедову:
– Когда табуны перегоняли в тыл, коновалы выбраковали несколько лошадей. В загоне за мостом, Иваныч, по этой бумажке тебе подберут подходящий экземпляр.

   Экземпляр оказался в единственном числе и с большим пороком.
– Ой, Лихо одноглазое, – испуганно вскрикнула Меланья Васильевна и открыто перекрестилась, что иногда делала незаметно от мужа, старого коммуниста.
   Но сейчас Степана Ивановича не было рядом. Женщина сама вызвалась выбрать лошадь, узнав, что в дорогу с детьми отправится одна: случись что, пенять можно было бы только на себя.
   Определив, что в телегу была впряжена кобылка, Меланья Васильевна, переиначила имя жуткого персонажа русской сказки на ласковый лад не без доли сострадания. Так появилось необычное имя для транспортного средства на предстоявший путь.

  Обращение к лошади как к Лишаньке и ее саврасая масть цвета речного песка на Вязицком, сладкой мечты неудавшегося лета, позабавили двух сестер Мехедовых – Нину, планы которой на поступление в Московский текстильный институт нарушила война, и семиклассницу Аду. Старшая сестра Тамара была далеко. В недавней телеграмме она просила не волноваться за нее. Она, мол, досрочно получила диплом учителя и уезжает из Москвы: было непонятно – по распределению или в эвакуацию?

  Прежде, чем покинуть Сураж, Мехедовы завернули к дорожно-строительному участку. Степан Иванович вышел из конторы им навстречу. Он обошел телегу, постучал парусиновой туфлей по тележным колесам, хмыкнул, оценив лошаденку и ее ветхую сбрую, проверил увязку багажа. Перед тем, как попрощаться с семьей, обтер свой рот носовым платком и степенно расцеловался с Меланьей Васильевной и дочерями.
– С поездом из Унечи никто не поможет, – предупредил Степан Иванович. – Там сейчас – проходной двор. Железной дорогой теперь управляют белорусы, городская власть – у людей из Орла и Брянска. Ни одного знакомого лица. Если не удастся самим сразу уехать, ждите меня у Богусиных на станции через день-два.
  С этими словами Степан Иванович напутственно шлепнул кобылку по ее уже вспотевшему крупу, и та покорно затрусила к городскому центру.

  После того, как Унеча закрылась для организованной эвакуации по железной дороге, наступила тележная пора. Под деревьями у перекрестка Ленинки и Октябрьской, улицы, которая вела к мосту через Ипуть, скопилось с десяток подвод. Были там и бричка, и пролетка, которые неизвестно где сберегались с царских времен. В последний момент перед дальней дорогой люди добирали продукты в универмаге, из близкой колонки с водой  вдосталь пили сами и поили лошадей.

  С рюкзаком-«колобком» за спиной и деньгами в руке Наташа Бердникова потолкалась в этой придорожной сутолоке, просясь в попутчики, и везде по разным причинам получала отказ.
  Нина Мехедова заметила Наташу, попросила Меланью Васильевну, занятую вожжами, остановить Лишаньку. Это могло показаться волей случая, если не знать, что в этот день девушка с «колобком» жила ожиданиями приятных сюрпризов.
  14 августа 1941 года у нее был шестнадцатый день рождения. Удивительно, но Бердниковы, Григорий Иванович и Мария Петровна, вдруг согласились отпустить дочь одну в дальнее и опасное путешествие к родной тете, учительнице из стародубского села Лужки, куда, как казалось, немцы, если и смогли бы дойти, то не так скоро.
  Мехедовы взяли Наташу в свои спутницы до Унечи. Оттуда ей можно было бы доехать поездом до Стародуба.

  До этой встречи девушки не были близкими подругами: разница в возрасте, пусть и небольшая, не способствовала общим интересам. Впрочем, обе занимались в одном и том же радиокружке Дома пионеров. Они были одинаково далеки от всего, что было связано со сборкой радиоприемников и самостоятельной работой в эфире. Здесь, помимо мировых новостей о военных походах фашистской Германии по странам Европы, для Нины были вещи и приятные: можно было послушать музыку и пообщаться между собой. Наташа пришла в радиокружок вслед за одноклассником Игорем Ошманом, и, как могло показаться, причиной ее появления в среде радиолюбителей и местных меломанов стала именно сердечное влечение.

– Привет, девчата! – чудесным образом рядом с повозкой Мехедовых возник Игорь. – Найдется ли для меня место в вашем экипаже?
– Почему нет? Дело за малым! – Меланья Васильевна поддержала игривый тон молодежного разговора. – Лошадь лентами украсить, гармониста пригласить. А тебе только выбрать, с кем из девчулек свадьбу играть. Только на меньшую мою не зарься  –  еще   в куклы  не наигралась.
– Красавчик! – будто намеренно и дурашливо опровергая  мать, на высокой ноте произнесла Ада. – Дождись меня! Я всегда буду моложе твоих нынешних невест.
  Игорь явно принял громыхнувший затем смех на свой счет: не ожидая, когда Лишанька тронется с места, невыразительно помахал рукой всем в повозке и продолжил свой прерванный путь.

  День рождения и в пути из Суража продолжил радовать именинницу своими щедротами. В лучах августовского солнца не ощущалось переизбытка жары, на небе не было ни одной тучки с угрозой дождя.
  Легкий ветерок остудил лицо Наташи, но не так быстро стер с него пунцовый цвет, который продолжал выдавать сильное волнение и пока необъяснимую ей досаду.

  Игорю Ошману, в общем-то, было все равно, куда идти. Утром он не выдержал материнский налет со словесной поддержкой двух тетушек и с силой хлопнул за собой дверью. Ссоры начинались по любому пустяку, и заканчивались одинаково – проклятиями его отцу. Тот, скромный бухгалтер, был осужден в 1937 году по анонимному доносу с обвинением в недостойном семейном поведении и в довесок – в политических преступлениях. На свободу вышел перед самой войной. За время, проведенное в лагерях, он, видимо, разобрался в темной истории своего ареста: в первый же час, молча, собрал свои вещи и переехал в другой город почти за триста километров. Мать и ее сестры изо дня в день ожидали, что беглец вернется, и они все вместе уедут в эвакуацию. Но этого пока не случилось.
  Внешне похожий на отца, высокий и статный Игорь Ошман, уподобился молниеотводу, притягивавшему к себе гневные заряды оставшейся части своей семьи. Юноша стал импульсивным, дерзким с опустошительными паузами в речи и чувствах.

  На Вязицком он остановился у дома Владлена Войткевича. Постучал в окно, к которому легко можно дотянуться от крыльца, не заходя в палисадник.
  Створки окна распахнулись не сразу. Владлен высунулся наружу:
– Ты ко мне?
– А к кому еще?
– Извини, друг, переклинило.
  Игорь демонстративно вдохнул воздух, вырвавшийся через окно наружу с запахом расплавленной канифоли и припоя:
– В таком чаду долго не высидишь. Пошли на речку поплаваем. Голову заодно освежишь.

  Владлен отказался от купания, шутливо сославшись на грубое народное поверье о причине похолодания речной воды в начале каждого августа с участием пророка Ильи.
  Игорь не изменил своему желанию окунуться в Ипути и пошел вниз к реке.
  Владлен быстро закрыл за собой окно. Он и Леня Малюченко побоялись посвящать Игоря в свое опасное занятие, за которое можно было серьезно поплатиться по обеим сторонам фронта.


  Уже вскоре после нападения гитлеровской Германии на СССР советское правительство обязало население в пятидневный срок сдать на временное хранение в местные органы Наркомата связи радиоприемники и радиопередатчики под угрозой применения к виновным законов военного времени. В Сураже сбором таких устройств занималась местная почта. Она затянула с отправкой груза в Орел. В последний момент удалось вывезти запрещенную радиотехнику за город и там, по акту, пустить ее под молотки. Операция была тайной, но она не укрылась от глаз Лени Малюченко.

  Он был в курсе всех значимых дел в Сураже. Природа наделила парня непоседливым характером, безумной отвагой и одной особенностью лица, которой он был обязан своим школьным прозвищем «Драй метер нос» в двух значениях этих слов, замешанных на немецком языке, – «корабельный нос» и «любопытный нос». Леня одновременно обладал тем и другим качествами. Он и в радиокружок пришел, движимый любопытством. Техническая сторона дела его не увлекла. Леня обрадовался возможности услышать английскую речь в передачах «Московского радио» на коротких волнах для других стран и на том же языке, как получалось, обменяться с Владиком мнениями об услышанном. Оба до переезда в Сураж изучали в школе английский язык, а уже здесь без большого труда переучились на немецкий.
  Леня был поражен, насколько Владик был одержим работой в радиоэфире. Впечатляли редкостная эрудиция, тонкий и едкий сарказм, способность формировать массу полезных идей и невероятная скромность.

  Сам же Малюченко громко заявил о себе, когда вступил в истребительный батальон, получил винтовку и она как приложение к удостоверению «ястребка» служила ему неким допуском к местным секретам.
Леня по просьбе Владика дошел до места в лесу, где была разбита радиоаппаратура, и, имея лишь общее представление о назначении деталей, как неопытный грибник, набрал их сразу много – годных и негодных от разных моделей.

  До прихода Ошмана на Вязицкий содержимое сумки было тщательно разобрано. Теперь же предстояло нужные детали и проводки, освобожденные от старой пайки, собрать в одну говорящую конструкцию.
  Впрочем, сборкой приемника занимался только Владик. На это время Леня получил у него для чтения книгу «Господство в воздухе» в тканевом бледно розовом переплете, неожиданном для советского военного издательства.
– Вот привез с Дальнего Востока. Купил в гарнизонном магазине. Мечтал стать летчиком.
– Я думал, судя по названию, это что-то из области фантастики.
– Книга интересна мыслями о будущих войнах. Ну да, там есть и совсем фантастические картины. Например, о вероятном нападении Японии на американцев. Почти как у Герберта Уэллса с его марсианскими штурмами Земли. Наш автор – итальянский генерал, сам сражался в воздушных боях, первых в мировой практике. Умер до того, как Гитлер усвоил его идеи массовых бомбежек жилых кварталов. Душевные потрясения людей оказываются мощнее городских разрушений. Почти год прошел со времени первых гитлеровских бомбардировок Англии, но население там еще не избавилось от пережитого ужаса.
– Думаю, что ты сейчас быстрее приемник соберешь, чем я эту книгу прочитаю.
– Тогда сразу начни с места, отмеченного закладкой. Там есть очень правильные слова для нашего положения. В войнах будущего страны не будут связывать свою судьбу со своей армией. Одного поражения или нескольких проигранных сражений будет еще недостаточно для определения исхода войны: решающее значение будет иметь сила сопротивления самой страны, в том числе и в тылу врага.

  Леня открыл нужную страницу, пробежал ее глазами и снова захлопнул книгу, предварительно вытащив закладку.
– Владик, зачем читать, если ты мне все пересказал. А за слова, что были под закладкой, немцы тебя сразу расстреляют. Подумают, что это – краткое изложение речи Сталина после начала войны. Смысл один и тот же. Мне сейчас куда интереснее наблюдать за твоей работой.
  Леня, и правда, вначале смотрел, как Владик управляется паяльником. Но затем, то ли смолистый запах канифоли, то ли усталость после дальней вылазки за радиодеталями, расслабили и усыпили Малюченко.

  Разбудил его Левитан, звучный голос которого будто извинялся за отсутствие значимых событий: «В течение ночи на 14 августа на фронтах чего-либо существенного не произошло. Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками продолжала наносить удары по мотомехчастям, пехоте противника и по его аэродромам».

  Путь Мехедовых и Наташи до Унечи также ничто не нарушало. Жаворонок, потревоженный стуком колес, устремлялся ввысь со своей незатейливой трелью в несколько нот и там, немного покружив, с той же скоростью срывался к своему гнезду. Тут же, по мере продвижения телеги, с шумом взлетала другая птица, третья... Кончики ушей одноглазой лошадки каждый раз пугливо вздрагивали. Все пространство вокруг как вширь, так и снизу доверху, было наполнено пением жаворонков.
  Но до них, как могло показаться, никому в телеге не было дела. Нина и Наташа примостились за вещами в конце возка. Незаметно обмен местными новостями перешел к обсуждению сверстников, которых оставляли в Сураже. Меланья Васильевна уверенно управляла Лишанькой. Вожжи в руках матери непроизвольно перевели разговор с младшей дочерью к строгому осуждению поведения Ады, вернее, тех отклонений от него, присущих переходному возрасту.

  В Унече суражане на ночь остановились в доме бывшего коллеги Степана Ивановича по дорожному строительству. У того была совсем другая фамилия. Богусиным стал называться по имени своей жены, которая всем заправляла как дома, так и на его рабочем участке. Сам хозяин перед войной уехал в Западную Белоруссию, чтобы перевезти к себе родителей Богуси, но на обратной дороге машина пропала.
  Богуся имела дальнее отношение к железной дороге, но все-таки вместе с Меланьей Васильевной прошла по всем станционным службам за разрешением эвакуироваться поездом. В конце концов, она уступила Мехедовым свое эвакуационное удостоверение без уже использованного талона на питание.

  С тем, чтобы Богуся могла дальше жить в ожидании мужа и своих старых «бацькив», не заботясь о пропитании, Меланья Васильевна поделилась с ней запасами из своих узлов. Наташа, в свою очередь, доложила денег.
– Зачем? – первой возразила Меланья Васильевна.– Ты же с нами дальше не едешь.
   Но согласилась с предложением девушки: считайте, мол, это платой за одноглазую Лишаньку, если уступите ей лошадку добраться до стародубских Лужков.

  Железнодорожные составы, укрытые днем в зелени тупиков, подгонялись к станции с наступлением темноты, чтобы оставаться незамеченными для немецкой авиации. Но в эту ночь посадки в поезда не было из-за известия о прорыве к Унече вражеских танков.
  Утром несколько снарядов разорвалось на окраинах города. Местные жители в панике бежали в ближние лесные урочища. Немецкие танки же дальше не пошли. Все одинаково ждали следующей ночи: горожане, чтобы безопасно вернуться домой; те, кто собирался в эвакуацию, стремился поскорее добраться до вагонов. Немецкие танкисты не торопились с дневным штурмом. Как уже скоро выяснилось, они ждали поддержки с воздуха.
  То, что случилось с наступлением ночи, юный суражский радиолюбитель
Владлен Войткевич, окажись он в этот момент у железнодорожной станции Унеча, мог бы посчитать иллюстрацией к книге «Господство в воздухе» итальянского генерала, провидца будущих войн.

  Унеча, жившая в условиях жесткой светомаскировки, была погружена во тьму. Когда послышался гул немецких самолетов, зенитчики лучами прожекторов невольно выдали расположение станции. На нее с недосягаемой для зениток высоты полетели осветительные бомбы. Яркие шары зависли на парашютах над железнодорожным узлом. Тотчас «мессершмитты» с нижнего уровня многослойного воздушного пирога опустились еще глубже, чуть ли не на крыши домов, и истреблявшим огнем пулеметов накрыли позиции зенитчиков, артиллерийские орудия и военную технику. В завершение «юнкерсы» с высоты маршрутов перелетных птиц спикировали на цель. Самолеты были оборудованы сиренами, которые с заходом для бомбометания издавали вой, леденивший душу и нараставший с каждым мигом приближения к земле.

  Мехедовы и Наташа укрылись на подъезде к станции за огромной кучей старых шпал с еще не выветрившимся запахом креозота. Туда их отвел длиннобородый дед, которого нельзя было обстоятельно разглядеть в пламени первых пожаров и немецких «фонарей» на парашютах. Он успел перехватить под уздцы одноглазую лошадку. Та, еще до взрыва первой бомбы напуганная воем пикировавшего «юнкерса», шарахнулась с дороги, едва не перевернув телегу с седоками.
  Воздушные атаки в том же порядке повторялись без малейшей паузы до наступления рассвета. Нечаянный спаситель не отходил от Лишаньки, успокаивая ее ласковым поглаживанием и незнакомыми Меланье Васильевне словами.

– Ты, добрый человек, не из цыган ли? – спросила настороженно женщина, ожидая подвоха от незнакомого бородача.
  Она поделилась с ним своими наблюдениями:
– Внешность соответствует и с лошадью не каждый так управится.
  В первом утреннем свете уже можно было разглядеть на незнакомце пыльный неопределенного цвета пиджак, серую рубашку на выпуск с пояском, непривычные для лета сапоги и доисторический изношенный картуз.
  За спиной была дорожная котомка с подвязанным чайником:
– Признаться, я хотел услышать от тебя, сестра, благодарственные слова, обращенные к Божией матери как Царице Небесной райских обителей Бога Вышнего.
  Меланья Васильевна даже присела от неожиданности и перекрестилась:
– Прости, батюшка, если оскорбила подозрением.
– Бог простит, – старик в ответ перекрестил ее, как это делают старообрядцы, двумя перстами. – Не батюшка я для вас. Обращайся ко мне по имени-отчеству как к Агафангелу Савватьевичу.
Похожим образом он перекрестился сам, когда Меланья Васильевна, обратилась по имени к младшей дочери, призывая ее оставаться в телеге.
– Она для своих людей – Ада. А так ее зовут Аделаида, – поправилась мать перед верующим путником.
  В состоянии робкого человека Меланья Васильевна не была готова долго находиться:
– Бог простит, но и ты, прости, если будем тебя звать дядей Агафоном. Зачем мне, особенно детям, себе голову и язык ломать, если вот-вот разойдемся в разные стороны.
– Твоя правда, сестра. Я вот в Елионку спешил. А теперь и сам не знаю, куда идти...
  Меланья Васильевна проследила за его взглядом, при виде догоравших остатков железнодорожной станции вздохнула:
– Нам-то теперь точно надо будет уходить в эвакуацию через Стародуб. Последние слова утонули в стрельбе немецких танков, устремившихся на Унечу, и в ответной канонаде.

  Дядя Агафон взял Лишаньку покрепче под уздцы и, опять нашептывая ей что-то на уши, вывел возок через позиции красноармейцев к большой трассе между Брянском и Гомелем у поворота на Стародуб.
  Тут   случилась заминка.
– Ну что? С нами на Стародуб? – обратилась Меланья Васильевна к бородатому спутнику. – Если тебе, дядя Агафон, идти до елионских раскольников, то только через Стародуб. Я вижу, ты одним из них будешь.
– Раскольники остались в Москве. Ушли из нее истинные православные. С Елионкой у меня отношения проще. Там есть кровный брат. К нему шел. Но прежде попрощался со своим сообществом в Злынке, поклонился родительским могилам на белорусских болотах.

– Ой, – предупредила Наташа, что входит во взрослый разговор. – Вот и нашелся мне попутчик от Стародуба до Лужков. Елионка же рядом с Лужками. Через озеро. Я в Лужках не одно лето у крестной жила.
  Поспешно себя поправила:
– У своей тети.
  Дядя Агафон не отвлекся от разговора с Меланьей Васильевной:
– Мы вот сейчас стоим на перекрестке дорог, и в своих мыслях я оказался на неминучем распутье: продолжить путь к брату или вернуться назад в Злынку. В Елионке – один брат. По крови, но слабый духом. От нас перешел к поповцам. От правильной веры не отрекся, но захотел, чтобы его душа не трудилась в воссоздании старой церкви, а кормилась из рук строителей притворных церквей. В Злынке – у меня сообщество братьев и сестер по духу. Надо подготовить к испытаниям, чтобы не предстали мы перед Господом нашим жалкими духом, неспособными противопоставить себя Аспиду и Василиску Тевтонскому. Но не гордыня ли моя меня хочет вернуть в Злынку?! Так ли велико мое значение, как я о нем думаю? Только на молитве смогу распознать промысел Божий. Мне надо помолиться в уединении, а вам после бессонной ночи набраться сил перед новой дорогой.

  Через несколько километров дорога на Стародуб пошла краем урочища, и уже скоро через ветви деревьев проглянула полянка. К ней вел наезженный съезд. Судя по следам кострищ, это место не раз использовалось для стоянок. Привлекательным для отдыха его делал и близкий, небольших размеров водоем со старой бобровой запрудой.
  Все, кто был в телеге, там и заснули, уткнувшись лицом в сено и не дожидаясь, когда дядя Агафон распряжет Лишаньку. Тот умело приладил ей путы, чтобы далеко не ускакала. Но она даже не пыталась далеко уйти от воды и обильной травы на опушке.
  Дядя Агафон по известным ему признакам определил сторону света, куда направить свое обращение. Не отводя глаз с востока, словно в ожидании второго пришествия Спасителя в этот мир, и крестообразно сложив руки на груди, принялся самозабвенно и долго возносить молитвы с поклонами, повышавшими энергию слов. С упоминанием Бога дядя Агафон непременно крестился.

  Завершив общение с небесами, дядя Агафон из старых головешек и сухого мха соорудил костер. Под напором закипевшей воды застучала крышка чайника, и она разбудила всю странствовавшую  группу.
  Приготовление незатейливой пищи с печеной картошкой не заняло много времени. Свои порции сала с хлебом девчата нанизали на свежие прутики и взялись обжаривать на огне.
   
  Царский запах простенького блюда явно стал причиной появления на краю поляны коротко стриженного молодого красноармейца. Он не сразу преодолел растерянность, выставил перед собой винтовку и шагнул вперед:
– Я вас посторожу, а вы меня покормите за это.
  Дядя Агафон развернулся к нему от костра:
– Ну вот, Господь внял молитвам и направил к нам ангела-хранителя. Только ведь они, ангелы, по многим причинам салом не питаются.

  Бородатый старовер огляделся по сторонам и, убедившись, что кроме солдатика никого из чужаков вблизи не было, поправил свой картуз жестом бывалого вояки:
– Да у тебя, боец, ружье не заряжено, – строго сказал дядя Агафон.
  Красноармеец поверил ему и передернул затвор.
  Блеснувший в солнечном луче патрон вылетел наружу и чуть не угодил в костер.
– Подержите пока, – солдатик передал винтовку дяде Агафону и сам наклонился за патроном.
– Потому и драпаем, что вместе с оружием ума не выдают, – разочарованно вздохнул дядя Агафон. – Накормите, люди добрые, его, человека теперь совсем нам не опасного, но нам и непригодного.

  Красноармеец попытался оправдаться, но, увидев предложенный ему кусок сала с ломтем хлеба, не смог больше произнести ни одного внятного слова. Он еще разделался с несколькими картофелинами из костра, черпанул ладонями холодной воды из ручья, втекавшего в бобровый водоем, и громко выдохнул, знаменуя свое возвращение к жизни.
  У воды девушки с большой долей стеснения привели себя в порядок и вновь забрались в телегу, чтобы легко упасть в объятья послеобеденной дремы.
  Дядя Агафон стал запрягать Лишаньку, стараясь не потревожить сон юных пассажирок.

  Меланья Васильевна взяла красноармейца за рукав гимнастерки и увлекла его за собой:
– Мы пойдем к дороге на Стародуб, разведаем, что к чему. Ты, Агафангел Савватьевич, не отставай от нас, – вероятно, пережитая минута опасности для жизни ее детей заставила вспомнить подлинное имя старика, завладевшего винтовкой.
– А тебя как зовут?– обратилась она к молоденькому бойцу.
– Погромче  можно? – попросил тот.
– Пилотку потерял, винтовку отобрали, – Меланья Васильевна вслух высказала свои мысли. – Ко всему он еще глухой и немой. Не может сказать, как его зовут.
  На этот раз она была услышана.
– Костик. Фамилия – Костик, имя – такое же, – медленно произнес солдат. – И не глухой я вовсе. Меня сильно контузило.
   Костик вдруг сел на траву, примятую колесами телег, обхватил ноги руками и уткнул голову в колени.

  Его рассказ, перебиваемый собственными всхлипами, был долгим. За это время подъехала телега. Девушки, разбуженные мужским плачем, и дядя Агафон превратились во внимательных слушателей сбивчивой и трагической истории.
Родителей Костика рано скосил тиф. Сирота стал деревенским пастушком. На выпасах, в обилии природных звуков в нем проявился слух сверхъестественной остроты. В начале тридцатых годов к зоне затопления в планах строительства Иваньковского водохранилища пририсовали родное Притыкино и еще больше сотни деревень на Верхней Волге. Команды заключенных раскатали и перевезли на новые места часть жилья. Остальных колхозников, кто сопротивлялся перемещению, охрана ближнего лагеря насильно выгнала на улицу и дома спалила. Люди, укрывшиеся в зарослях притыкинского кладбища, ушли под воду вместе с ним.
С открытием судоходства по новой воде Костик применил свой высокого качества слух на деле и выучился на матроса-сигнальщика. Проплывая на пароходе над своей затопленной деревней, он каждый раз подавал три коротких гудка, что в многоголосье сигналов на реке значило «Человек за бортом». Капитан сквозь сознание, помутненное алкоголем и страхом сталинских репрессий, разглядел в том контрреволюционную подоплеку, жестоко избил и сбросил в Волгу самого Костика.

  Рассказчик выдержал паузу:
– Не знаю, что выручило меня, но очнулся, я на берегу,
  Костик после своего спасения был призван в армию, попал в дивизион зенитчиков с орудиями большого калибра, принятыми на вооружение незадолго до войны. С учетом своего дара новобранец был приставлен в качестве слухача к звукоулавливающей установке для обнаружения и определения типа самолетов на дальнем расстоянии. Костик со временем мог заменить любого из шести орудийных номеров.
  После переброски в Унечу батарею Костика разместили в начале урочища у поворота на Стародуб: пушка могла с одной позиции поражать воздушные цели при подлете к железнодорожному узлу на больших высотах и прямой наводкой, опустив стволы, пробивать броню немецких танков.
  Прошлой ночью батарея, включив поисковые прожектора, не успела сделать даже выстрела, как на нее не из общей армады, заходившей на атаку Унечу,  откуда-то со стороны нырнул «юнкерс».

– Как я его не услышал?!
  Костик обвел всех, кто находился сейчас с ним рядом – и даже Лишаньку – растерянным взглядом, и виновато продолжил:
– После взрыва бомбы только я сумел откопаться. Из всего зенитного расчета. Пушка же уцелела... Снарядов полно. Но смогу сделать только один выстрел по танкам. Не успею со вторым. Был бы у меня хотя бы заряжающий...
– Может, Костя, вместе пойдем до Стародуба? – предложила Меланья Васильевна.
– Отсюда уже не уйду. Я пропустил немца. Не услышал его вовремя.
Мне теперь стоять здесь за всех моих ребят.

– Считай, что нашел заряжающего. Благодарен Господу, что через тебя, Божий ты человек Костик, мне свой знак подает и указывает мое место. Зачем изнурять себя долгим рысканьем Антихристова лежбища, если зверь сам в дом ломится? Тебя, Костик, тиф обошел, вода не приняла и земля из своего нутра вытолкнула. Знать, Господь, предназначил тебя для этого часа и подвига. У небесного престола ты вновь обретешь своих родителей. А я тебя сопровожу. Но если нам погибать вместе, то хотелось бы перед Господом вместе и предстать. Для этого тебе надо быть во Христа крещенным.
– Некому было меня в церковь вести, – не без сожаления возразил Костик.
– А наша церковь всегда со мной. Как наставнику общины истинной православной веры, мне позволено совершать это таинство. Я покрещу.
Пусть вера укрепит тебя. И меня. Один твой снаряд сколько весит?
–  Девять килограммов. Чуть больше.
– С Божьей помощью осилю.

  Дядя Агафон с этими словами полез в свою котомку, вытащил из ее недр молитвенник и тряпичный узелок:
– Крестик и поясок для новообращенных всегда при мне.
– А поясок для чего, чтобы не убежал как наша Лишанька?– спросила Меланья Васильевна.
  Девушки на телеге прыснули от смеха.
– Поясок отделяет природу человека верхнюю от природы нижней, – дядя Агафон строго взглянул на Меланью Васильевну. – Вот ты знаешь о местах, где мы живем. Должна знать и об особенностях нашей жизни. Спросила ведь, чтобы дочерей развлечь. А я хотел было предложить тебе стать крестной матерью нашего воина. Конечно, сначала тебя бы в воду трижды окунул и обратил к истинной вере от никоновской ереси.
– Какой матерью! Степан Иванович меня из дома выгонит. Он у меня коммунист на высокой должности.
– Так ведь и без того уже из своего дома бежите.


  Дядя Агафон подошел к телеге со стороны, где сидела Наташа:
– Я понимаю, что тебя в малолетстве в Лужках без спроса родителей крестили, если есть, кого звать крестной матерью. Лужки – это, считайте, для нас второй Иерусалим. Не закрепилось это имя за Лужками. А гора Елеон, с которой на Святой земле Спаситель наш вознесся в Царство Отца Своего Небесного, отразилось в соседней Елионке. С нашей верой ты росла. Возраст юный, но позволяет тебя стать крестной матерью. Женщины в старообрядчестве почитаются особо, потому что Всепречистую Владычицу нашу Богородицу мы ставим выше святых и выше ангелов. А у тебя и стать похожая, иконная, много бесстрашия в глазах вместо смирения.
  Наташа зарделась от неожиданного комплимента, но от предложения отказалась:
– Я, дядечка, другой веры, комсомольской.

  Дядя Агафон сплюнул и перекрестился:
– Видит Боже – я старался. У сироты могла быть крестная мать, а будет крестный отец. Я сам и буду. До никоновской ереси крестным родителем мог быть один человек – либо мужеского пола, либо женского. Этим правилом мы продолжаем жить. К крещению надо готовиться заранее – поститься в молитвах дневных и ночных, покаяться в прошлых грехах. Но Господь не требует неизменной полноты внешних форм бытия нашей Церкви, отступления неизбежны.

  Молитвам дяди Агафона и его компромиссу с небесами не нужны были свидетели.
– На то оно и таинство, – сказал он и с теплотой, которая все же угадывалась в закаленном вековыми гонениями характере старовера, распрощался с пассажирами возка, покатившего в сторону Стародуба.

  Ближе к вечеру позади их послышались раскаты пушечных выстрелов. Бой был недолгим. Когда канонада смолкла, Меланья Васильевна, никого не стесняясь, перекрестилась.
  Усталая лошадка замедлила ход. С нарастанием рокочущего гула Меланья Васильевна поспешила свернуть с дороги. В свете танковых фар мимо прогромыхала колонна немецкой военной техники. Меланья Васильевна удерживала лошадку под уздцы и отвлекала ее от дороги, нашептывая ей в уши, по примеру дяди Агафона, все, что помнила из молитв, заученных в детстве.
  Когда возок к утру добрался до Стародуба, там уже хозяйничали оккупанты. Вторжение было внезапным, разрозненные группы красноармейцев еще продолжали вести уличные бои. Лишанька с большой осторожностью пересекла город.

  Были ли тому причиной неторопливость лошадки и занявшее время прощание с Наташей, но Мехедовы не успели перебраться у Погара на другой берег Судости до того, как мост через реку был взорван.
  В бывшем уездном местечке, при советской власти «усохшем» до поселка, Меланья Васильевна с дочерями больше недели прожили, напрасно ожидая восстановления переправы. После образования Брянского фронта советские войска попытались отбить у немцев Унечу и Стародуб. Эти атаки лишь на десять дней сдержали дальнейшее продвижение вражеских сил. Немецкие оккупанты, войдя в Погар, тотчас пригрозили арестом всем, кто не являлся местным жителем.

  Мехедовы вернулись в Сураж. Их дом уже заняли соседи.
– Никто не знал, погибли вы в Унече или успели до бомбежек уехать поездом. Степана Ивановича, когда он отправился туда вас искать, арестовали. Сейчас он – в Клинцовской тюрьме, а, может, его уже расстреляли. Зачем было дому пустовать? – оправдывались они без явной радости возвращению прежних хозяев.
  Трудно, но Меланья Васильевна добилась перевода Степана Ивановича в Суражскую тюрьму, а затем и его освобождения. В разговорах с теми, кто добровольно пошел в услужение к немцам, и от кого сейчас зависело благополучие мужа, женщина предварительно спрашивала, добротно ли руками Степана Ивановича была построена дорога к родному селу или городская улица с родным домом.

  В начале октября в Сураже появилась Наталья Бердникова. Ее скупой рассказ о жизни у тети в Лужках растянулся на час из-за того, что ее словоохотливой матери, Марии Петровне, не терпелось время от времени вставлять туда местные городские новости. Для себя Наташа отметила два события – возвращение Мехедовых и появление в городе листовок с сообщениями московского радио.
Зная, что Мехедовы так быстро ее не отпустят из гостей – без чая и воспоминаний о совместно пережитом на дорогах неудавшейся эвакуации, Наташа решила вначале навестить одноклассника Владлена Войткевича, о котором она сразу подумала, услышав о листовках на заборах. Был еще один интерес зайти в дом на Вязицком, тайный, скрытый в глубине ее девичьих чувств.

  Владлен  обрадовался, увидев Наташу:
– Игорек Ошман видел, как ты с Мехедовыми из Суража уезжала. Те вернулись и у тебя, видно, не сложилось. Так далеко наши  уже отступили?
– Это я пришла узнать у тебя, что нового на фронтах. Я же твои листовки не читала.
  Владлен улыбнулся:
– Ты, Наташа, удивительный человек!
– Удивительных людей я видела в лесу под Унечей.
  Девушка рассказала Владлену, как ей навстречу будто бы вышел молодой партизанский разведчик и по поручению своего командира дал задание вернуться домой, подобрать смелых ребят, готовых помогать в борьбе с немцами. Сигнал якобы поступит, когда придет время.
  В этой истории угадывались недавние дорожные приключения. Обстоятельства встречи с дядей Агафоном и Костиком могли показаться не совсем правдоподобными. А повествование об их судьбах еще и идеологически вредным. Наташа переодела молодого красноармейца и старого раскольника в одежды призрачных партизан с тем, чтобы, вероятнее всего, придать вес собственным словам о необходимости комсомольцам организованно вступить в борьбу против врага.

  Использован  довоенный  снимок  из открытых источников.