Согласись хотя бы с чем-то

«Никогда не забывайте – следы Титана разные, но звезды, отражающиеся в этих следах,   всегда одни и те же»
профессор Хорхе Анхель Ливрага


       Римская площадь Кампо-деи-Фиори, несмотря на раннее темное утро и пронизывающий  февральский холод, была заполнена огромным количеством горожан, одетых в разноцветную одежду, которые от промозглого  ветра только плотней прижимались друг к другу. Отмечая очередной церковный праздник в честь Ромула-Квирина, город бурлил сотнями тысяч паломников, прибывших в столицу для отпущения грехов. Во всех церквях читались мессы, распевались псалмы, шествия с образами святых отовсюду направлялись к собору Святого Петра, находящегося рядом с майданом.
       Зашедшие, пусть и случайно, на площадь миряне только расширяли толпу собравшихся на ней зевак. Но торжество праздника было отодвинуто на второй план – основным же поводом для народного собрания была запланированная церковной инквизицией на этот день публичная казнь известного католического священника, философа, поэта, математика и астронома Джордано Бруно. Монах-доминиканец, известный своими космологическими идеями, такими как бесконечность Вселенной и множество миров, за свои еретические взгляды, в том числе противоречащие учению церкви, и не принявший  покаяния, решением римского инквизиционного суда был приговорен к привселюдному сожжению на костре.
   
       Вокруг площади горели факелы, вставленные в специальные кронштейны и держатели, прикрепленные к стенам близлежащих домов. Многие горожане держали в руках длинные шесты с установленными на них самодельными горелками. Еще папа Климент VIII провозгласил, что перед началом церковных торжеств нужно создать хвалу Господу святым делом – осуждением и сожжением еретиков. Поэтому дата казни  специально была назначена в один день с массовым церковным праздником.
       Над площадью стоял гул человеческих голосов – каждый пытался найти среди  стоящих рядом людей единомышленников и обсудить предстоящее событие. Место для аутодафе было выбрано вблизи дома, расположенного на углу площади и переулка лучников. На фасаде находился большой камень с латинскими стихами, написанными в 1483 году смотрителями улиц в честь Сикста IV.
       К столбу, стоящему посередине выбранного места для костра, подкатила огромная повозка, и подбежавшие к ней плебеи стали сбрасывать на землю дрова и хворост.
       Немногим далее, на самом углу площади, отделенные цепочкой солдат армии Святого Престола от простого люда, стояли знатные участники процесса – представители судейской коллегии, инквизиционного трибунала и светской власти. Аристократы тоже, разделившись на небольшие группы, активно шушукались между собой.

       С переулка лучников показался большой дилижанс, запряженный тройкой гнедых лошадей и сопровождаемый солдатами собственной армии Папской области, которая использовалась в основном для поддержания порядка внутри государства. Конный экипаж заехал на площадь и остановился у деревянного столба. Сопровождаемые карабинеры окружили повозку. Дверь дилижанса открылась, и первым из него вышел назначенный местными властями палач – в черном плаще с красной каймой, капюшоном на голове и маской, скрывающей лицо. За ним следом вышли двое служивых, державшие за руки приговоренного к казни философа. Тот, не глядя на зимний холод, был одет в  грубую льняную рубаху серого цвета, носить которую могли себе позволить лишь бедные люди. Они подвели еретика к столбу и привязали железной цепью, перетянув вдобавок мокрой веревкой, которая под действием огня будет только сильней стягиваться и врезаться в тело осужденного. Шумевшая до этого на площади собравшаяся толпа притихла, все устремили свой взгляд к месту предстоящей экзекуции.

       Несмотря на то, что Бруно в течение семи лет содержался в тюрьме в ужаснейших условиях, подвергался постоянным допросам и мучительным пыткам в надежде сломить его волю, добиться раскаяния и отречения от всех своих идей и убеждений, признания заключенной в них ереси, он держался с непоколебимым мужеством, твердостью и непримиримостью. И чем дольше продолжались пытки, тем сильнее становилось священное упорство философа, отвечающего на все вопросы одними и теми же словами – «я не должен и не желаю отрекаться, мне не от чего отрекаться, я не вижу оснований для отречения».

       Страха на лице осужденного не было – он всего лишь бросил беглый, усталый и безразличный взгляд на собравшихся на площади простолюдинов. Само собой, в такой массе народа обязательно находились и те, кому было искренне жаль этого умного, одаренного и талантливого человека, родившегося раньше своего времени. И, естественно, стояли  и  те, кто был твердо убежден, что суду видней.
       9 февраля текущего, 1600 года, инквизиционный трибунал своим приговором признал Бруно «нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком». Он был лишен священнического сана и отлучен от церкви. Твердый и непоколебимый в своем учении, после заслушивания приговора, философ с уверенным видом произнес памятные слова своим судьям – «вероятно, вы с большим страхом выносите мне приговор, чем я его выслушиваю».

                *     *     *

       Солдаты караула раскладывали вокруг столба привезенные хворост и сухие поленья. За всем этим внимательно и молча  наблюдал палач, державший в руке фалаку – деревянный шест для фиксирования ног осужденного во время казни. Зачем она ему понадобилась при сожжении, он, наверное, и сам не знал.

       Среди представителей знати, в стороне от других, в дорогих шубах на собольем меху, верх которых был покрыт дорогой парчой, а воротники и обшлага рукавов дополнены песцовой пушниной, в широкополых шляпах, украшенных перьями и обутые в высокие сапоги-ботфорты стояли кардинал Беллармино и философ-утопист Томмазо Кампанелла. Теолог и инквизитор Роберто Беллармино был главным следователем на допросах и главным обвинителем в процессе над Джордано Бруно, после передачи его в римскую тюрьму. С Кампанеллой кардинал поддерживал давние и дружеские отношения, несмотря на некоторые разногласия в их взглядах. Они молча наблюдали за суетой приготовления места казни.

-      А тебе его не жаль? – неожиданно спросил Кампанелла. – Ведь, все-таки, если быть откровенным – он гений, с редкой феноменальной памятью. Такие рождаются единицы на тысячелетие.
       Беллармино, известный своими полемическими работами и внёсший значительный вклад в католическое богословие, повернул к спутнику удивленное лицо.
-      Мне странно это слышать от тебя, друг мой Томмазо, - произнес кардинал. - Тем более, после семилетнего пребывания осужденного в тюрьме. Наверное, эту тему следовало бы обсудить намного раньше.
       Беллармино сильней прижал воротник к ушам, и они снова обратили свой взгляд на Бруно.
-      Возможно, мне и жаль его, - снова заговорил кардинал. – Достойный соперник, но вот его упрямый характер и упорное желание стоять на своих убеждениях выводят меня из себя. Я даже не исключаю, что окажись с ним рядом предприимчивый и влиятельный человек с отрядом вооруженных солдат, и философия Бруно легко могла превратиться в новое религиозное учение, которое лишило бы святых отцов и паствы, и доходов.
-      Так вот и я о том же, - поддержал беседу философ. – Его сильной воле и жизненной целеустремленности можно только позавидовать. Ты же знаешь, что когда римская инквизиция добивалась от Венеции его выдачи, там долгое время колебались. В конечном итоге, прокуратор Венецианской республики Контарини написал, что Бруно «совершил тягчайшие преступление в том, что касается ереси, но это – один из самых выдающихся и редчайших гениев, каких только можно себе представить, и обладает необычайными познаниями, и создал замечательное учение». Так, может быть, надо было прислушаться к мнению высокопоставленного чиновника.

       Беллармино задумался, опустив взгляд на мощёную булыжником площадь. «А ведь раньше здесь была площадь цветов», - мелькнула у него мысль. Его спутник предусмотрительно замолчал в нетерпеливом ожидании ответа.
-      Знаешь, брат Томмазо, - медленно произнес инквизитор. – Я несколько лет требовал от Джордано покаяния и отречения от своих идей, но он упрямо стоял на своём. Теперь, я уверен, будут говорить, что следователям явно не хватило таланта, чтобы поколебать позиции упрямца в философских дискуссиях. Я, пожалуй, поговорю сейчас с ним, так сказать, стоя на смертном одре. Может, все-таки, перед лицом неизбежной смерти он решит изменить свою точку зрения.
-      А вот это, смею заметить, очень правильное решение, - поддержал разговор Кампанелла. – Ты, друг мой, сейчас единственный, кто может отменить приговор и признать Бруно раскаявшимся. Да и лишний грех на душу, как говорится, брать не придется.

       Спутники замолчали, глядя друг другу в глаза. Рядом фыркнули лошади проезжавших мимо них двух всадников. Возле места казни возникла непонятная беготня, шум толпы на площади усилился.
-      Я уже готов на то, чтобы он согласился хотя бы с чем-то, - произнес Беллармино и перевел взгляд на привязанного к столбу Бруно.
-      Но, думаю, что это будет снова пустая затея.
-      В любом случае, стоит попробовать, - осторожно сказал Кампанелла, прекрасно понимая, что кардинал, будучи богословом, полемистом и гуманистом, являлся одной из ключевых фигур Контрреформации.
-      И если тебе, брат Роберто, это удастся, я презентую тебе фьяску твоей любимой вишневой ратафии с монастыря Санта-Мария-делла-Сала.
-      Умеешь ты убедить, друг мой Томмазо, - улыбнулся Беллармино, - но, не обещаю. Если будет упираться и далее – Бог ему судья… Идем…

                *     *     *

       Протиснувшись сквозь строй солдат, они двинулись в сторону места казни. Несмотря на боль, причиняемую цепями под тяжестью тела и холод, на удивление живой взгляд осужденного не переставал скользить по собравшейся толпе. Чтобы продлить мучения казнимого, позади него палач развел небольшой костер и постепенно усиливал огонь, подбрасывая сухой хворост.

-      Ну, что, Бруно, не повлияла на твои взгляды близость смерти? – произнес кардинал, вопросительно глядя в лицо мученика.

       Джордано молча смотрел в глаза Беллармино, а затем измученно произнес.
-      Нет… Я умру мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай…
-      На твоем месте я бы не был так самонадеян, - перебил его инквизитор, - в самый раз вспомнить, что жизнь у человека одна и, как ни странно, это самое ценное, что у него есть.
-      Казнив меня, вы всё равно своего не добьетесь, - возразил Бруно.
-      Сжечь – не значит опровергнуть.

       За столбом медленно разгорался костер. В холодный воздух потянулись легкие струйки дыма. Беллармино повернул голову в сторону своего спутника, как бы советуясь о чем-то, затем снова устремил взгляд на осужденного.
-      Пойми, глупец, - произнес он, - меня сейчас меньше всего интересует твоя приверженность теории Коперника и ее творческое развитие. Мне абсолютно плевать на некоторые твои взгляды в научных и философских вопросах – точно так же, как на бесконечность и вечность вселенной. Но вот с твоей гелиоцентрической теорией я категорически не согласен. Солнце крутится, и это видят все. А ты один отрицаешь такой простой и очевидный факт. Геоцентрическая модель нашей системы самая верная. Соглашайся с этим, и я отменю казнь. Это твой последний шанс.

       Джордано измученно улыбнулся. Он спиной уже ощущал усиливающий жар от костра. Приговоренный молчал. Кампанелла, внимательно слушавший весь разговор, уже почти не сомневался, что вишневую ратафию ему придется пить в одиночку. Бруно вспомнились интеллектуальные бои с профессорами Сорбонны и Оксфорда по любым вопросам. Он играючи мог доказать, что черное – это белое, что день является ночью, а Луна – Солнцем. «А что я, собственно, теряю, кроме жизни, - подумал еретик, - попробую ее сохранить». С чем черт не шутит.

-      Так я и говорил, что она крутится, - произнес Бруно.
-      Не понял, - сделал удивленное лицо кардинал. – Земля, что ли? ... Ты опять за своё?
-      Ну, почему Земля? – возразил Джордано. – Я подразумевал Солнце. Ведь Солнце – звезда, а звезда – это она. Вот я и утверждал, что она крутится.
-      Так зачем ты всё это время мне голову морочил? – округлил глаза инквизитор.
-      Почему я морочил, Ваше Высокопреосвященство? – Бруно умышленно подчеркнул высокий статус кардинала в Католической церкви после папы римского. – Вы просто на допросах не уточняли, о вращении чего идет речь. А я Солнце подразумевал.
-      Вот оно как, - со стороны казалось, что Беллармино слегка растерялся. – Значит, ты признаешь, что наше светило вращается?
-      Да, я это полностью признаю, - Бруно испытывал боль от разогретого костром воздуха, но усилием воли пытался скрыть душевные муки.
-      Тогда я, как представитель инквизиции, признаю тебя раскаявшимся, - кардинал махнул рукой стоявшему недалеко начальнику караула сопровождения. Тот незамедлительно подбежал к Беллармино и, остановившись, вытянулся в струнку.

-      Я принимаю его покаяние и останавливаю казнь, - сказал он служивому, - снимайте его и обратно в тюрьму. Позже там оформим официальное отречение под протокол.

       Начальник кивнул и, подбежав к своему отряду вояк, стал раздавать команды. Часть солдат мгновенно бросилась гасить костер, остальные - освобождать привязанного к столбу от цепей. Над площадью стоял неимоверный рев толпы. Большинство собравшихся, скорее всего, не понимали, что происходит. Но Беллармино было абсолютно безразлично поведение плебеев. Он повернул голову в сторону своего спутника и подмигнул Кампанелле, предвкушая дегустацию прекрасной на вкус вишневой ратафии.
-      Вы держались просто великолепно, - угодливо произнес Кампанелла, - плюс еще один раскаявшийся еретик.
-      Сам не ожидал от себя такого, - ухмыльнулся кардинал. – По-моему, нам в самый раз пригубить знаменитую настойку.
       Он взял спутника за локоть, и они спешно покинули площадь.

                *     *     *

       Дилижанс, с находящимися в нем двумя караульными и оправданным еретиком,  тоже выкатился с площади и повернул в переулок лучников. Бруно сидел на сиденье, что лицом вперед, прислонившись к задней стенке и прикрыв глаза. Сопровождающие солдаты сидели на сиденье напротив. Неожиданно Джордано стал шептать:
-      Вы опять не уточнили, Ваше Высокопреосвященство, что и вокруг чего крутится. Солнце, конечно же, вертится, но не вокруг Земли, а вокруг чего-то совершенно другого. Надеюсь, у меня будет еще время выяснить это. А Земля, несомненно, вокруг Солнца.

-      Что это с ним? – один из солдат толкнул ногой напарника.
-      Бредит, наверное, - ответил тот. – Да его и понять можно – намучился бедолага. Пусть спит.

       Колымага, скрепя рессорами, повернула в очередной поворот и, дребезжа всей конструкцией, прямиком покатила в сторону римской тюрьмы.
 
      

28.11.2025