In cane veritas

Ну что ж, пожалуй, можете начинать меня ненавидеть. Я — тот самый сын подруги вашей матери, которая прожужжала вам все уши. Я хорошо учился в школе и закончил престижный университет с красным дипломом. Потом я получил стажировку в хорошей компании, и эту работу, на которой работаю уже пятнадцатый год, мне отлично платят, и я достиг практически потолка карьеры в свои сорок три. Я безусловно успешен, и складывается ощущение, что да, вот человек, которому действительно можно завидовать.

Но есть обратная сторона медали. Я одинок. У меня нет семьи, потому что все время я тратил на работу. У меня нет близких друзей — так, одни приятели, с которыми максимум можно выпить пива в спорт-баре. Девушки были со мной всегда за какие-то достижения, за деньги, за подарки. Ну и девушек, понятно дело, я выбирал самых лучших и самых красивых. Статус и положение обязывают. Да и, если честно, у меня нет времени на эту семью. И детей я не люблю. А, да, и я алкоголик. Нет, конечно, я не тот алкоголик, который бухает и валяется по подъездам. Но я люблю выпить и, пожалуй, просто люблю алкоголь. Порой я так упахиваюсь на работе, что весь день ощущаю себя скафандром: снаружи — гладкий, герметичный, функциональный. А внутри — вакуум. И только мысль о том, что дома меня ждет бутылка вина, этот шлюз, через который можно наконец впустить в себя какую-никакую атмосферу, помогает дожить до вечера. Я налью себе бокал-другой, пока не допью эту бутылку. Сериалы вот придумали для таких, как я, для одиночек, чтобы убить вечер перед работой, потому что семейным людям всегда есть чем заняться. Но нам, одиночкам, что еще остается? Нам остается просто сидеть и тупить в ноутбук под бокал вина.

Но моя мама, конечно, об этом не подозревает. Как и то, что жизнью своей я недоволен, что все еще считаю себя недостаточно крутым. Печень дает о себе знать по утрам от неумеренного употребления алкоголя. Я не вижу смысла в своей жизни, живу на автомате. Встаю, чищу зубы, принимаю душ, просматриваю новости, пью кофе, провожу час в пробке под радио по пути на работу. И на работе каждый день наваливается столько дел, иногда кажется, что никто не может это разгрести. Что дел так много, и моя голова просто не выдержит вот этого всего. Это так тяжело. Информации так много, и задач так много, а я отвечаю за столько всего, что порой задумываюсь серьезно о своей жизни. Чаще всего — в пробках, когда под рукой ни вина, ни сериалов.

Ну серьезно, моя жизнь абсолютно бессмысленна. Потому что… потому что в ней есть только деньги да женщины. Безусловно, бывают. Я не монах, с кем-то иногда встречаюсь. И есть у меня одна постоянная замужняя любовница, чей муж вечно торчит в командировках. И она готова всегда и на все. Но я так давно не встречал по-настоящему родственную душу. Сидим, ужинаем с девушкой, и она начинает фотографировать свою еду, свои салаты, выкладывать в сеть эти миллионы фотографий, какие-то видео, какие-то сторис. Я безнадежно далек от этого. Мне нужна правда. Разговоры о том, что с ней произошло за прошлый год, какая она была маленькая и о чем мечтала. А в итоге все сводится к банальщине. После ужина мы поедем ко мне, и займемся сексом, и после него я буду думать, как бы ее погалантнее отправить домой. Потому что я люблю спать один. И не готов ни с кем делить свою кровать.

Но так или иначе, о моральных моих терзаниях я помалкиваю и делюсь только с психотерапевтом каждую среду в три. Остальным я кажусь успешным, тем, кому можно завидовать. И люди, включая мою мать, даже не подозревают, что моя жизнь полна проблем: одиночество, лишний вес, отсутствие близких друзей, постоянная возня на работе — это крысиные бега, интриги. Ты должен что-то там добиваться, ты должен постоянно подлизывать начальнику. Твои подчиненные постоянно подлизывают тебе. И ты уже перестаешь отличать, где правда, а где лесть.

Но если честно, когда на меня нападают эти мысли о смысле жизни, я просто отправляю немного денег на благотворительность, чтобы откупиться от своей совести, и наливаю себе побольше вина. In vino veritas. Врубаю какой-нибудь сериал вроде «Игры престолов», чтобы не думать о том, зачем и ради чего я живу.

Но есть вещи, которые меня очень раздражают. Я вообще не понимаю, как я мог так влипнуть с соседями в своем элитном жилом комплексе. Сын купил родителям-старикам квартиру и отбыл на ПМЖ в Австралию. Подальше. Мои соседи по лестничной клетке не могут заботиться о себе и вдобавок где-то подбирают этих несчастных, вонючих, злобных, уличных собак, которых у них уже целых пять. И мы с ними кукуем вместе. Две квартиры на площадке. Моя и их. Я не борюсь с ними, нет, конечно, я не пишу жалобы, я не тот человек. Но я регулярно высказываюсь в чате домовладельцев, когда задают вопросы, что нас беспокоит. Я говорю о том, что меня достали эти псы, меня достал их лай. На самом деле дома я бываю достаточно редко, чтобы меня всерьез достал их лай. Но мне хватает и того, что я слышу. Меня бесит, что эти два старика, мои соседи, они сами еле ковыляют, и куда им эти псы. Спасатели, блин, мира.

Мой психотерапевт говорит, что во мне не хватает терпения и смирения, что мне нужно больше принятия. После сеансов я наливаю себе побольше вина. Я вообще не уверен, что они, эти сеансы, помогают. В ковид, когда все застряли по домам и перешли на онлайн, и я торчал дома, псы стали бесить меня гораздо больше. Чтобы заглушить звуки мира по соседству, я врубал музыку громче. Кто кого перешумит.

И вот соседей-стариков обоих увезли на скорой. А их псы, эти вонючие, тупые дворняги, остались сидеть на площадке. И выли. Не переставая. Три часа. Я хотел вызвать отлов. Серьезно. Рука уже тянулась к телефону. А потом… ну, они же не мои, а мне с этими соседями еще жить, если они не откинут коньки. Я не знаю, черт возьми, почему. Наверное, просто чтобы они заткнулись, я вышел и сунул им колбасу.

И они посмотрели на меня. Не злобно. Испуганно. Потом мне пришлось их вывести на улицу. Я не хотел, чтобы они уделали нашу площадку. Я надеялся, что они разбегутся. Но они без поводков держались рядом. Потом мне просто пришлось их запустить. Их вой меня бесил. И я решил запереть их в одной из комнат. Налил им воды, постелил старое одеяло и порезал еще колбасы. Они заткнулись. Потом мы уже привычно спустились на вечернюю прогулку. Я выпил целую бутылку вина, и мне в общем было весело. Я даже покидал им палку. Они, правда, испуганно на меня таращились. Соседи не научили их развлекаться с палками.

И знаете, что самое идиотское? Мне начало это нравиться. Это тупое, простое ухаживание. Утром не кофе первым делом, а прогулка. Это отвлекало от ужасов новостей ковида, от того, что планета вымрет. Псы виляли мне хвостами, когда я подходил. Я помыл их своим гелем для душа, и они перестали так вонять. Они спали у моих ног, пока я работал. Я назвал их Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый. Я же не знал их имен.

Мой психотерапевт был очень мной доволен и сказал, что я наконец-то нашел в себе то самое «принятие». Что, мол, не зря мы столько времени потратили на сессии. Первый во время сессии сожрал тапок, за что был луплен этим же сожранным тапком по заднице. Остальные четверо над ним потешались.

…И когда старики вернулись из больницы — слабые, постаревшие на десять лет, — я им сказал: «Слушайте. Трех я заберу. У меня одному, блин, просторно. А вам двоих, самых спокойных, оставлю. Компания. Но я заходить буду, помогать. С выгулом, с ветами. Если, конечно, не против».

А они посмотрели на меня такими глазами… Не стариковскими, а человеческими. И мы как-то… задружили. Внезапно. Теперь я им продукты захватываю, а они мне пироги свои, дурацкие, домашние, подсовывают. Сидим иногда, чай пьем. Они про войну рассказывают, а я… я им про свои корпоративные войны. И самое удивительное, что они оказались нормальными. Без маразма. Без нравоучений. Без «а в наше время трава была зеленее».

И знаете, что самое парадоксальное? Я все так же пью свое вино по вечерам. Но теперь In vino больше не veritas. Истина — в теплом собачьем дыхании, смешанном с запахом мокрой шерсти и осенних листьев. Истина — в этом посапывании и во сне подергивающихся лапах. Я сижу, и три мокрых носа уткнуты мне в колени. И эта тяжесть, эта живая, дышащая тяжесть — она лучше любого психотерапевта. Она — In cane veritas. Неоспоримая и простая, как палка, которую нужно кинуть. Она не дает провалиться в ту самую пустоту. Я нашел то живое, что не дает проваливаться во мрак. Потому что когда ты работаешь и у тебя три собаки, будь добр, соберись, погуляй и покорми.

Моя мама, конечно, в шоке. Говорит: «Сынок, ты с ума сошел, на тебе же костюм Brioni, а ты с этими дворнягами…» А я ей в ответ отправляю фото. На нем — я в этом дурацком, безумно дорогом Brioni, с тремя улыбающимися мордами на фоне помятого дивана. Пятно от слюны на брюках, блик от вспышки в глазу Первого.
 И, нажимая кнопку, я поймал себя на мысли, что улыбаюсь не для кадра, а просто потому, что не могу не улыбаться. Не для сделки, не для отчета. Кажется, это первое в жизни селфи, которое я сделал не  для того, чтобы что-то доказать миру, а чтобы мир — этот маленький мир, состоящий из трех мокрых носов и мятых брюк — остался со мной. И мне абсолютно плевать, кто что об этом подумает.