Василики

Мы учились на первом курсе факультета политологии и государственного управления Афинского университета. Я сидел в центре амфитеатра поточной аудитории, во втором ряду. Передо мной сидела шатенка – стрижка боб, куртка деним цвета индиго, под ней – худи с капюшоном. Она записывала лекцию, мне было видно, как она, левой рукой, выводит слово «премьер-министр» (шел урок констутиционного права). На греческом это слово звучит так: «профипургос» (первый среди тех, кто под делом, работой). Первое «о» девушка написала через букву «омикрон», в то время как правописание греческого языка требовало буквы «омега». Иначе из первого среди министров премьер превращался в находящегося перед ними.

Я удивился (малограмотных среди греков найти трудно) и указал своей однокурснице на ошибку. Она удивилась не меньше (ее поправлял иностранец), и так мы познакомились. Ее звали Василики.

– Зови меня просто Васия, – сказала она, бодро улыбаясь. Язык и уши ее были проколоты, руки – обветрены, в глубине серых глаз, веки которых она красила в бордо-оранжево-синий цвет, искрилось озорство. Она расспрашивала меня об истории Армении, просила рассказать про жизнь в СССР. Я, в свою очередь, развивал свое знание греческого – греки, исправляя ошибки в разговоре, обязательно и охотно разьясняют грамматические и лексические особенности своего языка, и это запоминается: в следующий раз вы не повторите прежнюю ошибку.

...Через некоторое время Васия перестала посещать занятия. Я уже и забыл про нее, как одним апрельским утром в квартире, которую мы снимали вскладчину, раздался телефонный звонок. На него ответил один из наших ребят – спросонья. А потом, взволнованный, вбежал в мою комнату.

 – Тебя к телефону! Женщина!

«Может, ответ на запрос о дополнительной стипендии?, – думал я, направляясь к коричневому столику, на котором находился телефонный аппарат черного цвета,– а кто бы еще мог быть? Женщина? С утра?».
Но я не оставлял в борделях номер домашнего телефона, а подруг у меня еще не было.

 – Здравствуйте! С вами говорит прокурор ....-го района Афин, госпожа Констандопулу, – суровый и властный голос неведомой мне женщины требовательно вопрошал, – моя дочь, Василики, – учится вместе с вами. Я нашла ваш телефонный номер в ее блокноте (мы еще наслаждались относительно мирным периодом Миллениума, мобильные телефоны были не у всех, люди еще умели писать, а не тыкать пальцем в экран). Вот уже месяц она ушла из дома и не возвращается. Мы ... повздорили, она еще ребенок (на тот момент Василики было около двадцати лет), обиделась, собрала рюкзак.... Может, она живет у вас дома? Я сейчас всех ее приятелей и друзей обзваниваю.

Мой первоначальный испуг перерос в возмущение – заговорило во мне домашнее воспитание – за кого меня принимают? Сожительство с девушкой, поссорившейся с матерью? Наивный, недоразвитый, не понимающий свое время ребенок....

 – Вашу дочь я не видел уже долго. Нас в квартире – несколько человек, парней. С чего вы решили, что мы позволим себе приютить вашу дочь? У нас не такое воспитание, как у вас – в Греции!

 – Но я просто...

– Это оскорбительно! Подумать, что мы можем позволить себе такое! За кого вы меня принимаете?

 – Но я....

 – Повторю: мы – воспитаны в других семьях. И наше воспитание не позволяет нам эксплуатировать жизненные неурядицы наших одногруппниц! Звоните ее друзьям!

– Хорошо, хорошо, я не хотела вас беспокоить. Благодарю! Может, вы знаете, есть ли у нее парень? Нет? Не знаете? Извините! До свидания, до свидания!

Тон прокурорши в конце нашего разговора разительно отличался от ее интонации в начале нашего общения. Приблизительно так, как отличается болид Михаэля Шумахера от «Жигулей» третьей модели. Облеченные властью во все времена и во всех народах, изначально, позволяют себе некоторое высокомерие, надменность и грубость в разговоре с «простыми смертными», с подзаконным народцем. Уважают они лишь силу, которая превосходит их самих. И боятся того, чего не знают или не понимают. Мать Василики была прокурором одного из крупных районов многомиллионного города. И все же, она не знала, кто находится на другом конце провода. Особенно, когда этот «кто-то» владеет ее родным языком не хуже ее самой и нахраписто, с такой же грубостью, как она сама, начинает возражать ей.

....А Василики потом нашлась. Она впала в анархизм, начиталась Кропоткина, перепутала его с Троцким, заразилась марксизмом и, в конце, устроив сцену ревности своему бой-френду (именно у него дома она и пребывала все это время), вернулась под крыло своей матушки, под сень родных пенат. Уроки она посещала изредка, на экзаменах появлялась еще реже – благо, в Греции пока еще не докатились до такого маразма – проверять посещаемость студентов. Академическая свобода (и вся история европейских университетов) подразумевает, что получение знаний после школы есть процесс добровольный, и если ты не сдал экзамен, то это твоя личная проблема. А посещал ты лекции или нет – это дело твоего выбора и целеустремленности. Раз не посещал, значит, тебе это не было нужно. А раз не нужно, никто тебя к этому принуждать не может. Да и профессоров можно понять: одно дело – делиться знаниями. Другое дело: ставить птички напротив фамилий.