Разлом

(чужая история)      

       Что заставляет нас заскочить на подножку последнего вагона поезда, уходящего в неизвестность, но способного увезти от сумрака безрадостного настоящего в даль светлую? Замедленность движения в графике судьбы, грозящая полной остановкой? А может быть наступает преломление в коротком промежутке времени, отпущенном на жизнь и в этом, до мига сжатом пространстве, мы обретаем, наконец, веру в необходимость перемен?

       Наперекор здравомыслию, с избытком того, что накопилось в чуткой душе, с риском непонимания я перехватил её внимательный, предназначенный только мне одному, взгляд. Обо всём этом я понял потом, позже, но сначала это был просто ответ на её взгляд. А далее - слова, разговоры, близость…
Изменить, не всегда - измениться… Я оставался прежним, но выкройка времени приобрела её очертания. И ничто теперь не заслоняло от меня свет её красивых тёмных глаз и обворожительного женского обаяния, которым она обладала, но сохранялось одно единственное терзающее сомнение – возможность отклонения от правды… Оно имело форму скользкого, неприглядного существа и называлось коротко и ёмко - Ложь.

       Вопрос выбора разрешался осознанием своего права: вправе я или всё же не вправе хоть немного от правды уйти? Стоит ли желать чего-то большего, чем даровано судьбой, находить этому оправдание, прощение и утратить, наконец, ощущение болезненности от собственных мыслей и поступков? Тяжесть вины казалась посильной, потому что была общей. Попытки порвать отношения приводили к ещё большему стремлению обладать друг другом, а желания, напитанные страхом расставания, становились острее и ярче.

      Свидания продолжались, а их суть укладывалась в понимание, называемое - «игрой на интерес». Смысл был не в том, кто - кого обманет, а в том, как долго можно обманывать себя. В этом усматривалась какая-то безжалостность, но нежность наших отношений скрашивала неизбежное появление чувства обречённости, отсроченной на неопределённое время.

      Обиды, молчание, недомолвки…Промелькнул август, радующий плодородием и зрелостью, и вот – осень, со своей, ввинчивающейся прямо в сердце, тоской; грибными дождями; холодящей безнадежностью и шуршащим ворохом, уносящимся метелью опавших листьев в небытие. «Плохо – ты не моя. Хорошо - ведь никто не отнимет» (с).
Сны продолжали возвращать меня в лето, в наши встречи, такие явные, что пробуждение превращалось в непреодолимую пытку: как будто с её помощью можно было добиться признания моей вины или правоты.

       Хотелось избегать любого общения. Что-то происходило по инерции: были другие женщины в виртуальной переписке, кто-то просил совета, кто-то хотел поделиться своими мыслями или проблемами, кто-то чувствовал моё настроение и пытался поддержать, но всё происходило вне меня, вне моего заинтересованного участия. А мне хотелось просто слушать музыку, песни любви, устранившись от всех родных, друзей...

      Небо казалось холодным и слишком высоким: столько открытого пространства, но дышать было невмоготу. Лишь время текло беспечно и неуязвимо. «Вот и кончился декабрь, отгорело, отболело…» Ожидание сузилось до мимолётного взгляда на телефон: а вдруг не услышал сигнал, извещавший, что пришла sms…

       Чувственная привязанность не может исчезнуть, улетучиться или раствориться, она просто поселяется в душе, заполняет её и приходится жить лишь с осознанием того, что во мне теплится что-то томящее и очень значимое. С этим соглашаешься, миришься, этому радуешься или пытаешься забыть.

        Время шло и нагружало заботами, требующими моего внимания. Мелодия расставания жила во мне музыкой с едва различимым звуком. Только временами, застигая меня врасплох в глухом одиночестве, громкость звучания усиливалась, заглушая всё остальное, не имеющее значение…

        Она позвонила. Я заскочил в поезд без раздумий. Всё внутри меня жаждало движения, встречного ветра и духовного обновления.
Пруд блестел ровной слепящей гладью подтаявшего льда. Солнце разливало свои лучи и грело нестерпимо жарко и щедро, умножая пылкость наших чувств. Хотелось любоваться ею бесконечно долго, покрывать лицо короткими нежными прикосновениями губ и потом, едва насладившись, слегка утолив первый «голод», - долгими и глубокими поцелуями, рассказывать без слов, какой постылой и бессмысленной была моя жизнь без неё…

       Понимал ли я, что продолжение встреч несомненно откладывало наступление срока искупления вины? Наверное – да. Мог бы я, осуждая себя, продираясь сквозь лабиринты противоречий, запутанность паутины мыслей и доводов, сознательно лишить нас тех счастливых мгновений обретения друг друга, которые даровала нам жизнь? Думаю – нет.



*****
Покидая уютное местечко на набережной городского пруда, они не знали, было ли это их свидание последним, и встретятся ли они когда-либо ещё…