Преступление

               
На том берегу реки, за деревней, ночью гудит, налетая издалека, поезд, и паровоз долго-долго тянет за собой вагоны. "Вот бы лечь под него на шпалы, э? Чтоб он... эдак над головой!" говорю я брату, поислушиваясь к стуку колёс. Брату тринадцать, мне четырнадцать.  "Куда тебе! Тут смелость нужна!", с увлечением возражает брат. (Впоследствии он стал судьёй, рассудительным и строгим.).
Днём прикидываю высоту снегоочтстителя над рельсами, решаю повременить.

Мы жили в сдаваемой на лето деревенской школе, на втором этаже. Это напротив деревни, через реку. Мать пропадала в городе на работе, появлялась наездами. Впереди маячила взрослая жизнь , ближний край которой и было это, кажется, наше последнее детское лето.
А лето было хорошим, приветливым, зелёным, манящим в тёмный лес и к прохладе озёр, с шурщащими над головой  белыми облачками. Лето было полно шёпота бескрайнего синего неба, под которым где-то далеко жила моя первая девочка.
Мы с ней переписывались уже целый год  и ещё не встречались.
Странная истома наполняла душу, и никак не ложились на бумагу странные слова.
С вершины огромной сосны над тенистым оврагом, на дне которого журчал ручей, открывались, (как я живописал в неотправленных тем летом письмах), зелёные до самого горизонта дали, с рассыпанными по ним блёстками озёр, с полными ягод чащами.
Целыми днями бродили мы, вместе и поодиночке, по ближним и дальним окрестностям, ища, чем бы заняться.
Представьте себе тоску двух в общем-то лоботрясов, томящихся среди лесов и мучительно пытающихся выразить себя хоть в чём-нибудь.
 Сосна получила у нас имя Матильда. Огомный камень, разделяющий русло реки Жеймяны был назван Гильденстерном. "Гамлет" был знаком нам назубок.
Чтобы развеять скуку, мы ныряли в тёмную пучину озёр, стремясь достигнуть дно... и  не достигали. Вновь и вновь забирались на вековую, опасно накренённую над бездонным оврагом сосну, с вершины которой, как будто перед парашютным прыжком, смотрели на уменьшенные до размеров ногтя  домишки за рекой, а за ними леса...  не было тем лесам ни конца, ни края.

По утрам в лесу выл волк. До рассвета. Рядом с домом.

И гнались, гнались мы однажды за барсуком... Дикая была погоня, первобытная, звериная. Бежал он, спасаясь, вдоль ручья, шныряя в зарослях травы, ныряя между корней деревьев. Мы его догоняли, с палками. Ударил, ударил я его, и перевернулся он. ...И вскочил. Ушёл. Ушёл. Слава Богу.

Попробуйте смотреть на что-нибудь обыденное, простое - вот хотя бы, как я сегодня, зимним, ещё не рассветшим утром, спустя шестьдесят или больше лет, глядел на светлое окно на первом этаже в доме напротив, и было так тихо и снег покрывал всю землю - и может быть, вам вдруг захочется, как захотелось мне, сказать себе и другим что-то заветное, такое простое и ясное. Но  ждёте вы, как ждал и молчал я, и может быть, только кто-то другой, когда-нибудь потрясёт вас за плечи и спросит:  "ты понимаешь ли"?

Представьте себе ещё раз двух подростков, начавших от скуки строить ни более, ни менее, как корабль. С инструментами обращаться я совсем тогда не умел. Из всех инструментов у меня был лишь нож - расплющенный молотком небольшой гвоздь. С ним я ходил в школу. "Такого бандита школа ещё не видела", говорила обо мне молоденькая классная руководительница на родительском собрании, разводя руками чуть не от стены до стены. Школа её доканала. Да и весь район был не из лучших.
  ...Из  учителей я особенно с теплом вспоминаю  учительницу физики.  Сказала мне она честно, отвечая на мой вопрос, что не знает, для чего нужны рёбра охлаждения на цилиндре мотоциклетного двигателя . Это уж я сам чуть позже постиг сию премудрость.

Вот взяли мы топор и пошли в лес (это я о корабле). Взяли топор, пошли в лес и рубим без жалости молодые сосенки. Какие-то женщины там собирают ягоды, что-то нам пытаются сказать. С испугом глядят на нас. Ну и деревец мы тогда нарубили и загубили! Соседи (всё ж торчали там недалеко кое-где какие-то дома) пришли с эдакой челобитной к матери, когда она тут из города была: "Что там в лесу ваши-то понаделали!" А мать говорит глухой старушке, смотрительнице школы, жившей на первом этаже: "Ах! Вот какие злые люди, смотрят и не видят: детки отдыхают". И снова уехала. Ну, туда в лес она, слава Богу, никогда не ходила.
Сосенки, конечно, остались кучей лежать во дворе, пока не высохли и не пошли на растопу печи у глухой старушки.
А мы от скуки засовывали яблоки в пасть старушкиным, не до конца прирученным нами и  рычащим собакам.

В конце лета мы прокрались в школу. Рядами стояли пустые парты, темнела чистая доска. Класс наполняла настороженная тишина. Скоро в ней прозвучит разноголосый гомон нагрянувших на первый урок деревенских ребят.
И тут мы совершили главное своё преступление.
На девственно чистой доске, невинно и простодушно открытой взглядам всего класса, мы стали с похабным смехом писать бранные, неизвестно откуда пришедшие в наш не до конца окрепший ум слова.
...За каждым жутким, нелепым словом стояло невыразимое. Стояло предчувствие уходящей в неведомые дали жизни, предчувствие невстреченного, несовершённого, неизведанного, предчувствие тревожно и неотвратимо надвигавшегося будущего.
Чёрный хулиганский восторг кружил голову.
На главном месте, поперёк доски, навстречу пришедшему на первый урок классу, зияло страшное, все на свете, от бога до души и нутра человеческого, попирающее ругательство, плод одиночества, летних ночных бдений, тёмных желаний и невыраженного самоутверждения.
Не знаю, до каких высот психологии надо подняться, чтобы хотя бы частично постичь, понять сие.
.....................................
Лет двадцать назад я был в тех местах.
Да, глухие места. Недалеко от болота, где недавно на учениях завязли американцы. Не изменилось  почти ничего. Но глухим лесом поросла проплешина от рубки нами сосенок. Школный домик тот же (не знаю, учится ли там кто-нибудь сейчас).
Из ствола вековой сосны над оврагом, как дротики из  спины кабана (загнал же кто-то), торчат металлические штыри.
В овраге кто-то повесился, - женщина.  Торчит памятный крест.
...............................................
С той девочкой - девушкой - мы встречались...  да разошлись.
Высохло море, у которого она жила.
Всё к чему ни прикоснусь, рассыпается, засыхает... рушится.
......................................
Вот только дочка осталась, красавица. Когда лежал в больнице, в реанимации, вся больница ею любовалась. Она лишь испуганно замолкала, когда я обрывал её разговор с врачами.
....А врач открытым текстом говорит мне: "Нет, пусть лучше ваша дочь придёт ко мне, вы сами, я вижу, всё-равно ничего не понимаете".