Проклятие Цинтена. Глава 5. Пращур

ГЛАВА   5.  ПРАЩУР.

          Не дай Бог никому родиться в Задвинском герцогстве в начале XVII века. Смутное Время на Руси в те же годы? Никакого сравнения, даже отдалённого. И неважно, чьи войска хозяйничали в этой Богом проклятой стране: герцога Карла Сёдерманландского, надевшего на себя в 1604 году корону Швеции, или гетмана польного литовского Яна Кароля Ходкевича, великого гетмана коронного Яна Замойского или графа Иоахима Фридриха фон Мансфельда, короля Густава II Адольфа или гетмана польного литовского Кшиштофа Радзивилла, легендарного фельдмаршала Якоба Делагарди или не менее легендарного великого маршалка литовского Яна Станислава Сапеги. И шведы, и литвины, и поляки, и их наёмники делали жизнь в этой стране невыносимой. Никакое хозяйствование было невозможно, а естественная смерть человека от старости считалась настоящим чудом. Кое-как жизнь теплилась в городах, благодаря ремеслу и торговле. Но не реже, чем раз в пять лет и Рига, и Ревель, и Пернау, и Дерпт, и Венден, и Вольмар, и Кокенгаузен оказывались в осаде, брались штурмом и подвергались полному разорению.

          Потомки гордых Ливонских рыцарей и диких и воинственных местных баронов влачили жалкое существование в развалившихся от времени и штурмов старых замках и на пришедших в полное запустение мызах. Это некогда Ливония была одной из славнейших частей исторической Германии. Теперь же Задвинское герцогство стало военным трофеем Великого княжества Литовского по результатам Ливонской войны. А после Люблинской унии – особой частью Речи Посполитой, совместным владением королевства Польского и Великого княжества. И литвины, и поляки с их ортодоксальным католицизмом и засильем иезуитов были глубоко чужды немецкому рыцарству.

          Поляки потешались над литвинами из Смоленска и Орши, задавая им по-русски вопрос: «А что, шляхтичи в ваших краях уже ходят на двух ногах или по-прежнему на четвереньках, как дикое зверьё?»  Теперь и литвинам было над кем поглумиться. Особенно способствовала этому ужасающая нищета лифляндских баронов и рыцарей, ставшая в те времена притчей во языцах. Но шляхетский гонор не присущ немцам, да и вопрос перед ними стоял всего один – как выжить? Как выжить в стране, где поля каждый год вытаптываются войсками? Где на этих полях ничего не растёт, да и обрабатывать их уже некому? Если на мызе оставалось 5-6 семей латышских или эстонских крестьян, её владелец уже считался человеком состоятельным. Росли только кресты на местных кладбищах. Но и быть погребённым по-христиански считалось за счастье.

          Единственной надеждой немецкого рыцарства на выживание оставалось подороже продать свой дедовский меч тому, кто щедрее за это заплатит. Самые разумные предпочитали это делать в Германии, где свирепствовали религиозные войны. Остальным приходилось выбирать между противоборствующими сторонами – Литвой, Польшей, Московией и Швецией. Шведы платили больше, и отношение к наёмникам у них было лучше. 

          Но и шведы ливонским немцам тоже своими не были. Лютеранство было принято в Риге в 1552 году, а в Ревеле – в 1556. Но населению страны, которое на протяжении почти ста лет с завидным упорством вырезалось то московитскими и татарскими ордами, то литвинами, поляками и запорожскими казаками, то шотландскими, голландскими и английскими наёмниками шведов было не до религиозных диспутов. Ливонцы так и не стали правоверными лютеранами. Правильнее было бы сказать, что после начала Ливонской войны Бог покинул эту страну. А после 70 лет беспрерывной резни между московитами, татарами, литвинами, поляками и шведами, происходившей на территории Лифляндии, жертвами которой становилось прежде всего местное население, очень сложно сказать, сохранили ли ливонские немцы веру в Бога. 

          Но хуже всего пришлось латышским и эстонским крестьянам. Им было всё равно, кто грабил их хижины и вырезал их семьи – московиты ли с татарами, поляки ли с литвинами и запорожскими казаками, шведы ли с их шотландскими, немецкими, голландскими и английскими наёмниками. К своим ливонским феодалам латыши и эстонцы за века существования бок о бок хоть как-то привыкли. Но если в битве, происходившей на территории Задвинского герцогства, одна из сторон терпела сокрушительное поражение, половину спасающихся бегством солдат уничтожали предшественники лесных братьев. Именно в тот период, с 1558 по 1629 года, во время Ливонской и Польско-шведских войн, сложились довольно специфические черты национального характера латышей и эстонцев – полное неприятие всех пришельцев, за исключением остзейских немцев, и вообще соседних народов, а также необъяснимая с точки зрения цивилизованного человека безжалостность. Не верите? Спросите у современных латышей, как они относятся к близкородственным им современным литовцам. Хотя, казалось бы, жемайты (или по-русски жмудь) к событиям 2-й половины XVI – начала XVII века не имеют никакого отношения. Ещё больше вы будете удивлены, если эстонцы расскажут вам, как они относятся к финнам и почему не считают их дорогими сородичами.

                … … … … … … …

          Йон родился на два года позже Йенса. Своего старшего брата он возненавидел ещё до того, как начал что-либо осознавать. Словно сама природа заложила в него понимание, что значит быть вторым сыном нищего лифляндского рыцаря. Всё – и древние тяжёлые доспехи, принадлежащие старшим мужчинам в роду со времён деда, и дедовское копьё, и меч, история которого уходила в глубину веков, и боевой конь, и мыза с четырнадцатью латгальскими душами обоих полов, и расположение отца, и материнская любовь и забота, словом, абсолютно всё принадлежало Йенсу по праву первородства. А какой же удел оставался ему?

          Ещё семьдесят лет назад можно было податься в монахи и обрести весьма сносное существование в лоне Матери-Церкви. Но все карты спутал этот проклятый Мартин Лютер, когда в 1517 году в День Всех Святых приколол кинжалом 95 тезисов к дверям своей замковой церкви в Виттенберге. И теперь Йона ждала судьба нищего безродного бродяги, которого в шестнадцать лет выкинут из родного дома, вряд ли всучив в руки даже маленький узелок – любая старая тряпка в мызе Йершов была на счету. И прощай на все четыре стороны.

          Так и должно было случиться, если бы не дядюшка Дитц. Впрочем, барон Дитрих фон Зегевольд приходился ему троюродным дядюшкой только благодаря старому семейному преданью. Если верить ему, их род был захудалой ветвью, произраставшей из могучего ствола, укоренившегося в грозном замке, построенном ещё в 1226 году и вместе с Венденским замком олицетворявшим собой форпост немецкого владычества в Ливонии. В честь одержанной над ливами победы местность, где стоял замок, получила название Зегевальд, Лес Победы.  С одной стороны от замка несла свои чистые воды Гауйа, с двух сторон холм обрывался в глубокие овраги, а с четвёртой стороны его защищал ров глубиной в 18 метров. В замке было два форбурга, которые окружали мощные и высокие крепостные стены с двумя сторожевыми башнями-биргфридами. В начале XIV века Магистр Ливонского ордена Герхард фон Йорк построил внутри замка ещё несколько мощных корпусов, а через век замок оборудовали бойницами для стрельбы из огнестрельного оружия. Чьей только резиденцией не был этот старинный замок. И Главного орденского судьи, и комтуров окрестных земель, и Магистра Ливонского ордена Гозвина фон Херике, и ландмаршалов ордена.

          В 1558 году замок Зегевольд долго осаждали, но так и не смогли взять войска Ивана  Грозного. В 1562 году Ливонский орден был разгромлен московитами и перестал существовать. В замке обосновался младший брат последнего Магистра Готхарда Кеттлера, Готфрид. Он принял лютеранство и объявил себя бароном фон Зегевольд. Яко бы от его третьего сына и пошёл захудалый род фон Йершов. Легенда на то и легенда, что достоверность её проверить сложно. Но что не вызывало никаких сомнений, так это воинственность баронов фон Зегевольд и их удивительное чутьё, позволявшее ловить рыбку в мутной воде. Да что там говорить, были эти бароны настоящими разбойниками. Пока Ливонию грабили московиты, литвины, поляки, шведы и датчане, владельцы замка со своими немногочисленными дружинами грабили попадавших им под руку шведов, поляков, литвинов и московитов. Замок Зегевольд считался неприступным, и, имея под рукой десяток рыцарей, тридцать латников, пятьдесят лучников и арбалетчиков и десятка три аркебузиров и пушкарей, можно было переждать любую осаду. Штурмовать такие стены – нести огромные потери. Поэтому огорчённые разбойной шайкой баронов фон Зегевольд московиты, литвины, поляки и шведы уходили из Леса Победы не солоно хлебавши. А в подвалах замка позвякивали в сундуках талеры, которых от поколения к поколению становилось всё больше.

          Богат и славен был Дитрих фон Зегевольд. Меньше всего подходили к нему анекдоты тех времён, которые литвины любили рассказывать о беспросветной нищете ливонского рыцарства. Кто только не набивался к нему в бедные родственники. Но был дядюшка Дитц надменен, заносчив и скуп, как приходской пастор. Отец Йона был единственным из стремившихся попасть к нему «в любезные братцы», кому он благоволил. А может быть, семейное предание фон Йершов имело под собою какое-то основание. Дитрих даже соизволял лично приезжать на нищую мызу, особенно зачастил, когда стали подрастать мальчишки его троюродного брата Отто. Жена барона была бесплодна, вот он и завидовал голодранцу фон Йершов.

          Йенс рос ребёнком хилым и болезненным. А вот Йон удался на славу – не по возрасту рослый и крепкий белобрысый мальчишка обещал вырасти настоящим воином. Вряд ли можно сказать, что барон полюбил парнишку, в те тёмные времена любовь к ближнему своему была из категории абстракций. Но Дитрих явно переживал, что нет у него наследника. Когда Йон был совсем маленьким, он катал его на своём огромном и страшном гнедом жеребце вдоль Гауйи. Стал тот постарше – брал его с собой на охоту. А когда стукнуло Йону тринадцать, и он превратился в здоровенного парня, дядюшка Дитц стал сам его учить орудовать цвайхендером, благо рост уже позволял. Ученик оказался талантливым, и уже года через два довольно сносно управлялся с двуручным мечом.

                … … … … … … …

          Близилось шестнадцатилетие, и Йон всё чаще задумывался, куда глядят его глаза. Именно туда ему и предстояло идти. Всё изменилось в один из последних дней августа, когда на мызу прискакал оруженосец дядюшки Дитца и повелел парню прийти в Зегевольд. Хорошо, когда нечего больше надеть, кроме того, что на тебе. Меньше времени на сборы. Через полтора часа Йон был в замке.

          Барон сидел в каминном зале главного форбурга, развалившись и положив ноги на длинный дубовый стол, видавший здесь ещё Гозвина фон Херике. Мальчик остановился в нескольких шагах от него.

          - Звали, дядюшка? – это была неслыханная дерзость, назвать так Дитриха фон Зегевольд. Йон был единственным, кому это дозволялось.

          - Скажи-ка мне, племянничек, сколько денег тебе даст Отто, когда выпихнет тебя из гнезда?

          - Нисколько.

          Парень помедлил, но потом всё-таки добавил:

          - Я не удивлюсь, если он Йенсу и пяти талеров в наследство не оставит.

          Это совсем не удивило барона. Он достал увесистый кожаный кошель и бросил его мальчишке.

          - Не считай. Здесь тридцать талеров. А теперь давай подумаем, на что ты их потратишь. Чем ты хочешь заняться?

          Йон не верил в происходящее. Вся их мыза со всеми латгалами стоила талеров пятнадцать в ярмарочный день. Но  он быстро вынырнул из этого волшебного сна. Вопрос задан – нужно отвечать.

          - Спасибо Вам, дорогой дядюшка. Я даже и мечтать не мог, что стану наёмником.

          - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Не вздумай наниматься к нашим хозяевам литвинам или к их дружкам полякам. Подлые народцы. Всех немцев они записывают в драгуны или в терцию. Неизвестно, что лучше. Драгун они суют в самое пекло, а пехоту ставят на направлении основного удара. Подлые наши хозяева, но неглупые. Случилась большая битва, глядишь, и жалование платить уже некому. Ты учти, они все одним миром мазаны, что литвины, что поляки, что польные гетманы, что магнаты. А если немцев всех повыбьют, это им двойная радость.

          - А что Вы скажете, любезный дядюшка, о московитах?

          - Да, Йон, такая орясина выросла, цвайхендером ты машешь на загляденье, а дурак дураком.

          - Почему?

          - Немало наших ливонцев на Москву отъезжало. Что-то я никогда не слышал, чтобы кто-то из них вернулся.

          - Тогда что Вы мне посоветуете? Как скажете, так я и сделаю.

          - Слушай внимательно, Йон. Скоро шведы начнут отбирать у литвинов Ливонию. А у поляков – королевскую и герцогскую Пруссию. Шведы – хорошие вояки и люди близкого нам языка. Народа у них мало. Во всей Швеции миллион человек живёт, не больше. Пехота у них своя хороша, и ландскнехтов они повсюду в Германии нанимают. А вот рейтаров не хватает. Купишь себе доспех на три четверти, как можно подешевле, тогда моих талеров ещё на бургонет и пистолеты хватит. И к наёмникам шведы относятся совсем не так, как литвины с поляками. К тому же, мы для них – будущие подданные короля.

          Йон пригорюнился. Хорошо, что местный пастор Шимке выучил его читать. О рейтарах он узнал из единственной книги, бывшей на мызе. Библию отец купить не удосужился. Конный строй рейтар подъезжал к вражеской пехоте и делал залп шеренгами. Первая шеренга выстрелила – отошла в конец строя. Пока перезарядила пистолеты, впереди стоящие шеренги отстрелялись. Скукотища! И не дай Бог рейтарам попасться под удар крылатых гусар! Те сминали рейтарский строй своими рыцарскими копьями в один момент. Да и рейтарский доспех, хоть и был дёшев, серьёзного колющего удара не выдерживал.

          - Не гневайтесь, дядюшка! Не хочу я в рейтары идти. Я бы лучше в компанию нанялся.

          - Ландскнехтом хочешь стать? А ты не такой уж и дурак, как я погляжу.

          Йон был ошарашен. Он ожидал, что его вышвырнут из замка и отберут заветный кошель, а тут вдруг… Словно поняв его удивление, дядюшка Дитц продолжил:

          - Те, кто будут воевать в Ливонии и Пруссии, – уже покойники. Хорошо, если один из четверых домой вернётся. А тебе, мальчик, и возвращаться-то некуда. Кто-то скажет, что ландскнехты – одни ремесленники, лавочники и беглые крестьяне. Но командуют ими сержанты, фельдфебели и лейтенанты. А ты, как-никак, сын рыцаря. К тому же, вон какой здоровый вымахал. А значит, сразу попадёшь в доппельзольднеры, не зря я тебя учил с цвайхендером обращаться, и будешь получать вдвое больше остальных. Попадётся тебе умный капитан, будешь воевать в Германии, а не в Остзее. Может, где там и останешься. Там люди живут по-другому. Не то, что мы, зверьё лесное.

          - А как мне найти умного капитана, дядюшка? – Йону сегодня везло, и он решил пользоваться этим до конца.

          Старый Дитц весь светился, словно его собственный сын оказался таким смышлёным парнем.

          - Перво-наперво, уясни: с таким выбором ты и талеры мои сбережёшь. Ландскнехт покупает себе доспех на три четверти и бургонет. А оружие ему выдаёт владелец компании. Он сам определит, куда тебе дорога: в аркебузиры, в арбалетчики, в простые пикинёры или в доппельзольднеры. Ты сразу покажи, чему я тебя научил, и как ты владеешь двуручным мечом. Допельзольднеры не только получают вдвое больше всех остальных, но и самые уважаемые люди в компании. А значит, и при мародёрстве им больше всех достаётся.

          Барон немного помолчал, потом продолжил, усмехнувшись в бороду:

          - А на счёт умного капитана – хороший ты вопрос задал. Для ландскнехта бывавший в переделках и все тропы знающий капитан – это главное. Знаешь, как от нас до Риги добраться?

          - Не такой уж и длинный путь.

          - В Риге найдёшь Лодриха фон Теттау. Его недавно основательно потрепали в Силезии, он новую компанию собирает. Нет у нас в Ливонии капитана опытней и смышлёней, чем старина Лодри. К тому же, он мой старинный приятель. Письма писать не буду. Когда найдёшь его, скажешь, что от меня и покажешь вот это, - дядюшка Дитц протянул Йону простой серебряный перстень с незамысловатой монограммой.

          - В ноги Вам кланяюсь, господин барон, не знаю, как Вас благодарить.

          - Подожди, племянничек, это ещё не всё. Пойдём-ка на конюшню.

          Из конюшни люди старого Дитца вывели Кьепу. На этой немолодой уже кобылке Йон ездил с дядюшкой Дитцем на охоту. Была она спокойна, покладиста и ласкова, как домашняя кошка.

          - Лучше у меня для тебя лошади нет. Старовата, конечно, Кьепа уже. Ну, тебе, чай, на ней не на пики скакать. Иди сюда, малыш, обниму тебя на прощанье.

          Йон оказался в крепких объятьях этого медведя и совсем по-детски начал всхлипывать.

          - Ну, телок, не реви! Мы, фон Зегевольды, народ крепкий, из камня сделанный. И не благодари меня. Не мог спокойно смотреть, что вся земля и мыза этому заморышу Йенсу остаётся, а тебя выкидывают, как слепого волчонка. Ну, с Богом! Больше уже не свидимся.

          Прямиком из замка Зегевольд Йон поскакал в Ригу. Не стал он ждать шестнадцатилетия, на мызе всё ему было чужое. С родителями, Йенсом и старшей сестрой он не попрощался.

                … … … … … … …

          Городская усадьба Лодриха фон Теттау, сложенная из отёсанных валунов, поражала воображение рижан – это был настоящий замок посредине города, а высокий трёхэтажный каменный дом выполнял роль донжона. Деревенщине Йону усадьба показалась настоящим сказочным дворцом. Лодрих был гораздо богаче обычного рижского купца. Весь дом был набит серебряными кубками, дорогой посудой и роскошными тканями. Всё это стояло и лежало так, как будто складывать уже некуда. И повсюду - оружие и доспехи. Цвайхендеры, кацбальгеры, гросс-мессеры, пики, протозаны, алебарды, моргенштерны, арбалеты, аркебузы и пистолеты висели, стояли и валялись повсюду.

          Сам владелец всей этой немыслимой роскоши щеголял в одеждах, сшитых из самых дорогих тканей, но был при этом похож на заморского попугая. Одна штанина ярко-зелёного цвета, другая – ярко-малинового, рукава синие и жёлтые, всё это перехвачено разноцветными лентами, поверх – роскошный кожаный камзол. На шее – золотая цепь толщиной с детскую руку. Широкополую шляпу мало того, что украшали несколько ярких перьев, так ещё на ней красовался высокий тюрбан из разноцветных лент. Был Лодрих невысок и довольно худощав. Можно было бы сказать, что представлял он собой довольно комический персонаж, если бы не лицо, худощавое и хищное, с тонкими орлиными чертами и жесткой улыбкой. Казалось, что капитан готов в любой момент посмеяться над собеседником. Но главное впечатление, которое производило это лицо, был тонкий изощрённый ум фон Теттау, невероятное чутьё и способность во всём найти свою выгоду.

          Такие лица встречались тогда не только по всей Германии и по всей Европе, где бушевали многолетние кровопролитные войны, но и далеко за её пределами. В Карибском море, например. Типичное лицо человека, понявшего, что война кормит войну, для которого человеческие жизни были всего лишь товаром с высокой амортизацией, который нужно своевременно продать подороже.   

          Когда в его усадьбу явился шестнадцатилетний бедно одетый мальчишка, явно из медвежьих краёв Центральной Ливонии, и заявил, что хочет наняться к нему в компанию, Лодрих и разговаривать с ним не стал. Только приказал слугам вытолкнуть его за ворота.

          - Стойте! Я троюродный племянник барона Дитриха фон Зегевольд. Это он посоветовал мне наняться к Вам, капитан. Вот, он дал мне перстень, чтобы я Вам показал.

          Фон Теттау повертел в руках простой серебряный перстень с монограммой, и на минуту с его лица сошла ехидная саркастическая улыбка.

          - Старина Дитц… Значит, жив ещё… - он посмотрел на мальчишку. – Как тебя зовут?

          - Йон фон Йершов. Хотя, родовое имя мне не положено – я второй сын.

          - А ты, парень, отбрось приставку «из», и будет отличная ливонская фамилия. Не хуже, чем Белов, Бюлов, Брюлов, Землов, Стрелов, Людов или Дютлов. Каким оружием ты владеешь?

          - Цвайхендером.

          - Ого! Ничего себе! Да ты, поди, хочешь стать настоящим доппельзольднером? Цвайхендер не всякому здоровому мужику по силам. Впрочем, ты – лесная дылда. И надо думать, ещё подрастёшь и возмужаешь. А кто тебя учил обращаться с двуручным мечом?

          - Дядюшка Дитрих.

          - Дядюшка Дитрих? Ну что ж, бери цвайхендер, какой приглянётся, пойдём, покажешь мне, что ты умеешь.

          Лодрих был откровенно ошарашен навыками Йона.

          - Узнаю старину Дитца! Повезло ему – ученик достался талантливый. Можешь считать, что ты зачислен в компанию на удвоенное жалованье. Теперь ты доппельзольднер. А ну-ка, подожди. Сейчас я кое-что тебе покажу.

          Капитан зашёл в дом и возвратился с очень странным мечом, таких Йон раньше не видел. Вроде бы, обычный двуручный меч, но его клинок на две третьих длины от гарды был волнистой пламевидной формы.

          - Что это? – удивлённо спросил фон Йершов.

          - Это фламберг, - Лодрих передал диковинный меч Йону. – Принцип такой же, как у двуручного меча. Но будь с ним осторожен – это страшное оружие.

          Управляться с фламбергом было гораздо тяжелее, чем с цвайхендером, и был он гораздо массивней. Пламенное лезвие с угрожающим свистом рассекало воздух и, казалось, заключало в себе такую чудовищную силу, что могло перерубить всё, что встретится ему на пути.

          - А для чего такое чудище?

          - Я вижу, ты – смышлёный малый. Правильные вопросы задаёшь. Представь себе, сошлись на поле две терции. Обе ощетинились пиками, протазанами и алебардами. Если копейщики хорошо подготовлены, так они и будут толкаться друг с другом, и дело на лад не пойдёт. Что в такой ситуации делает командир ландскнехтов? Он выпускает за переднюю шеренгу пикинёров мастеров цвайхендера. Их задача – перерубить пики противника, и тогда наши ребята их погонят. Но то же самое делает командир вражеской терции. Что остаётся капитану, который хочет победить? Он выпускает за шеренгу пикинёров мастеров фламберга. Таких ребят немного в каждой компании, не более двадцати человек. Все они рослые и мощные. И ты таким станешь года через полтора. Это самые уважаемые люди не только среди всех ландскнехтов компании, но и среди всех доппельзольднеров. Их задача перебить мастеров цвайхендера противника. Видишь ли, Йон, чтобы прорубить двуручным мечом доспех, нужно как следует рубануть раза четыре в одно и то же место. А фламберг и доспехи рассекает и бургиньон разбивает с первого удара. Правда, доспех мастеру фламберга положен более крепкий и тяжёлый, чем у обычных ландскнехтов. Все пламенные меченосцы – настоящие берсерки. Ну, что, пойдёшь ко мне мастером фламберга, они получают в полтора раза больше, чем обычные доппельзольднеры?

          - Пойду.

          - Тогда, давай подберём тебе стоящие латы и шлем. Боюсь, славные рижские оружейники тебя попросту надуют: не обманешь – не продашь.

          Они зашли в дом, и фон Теттау показал Йону доспех на три четверти с настоящими тяжёлыми кирасами и бургиньон с рёбрами жёсткости.

          - Ремесленники содрали бы с тебя за него все тридцать талеров. Я тебе отдам за двадцать. Доспех – лучше, чем у имперских кирасир. По рукам, племянник старины Дитца?

          - По рукам.

          - С сегодняшнего дня ты зачислен в мою компанию.

                … … … … … … …

          Иной раз честнее соврать, чем сказать не всю правду. Фон Теттау не обманул Йона, мастера фламберга были самыми уважаемыми ландскнехтами в компании и получали в полтора раза больше мастеров цвайхендера. Вот только забыл рассказать старина Лодри, что удар фламбергом причинял противнику жестокую рану, несравнимую с раной от обычного клинка. Из-за особенностей «пламенной» заточки она не заживала и становилась смертельной. При прохождении сквозь тело жертвы «волны» оставляли рваную дыру с несколькими параллельными разрезами внутри неё. Средневековая полевая медицина с таким не справлялась, рана всегда воспалялась и вызывала гангрену и смерть. Именно поэтому мастеров фламберга в плен старались не брать. В более позднюю эпоху их участь унаследовали огнемётчики.

          Пока компания набиралась и обучалась в Риге, капитан фон Теттау любил повторять: «Война сама себя кормит. Ландскнехт – ремесло почётное. Не слишком опасное и обременительное, но вполне доходное». И опять Лодрих не лгал, просто не всё договаривал.

          Когда на поле боя сходились две терции ландскнехтов, не важно, за протестантов они сражались или за католиков, ремесло, и впрямь, было неопасное. Чем-то оно даже напоминало театральное представление. Нет, всё было честь по чести, деньги отрабатывать наёмники умели. Но, как правило, в итоге битвы каждая компания теряла по десять – пятнадцать человек ранеными и по два – три случайно убитыми. Ну, кто будет ожесточённо изничтожать своих товарищей по цеху, таких же солдат удачи? Часто бывало, что через год ландскнехты двух компаний, изображавших суровую битву, оказывались в одной и той же армии. А поле боя по негласной договорённости капитанов оставалось за той терцией, которой  наниматели исправней платили. А если деньги надолго задерживались одной из сторон, через час театрального представления под названием «Ожесточённое сопротивление», компания могла вообще сбежать с поля боя, предоставляя возможность национальным войскам протестантов и католиков вести богословские диспуты исключительно между собой.

          Совсем по-другому складывались дела, когда ландскнехтам приходилось сталкиваться с национальными армиями противоборствующих курфюрстов и императора. Тогда счёт убитым шёл уже на сотни. Частенько Йон вспоминал слова пастора Шимке «Христианство – это учение о любви к своему ближнему, а Бог есть любовь». Во время Тридцатилетней войны из-за всеобщей любви к своему ближнему Германия обезлюдела на две третьих.

          И уж совсем беда случалась, если случайно на поле боя терция ландскнехтов сталкивалась с терцией швейцарской наёмной пехоты. Здесь уже действовал негласный договор между двумя конкурирующими цехами: в плен не брать никого, в том числе и офицеров, ибо не в деньгах счастье. А раненных победившая сторона безжалостно добивала.

          Помимо трёх описанных вариантов существовал ещё и ад на земле. Компания Лодриха фон Теттау была набрана в Ливонии и состояла исключительно из протестантов. Хотя вряд ли можно назвать безжалостных головорезов и разбойников протестантами, но номинально это соответствовало истине. Именно поэтому капитан заключал контракты с протестантскими полководцами. Когда в Тридцатилетнюю войну вступила Испания, вся Европа содрогнулась от поступи её железных терций – испанская пехота сметала всё на своём пути. Испанцы никого не оставляли в живых, и не дай Бог было попасть к ним в плен раненным. За терциями следовали иезуиты, и всех захваченных протестантов очищали от грехов, сжигая на больших кострах. 

                … … … … … … …

          Осенью 1618 года курфюрст Пфальцский Фридрих V и герцог Савойский Карл Эммануил I, лидеры сопротивления засилью Габсбургов в Священной Римской империи, наняли самого талантливого полководца того времени, графа Эрнста фон Мансельда. Они  полностью опустошили свою казну, чтобы он смог оплатить услуги двадцати тысяч наёмников и отправили эту армию на помощь богемским протестантам. Именно с фон Мансфельдом заключил контракт старина Лодри. Протестантские войска осадили крупнейший и богатейший католический город Пльзень и взяли его штурмом 21-го ноября. Железный Эрнст отдал своим войскам город на разграбление на три месяца. Именно в Пльзене Йон понял, что быть ландскнехтом – действительно, доходнейшее ремесло. Правда, в памяти навсегда остались убитые старики, женщины и дети, но у каждого занятия есть своя обратная сторона.

          А вот в начале лета 1619 года в битве при Саблате Йону пришлось не сладко. Граф фон Мансфельд шёл поддержать генерала Гогенлоэ, осаждавшего Ческе Будеёвице. Католики перехватили его в узком дефиле возле маленькой деревни Саблат и навязали сражение. Потеряли протестанты не так много, не более полутора тысяч человек. Но имперский генерал Бюкуа захватил обоз. Всё добро, с таким трудом награбленное в Пльзене, было потеряно.

          Тем временем Фридрих V сдуру послушал свою жену, Елизавету Стюарт, сказавшую «Ich will lieber mit einem K;nig Sauerkraut, als mit einem Kurf;rsten Gebratenes essen / Я бы охотнее ела кислую капусту с королём, чем жаркое с курфюрстом», и напялил на себя корону Богемии, по традиции принадлежавшую императору Священной Римской империи. Император Фердинанд огорчился не по-детски, цинканул своим испанским родственникам, которые собрались на толковище, постановили, что Фридрих поступил не по понятиям, и собрали против него целую Католическую Лигу. Одна армия Лиги из Испанских Нидерландов вторглась в вотчину Фридриха V, княжество Пфальц, а другая армия под предводительством баварского фельдмаршала графа фон Тилли прошла через Верхнюю и Нижнюю Австрию, где после этого не осталось ни одного живого протестанта, и осенью 1620 года вторглась в Богемию.

          Но и этого императору Фердинанду показалось мало. Он наколол себе на правой лопатке «Ich werde mich an Friedrich r;chen/ Фридриху отомщу» и написал прогон своему брату во Христе, курфюрсту Иоганну Георгу Саксонскому. Пришлось бедному герцогу Иоганну Георгу прислать на стрелку пять тысяч саксонских братков.

          Стрелка произошла на Белой Горе. Эрнст фон Мансфельд выставил против 25-тысячного баварско-саксонского войска 15 тысяч своих наёмников, в том числе компанию старины Лодри. Учитывая полководческое дарование графа Мансфельда, шансы на победу у него были неплохие, если бы не одно «но». Братва новоиспечённого короля Фрица Богемского уже больше семи месяцев пухла с голоду, казна Фридриха V была пуста. Мансфельд по-рыцарски уведомил своего короля, что срок его контракта истёк ещё в июле, а в связи с отсутствием у Его Величества лавэ, он не собирается его продлевать. Фриц Богемский признал, что он не прав, но слёзно попросил Железного Эрнста вписаться за него. Конечно, про себя граф фон Мансфельд охарактеризовал Фридриха V конкретно и уточнил, что писаться за таких – западло, но на стрелку с фельдмаршалом фон Тилли и герцогом Иоганном Георгом Саксонским на Белую Гору явился.

          И тут что-то пошло не так. Войска протестантов собирались часа три поизображать ожесточённое сопротивление и отойти. Но в составе баварского войска оказалось восемь терций испанской пехоты, а в составе саксонского – 3 хоругви польских крылатых гусар и 10 хоругвей реестровых запорожских казаков. Поражение было полное. Компании Лодриха фон Теттау просто повезло: она стояла в третьей линии и побежала, не дожидаясь встречи со столь любимыми испанцами. Да и вид запорожских казаков мог навести суеверный ужас даже на лесных медведей из Ливонии. Всего же пятнадцатитысячное войско фон Мансфельда потеряло пять тысяч человек убитыми и две тысячи – пленными. Оказавшись в руках у иезуитов, живые сильно позавидовали мёртвым.

          После такого разгрома Прага капитулировала без единого выстрела, Фридриху V объявили, что он больше не вор… прошу прощения, больше не король Богемии и сняли с него корону, а остатки армии Железного Эрнста укрылись всё в том же Пльзне и вышли оттуда только в апреле 1621 года, уплатив 150 тысяч гульденов выкупа. Пройдя из конца в конец всю Верхнюю Германию, наёмники фон Мансфельда с удивлением обнаружили, что всего за три года войны некогда зажиточные области совершенно обнищали, да и грабить тут уже практически некого, сказалось вступление в войну Испании и Баварии.

          Осенью 1621 года доблестное воинство Железного Эрнста, в которое по-прежнему входила компания старины Лодри, оказалась в Эльзасе. Если богемцев и швабов, живших слева от Рейна Йон с трудом, но понимал, то язык баварцев и эльзасцев был ему совершенно непонятен. Разница между остзейским и юго-западными наречиями в те времена была значительно больше, чем в наше время между русским и, скажем, словенским или болгарским языками.

          В начале 1622 года Эрнст фон Мансфельд вместе со своей армией перешёл на службу в Голландскую Республику, являвшуюся одним из главных оплотов протестантизма в Европе. Голландцы были народом сердобольным, поэтому приютили и бедного раскоронованного Фридриха V, оставшегося к тому времени без своей вотчины в Пфальце. Воюя за Голландию, Железный Эрнст при небольшой братской помощи маркграфа Баденского свёл личные счёты с имперским фельдмаршалом фон Тилли, расколотив его в пух и прах при Вислохе. По установившейся доброй традиции ни один из испанских пехотинцев, а было их в составе армии фон Тилли шесть тысяч, в живых не остался. Йон фон Йершов отличился в этом сражении. К тому времени он превратился в высоченного здоровяка, размахивающего фламбергом, как вертолёт лопастями. От его меча бежали не только имперцы, но и всем известные своей звериной храбростью испанцы. После Вислоха старина Лодри назначил Йона сержантом мастеров фламберга, и он стал одним из главных офицеров компании.

          Под Флерюсе в Испанских Нидерландах армия Мансфельда разбила Гонсало Фернандеса де Кордову, после чего заняла богатую и зажиточную Восточную Фрисландию. Там ландскнехты с рейтарами и кирасирами настолько распоясались и производили такие страшные зверства по отношению к мирному населению, что принц Мориц Оранский, командовавший вооружёнными силами Голландской Республики, вежливо, но настойчиво попросил Железного Эрнста весной 1623 года распустить своих головорезов и выделил Мансфельду деньги для найма в союзной и близкородственной Англии 12 тысяч солдат. Согласитесь, просьба Морица Оранского чем-то напоминает формулировку «уволен из органов Гестапо за излишнюю жестокость к врагам Рейха».

          Так ландскнехты из компании Лодриха фон Теттау оказались сиротами и долго горестно скитались по Нижней Германии, грабя и уничтожая всё живое на своём пути, вне зависимости от того, какого вероисповедания были мирные жители, но отдавая всё же приоритет католикам. К середине 1626 года они окончательно обосновались в Мекленбург-Шверине, где большую часть населения составляла паства Папы Римского. Именно там, в Ростоке, их и застали в конце января 1627 года полковники Юхан Стрейфф и Максимилиан Тейффель, которых отправил риксканцлер Швеции граф Аксель Оксеншерна вербовать наёмников для войны в Королевской и Герцогской Пруссии.

                … … … … … … …

          Восемь лет носила Тридцатилетняя война Йона по всей Германии из конца в конец. За это время он превратился в высоченного и здоровенного верзилу, виртуозно орудовавшего фламбергом. Настоящая машина для убийства. Но убивал он не только на поле боя. Гораздо больше было на его совести мирных немцев, стариков, женщин и детей. Мародёрство есть мародёрство. Таковы законы войны, которая кормит войну, в XVII веке. Современным людям свойственно недооценивать уровень средневекового зверства. И очень напрасно. Если бы мы реально могли представить, какими исчадьями ада были наши предки, возможно, мы научились бы ценить время, в которое мы живём. Муки совести? А не было у наших предков совести, она появилась гораздо позже, после эпохи Просвещения. Только звериные инстинкты в чистом виде.

          Ты спросишь, любезный читатель: «А как же христианство? Любовь к ближнему своему? Как же реформация, в конце концов, собиравшаяся покончить со всей многовековой ложью, накопившейся в католической церкви, и обратить ничем незамутнённую проповедь Христа в душу каждой человеческой личности индивидуально?» Отвечу просто. Всё, о чём ты говоришь, в те времена – удел исчезающего меньшинства, опередившего своё время на несколько веков. Меньшинства, считавшего, что милосердие, христианская мудрость и любовь к ближнему, - это реальные понятия, а не абстрактные слова, которые иногда произносятся в кирхе во время проповеди. Кстати, именно это исчезающее меньшинство, умные, добрые, милосердные, образованные, чуждые агрессии, дружелюбные, в первую очередь и становились жертвами средневекового зверства.

          Кто-то скажет: «Нет, у нас, на Руси (сиречь «на Московии», потому что была ещё одна Русь, постепенно окатоличивавшаяся Литва) всё было по-другому». Не стану спорить. Люди, с пеной у рта отрицающие средневековое зверство в Московии, просто не знают истории своей страны. А вот с теми, кто знает, кое в чём соглашусь. Действительно, православие ближе к Богу, чем западное христианство. Как бы вам это доказать, не влезая в бесконечный, длящийся уже много веков спор?  Христос говорил «По плодам их узнаете их».

          Принято в исторической литературе рассказывать страшилки об ужасных зверствах царя-ирода, Ивана Грозного. Попробуем разобраться сухо, без эмоций, по фактам. По подсчётам историков, количество жертв репрессий Ивана IV вместе с количеством жертв новгородского и клинского погрома колеблется от 6,5 до 18 тысяч человек.

          В это же время в гуманной и человеколюбивой Англии осуществлялся процесс «обезземеливанья». Свободных крестьян сгоняли с земли, чтобы использовать её под овечьи пастбища. Ну, помните, «овцы съели людей»? А  что же делать с этими десятками тысяч крестьян, оставшихся не у дел? И вот гуманный и человеколюбивый английский парламент принимает закон: если годовой доход человека не превышает шесть пенсов, он подлежит повешенью вместе со всеми членами семьи, включая грудных детей. И повесили, по разным оценкам, от 90 до 140 тысяч человек. За один год. В старой доброй Англии, где всё население на тот момент не превышало 5 миллионов человек. В гуманной, человеколюбивой и наихристианнейшей стране.

          Так что же получается? Изверг рода человеческого Иван Грозный был агнцем Божьим? Нет. Просто православие ближе к Богу, чем западное христианство. И не спорьте со мной!

          Но вернёмся к нашему герою. Йон фон Йершов стал обычным младшим офицером ландскнехтов со всеми вытекающими отсюда последствиями, хладнокровным разбойником и убийцей без роду и без племени. Да и без веры тоже. В отличие от большинства людей того времени, которых вопросы веры никак не интересовали, Йон любил поразмышлять на досуге. Для него христианство было своего рода пособием, кого надо резать и как, в каких землях разбойничать сам Бог велел, а в каких – лучше не стоит.

          От его товарищей по войне и кровавому грабежу Йона отличало только три момента. Он не собирался плодить ублюдков от какой-нибудь маркитантки или проститутки, которые целыми таборами таскались за компаниями ландскнехтов. Не хотел он, как это было принято, до самой смерти махать мечом. Теплилась у него надежда когда-нибудь вернуться в родные места, ещё раз увидеть Лес Победы, родовую мызу, старый замок Зегевольд и дядюшку Дитца, единственного человека, о котором наш герой вспоминал с теплом. Именно поэтому он старался особенно не кутить и всё добытое мародёрством обращать в талеры и копить. Обычно ландскнехты поступали совсем по-другому, и большой хабар весь спускался за два месяца зимних квартир. Но Йон мечтал когда-нибудь оказаться в родном краю, в ливонской медвежьей глуши.