Однажды в... СССР Книга 2 Глава 19

Шло время… И хоть назвать его «летящим» у солдат язык бы не повернулся — скорее «ползущим» — но всё же оно неумолимо приближало их к заветной цели — увольнению в запас. А проще — к дембелю.                Мишка с Яном — уже «деды». По положению, как высшая каста брахманов в далёкой Индии. Они и до того неплохо жили, ну а сейчас — вообще на небесах.                Байки о том, как будучи «салагами» они в неравной схватке заставили грозных «дедов» не только уважать себя, но и почти сравнять с собою, передавались из призыва в призыв, украшенные всё новым и новым орнаментом.                На них смотрели, как на небожителей, и каждый старался и услужить, и получить их одобрение. Но ни Мишка, ни Ян не строили из себя графьёв среди холопов. Никто из них не заставлял «салаг» ни заправлять им койки, ни подшивать подворотнички, ни стоять за них лишние часы в караулах. Хотя нетленные традиции блюли: уборка помещений, наряды на кухню и  топанье по строевому плацу — их не касались.                Они готовили себе большие дембельские альбомы фотографий. Мишке такой альбом подарила на день рождения Оксанка. Специально моталась в область, чтобы выбрать лучший. И Мишка тут же заполнил добрую его половину их общими с Оксаной чёрно-белыми и цветными фотками.                А Ян купил себе не менее шикарный в местном фотоателье. Переплатил втридорога, зато уж будет память на всю жизнь. И половина фоток, где он в обнимку с Мишкой: в казарме, на стрельбище, в противогазах, на плацу, на танцах в клубе, в городском кафе. И сразу видно — бравые вояки.                Два месяца до дембеля. У Мишки кругом голова. Ведь возвращаться к маме и сестрёнке он будет не один. С Оксанкой! Давно уже он их познакомил. Сначала в письмах рассказал подробно. Потом отправил фотки. Потом не раз общались по межгороду.                И обе Оксанки: сестра и девушка — мгновенно нашли и общий язык, и общие темы. Да и маме Мишкиной Оксанка понравилась. Потомок самурая был не просто счастлив, он даже был готов по дембелю резину не тянуть, а, прибыв в свой Кремень, идти с Оксанкой в ЗАГС.                А что? Уже двадцатник стукнуло, чего же ждать? И с девушкой своей почти два года, как встречаются — не только чувствами совпали, но и характеры притёрлись.                А в следующее Мишкино увольнение они решили завернуть к родителям Оксанки и попросить благословить их будущий союз. Ну, чтобы подготовиться успели: ведь свадьбу и в Кремне, и в деревне надо отгулять. А там до сотни человек навалят.                Утром, в день увольнения, Мишка наводил последний блеск на сапоги и на бляху ремня. Потом почистил парадный мундир и шинель — в конце сентября резко похолодало.                Но как же похолодало в его душе, когда внезапно в роту принесли им письма. Одно из них предназначалось Мишке. От Оксанки?..                «Чего это она писать надумала? Ведь в прошлую субботу обо всём договорились…» — подумал Мишка, а сердце почему-то застучало-заухало в предчувствии нерадостных известий.                «Мой милый Мишка! — Кругленьким и ровным почерком писала девушка. — Тут такое случилось… Не знаю, как тебе сказать. Нет, напишу всю правду, потому что всегда была с тобою откровенной. И ты  заслуживаешь только правды. Ну, в общем… В понедельник к нам приехал новый зоотехник. Из Киева. Только закончил институт. И, Миша, я не знаю, что со мною стало. Смотрю на него, а земля из-под ног уходит. Как будто я его ждала всю жизнь! И он на меня смотрит, взгляд не отрывая. И мы, как зачарованные, пошли навстречу друг к другу, он взял меня за руку и, даже слова не сказал, а меня будто всю током пробило.                Миша, мне было очень хорошо с тобой. Я думала, что я тебя любила. Но тут я поняла, что это не любовь была — влюблённость. А настоящая любовь — мой Тимофей, который держит мою руку и будто мы не на земле, а в небесах летим и взгляд не можем друг от друга оторвать.                Прости меня, если ты сможешь это сделать. А, если не простишь, то хоть пойми. Я меньше всего хотела бы причинить тебе боль, но по-другому не могу.                Я знаю, я уверена, ты встретишь ещё девушку достойную тебя. И ты с ней будешь счастлив. От всей души тебе желаю этого! Прошу лишь одного:                ПРОСТИ! ПРОСТИ! ПРОСТИ!»
Невероятной силы судорога скрутила всё Мишкино тело —  от головы до пят. Он выронил письмо, упал на койку и на какое-то время потерял сознание. Открыв глаза, он обнаружил себя лежащим в луже пота: нательная рубаха, гимнастёрка и мундир — всё было насквозь мокрым. Без сил, без мыслей и без жизни смотрел он в белый потолок, а в голове набатом било сердце: «Оксанка! Оксанка! Оксанка!».                Вошедший Ян, увидев Мишку бледного, как смерть, и мокрого, как мышь, присел к нему:                — Мишаня, что с тобой?                Но тот не отвечал. Он был ещё в прострации. И тут Ян на полу засёк листок бумаги и конверт. Он поднял, прочитал. И понял, что слова здесь бесполезны.                Он знал в деталях драму первой Мишкиной любви. Кристально чистой, юношеской. Первой!                Он знал, как больно пережил его любимый друг крах той любви.                «Тогда надолго все девчонки для него исчезли, не существовали.  — Думал Ян. — И даже преданная девичья любовь Валюши Цыганенко не тронула тогда покрывшееся изморозью сердце».                «И вот опять… Когда он так самозабвенно полюбил, что был готов на всё, и вновь предательство?! Иль это не предательство? То, что тогда? И могут ли вообще девчонки так любить, как мы их любим?! Преданно, навеки?! Как Веру я люблю. Но что же делать? Как ему помочь?! Слова тут не нужны. Тогда что?!»                Он взял мокрую Мишкину руку, сжал её крепко и так сидел, взгляд устремив в окно. И только когда Мишкина рука шевельнулась, а сам он поднялся и медленно потопал в умывальник, Ян тоже встал и пошагал за ним.                Он снял с Мишки мундир и рубаху, намочил полотенце и тщательно обтёр его холодной водой, потом другим полотенцем вытер влагу и проводил обратно к койке.                И это помогло. Мишка натянул на себя гимнастёрку и снова завалился на кровать, закрыв глаза. Он не пошел обедать, как и ужинать. Заснул мгновенно и настолько крепко, что не услышал крик: «Подъём!» на следующий день. Проснулся только в полдень. И когда Ян взглянул на него, это был уже другой Мишка.                «Он повзрослел на десять лет. А взгляд его, итак всегда стальной, стал лезвия острее — невмоготу с ним пересечься». — Думал Ян.                Он ничего не говорил три дня. И только на четвёртый, перед отбоем, сидя рядом, Ян сказал:                — Мишаня, я с тобой. Не буду много говорить и понимаю, даже от меня не ждёшь ты утешения. Но, как однажды ты в тяжёлую минуту мне напомнил слова царя Соломона: «Проходит всё, пройдёт и это!» — так я хотел бы их тебе напомнить. Да, надо время, но поверь, оно залечит рану. Залечит! И пропади всё пропадом! У нас  с тобой ещё вся жизнь и мы её прогоним так, чтоб было о чём вспомнить! Мы вместе, Миша, а это — самое главное. — И в неожиданном порыве Ян крепко обнял Мишку.                Ожидал отпор, но тот не отстранился. И так они стояли несколько минут под удивлёнными взглядами их сослуживцев. Те понимали, навалилось горе. И только дружба — истинная дружба — могла ему помочь.                Дай Бог, чтоб так оно и было!                —————————–

                Продолжение в Главе 20