Маруськин пуп

                1.
  - Вань, а Вань! Вот скажи мне честно, ты друг мне, или портянка? Если друг, то давай сгоняем с тобой по-быстрому, на Маруськин пуп. Один, я, чо, то,  кажись, того. Очкую, малость.

  - Ни хрена, себе! Ближний свет, переться туда! И чо ты там забыл, на этом пупу?

  - Сейчас рассказывать времени нету. Лучше я тебе потом по дороге расскажу. Да, не  менжуйся ты. Зову тебя с собой, потому, что ты мой лучший друг. Другого, хрен бы, позвал.

  - Ну, туда ведь топать, да топать. А время сейчас к обеду подходит. Не успеем засветло вернуться обратно.

  - А мы, Вань, не будем с тобой гору обходить, кругаля давать. Мы напрямки ломанемся, прямиком через гору.

    И вот уже два деревенских мальчугана, Ванька и Гришка, по двенадцати лет от роду каждому, по еле заметной, тропинке поднимаются на склон горы.

     А день, то сегодня, какой выдался! Как по заказу, тёплый, осенний денек. Потому, как, уже начало сентября на дворе. Горы, что деревеньку окружают со всех сторон, сменили свой зеленый убор, на разноцветный, осенний. Трава пожелтела, но она как-то не сильно бросается в глаза, Разве что молодая отава, ярко-зелеными пятнами то тут, то там, выделяется на блеклой траве. Подросла, значица, новая травочка взамен недавно скошенной.

      А вот и девочки-березки принарядились к осени. Будто хвастаются перед своими подружками, у кого, чей наряд привлекательней в эту пору. Вроде бы все на одном склоне горы выросли. И возраст один и тот же, у всех, а вот осень наступает и замечаешь, что наряды то у всех подружек разные. От насыщенного ярко-желтого, до бледненького, лимонного.

    Но нет времени парнишкам любоваться природой. Да и видят они ее ежедневно, они же не какие-нибудь, там, городские. Это только те могут вылупить свои зенки на что-нибудь, потом закатить их под лобешник свой и вздыхать. Чудно так, вздыхать, будто им воздуха не стало вдруг хватать от увиденного.

      Вот увидели бы сейчас городские, эти березки, мимо которых Ванька с Гришкой только что прошли. Ну, чисто, модницы деревенские! Вообще, будто они с ума посходили. Раскрасить в разные цвета себя, видите ли, решили. На  сплошь зеленом одеянии, некоторые ветки совершенно желтые. Смотришь на такую березку и невольно задумываешься, а вот как такое возможно вообще.

      А вон, повыше в ложке, небольшая группа деревьев с ярко-красными листочками. И кто же эти модницы? Вот же какие! Самые настоящие осины. А небольшие, под ними, осинки, раскрасили свои листочки скромненько в лимонный цвет. Мол, у нас всё еще впереди. Вот вырастем, как наши старшие сестрички, тоже нарядимся в красные наряды.

      Молодые лиственницы, что вперемежку с березами растут, похвастаться особо своими осенними нарядами не могут. Зеленые иголки превратились в коричневые, да и те, вот-вот, упадут на землю и будут стоять лиственницы голыми, до следующей весны.

     В мелком березняке, безрогая, мелкая живность, в несколько голов, обитает. Это маленькие телята, детсадовского возраста, которых еще слишком рано отпускать в стадо, со своими матерями. Не совхозные телятки, а местные, домашние, что селянам принадлежат. Поздновато на свет появились, вот и гуляют сами по себе, радуются свободе. А у хозяев головная боль. Как бы где-нибудь не потерялся сосунок, или нехорошие люди не прибрали его своими грязными, загребущими ручищами.

   - Смотри, смотри, Ванька, сейчас этот охотник пикировать будет, если узреет добычу внизу.

   В воздухе, в нескольких метрах от земли зависает небольшая по размерам, птица. Быстро-быстро машет своими крыльями, распушив свой хвост и наклонив свою голову вниз, зорко всматривается, выискивая добычу. Ящерка, мышь, крупные насекомые, даже дождевые черви, всё сгодится для еды. Эту птичку зовут пустельгой. Небольшой хищник из семейства соколиных. Молниеносное пикирование, удар клювом по голове зазевавшейся мышки и обед пустельге обеспечен.

  - Ты мне, Гришка, зубы то не заговаривай. Будто в первый раз я вижу эту птицу. Колись, зачем я с тобой, дураком, в гору эту прусь, как угорелый. А то ведь мне недолго и в обратку повернуть, ежели, что.

   - Ну, так слушай. Ко мне в гости вчерась приехал мой дед. Не лично ко мне, конечно, но я считаю, что всё же ко мне, потому что мы любим друг друга с самого раннего детства.

   - Хорош про любовь свою! Приехал дед, ну и чо дальше?

   - Вот мы с тобой сейчас на перевале стоим. А внизу, где деревьев нет, стояло совсем немного домов и даже в землянках некоторые люди жили. Здесь был колхоз и мой дед был в том колхозе председателем.

   - Ну и когда это было? Ни одного дома даже не сохранилось.

   - Не знаю, когда его организовали, но дед говорил, что когда он здесь жил, шла война с немцами. Его то, на ту войну не взяли, потому как, беляки ему цепями все легкие отбили, еще двадцать лет ране, когда дед с другими партизанами здесь Советскую власть устанавливал.

   - Ну и вот. А мимо нашего дома, как раз шел дед Сидор с бутылкой водки в кармане. Как увидал деда моего, как давай они обниматься и целоваться. Оказывается, он ту пору тоже жил в колхозе этом, даже в соседях они с дедом были. Они сели за столик под черемухой, начали водку пить, махру свою курить и про жизнь колхозную вспоминать. А я всё время рядом кручусь, прислушиваюсь, об чем это старики разговор ведут. Интересно же, послушать, как раньше люди жили.

  - Сперва неинтересно было, пока дед Сидор не спросил моего деда: - А помнишь, ли, Анисим, того здоровенного бандита, алтайца, которого за домами обнаружили бабы наши?

  - Ну, как не помнить, - дед отвечает. Лежит на земле здоровенный мужик, почему то, по пояс голый. С длинными, слипшимися от грязи, черными волосами и бородой. И самое страшное, что он был приколот к земле вилами, что были воткнуты ему в грудь. Это же какой силы был удар, что вилы помимо груди, воткнулись в землю и торчком стояли.

  - Самое, что ни на есть, удивительное, то каким же живучим оказался этот бандит. Он ведь, с утра, когда его бабы обнаружили, еще целый день лежал, хрипел, кровью харкал, а люди стояли гурьбой поодаль, даже боялись близко приблизиться к нему.

   - Да, много разного люда во время войны болталось по горам и лесам нашим. Бандиты, разных мастей, дезертиры и те, кто скрывался от мобилизации. Вот и этот был из их масти, - дополнил повествование дед Анисим.

  - Слушай, Гришка, историю, конечно, страшную ты рассказал. Но причем здесь Маруськин пуп?

  - Вот невтерпёж тебе. Не дашь по порядку рассказать. Так этот алтаец, пока в бреду лежал, он всё, что-то по-алтайски бормотал, но несколько раз отчетливо произносил слова: - Маруськин пуп, Маруськин пуп, Маруськин пуп.

  - Гришка, ну, и, причем тут эти слова?

  - А притом! Взял, от делать нечего, и давай перед смертью про какой-то Маруськин пуп трындеть.

  - Да, действительно. Не дошурупил я.

  Насупился Гришка от Ванькиной несообразительности. А тут еще тропинка вниз под гору пошла. А на этой стороне горы, под сиверами, природа совсем другая, по которой они только что шли. Нету тут, ни березок в осеннем наряде, ни тех же, листвяжек молодых. Стоит дремучий лес с ёлками, какими-то всевозможными зарослями, паутиной и холодной сыростью.

  - Гриш, да ладно, чо сердиться, то. Чем закончилась история с бандитом?

  - Чем, чем. Дождались милицию. Бандит к тому времени уже концы отдал. Хозяина вил не нашли, да не сильно и искали. Так же тайной осталось, кто это мог сделать. Справиться в одиночку с таким буйволом, не шутка. Тело погрузили на телегу и увезли, наверное, в район.

   - И что, никто потом не поинтересовался из колхозников, для чего бандюган талдычил про этот пуп?

   - Я у деда спросил про это. Он говорит, да кому это нужно было в то время. Да и страшно. Маруськин пуп, это же в самой вершине Маруськиного лога. А это совсем не ближний свет, от колхозных то, угодий.

  - И ты меня, значица, позвал с собой, чтобы…

  - Чтобы проверить, пусть через двадцать лет, что же хотел перед смертью сказать тот бандит. Что-то же было в этом Маруськином пупу для него важное и ценное.

   Наконец, спуск с горы, с этого Берендеева царства, окончился и они вышли на ровное место к заросшей травой, дороге. Единственному, когда-то, пути, соединявшему, с внешним миром, богом забытую, деревушку. С живущими в ней, совсем небольшой кучки людей. Рядом с дорогой журчал полноводный ручей, с холодной, кристально-чистой водой. Сняв с голов своих фуражки, и зачерпнув в них водички, друзья с удовольствием утолили жажду.

  - Смотри, Ванька, вон под горой заросли крапивы, то тут, то там. А это об чем нам говорит?

  - И об чем же? Крапива, она везде крапива.

  - Эх, ты! Эти заросли крапивы говорят, что здесь когда-то стояли дома. Люди в этом месте здесь жили. Понял, балбес!

  - Чо, сразу балбес, то. Вот не пойду с тобой дальше, тогда будешь знать, как обзываться.

  - Ладно, Ванёк, не обижайся. А мы ведь с тобой в прошлом годе были в этих местах. Помнишь, копны возили, когда здесь силос закладывали. Да не в ямы, как обычно, а в диковинный бурт, чего раньше в помине не делали. Получилась, какая-то, лепешка. Это, опосля, уже все поля вокруг деревни кукурузой, да подсолнухом стали засевать. Из них стали силос делать.

  Посидели друзья на травушке-муравушке, полежали даже самую малость на ней. Потом Гришка предложил другу:

  - Вань, а Вань. А не лучше ли будет, если нам сейчас вернуться назад. Смотри, уже скоро солнце за гору спрячется, а нам топать, да топать, сколько времени в обратку. Жрать захотелось. А мы, дурни, даже куска хлеба с собой не прихватили. А завтра, с утречка, можно по новой, врезать сюда. Ты как?

  - Да я сам тебе это же самое хотел предложить. А ты дома, может, еще чего выпытаешь, у деда своего. Ну, на счет бандюгана этого. Да и что, из себя представляет вблизи, этот Маруськин пуп. Отчего такое чудное название.

                2.
    Уже стало темнеть, когда Гришка открыл воротчики ограды своего дома. Дед Анисим сидел на чурке, дымил своей махрой, вроде как, был ко всему безучастный. Но когда Гришка подсел к нему на краешек крыльца, дед тут же спросил его. Да, даже не спросил, а просто мысли вслух свои произнес:

  - Ну, что, касатики мои. Не удалось вам, значица, с первого, то, раза на Маруськин пуп заскочить? Не рассчитали, знать, силенки, то, свои?

  - Дед, ты чо, следил за мной? Как ты узнал, куда мы с Ванькой ходили?

  - Э, милок! Да рази трудно было углядеть, как ты с дружком своим, по тропинке, через гору врезали. А эта тропинка, знамо, куда ведет. Я ведь, на своем Карьке, не единожды, туда-сюда мотался, когда председательствовал за той горой. А мать твоя. Она, девкой молодой, незамужней, из дома сюда кажен день на работу бегала, а поздно вечером верталась обратно.

   - А коли мы вчерась с Сидором про жизнь свою колхозную поминами, да еще про бандита этого убиенного, то нетрудно было догадаться, что тебя это край заинтересует. Недаром, сидел рядышком, с открытым ртом, боялся хоть слово одно пропустить.

   - Ну, ты дед и даёшь! Тебе бы в разведке служить.

    - Так я и был разведчиком. Когда тута с колчаковцами воевал, в партизанском полку Кокорина.

   - Деда, ну ты мне расскажи про этот пуп Маруськин, что ты о нем знаешь или слыхал? Почему и зачем название такое.

   - А ты, Гришаня, что думаешь, до нас шутников-остряков не было на белом свете. Были, да еще какие. Вот лога наши как названия свои получили? Или от какой-нибудь растительности, что полно в этом логу или от фамилии или клички человека, кто первый застолбил это место для себя. Видать, когда то жила на белом свете женщина, что Маруськой звали. И знать, чем то прославилась, коли целый лог ее именем был назван.

   - А пуп ее при чем тогда?

   - Вот! Я правда не видел, но где-то в вершине этого лога есть занятный камень. Большой такой каменюка. И вроде как по форме напоминает живот женщины, даже с выемкой в нем, на пуп похожий. Вот шутники и окрестили. Раз лог Маруськин, тогда этот камень будет называться Маруськиным пупом. Понял, внук, что я тебе сейчас наталдычил?

   - Еще как, деда, понял. Завтра Ваньке доложу, будет посговорчивей тогда. Ну, и напоследок скажи мне деда, зачем алтаец перед смертью своей, вспоминал о нем. Как говоришь, даже часто повторял это слово.

  - Да шут его знает. Мы тоже тогда кумекали – что к чему? К единому выводу не пришли, разное люди говорили. Кто говорил, может там у него друзья-бандиты дожидались его. Кто-то считал, что у него там жена ждала его. Короче, ни к чему путнему разговоры наши не привели тогда. Впереди ждала работушка колхозная и совсем скоро про пуп этот и забыли начисто. Правда, приколотый вилами к земле алтаец, еще долго стоял перед глазами.

     В воскресное утро у воротчиков Гришкиной ограды стояли двое мальчишек. В руках торбочки с едой. Эти торбочки совсем недавно ездили с хозяевами все лето на сеноуборку совхозную. А внутри торбочек этих, традиционные: бутылка молока, кусок хлеба, пара яиц, огурец и лук с грядки.

    Из дома на крыльцо вышла Гришкина матушка.

   - Здравствуйте, тетя Маруся. А мы вот с Григорием вашим собрались на экскурсию, на этот… как его…

   - Что замялся, то. На Маруськин пуп нацелились. Так этот лог с пупом, пропади он пропадом, не в мою честь назван. А вы, бы, парнишки, не ходили туда, в таку то, даль, не били свои ноги. Ничего интересного там не увидите, умаятесь токо.

   - Можно подумать, мама, ты была на этом пупу, коли так говоришь.

   Тётя Маруся оглянулась по сторонам, не затаился ли где дед Анисим, отец ее. И тихим голосом продолжила:

   - В том то, и дело, что была. Когда этого заколотого алтайца увезла милиция на телеге, мы с девками, вот же дуры, несусветные, скрадучись, тайком от родителей, решили сбегать туда, разузнать, чего это бандит перед смертью этот пуп всё поминал. Я ведь тоже своими ушами это слышала.

   - Не, ну вы вообще, с головами своими не дружили. Куда попёрлись, то.

   - Так вот. Ну, нас дивно тогда собралось. Большая орава получилась. Трое девчонок и три парня. Один парень, как счас помню, его Сенькой худым звали, ружьё отцово прихватил тайком. И собаку, что Найдой звали. Пока по дороге шли, хорохорились, будто всё нипочем, а вот когда по логу стали подниматься, вся смелость куда-то пропала. Озираться стали по сторонам, прислушиваться. А уже темнеет, совсем страшновато стало. Вон уже камень наверху замаячил, а ноженьки отказываются идти дальше. Причем, у всех сразу, как будто. А когда увидели возле камня еще и шалаш, покрытый лапником еловым, то вообще струхнули. Тут и Найда заволновалась, принюхиваться стала, шерсть на загривке дыбом. Зарычала тихонько. Будто нам сигнал подала, что кто-то есть наверху. А мы тогда молчком развернулись и  назад дёру.

   - Повезло тебе, дочь, что в тот момент меня дома не было. Выпорол бы, как Сидорову козу. Глянь-ка, вспомнил! Ведь у Сидора то, точно коза была, - это дед промолвил, что стоял за спиной у дочери и слышал ее последние слова.

   - Ну, ты, мамка, и даёшь! А по виду, глядя на тебя, и не скажешь даже.

   - Ну, так что? Пойдете, али дома останетесь? Вон дед вознамерился уже картошку начать копать.

   - Тем более тогда пойдем. Да еще после рассказа твоего. Деда, может, присоединишься к нам за компанию?

   - Я бы, внучек, с превеликим удовольствием побывал с вами в тех местах, где два десятка лет уже не был. Если бы ноженьки мои ходили, как в ту пору.

   - Ну, тогда мы попылили. Не поминайте лихом.

   Весь вчерашний путь в сторону бывшего колхоза, Ванька с Гришкой, кажись, ни на минуту не умолкали. Их звонкие голоса вспугивали мелких пичужек, что с шумом вспархивали из-под самых ног, что деловито ковырялись в полёгшей старой траве. Или с берез взлетали птицы, уже покрупнее, тоже потревоженные детскими голосами.

   - Нет, ты прикинь, Гришка, какая матушка у тебя! Классная, одним словом. Не побояться идти, почти в тот же день, к камню этому. Пусть, даже и толпой. Ведь не известно, что, или кто, их там будет поджидать. Ведь вполне возможно, что этого алтайца свои и замочили. За какие-нибудь грехи. А что?

    Вот и подворье бывшего колхоза. Ручей, можно сказать, что это не ручей даже, а небольшая речушка, призывно журчит, будто предлагает испить водички холодненькой, да отдохнуть, самую малость. Не сговариваясь, друзья развязали свои торбочки, кто не знает, это такие холщевые мешочки с затягиванием горловины шнуром или веревочкой. Вытащили оттуда свои бутылки с молоком, засунули их в речушку, чтобы остудить, предварительно камнями перегородив их путь к бегству. Бывало и такое, уплывало молоко безвозвратно. Ученые парнишки, всё лето так своё молоко на сеноуборке спасали от прокисания. Если, ручья на покосе нет поблизости, то роют ямку в земле, поглубже. И туда бутылку свою  с молоком закапывают.

   - Ну, чо? Куснём сейчас маленько, да и оставим всю еду здеся пока. Чо тащить в гору то, тяжесть. А на обратном пути уже доедим всё. Сколько телепаться нам до Маруськиного лога, как мыслишь? Километра два-три?

  - А хрен его знает. Ну, наверное, километра три точно будет.

  Подкрепившись и повесив свои торбы на дерево, повеселевшие друзья двинулись в путь. Дорога вскоре исчезла. Угадывалась только, по еле заметной, заросшей, тракторной колее.

   - Во, Ванёк! Пришли! Вот этот Маруськин лог, где мы на силосовании с тобой работали. Вон, даже место видно, где бурт был. И что? Теперь нам надо ползти в его вершину. Ни ху-ху, хо-хо! Не ближний свет. Да крутяк, то, какой.

   - Ты что это, друг, распричитался? Вспомни, что матушка твоя утром рассказывала. А мы чем хуже.

   - Да я рази против! Думаешь, я тебя самустил, а теперь в попятную пошел? Ну, уж, хреночки! Вперёд! Погнали наши городских!

  Да, уж. Нескошенная этим летом трава, полегла к осени, переплелась вся. Чтобы двигаться вперед, надо ноги, на каждый шаг, высоко поднимать, иначе трава тебя не пустит. Умуздохались парнишки по самое немогу, но вот уже одиночный камень наверху показался, что придало сразу сил пацанам.

   - Так вот ты какой, Маруськин пуп! Ну, погоди ужо, сейчас мы тебя… Вань, а Вань, ты ничего не слышишь? Или это у меня кровь в ушах застучала.

   Затаились парнишки, даже дышать стали через раз. Тишина, тишина. Потом тук-тук. И снова тишина. Только ветерок листьями на деревьях шебуршит. Играется. Струхнули малость, ребятки. Так, совсем, чуть-чуть.

   - Гриш, давай потихоньку двигаться к камню. Ведь мы ничего не узрели, покамест.

   Приблизились к камню уже достаточно близко, но что за чертовщина! Глухие удары слышны, а кто их производит, не видно, как пацаны не крутили своими головешками в разные стороны. И вдруг, Гришка, чуть не крикнул в ухо, дружку своему:

    - Ванька! Я вижу его! Смотри справа от камня. Его самого почти не видно. Я заметил, когда он землю наверх выкидывал. Вон, вон! Видишь? Голова с плечами показалась из ямы.

   - Ёшь, твою, мить! А вон еще один. С другой стороны. И тоже в яме сидит. Гриш, а Гриш. Может, они нам с тобой чудятся обоим. Обман зрения. Забыл, как это по-научному называется. Перенапряг, у нас с тобой произошел, от дороги этой.

   - Нет, Ванька, это не обман зрения. Это, скорей всего, всё еще ищут бандитский клад.

   - Ты чего мелешь, Гриш? Ведь сколько лет прошло с той поры, как бандита этого вилами закололи.

   - Знать, слишком много зарыто в земле драгоценностей, что двадцать лет, кому-то, они покоя не дают. Давай-ка потихоньку делаем ноги отсюда, пока они нас тут не укокошили. Трахнут лопатами по головушкам и в готовые ямы закопают. А там, ищи-свищи ветра в поле.

    И куда только усталость у пацанов наших подевалась. Летели в обратный путь, будто им по перу в одно место вставили. Опнулись и притормозили только у речушки, где свой обед оставили. Есть не стали. Заглотили по-быстрому из бутылок остатки молока, и домой скорей. Изредка оглядываясь, нет ли погони за ними.

   Во дворе у Гришки, кроме Ваньки присутствовали: дед Анисим, что сидел на своём излюбленном месте, то, бишь, на чурке и смолил свою очередную самокрутку. Гришкина мать, сидя на маленьком стульчике, чистила на ужин картошку нового урожая. Кот Серафим, на верхней ступеньке крыльца, внимательно слушал Григория, которого, вообще то, недолюбливал, за его регулярные издевательства над Серафимовой персоной.

   Все присутствующие с большим вниманием слушали молодого докладчика, не смея даже перебивать его. Но когда он дошел до того места, когда они с Ванькой, еле ноги свои молодые, унесли от преступников-кладоискателей и пособников бандитских, в разговор вмешался Гришкин отец. Он, выйдя из комнаты на крыльцо, прямо таки, самым бессовестным образом, выплеснул на своего наследника ведерко, да какое ведерко, ведрище ледяной воды. В переносном, конечно, смысле.

    - Сын мой! Складно, ты, с другом своим, нам детективную историю рассказал. Но я, как говорится, внесу ясность, если ты не будешь возражать. Те люди, которых вы видели у Маруськиного пупа, есть ни кто иные, как самые настоящие геологи. И они уже несколько месяцев в том районе бьют шурфы, видимо, пытаясь определить, где же проходит золотоносная жила. Вроде так мне сказали сведущие в этом вопросе товарищи.

   - Ёк-макарёк, - это дед добавил. Так о том, что признаки золота, вроде как, нашли еще до войны в тех местах, я слышал, когда председательствовал там. Потом война началась и всё прекратили. А теперь, значица, по новой, начали искать.

    Гришка с Ванькой вначале, вроде, и расстроились, что их такая классная детективная история рассыпалась на глазах в пух и прах, после слов Гришкиного отца. Но горевали они совсем чуть-чуть. Значит, у них теперь появилась возможность познакомиться с настоящими геологами, добравшись вплотную до Маруськиного пупа, у которого, быть может, в скором времени появится новое имя – Золотой пуп. И попутно рассказать им историю, о которой вы только что узнали. Ну, а как удирали от них, то это можно и опустить из рассказа.