Однажды в... СССР Книга 2 Глава 27

А через месяц состоялся суд. И, сидя в  зале, Ян всё время чувствовал себя, как карась на горячей сковородке, а каждый раз, когда произносилась фамилия Сайтоев, ему слышалось: «Резник». Как будто самого его судили.                Зажав руками голову, с локтями на коленях, Ян, так согнувшись, и просидел, не поднимая глаз, все те три дня, пока шло разбирательство.                Он слушал, как свидетели и потерпевшие валили на Сайтоева: и драку начал он, и Громова убил и Глушко покалечил.                И каждый раз Яну до боли хотелось вскочить и закричать:                — Неправда это всё! На нас напали! И Громов тот с кастетом налетел. И я, да Я(!) его убил. Нечаянно. Лишь защищаясь! — Но не вскочил… Ведь слово Мишке дал. Да и поможет это? Нет! Поверят не ему, а тем свидетелям и потерпевшим… И от бессилия страдал Ян ещё больше:                «Сейчас больнее, чем тогда, когда в больнице я лежал с пробитой головой. Ведь ту боль залечить можно лекарствами. А от душевных мук лекарства так и не придумали, хотя уже двадцатый век».                И когда прокурор потребовал для Мишки лишение свободы сроком на десять лет, Яна как дубиной по башке зашибло.                «Десять лет! Когда он выйдет? Ему пойдёт уже четвёртый десяток! Почти старик!» — Ян схватился за голову, почувствовав реальную пронзительную боль.                Надеялся, что адвокат поможет. Но адвоката речь была предельно краткой. И просьба: проявить всего лишь милосердие  — канула в пустоту.                Ян наблюдал, как Бондаренко и народные заседатели удалились в совещательную комнату для вынесения приговора, и, вдруг, вспомнив дедушку Изю, молитвенно сложил руки, закрыл глаза и метнул своё сердце ввысь, в заоблачную высь, где не летают самолёты и ракеты —  там существует только Бог.                С неистовством, ни разу не испытанным им, Ян стал молить того невидимого Бога помочь его несчастному товарищу, и если хоть не оправдать, то дать поменьше срок. Молился на иврите, как дед учил, откуда только и слова взялись, но искреннее не было молитвы.                И Бог его услышал.                Когда судья объявил: «… и избрать Сайтоеву Михаилу Григорьевичу наказание в виде семи лет лишения свободы…» — прокурор поднял голову и недоуменно посмотрел на судью.                Он еле дождался окончания процесса, и, влетев в кабинет судьи, прокурор с возмущением и на повышенных тонах застрочил:                — Борис Василььвич, ну как же так? Да ему лишь за выбитый глаз семь лет положено было. А за убийство7 Что, так и не ответил?! Ну где же справедливость?! И неужели вам не мало строгого выговора по партийной линии за ваш либерализм, за мягкость приговоров?!                — Уважаемый государственный обвинитель! У вас в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом никто не отнимал возможность опротестовывать приговор по его мягкости. Не так ли? — Сухо отрезал ему судья. — Но я бы не советовал. — Судья помолчал, хотя желваки его так и ходили туда-сюда от скрытой злости.                — Вы что не видели, что я закрыл глаза на то, что он практически один с толпой сражался? Что там кастетов кучу на полу нашли? По сути — надо было переходить на «Превышение пределов необходимой обороны» а там не более трёх лет.                Да и потом, вы данные о личности учли? Характеристику из армии читали? Как он один — целый посёлок спас, когда пожар на складе потушил, а сам чуть не погиб?! И получил медаль за это — государственную награду. Да и вообще, не я решаю, товарищ прокурор. Решает суд! Вам это ясно?!                Прокурор замолчал и опустил голову. Встречаться с горящим взглядом судьи ему совсем не хотелось.                — Ладно. Я понял. — Наконец обречённо проговорил он. — Опротестовывать не буду, Борис Васильевич. Всего вам доброго! Ну, я пошёл… — И дверь за ним закрылась.                Судья облегчённо вздохнул, окинув взглядом притихших народных заседателей. Он понимал, что этот приговор неправосудный. Что надо было изменить статью и дать Мишке не более трёх лет.                Как понимал и то, что поступи он так, и вновь последует отмена приговора.                А это будет означать уж настоящий крах его карьеры, притом, что следующий суд спокойно влепит Мишке всю «десятку».                «На этом борьба Справедливости с ветряными мельницами и завершится.  Ни Богу свечка — ни чёрту кочерга!» — подумал Бондаренко. — Что ж, если тётя Туся видит меня, она поймёт, что большего я сделать был не в силах…»
Конечно, он не знал, да и предположить не мог, что Мишка, приготовившийся к максимальной мере, сейчас не просто ликовал, он всё никак не мог поверить, что обошлось семёркой, а не десяткой… И что уже через четыре с половиной года он сможет выйти по УДО.                Мишка искал глазами Яна, а когда нашёл, то поднял вверх свой большой палец: «Не дрейфь, браток! Прорвёмся!»                И Ян, зажёгшийся его энтузиазмом, кивнул: «Прорвёмся, брат!»   
               
                Продолжение в Главе 28