Кинотеатр

И снова он здесь.

Чёртов пустой вакуум: ни души, ни света, ни звука. Абсолютное ничто. Беспросветная тьма. Она могла бы стать спасением, если б не была иллюзией.

Это ловушка.

— Ты опять говорил плохо о Полин… Не так ли, Лука-Гратин?

Лука дёрнулся от звука, но не обернулся. Этот сладкоречивый тон, в котором ни капли сострадания, он узнал бы даже на концерте народных инструментов каких-нибудь древних племен Амазонки.

— Наверное? Иначе бы кто меня сюда отправил, если не ты.

— Какой жестокий ребёнок! — оскорбился женский голос.

Лука тяжело вздохнул, с демонстративным раздражением закатил глаза. Помешкав, опустился на то, что казалось землёй, поскольку он стоял на этом, и уселся по-турецки. Если же это сон, который принадлежит ему, а не случайное блуждание разума по чужим грёзам, — или кошмарам, как знать, — то все должно получиться. Нужно было всего лишь взять управление в свои руки.

— От жестокого слышу, мама, — ища руками что-то, чем можно было бы выключить мерзкий звук на фоне, Лука хмуро шарился вокруг, потому что не видел собственных рук. — Давай, начинай показывать мне, как я опозорил тебя на выставке, раздев Иисуса с твоего холста «Паломники» или как свернул шею твоему любимому попугайчику Ларри. Не было такого никогда!

Женщина, чье присутствие ощущалось спиной, скопировала в точности раздражённое действие сына, и тому даже не нужно было видеть, как она драматично закатывает глаза, словно спрашивая небеса, за какие грехи досталось ей это дитя.

— Ты же знаешь моё отношение к слову «мама», Лука-Гратин, сейчас же прекрати меня так называть. И не думай, что можешь меня игнорировать!

Лука отскочил в сторону, и только что найденный пульт вывалился из рук.

Во тьме выступили два огромных глаза нечеловечески голубого оттенка той прозрачности, какая бывает у льда, и уставились на него. Жалкого мальчишку, ничтожное насекомое.

— Ладно, первое ты не навязала мне, — вынужденно признался он, отворачиваясь от пристального взора, словно мог укрыться от вездесущих, похожих на несущиеся к Земле метеориты, глаз. — Но мне было всего девять лет! Все дети страдают ерундой и портят вещи.

— Мелкий вандал! — возопил голос. Как хорошо, что показались только глаза, потому что всё остальное лицо наверняка искривилось от злости.

— Слушай, если ты реально смогла влезть мне в голову, то, пожалуйста, свали к чёртовой матери, — Лука с трудом отыскал пульт и уселся поудобнее; сзади щелкнул пыльный проектор, вспыхнула белесая, рассеянная полоса света, и впереди появился большой белый квадрат. — Мне надо посмотреть сериал от Нетфликс про моего отца и, напомню, твоего любимого мужа.

В довесок он что;то проворчал себе под нос язвительное и расистское, за что сиюсекундно получил щелчок по носу. И все равно упрямо продолжал:

— Если же ты всего лишь плод моего воображения под действием виски, то свали сама по-хорошему. Это мой сон, я хочу отдохнуть от всех вас хотя бы раз при жизни. Ну… — Лука с сомнением осмотрелся по сторонам: пусто, только огромные глаза-прожекторы, спасибо хоть не сбивающие показ киноленты. — Либо уже в ином мире, если он вот так выглядит, а я умер.

— Невыносимый ребёнок! — глаза закатились, описав круг по своей оси, и со склизким звуком закрылись, будто на мантии тьмы бесследно затянулись два рубца. — Досмотришься ты свое кино!

— Я тебя тоже люблю, мама, — флегматично фыркнул Лука, нажимая на кнопку включения, когда пространство сотрясло истеричным, требовательным воплем.

— Не зови меня так!!!

— А то что, развалишься? — зло засмеялся он. — Песок с морщин посыпется? Или мужикам своим перестанешь нравиться?!

Пустота безмолвствовала, и крик проглотила могильная тишина.

— Что, не хочешь нам всем рассказать, сколько их у тебя было и кто они? Вернись немедленно, тебя никто не отпускал!

Экран вспыхнул, однако вместо ожидаемого кино на нем появилась картина смертной казни. Толпа зевак на площади, обивающих кровавые подмостки, и он, брошенный на деревянную скамейку, примотанный ремнями из бычьей кожи за руки, а сверху — тяжесть дощечки, что душила шею. Кто бы мог подумать, что на гильотине можно умереть от асфиксии до начала вынесения приговора.

— Как это на тебя похоже, ма… То есть Полин, — с раздражённой обречённостью развёл кистями Лука. — Выражать свою глубокую привязанность через казнь весьма, знаешь, символично!

Палач, высокий и сухощавый, сам не старше него, занёс руку над рычажным механизмом. И сдернул с себя маску.

— Ну здравствуй, друг мой! — За маской Лука узнал самого себя, только чуть старше, чуть выше и с небрежно убранными назад волосами — тоже чуть длиннее. И обескураженно вытаращился. Но быстро сморгнул, потому что вспомнил, где находится, и с видом заядлого научного скептика произнес:

— Ладно, это не страшно. Точнее, совсем не страшно.

О Тени в эзотерическом мире слышал даже самый ленивый тугодум и последний обалдуй. Юноша с опаской рассматривал себя, будто выискивал неточности в передаче образа, и не заметил, как локация сменилась кинозалом, а он сам очутился в красном кресле на первом ряду. Двойник стоял на узкой сцене манекеном. Торнтон не удержался, залез к нему и стал ходить вокруг, поражённый реалистичностью картинки.

— Подожди, у меня что, реально такой большой нос? — морща тот самый нос, вопросил он и ткнул в неподвижную фигуру пальцем. — Да ладно, хватит рофлить! Не такой он!

Очертания вдруг дрогнули.

— Бу! — И густым дымом, смешанным с пылью и песком, ударили в лицо. Лука оторопел, закашлялся, закрылся руками, потому что глаза резало, они нещадно слезились. А когда же смог приоткрыть один глаз, перед ним уже топтался какой-то чудной старец с выседевшей до снега бородой, которая падала ему на грудь, с тонкими белёсыми бровями дугой, подвижными тёмными глазами; одетый весь в чёрные одежды, напоминающие балахон, и в смешной бархатной шляпке, отдалённо похожей на современный берет, только внушительнее.

— Нет-нет-нет, я не понесу твое кольцо, даже не уговаривай, — с ходу догадавшись, что за фильм мозг решил ему включить, Лука отрицательно замахал руками. — Хотя образ так себе. Не похож.

— Ты что, не испугался? — Старик, казалось, расстроился. — Хорошо, ладно! — Он мелко засуетился, зашарил руками в складках мантии, как суетятся всякие древние старики, когда не могут найти свое пенсне, потом, наконец, извлек откуда-то затертый и неряшливый кусок бумажки, слабо напоминающий папирус, развернул его и с выражением начал читать:

В тени ночи, где шепчут мрак и страх,
Сквозь бури судьбы ты пройдешь один.
Забудь о лести, что манит в сладкий крах,
Твоя сила — в тишине, где зреет грозы стынь.

Когда звезды падут и мир погрузится в тьму,
Соберутся тени, и страх станет другом.
Ты, потомок, в сердце носи огонь в борьбу,
И в час испытаний найдешь ты свой круг.

Сквозь руины и пепел, где надежда угасла,
Ты увидишь знаменья, что ведут к истине.
Не бойся, когда мрак вокруг тебя сгущается,
Смелость твоя — ключ к забытой судьбе.

— Ну, как тебе? — важно поинтересовался он по завершении. — Спешу заметить, юноша, не каждый день я читаю стихи!

Медленно сложив руки на груди, Лука цокнул языком, вздохнул и покачал головой, глядя на незнакомца, как на умалишённого. Чего только не приснится…

— Вот чёрт, — раздосадованно протянул старик, но тут же вспыхнул, рассвирепел. — Я готовился к нашей встрече столько веков, а этот маленький поганец не удосужился даже вслушаться в ритм, — он сложил пальцы в красноречивом итальянском жесте, — в мелодию слога! Не впечатлило его, видите ли!

— Ты серьёзно не помнишь то, что сам написал? — Лука почти смеялся. — Позор какой, все равно что голым на сцену выйти.

— Я бы попросил! — Старик угрожающе хлопнул его по темечку свёртком. — Побольше уважения к старшим! К тебе явился предок, но вместо признания и узнавания он слышит что?! Шут гороховый! Мне и так сложно было дождаться, когда ты наклюкаешься до беспамятства, потому что только Дионис любезно согласился помочь своему старому другу.

— Сколько же я выжрал, что мне это снится…

— Кстати об этом. Ту дрянь больше не пей! Только чистое вино, понятно?

Раздался треск, и оба подняли головы в сторону звука. Наверху, ровно разделяя мрак, пролегла тоненькая полоса белизны.

— Ты что удумал?! — опасливо накинулся Лука на чудаковатого старика, который зачем-то строил из себя его пращура. Конечно, в его роду был один странный и до неприличия богатый дед, но он проиграл всё состояние в казино и оставил родне только титулы, после чего сгинул в неизвестность. Да и не похож совсем на этого…

— А это не я, — легкомысленно и совсем невинно признался старик без тени лукавства, глядя наверх. — Это эффект адского пойла. Ну или что ты там последним принимал..? — Он поправил чуть съехавшую набекрень шапку и сделал умное лицо, вслушиваясь во что;то неуловимое для самого сноходца. — А нет, ошибочка. Уже пора прощаться. Одна милая леди заждалась!

— Кого? — машинально вопросил Лука и с неприязнью воззрился на старца. — Тебя, что ли?

— Скажи честно, тебя в детстве роняли? — с лицом лица язвительно вопросил старик. — Мне пять веков, от меня даже косточки уже, поди, не осталось! Это тебя там заждались!

Он круто замахнулся скрученным, как газета, свитком и прицельно огрел несносного отрока по лбу с криком: «Просыпайся!», что отскочил от него и громом прокатился по всему пространству.

Не подававший доселе признаков скорого пробуждения, корчащийся в постели, точно жертва экзорцизма, из которого изгоняли бесов, Торнтон очнулся стремительно и подскочил восставшим из мёртвых. Не хватало разве что более мрачной локации взамен стиля «бежевой мамочки», ужасающих загробных воплей и немного спецэффектов.

Из царства Морфея юноша вынырнул прыжком через галактику со световой скоростью, потому что вдохнул сладковато-горький воздух, пропитанный ароматом ванильно-кофейного диффузора и алкоголя, раскрытым ртом, сразу всей грудью так, что голова мгновенно пошла кругом и сама собой привалилась к отрезвляюще холодной стене.

[24.03.2025; 12:47]