В. Белинский об иностранной литературе

                В России утверждают, что все литературные знаменитости современной Франции живут в довольстве. Да они живут, как порядочные буржуа, но не в богатстве. Занимают квартиры, удобные и просторные, хорошо и со вкусом меблированные, но простые и обыкновенные, а не дворцы. Некоторые может быть имеют и свои кареты, но большая часть катается в наёмных. Золото же мрамор и бархат они видят часто, но только не у себя дома. Огромный дом в Сен-Жерменском предместье и родовое имение, дающее в год сто или двести тысяч ливров, вернее и надёжнее всякого таланта, всякого гения, как бы тот и другой велик не был.
                Немецкая эстетика вышла из учёного кабинета, а немецкая поэзия вышла из немецкой эстетики. И очень много навредила этим гению Шиллера и других немецких поэтов. Французская литература, напротив, вышла из общественной и исторической жизни и тесно слита с нею. Трагедии Корнеля очень уродливы, но имеют внутреннюю силу их пафоса. Ни одна комедия Мольера не выдержит эстетической критики, они часто сбиваются на фарс, пружины их действия всегда искусственны и однообразны, характеры абстрактны, сатира слишком резко выглядывает из-под формы поэтического изобретения. Но при этом Мольер дал французам целый театр.
                Первое движение в пользу романтизма обнаружилось в Германии, как реакция влиянию французской литературы, как протест в пользу немецкой национальности в литературе.  В своей настоящей, современной действительности Германия не видела, по известным причинам, никаких национальных элементов и обратилась к своему прошедшему, к своим средним векам, к рыцарским замкам с их башнями и романтическою дикостью их нравов.  Гёте и Шиллер не были вполне представителями этого романтического движения, но заплатили ему не малую дань. Потом немецкий романтизм начал принимать новое направление, в пользу мистицизма средних веков и против философского рационализма. В Англии романтизм был освобождением от влияния французского классицизма.  Во Франции романтизм явился реакцией революционному рационализму и явился с Шатобрианом, а потом превратился в чисто литературный вопрос о свободе поэтических форм. Представителем романтического движения во Франции был Виктор Гюго. Он дошёл до того, что объявил чудовищное прекрасным.
                Учёные и светские боги французского парнаса были помрачены и навсегда заслонены пьяным дикарём Шекспиром.  Для Шекспира нет ни добра, ни зла: для него существует только жизнь, которую он спокойно созерцает и сознаёт в своих созданиях, ничем не увлекаясь, ничему не отдавая преимущества. Сама история Англии есть ряд трагедий, и Шекспиру легко могла войти в голову мысль писать трагические хроники Англии: ведь  материалы всегда были под рукой, стоило только оживить их духом поэзии.  «Макбет» Шекспира – одно из самых колоссальных и вместе с тем самых чудовищных произведений, где, с одной стороны, отразилась вся исполинская сила его гения, а с другой всё варварство века, в котором он жил. Шекспир был сыном своего варварского века, когда разум человека только начал пробуждаться. Когда в Европе жгли ведьм и колдунов или обычных людей, напрасно обвинённых в этом, и когда никто не сомневался в возможности прямых сношений человека с нечистой силою. Шекспир не был чужд слепоты своего времени. Но, несмотря на все нелепости, которые он ввёл в свою драму, «Макбет» всё-таки огромное и колоссальное создание. Шекспир был поэтом старой весёлой Англии, которая в продолжении немногих лет вдруг сделалась суровой, строгой и фанатичной. Пуританское движение имело сильное влияние на его последние произведения, наложив на них отпечаток мрачной грусти. Из этого видно, что родись он десятилетиями  двумя позже, гений его остался бы тот же, но характер его произведений был бы другим.  Сущность  содержания  и развитие трагедии «Гамлет» Шекспира заключается во - внутренней борьбе её героя с самым собой. Вне этой борьбы «Гамлет» не имеет для нас никакого, даже побочного интереса.  Шиллера, к примеру, возмущала холодность Шекспира, бесстрастие, дозволявшее ему шутить в самых высоких, патетических местах и разрушать явлением шутов впечатления от самых трогательных сцен в «Гамлете», «Макбете» и «Лире».
                Все иностранные европейские повести проникнуты провинциализмом. Приведём пример. В одной повести описывается, как один француз, начитавшись о прекрасных чугунных дорогах, о превосходных паровых дилижансах, об отличных трактирах в Англии, решился посмотреть всё это собственными глазами, и что - ж? Вместо прекрасных чугунных дорог он нашёл мерзкую тряскую, изрытую рытвинами дорогу, вместо превосходных паровых дилижансов, он принужден был ехать в одной повозке, в которой избил себе голову и намял бока на тощих клячах, которые ступивши два шага вперёд отступали шаг назад; вместо отличных трактиров провёл он часов шесть в вонючей «крестьянской лачуге», где чуть было не умер с голоду.
Роман Гюго «Собор Парижской Богоматери» имел в Европе большой успех. Но теперь на этот роман смотрят как на проделку, трюк  таланта замечательного, но чисто внешнего и эффектного, как на плод фантазии, но не дружной с творческим разумом. Как на произведение яркое, блестящее, всё составленное из преувеличений, всё наполненное не картинами действительности, но картинами исключений, уродливое без величия, огромное без стройности и гармонии, болезненное и нелепое. Вся слава этого писателя, недавно столь громадная и всемирная теперь легко может уничтожиться в ореховой скорлупе.
У Бальзака был талант и даже замечательный, но талант для известного времени. Время это прошло, и талант забыт, и теперь той же самой толпе,  которая от него с ума сходила, немало нет нужды, не только существует ли он ныне, но и был ли когда-нибудь.
Роман мисс Эджеворт «Елена» есть не что иное, как пошлая рама для выражения пошлой мысли, что и девушка не должна лгать и в шутку. Этот роман есть пятитомный и убийственно сидячий сбор ничтожных нравоучений гостиной.
В своих романах  Жорж Санд существующую действительность хотела заменить утопией и вследствие этого заставила искусство изображать мир, существующий только в её воображении. Таким образом, вместе с характерами возможными, с лицами всем знакомыми, вывела характеры фантастические, лица небывалые, и романы смешались со сказкой, натуральное, заслонив неестественным, поэзия смешалась с риторикой.
«Фауст» Гёте - есть отражение всей жизни современного ему немецкого общества. В нём выразилось всё философское движение Германии в конце прошлого и начале  настоящего столетия.  В этом произведении Гёте беспрестанно впадал в аллегорию, часто тёмную и непонятную по отвлечённости идей.
Говорят, что Диккенс своими романами сильно способствовал в Англии улучшению учебных заведений, в которых всё основано было на беспощадном дранье розгами и варварским обращением с детьми.
Виктор Гюго, Бальзак, Дюма, Жанен Сю, де Виньи, конечно, не громадные таланты, особенно пятеро последних. Но всё же это люди даровитые. Они не успели ещё состариться, как их слава, занимавшая всю читающую Европу, умерла уже.  Это горе - богатыри, модели карикатур, мишень для насмешек критики. Отчего же эти французские литераторы так скоро выписались? Оттого, что с одним естественным талантом недалеко уйдёшь: талант имеет нужду в разумном содержании, как огонь в масле, для того чтобы не погаснуть. Они сами не знали, что пели, выдавали пороки современного общества за добродетели, заблуждения за мудрость и гордились этим, что это прекрасное общество нашло в них достойных выразителей. Общество смотрит на них, как на своих потешников и забавников, не любя, не ненавидя, не уважая, и не презирая; оно кричит о них, пока они для него новы, и тотчас же забывает, как скоро они наскучат ему, и как скоро явятся другие потешники и забавники, с новыми выдумками и фокусами. Дюма как-то сказал, что он не похищает чужого в своих сочинениях, но, подобно Шекспиру и Мольеру, берёт своё, где только увидит его. Прочтите Диккенса и вы убедитесь, что  в просвещённой Англии, гордящейся тысячелетнею цивилизацией, так же много чудаков, оригиналов, невежд, глупцов, шутов, мошенников,  воров, как и везде, да ещё в придачу, много таких злодеев извергов, которые в других странах попадаются только как редкие исключения.
В наше время, тот не гений, не знание, не красота и не добродетель, кто не нажился и не разбогател. В прежние добродушные и невежественные времена гений оканчивал своё великое поприще или на костре, или в богадельне, если не в доме умалишённых. Теперь они покоятся на золотых мешках.
Прочтите Эжена Сю, и вы порадуетесь тому, что живёте в Петербурге, а не в Париже.
«Парижские тайны» Эжена Сю являются самым жалким и бездарным произведением. Завязка романа основана на лжи и призраке, какими погнушалась бы в наше время даже сколько-нибудь порядочная мелодрама. 
Герои Байрона  - это типы гордости, с нечеловеческими страстями, желаниями и страданиями; его поэзия есть отрицание английской действительности; создания Гофмана – фантастические сны. Как меланхолику снятся страшные сны, фантастические; флегматик и во сне спит или ест, актёр слышит рукоплескания, военный видит битвы, подьячий взятки и так далее.
Многие берутся за роман Дюма как за сказку, вперёд зная, что это такое, читают с тем, чтобы развлечь себя на время чтения небывалыми приключениями, а потом и забыть их навсегда.  В этом, разумеется, нет ничего дурного. Один любит качаться на качелях, другой ездить верхом, третий плавать, четвёртый курить, и многие вместе с этим любят читать вздорные сказки, хорошо рассказываемые.
                Все европейские народы развивались как один народ, сперва под сенью католического единства, духовного (в лице папы) и светского (в лице избранного главы священной Римской империи), а потом под влиянием одних и тех же стремлений к последним результатам цивилизации – однако, тем не менее, между французом, немцем, англичанином, итальянцем, шведом, испанцем, такая же существенная разница, как между русским и индейцем. Посмотрите на немца, он везде немец, и в России, и во Франции, и в Индии; француз также везде француз, куда бы не занесла его судьба, а русский в Англии - англичанин, во Франции – француз, в Германии - немец. Это связано с тем, что русские умеют удачно применяться ко-всякому народу. В своё время Франция и вся Европа со слепым благоговением встретила произведения Жорж Санд, которые были совершенно ничтожными в смысле художественном. Написать роман, тогда значило - наплести разных неправдоподобных событий, вместо характеров заставить говорить и действовать аллегорические фигуры, разных дурных и хороших качеств, всё это напичкать моральными сентенциями и из всего этого вывести какое-нибудь нравственное начало, вроде того, например, что добродетель награждается, а порок наказывается. При этом допускалась лёгкая и умеренная сатира, то есть беззубые насмешки над общими человеческими слабостями, не воплощёнными в лицо и характер, и потому существующими равно везде, как и негде. Строго требовалось, чтобы подле каждого злодея рисовался добродетельный человек, возле глупца- умница, возле лжеца- правдолюб. Знакомство с романами Вальтера Скотта и драмами Шекспира показало, что всякий человек, на какой бы низкой ступени общества и даже человеческого достоинства ни стоял, имеет полное право на внимание искусства, потому только, что он человек.
                Из всех известных произведений европейских литератур, слияние серьёзного и  смешного, трагического и комического, ничтожности и пошлости жизни во-всём что есть в ней великого и прекрасного представляет только «Дон-Кихот» Сервантеса.  У Шекспира  в его драмах встречаются с великими личностями и пошлые, но комизм у него всегда на стороне последних; его Фальстаф смешон, а принц Генрих и потом король Генрих-5 – вовсе не смешон.  Никто не скажет, что англичане не были ревнивы к своей национальной чести, напротив, едва ли есть другой народ, в котором национальный эгоизм доходил бы до таких крайностей, как у англичан. И между тем они любят своего Гогарта, который изображал только пороки, разврат, злоупотребления и пошлость английского общества его времени.  И ни один англичанин не скажет, что Гогарт оклеветал Англию, что он не видел и не признавал в ней ничего человеческого, благоразумного, возвышенного и прекрасного. Англичане понимают, что талант имеет полное и святое право быть односторонним и что он может быть великим в самой односторонности. С другой стороны, они так глубоко чувствуют и сознают своё национальное величие, что нисколько не боятся, чтобы ему могло навредить обнародование недостатков и тёмных сторон английского общества. Послушать их, так нет лучше их народа в мире, и все другие народы перед ними ослы и негодяи. Англичане служат человечеству, заботясь только о собственных выгодах на чужой счёт.  В то-же время она упорно держится феодальных форм и чтит букву закона, потерявшего смысл и давно заменённого другим. Политическое и религиозное ханжество англичане считают своею обязанностью, своею добродетелью, потому что она им полезна. Нигде индивидуальная личная свобода не доведена до таких безграничных размеров, и нигде так не сжата, так не стеснена общественная свобода, как в Англии. Нигде нет ни такого чудовищного богатства, ни такой чудовищной нищеты, как в Англии. Читая Шекспира и Вальтера Скотта, видишь, что такие поэты могли явиться только в стране, которая развилась под влиянием страшных политических бурь, диаметрально противоположной восторженно-идеальной Германии.
Литературы: шведская, датская, голландская, польская, финская, чешская и другие, они могут блистать отдельными именами, но не совокупностью всех своих произведений.               
                В Европе, у римлян, как у народа по преимуществу, практически – деятельного, не могло развиться ни самостоятельной поэзии, ни самобытной литературы. Их литература есть подражание греческой, и явилась у них при крутом повороте римской жизни к упадку. Греки не читали, а как бы пели свои стихи. У них хорошая декламация стихов была искусством, для которого требовался особый талант. Говорят, что римская литература не представила ни одной хорошей трагедии, но зато римская история есть беспрерывная трагедия - зрелище, достойное народов и человечества, настоящий источник для трагического вдохновения. 
                Литература не может в одно и то же время быть и французскою, и немецкою, и английскою, и итальянскою. Оправдывает ли  словесность последнее определение литературы? Французы называют литературу выражением общества. Если под словом общество должно разуметь избранный круг образованных людей или большой свет, тогда это определение будет иметь своё значение. Каждый народ вносит в общую сокровищницу его успехов на поприще самосовершенствования свою долю, свой вклад, другими словами: каждый народ выражает собою одну какую-нибудь сторону жизни человечества.  Немец всё подводит под общий взгляд, всё выводит из одного начала, англичанин переплывает моря, прокладывает дорогу, проводит каналы, торгует со всем светом, заводит колонии и во-всём опирается на опыте, на расчёте, жизнь итальянца прежних времён  была любовь и творчество. Направление французов есть жизнь практическая, кипучая, беспокойная, вечно движущаяся. Немец творит мысль, открывает новую истину: француз ею пользуется, проживает, издерживает её. Немцы обогащают человечество идеями, англичане изобретениями, служащими к удобствам жизни, французы дают нам законы моды, предписывают правила обхождения, вежливости, хорошего тона. Словом жизнь француза есть жизнь общественная, паркетная, паркет есть его поприще, на котором он блистает блеском своего ума, познаний, талантов, остроумия, образованности. Для француза бал, что для греков Олимпийские игры. Вот отчего ни один народ не может сравниться с французами в этой обходительности, в этой изящной ловкости и любезности, для выражения которых словами способен один французский язык; вот отчего все усилия европейских народов сравняться в сем отношении с французами всегда оставались тщетными; вот отчего все другие общества будут смешными карикатурами, жалкими пародиями, злыми эпиграммами на французское общество. Их литература всегда была верным отражением, зеркалом общества. Для писателей французских общество есть школа, в которой они учатся языку.  Совсем не так у других народов. В Германии не тот учён, кто богат или вхож в лучшие дома и блистательнейшие общества. Гений Германии любит чердаки бедняков, скромные углы студентов, убогие жилища пасторов.  Там литература есть выражение не общества, но народа. Таким же образом и у других народов. Франция составляет единственное исключение. Божий мир есть не что иное, как дыхание единой, вечной идеи. Смерть истребляет жизнь, жизнь уничтожает смерть, силы природы борются, враждуют и умиротворяются и гармония царствует. Так идея живёт, а значит, так живёт литература.