Человечность

Перемещаюся это я как-то на днях в электрическом вагоне. Издалека, значить, ехаю. Ну, если б зблизка – тогда понятно, тогда б об чём разговор. А  так – издалека всё ж таки, подустала я маненько. Оно б, конечно, можно б и не лягать, а так ведь места порожнего много. Чё оно пустовать-то будет?  К тому ж и в спине у меня какой-то неуют образовался. Помню, ешшо хрустело там что-то, когда я свои «кравчучки » у вагон зашвыривала. Хотя, может, то у кого другого хрустело? Вот токо не помню – спереди или сзади? Ну там рази ж поймёшь: пока размахнёшься, да пока швырнёшь – может у кого хошь оказия нещасная произойтить. Помню, мужик спереди сильно матюкался, когда «кравчучку» мою споймал. Спиной. Не, ну а чё, хто ж так ловить!? Ну, тут надо правду сказать, мужик он не злопамятный получился – немного поругался и перестал. После того, как я ему другую «кравчучку» кинула. Эту-то он споймал. Только на ногах не удержался. Вылетел куда-то через окно в танбуре. Хилый мужичонка был, но не злопамятный, не. А сзади меня народ тоже не злобливый подобрался, помогли добрые люди, зашвырнули меня у вагон с третьей моей «кравчучкой». Кричали, правда, сильно. А чё кричать, чё суетиться, когда мест свободных – что кур недоеных! Ничего, все поместились. Зачем же такой ажитаж было подымать?
Ну вот я, значить, и думаю себе, лечь, што ли, полежать? Издалёка всё ж таки еду, в спине усталость обнаружилась. Обгородилась я тогда «кравчучками» моими ненаглядными и завалилась поваляться. А чё, как в плацкарте, токо чаю не носють. Вот, а дедок, что напротив меня сидел, видя такое хорошее моё положение, съобезьянничал-таки – ёрзал-ёрзал, потом умостил своё туловище с другими причиндалами, и притих. Лыбится токо мне. А я вопче женщина не злобливая, даже почти человечная, только когда кривляются – не люблю. Ну я ему и говорю тогда так добродушно:
-Ну ты чё это морду кривишь, старый павиан?
А он себе смеётся-заливается.
-И-эх, бабка, - говорит, - нам бы с тобой купе отдельное, вот мы бы тогда с тобой,.. и-эх! – и опять так меленько смеётся.
-Чего «и-эх?» – говорю я. – Чего разблеялся, как овечка Долли после кспирименту? Тоже мне, пожилой ловелас выискался, вот как щас «кравчучкой» наверну, так и выпорхнешь через форточку!
Ну, дедок, конечно, такого отпору не ожидал, сразу на попятную пошёл:
-Да што это ты прицепилась к мене, старая, я ж пошуткувать хотел, а ты собачисся и ешшо похабными словами  лаесся.
-Это я-то к тебе прицепилась?! – тут я чуть не задохлась от такого наглого поклёпу. – Это я-то, - говорю, - лаюсь? Да ты ешшо не слыхал, как я по-настоящему ругаться умею. Это ты ешшо от меня ласковые слова получал, кащей шелудивый!
И только, значит, я собралась проучить брехливого дедка, как тут электричка затормозила и долго стоять начала. А людей всё пхалось и пхалось. Ну, видать, какая большая станция на пути стренулась. Все шумят, кричат, колбасятся. Будто по-спокойному договариваться нельзя. Гляжу, дедка моего наглого две внушительные дамочки с  лежбища согнали, в уголок задавили. Сидит он, вроде как вдвое сложенный, зубами скрипит, и совсем не до смеху ему, злыми глазищами, будто камбала, на меня выставился. Завидует, что его с лежачего места согнали. А меня как-то и не трогають. А пусть только тронут, пусть только попробуют пробить мою круговую «кравчучную» оборону. Ну тут дедок наконец не выдержал, и запищал из своего уголка:
-А чего это вы, гражданы, эту ненормальную бабку стороной обминаете? Тут вон тоже два свободных места имеется! Сгоняйте её, ишь, разлеглась как нахально! Чему она молодёжь обучает!
А я тогда спиной ко всем обернулась, и давай на весь вагон хропака давать. И этот мой храпёж дедка бесповоротно взбеленил. Выдернулся он из своего тихого уголка и принялся руки распускать – тормошит меня, за ноги хватает и норовит с лавки стянуть.
Ну это ж вопче беспардонное хамство, это ж ни в какие отверствия не лезет. Это ж просто какой-то вампир недоношенный! Ну, куда деваться – лягнула я его первой попавшейся ногой, а потом ешшо «кравчучкой»  придавила. Несильно, легонько так. Я ж понимаю, человек всё-таки. Хотя, сам виноватый – лезет к беспомощной женшине, к нежному, можно сказать, созданию. За кого он меня принимает, в конце концов, что ж я ему, ночная бабушка для дедушки по вызову, што ли? Маньяк сексуальный!
Нет, вы меня тоже правильно поймите. Я ж не убивца какая, я ж тоже кой-чего в милосердии смыслю. А потому, как только чуток от пережитого афекту оправилась, так дедка того возле себя умостила. И мы с ним всю последнюю дорогу так  и проехали рядушком. Он тихо  себя держал, спокойно, не шевельнулся даже. Потому, вы меня ни в чём поганом даже и не обвиняйте, с милосердием у нас всё в порядку. Я даже когда на своей родной станции выпрыгивала, так этого дедка всего целиком на лавку уложила, пусть понежится, жалко, што ли?
Вот только потом долго, минут пять, наверное, прилиплая мысля мене всё покою не давала – всё думаю и думаю, думаю и думаю, прям извелась вся. «Интересно, - думаю, - всё ж таки, куда этот дедок путь держал? Чи успеет он до своей станции в сознанию прийти? Чи будет кататься туды-сюды? Вот, видите, чужой человек совсем, а как я за него испереживалась. Ох, погубит меня когда-нибудь это милосердие, эта человечность проклятая!..               

Ноябрь 1998    
рис. МСВ