Оливия из Гента

ЛЮДМИЛА ЛАЗЕБНАЯ
ОЛИВИЯ ИЗ ГЕНТА
Историческая повесть
«Она одета в силу и достоинство;
она может смеяться в грядущие дни».
Притчи 31:25
    
      Темная ночь, посланница великой богини Нотт, могучим вороном опустилась на фламандский город Гент. Одна за другой гаснут свечи в тусклых окнах каменных островерхих домов бельгийцев. Тишина… Лишь изредка с набережной доносится гулкий стук старых рыбацких лодок, со скрежетом трущихся боками о каменный речной причал древнего города. Этим ночным звукам вторит всплеск волн извилистой и полноводной реки Лейе. Город медленно погружается в долгожданный и безмятежный сон...
– Оливия, где ты? Как долго прикажешь тебя ждать?! Совсем нет мочи! Ноги окоченели, как дохлые рыбины в зимнюю стужу… – гневно позвал изможденный старик, скрючившийся под толстым одеялом и бараньей шкурой на двуспальной деревянной кровати.
Комната, которую он занимал, была аскетичной и старомодной. Единственное окно, наглухо закрытое плотной бархатной портьерой темно-зеленого цвета, через приоткрытую форточку пропускало вовнутрь свежий воздух и приглушенные звуки, доносившиеся с улицы. К стене с гипсовым распятием Иисуса Христа была плотно придвинута добротно сделанная кровать с почерневшими от времени массивными резными спинками. Рядом величественно возвышался одинокий секретер с откинутым столиком и единственным стулом, на котором явно давно никто не сидел. А напротив – большим  темным пятном из  полумрака выделялись комод с ящиками для полотенец, нательного и постельного белья и старинный дубовый книжный шкаф, исполненный по индивидуальному заказу хозяина, как и прочая мебель в доме, созданная много десятилетий назад искусным мастером-краснодеревщиком. Все, включая многочисленные склянки с лекарствами, аккуратно расставленными на комоде, и даже потёртый бельгийский ковер, по которому больной уже давно не ходил, шаркая тапочками, как в былые времена, невольно наводило на мысли о неумолимом приближении конца и страданиях пожилого мужчины! 
– Вот я, батюшка! Подтяните-ка на себя одеяло! – с трудом и осторожностью опуская на постель разогретый в кухонном очаге камень овальной формы, бойко ответила рыжеволосая красавица, похожая на ангела, сошедшего с полотна Питера Брейгеля Старшего, настолько она была хороша и приятна.
Едва прикрывающий пышные кудри чепчик с загнутыми вверх концами не мог скрыть богатство и красоту волос Оливии. Взгляд её больших, чуть раскосых серых глаз, обрамленных пушистыми темными ресницами, был по-детски доверчивым и наивным. А добрый нрав еще больше усиливал внешнее очарование милой девушки. Однако сама юная прелестница не придавала своей привлекательности особого значения. Была в её красивом лице какая-то глубокая, невысказанная грусть. Оставаясь наедине с собой, она мечтала, хотя бы на пару мгновений, обнять покойную свою матушку, как бывало в детстве, уткнуться лицом в передник, ароматно пахнущий лавандой и мятой…
Бережно и привычно придвинув одну за другой отцовские худые ноги в полосатых шерстяных гольфах к горячему камню, девушка тут же ловко накрыла их одеялом и овечьей шкурой, поставив к изножью кровати большие железные щипцы-прихваты, заботливо подоткнула одеяло и ласково улыбнулась любимому родителю, обозначив ямочки на нежно румяных щеках.
– Не переусердствовала ли нынче? А то, как бы чего плохого не вышло! Долго ли грела? – привычно строго спросил старик, шамкая беззубым ртом и неконтролируемо нервно подергивая головой в ночном колпаке, из-под которого выглядывали длинные седые пряди редких волос. Несмотря на затяжную болезнь, он всё ещё привычно проявлял свой властный характер. «Хозяин, он и в немочи – хозяин», – уверенно говорил сам себе старый Нолан Петерс, цепляясь за жизнь. – Все должно быть под присмотром и контролем».
– Не переусердствовала, батюшка, будьте покойны! Следила по часам, как вы и наказывали. Как только дважды песок просыпался в кухонных часах, так я камень тотчас ухватила щипцами и вытащила из камина. Да и огня нынче не было, на углях нагрелся. – Доброжелательно ответила Оливия, привычно вытирая руки о передник в знак завершения дела и поправляя отцовский ночной горшок правой ногой. – Вы укладывайтесь-ка половчее. Утром приду, заберу. Аннет вернётся только через два дня с хутора, так что мы с вами пока одни, но я постараюсь справиться. Доброй ночи, отец! – затушив медным колпачком свечи в старом канделябре, она вышла из комнаты и тихо притворила за собой рассохшуюся скрипучую дверь.
Старик с блаженством прижался ступнями к горячему камню и довольно застонал. Непростая выдалась у него жизнь, но он был ею доволен и благодарил Бога за все, что довелось увидеть и пережить на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий. А повидал он за свои без малого шестьдесят лет много всякого, застав смутные времена  Великой Французской  революции, наполеоновские войны и захват войсками французов ближайших приграничных территорий Бельгии, именуемых теперь «Французскими Нидерландами».
Очередное грубое вторжение незваных захватчиков, вновь принявшихся за мародерство, грабежи и насилие во время их позорного бегства из России после поражения под местечком Бородино, Нолан Петерс пережить уже не смог и сильно заболел,  по-отечески беспокоясь за судьбу красавицы Оливии. День ото дня, чувствуя себя всё хуже, этот мужественный человек, практически в одиночку вырастивший свою дочь, однако, питал надежды на выздоровление. Был у него, как искренне верил набожный старик, свой незримый небесный покровитель, присутствие которого рядом он ощущал всей душой даже в самые трудные дни. Этим ангелом-защитником, по горячей вере самого Нолана, являлась его покойная, но до сих пор  нежно любимая жена Нора, с которой он мысленно разговаривал всякий раз, оставаясь наедине с собой. В особенности, когда нуждался в добром совете. И что характерно, всегда получал подсказку, будто только он слышал её грудной, милый сердцу голос…
Так уж вышло, что, с малых лет оставшись без родителей, Нолан Петерс жил приёмышем в семье своего дяди Вильяма Воота – известного во всей Восточной Фландрии мореплавателя, капитана торгового корабля. Старшие братья-кузены были грубы и заносчивы, не особо жаловали бедного Нолана, не знавшего ни сострадания, ни сочувствия. Долгие годы унижений и издевательств стали для честолюбивого мальчугана серьёзной школой жизни. Однако смышленый сирота научился уму-разуму так основательно, что и на пятерых бы хватило. Примечая всякие мелочи и хитрости, овладел он не только грамотой в церковно-приходской школе собора Святого Бавона, но и арифметикой. Юный Нолан ловко складывал и вычитал в уме многозначные цифры так быстро и верно, что удивлял всех и особенно дядюшку такими способностями. 
– Вот, чует мое сердце, что не всё чисто с этим паршивцем!» – хвастаясь перед другими завсегдатаями в кабаке, говаривал капитан Воот. – Думается мне, что не раз задирал подол его бабке тот самый проходимец еврей, служивший у неё управляющим …
Возможно, грубиян Вилли Воот был и прав, но наверняка этого никто не знал. Ловкость и неуёмное желание заработать побольше чаевых отличали Нолана от сыновей капитана. А в умении услужить тому, у кого на поясе висит тяжелая мошна, парню и вовсе не было равных в округе. Так что в свои двадцать пять стал он сущим ловкачом и докой в торговых делах.
Недолго думая, дядюшка Вильям вручил однажды ему ключи от таверны, поручив блюсти порядок и держать нос по ветру, пока сам он с сыновьями собирался отправиться в плавание. Путешествие предстояло непростое. Воды Северного моря таили в себе много тайн и опасностей. Но старый морской волк Вильям Воот был не из робкого десятка! Каждая собака в Восточной Фландрии знала этого здоровяка по прозвищу «Морской Бык» и никто до сих пор ни разу не вздумал встать на его пути. Был Вильям Воот настоящим великаном. Таким же суровым и сильным, как его предки кельты из племени белгов, и таким же бесстрашным и скорым на расправу. Команду своего корабля он тоже держал в ежовых рукавицах, как и своих сыновей. Море для него было раем и адом одновременно, но без моря он угасал. Потому-то всю свою сознательную жизнь провел он среди волн и штормов, закаляя свой и без того сильный дух. Сыновья его гордились своим бесстрашным отцом и старались во всем походить на него. За время совместных испытаний и злоключений стали и они настоящими викингами, достойными уважения и восхищения земляков. 
  В течение лета корабль Вильяма Воота должен был достичь германских городов Ганзейского торгового и экономического союза, успешно сбыть зерно и вернуться обратно в Гент, груженым под завязку полезными товарами. С того дня, когда дядюшкино грузовое судно отчалило от пристани, прошло более трёх месяцев, а от Воота так и не было ни слуху, ни духу. Ожидание и предчувствие беды вмиг состарили некогда красивое лицо верной и преданной жены его, Эльзы. Каждое утро и вечер приходила она на пристань и смотрела в море, стоя на выступе скалы, называемой «Скала слёз».
Когда стало точно известно, что корабль Воота затонул во время шторма, Нолан не знал, как ему быть… Бедная вдова, унаследовав все состояние мужа, прожила  всего чуть более двух лет. Вступая в наследство, возмужавший за эти годы Нолан был счастлив и горд собой. Ранее неизведанное чувство счастья охватило его. Вопреки общепринятым канонам поведения, закрывшись в чулане, он ликовал, молился и тихо плакал...
– «Non est ad astra mollis e terries via» – повторял он себе на латыни, как заклинание, и благодарил Бога за свалившееся на него счастье – богатство и независимость.      
Уже вскоре, не тратя времени даром, Нолан взялся за дело! Поистине, нет на свете более жестокого хозяина, чем бывший раб! Нолан изводил своих работников недоверием и придирками, вызывая недовольство и тихую ненависть среди батраков, которые, в конце концов, взмолились о пощаде.   Поправив дела хутора, он был чрезвычайно доволен собой.
Пусть и не красавец, но вдруг Нолан стал завидным женихом в округе. Вскоре и невеста ему нашлась – девица Нора из семьи булочника Акселя Клеменса. Румяная и улыбчивая, Нора и сама была, словно сдобная булочка. Вскоре жизнь Нолана превратилась в настоящий рай. Выросшая в любви и ласке, Нора получила от родителей неплохое образование. Она знала иностранные языки и была весьма начитанной девушкой. Частью её приданого стала довольно обширная книжная коллекция, состоявшая из многочисленных мифов и сказаний о древних богах разных народов, включая Элладу, истории о приключениях древнегреческих героев, воспетых Гомером. Гордостью собрания всех этих фолиантов были и германская эпическая поэма «Песнь о Нибелунгах», и многочисленные тома средневековых рыцарских романов, украшенных дорогими кожаными переплётами ручной работы. Любящий супруг именно тогда для сохранности дорогих книг жены и дальнейшего пополнения домашней библиотеки заказал тот самый громоздкий шкаф, который по сей день стоит в его комнате… Нередко все эти увлекательнейшие истории Нора читала для Нолана вслух. В особенности часто по его просьбе жена, не выпуская из рук пяльцев и наперстка, продолжая вышивать шелком свою очередную  работу, пересказывала старинное английское предание о красивой романтической любви Тристана и Изольды. Такие счастливые семейные вечера были наполнены особенным духовным светом и привычными ароматами домашней выпечки. Заботливая и добрая жена успевала везде. Она неплохо разбиралась в ювелирных украшениях и научила мужа умению ценить красоту драгоценных камней и самоцветов. Вот уже и детский смех милой малышки Оливии стал привычным в доме Нолана и Норы, как вдруг мирный и богатый Гент и его окрестности захватила революционная Франция…
Начались тяжелые времена. Французские солдаты, словно голодные звери, рыскали повсюду в поисках добычи. Жители города и окрестностей старались реже появляться на улицах, предпочитая оставаться дома за мощными дубовыми дверями и ставнями. Однако каждому была предначертана своя судьба, и от неё было не укрыться. Вот и Нору Петерс Бог не уберёг. В неурочный час попалась она на глаза французам, и случилась беда, разрушившая весь счастливый мир Нолана Петерса…
Ранним утром Нора, как всегда по вторникам, отправилась через луг на хутор за припасами. Что задержало её там, Нолан не ведал, так как был занят работой в таверне. Подождав жену до вечера, он всё же решил оставить маленькую дочь Оливию с няней и выйти Норе навстречу. Благо дорога до хутора была всего одна и проходила вдоль небольшого леса. И тут Нолан издали увидел свою бедную Нору и застыл у ворот, не в силах сделать ни шагу… Истерзанная, в рваном и грязном платье, едва прикрывавшем пышную грудь и окровавленные ноги, бедняга ковыляла к их дому. Дойдя до дверей, она со стоном упала на каменном пороге… Подбежав к ней, Нолан, как подкошенный, рухнул перед умершей на колени. Никого и никогда он так не любил, как милую Нору! Ничьей жизнью он не дорожил настолько сильно, даже своей собственной.
– О, великая богиня Хель, как ты допустила это? – в исступлении вопрошал Нолан. – Кто это сделал?! Душа моя, очнись! Нора, открой глаза! Вернись ко мне и нашей малышке! О, древние боги! О, Небесный Отец Вседержитель, куда было направлено Твоё Всевидящее Око? Дай ответ, за что мне такое горе?! – рыдал Нолан, не обращая внимания на собравшуюся толпу зевак.
Бережно взяв ещё теплые руки Норы, он прижал их к лицу. Вдруг из правой ладони мертвой жены выпала пуговица… Нолан схватил её и взревел от ярости! То была форменная пуговица французского солдата… Всё стало ясно! Сама Нора указала на своих истязателей!
– Хватит, Нолан! Возьми себя в руки! Твоё горе – наше горе! – сказал ему молодой сосед Матиас. – Нора была доброй женщиной, мы отомстим за неё! Вставай, Нолан! У тебя есть дочь! Ты должен быть сильным! – он без труда подхватил одной рукой обмякшего Нолана и, подав толпе знак, что пора расходиться, повёл несчастного в дом.
Случай тот был не первым за минувшие месяцы и, к сожалению, не последним. Восстания горожан и на сей раз не было, но начались тайные убийства французских солдат по всей округе до тех пор, пока в войсках Наполеона и его сюзеренов не запретили под страхом смерти открытые грабежи и насилие мирных горожан. 
Так уж вышло, что на протяжении нескольких столетий древний город Гент ввиду своего расположения всегда одним из первых принимал на себя тяготы и удары всех армий захватчиков. Пройдет время, и в обществе будет негласно принят совет женщинам и девушкам – не злить своим отказом от близости воинов-победителей, в выборе между честью и жизнью выбирать второе.
– По воле Господа родятся дети и умирают, а дочери рода человеческого обязаны помнить о своём главном долге – продолжать и пополнять стадо Божие. В этом основной замысел Бога на существование женщины! – постоянно вещал на проповедях пресвитер храма Святого Николая...
Мужья и отцы были вынуждены терпеть случавшиеся надругательства над жёнами и дочерями в надежде, что это не будет длиться вечно. Самая страшная беда – это насилие и безвременная смерть! И человек должен найти способ избежать этого. Но как?
Когда-то, в далеком 1539 году жители Гента собрались с духом и восстали против Императора Священной Римской Империи и испанского короля Карла V из-за бесчинств, слишком высоких налогов и насилия. «Висельникам», как стали называть с тех пор жителей Гента, удалось заявить о себе и войти в историю! Однако рассерженный непослушанием и наглостью фламандцев и белгов Карл V, который сам был уроженцем этого древнего города, приказал казнить часть зачинщиков, а остальным повелел явиться на соборную площадь босиком, в исподнем платье, с петлей на шее и умолять его, стоя на коленях, о пощаде. Тогда единственными, кто сохранил свои привилегии после неудачного мятежа, были гильдии корабелов.
Так что жители Гента повидали всякое! Но они всё равно надеялись и верили в лучшее будущее, прося покровительства у Бога, молясь у многостворчатого живописного алтаря «Поклонение Агнцу» – главного городского сокровища, созданного братьями Губертом и Яном ван Эйками. Каждое воскресенье у старинного алтаря в кафедральном католическом соборе Святого Бавона стояла толпа страждущих и просящих. Из других городов и стран к нему приезжали верующие, готовые день и ночь оставаться без сна и еды, дожидаясь своей очереди, чтобы предстать перед благодатной реликвией. Однажды среди прибывших в Гент с этой целью оказался и немецкий художник Альбрехт Дюрер, преодолевший на корабле трудный путь по Северному морю из Германии с главной целью – увидеть «Гентский алтарь». Так что слава об этом шедевре не знала границ...
Вера спасает и поддерживает человека в горе, даже тогда, когда он теряет любовь и надежду. Нолан, хоть и слыл скупым, но храму делал регулярные пожертвования. Судьба же самого алтаря его восхищала. С тех пор, как он потерял жену, большим утешением для вдовца стала молитва. Узнав от пресвитера храма подробную историю создания знаменитого церковного шедевра, Нолан проникся уважением и восхищением к мастерам-иконописцам, священникам и обычным верующим, рисковавшим своими жизнями во имя спасения божественно красивого живописного «Гентского чуда».
До глубины души поразила Нолана Петерса легенда о том, как в течение последних пяти веков этот огромный складень, высотой, «чуть более четырех аунов и шириной, чуть меньше одного перша», тринадцать раз пытались уничтожить, а семь раз – украсть и присвоить! Но всё, к счастью фламандцев и белгов, всегда заканчивалось одинаково: духовное «Гентское сокровище» неизменно возвращалось «домой», в собор Святого Бавона! Нолан был глубоко восхищён именно земным проявлением Божественной Заботы о живописном шедевре. Когда торговец впервые это ощутил, его охватило странное чувство, будто он лично причастен к тому, что было сотни лет назад. В лице одного из ангелов ему виделись знакомые черты единственной возлюбленной Норы, следившей с Небес за ним и их  подрастающей Оливией. А может быть, эта история обретения счастья, мира и покоя как духовный путеводитель по Божественному Откровению напомнила Нолану Петерсу и о собственных личных скитаниях, страданиях, терпении и, в конце концов, об обретении покоя и тихого счастья в лоне семьи?
Каждое воскресенье Нолан приходил теперь в собор и подолгу разглядывал складень, полностью растворенный и почти вдвое увеличивающийся в размерах. Вознося молитву, торговец не обращал внимания ни на присутствующих, ни на боль в затекшем без движения теле. Слезы счастья и абсолютной любви струились по его впалым щекам в такие минуты. Это были слезы очищения и искренней преданности Творцу Небесному как источнику справедливости, у которого он неустанно просил отмщения за любимую жену и счастья для их единственной дочери.
Правда, у Нолана было и много вопросов к великому творению. Почему, например, Бог Отец напоминает не католического, а православного Бога и обут в чёрные кожаные ботинки, которые больше бы подошли Сатане? Почему Ева держит в руках экзотический лимон, а не привычное яблоко? Почему в сцене Страшного Суда изображён только Рай, в котором его глаз угадывал знакомые улочки и пейзажи любимого Гента. Почему в алтарных изображениях нет известных библейских картин Ада? Много разных мыслей и вопросов было у Нолана Петерса. Однажды, поборов неловкость, он всё же подошел так близко к складню, что смог благодаря своим окулярам разглядеть и прочитать микроскопическую старинную надпись на раме: «Художник Хуберт Ван Эйк, лучше которого нет, начал, а его брат Ян, второй в искусстве, завершил великое дело по просьбе Йодукуса Вейдта 6 мая 1432 года».
Несмотря на то, что в средние века земной мир считался недостойным изображения на иконах, на внешних панелях алтаря братьев Ван Эйков изображены донатор Йодукус Вейдт и его жена Лизбетта Борлют, а также Иоанн Креститель и Иоанн Богослов. Земная красота лепестков цветов, деревья и травинки, сияние драгоценных камней, золотая вышивка на одежде, шрифты текстов цитат из Священного Писания, как воплощённая гармония Божественного Замысла, искусно выписаны мастерами-художниками с ювелирной точностью при помощи оптики.
Далёкий от теории искусства живописи, хозяин таверны и магазинов, привыкший слышать чаще крик чаек с реки Лейе или перебранку торговок рыбой на Центральной рыночной площади Гента, нежели высказывания просвещённых людей своего времени, даже не подозревал, что в средневековых Нидерландах в момент создания «Агнца» уже начало расцветать новое направление Ars nova. Реалистический метод при передаче изображений Бога и Горнего мира, не как абстракции, а как важной духовной составляющей повседневной жизни, фотографическая точность описания бытовых деталей, как обновление религиозной морали и восприятия культуры в целом, буквально увлекли художника Яна Ван Эйка. Отсюда и ответы на многие вопросы Нолана Петерса, душой прочувствовавшего внешнее сходство библейских персонажей и небожителей на алтаре «Поклонение Агнцу» с живыми людьми! После завершения таинства исповеди и общения с пресвитером, которому Нолан честно признался, что в одном из ангелов складня видит лицо милой Норы, печальный старик неожиданно почувствовал, как невидимая тяжесть опустилась на его хрупкие плечи. «Теперь и я это знаю! Знание – не только благо, но и ноша!» – подумал он. – Какие бывают на свете умельцы! Как можно всё это удержать в голове и суметь изобразить так искусно, словно подчеркнуть, что Бог не только среди нас, но и в каждом из нас, в каждом мгновении Бытия и красоте Природы! Великие мастера! Великое дело!»
А ведь поистине это было – «великое дело». Церковный алтарь храма Святого Бавона был воспринят современниками самих же художников, как настоящее откровение! Именно тогда бургундский герцог Филипп III Добрый, только что учредивший орден Золотого руна, отвел «Гентской святыне» важную роль при церемонии проведения капитула ордена. И это сохранило алтарь на своем месте в соборе. В другой раз испанский король Филипп V хотел, но не решился забрать складень в свой мадридский Алькасар и ограничился лишь его точной копией. Было это в середине шестнадцатого века. Через десять лет случилось более страшное… Протестанты-кальвинисты с криками: «Иконы в огонь!», разметав отряд солдат, охранявших собор, ворвались внутрь и обнаружили, что огромный складень… исчез. В ярости иконоборцы кинулись обыскивать каждый угол, пока не повстречали у входа в одну из его башен весёлого толстяка-горожанина с бочкой пива, которым он угощал всех желающих. Пиво несколько охладило рвение, и никто так и не заглянул за дверь башни. А именно туда ночью священники на верёвках перетащили ящики с упакованными частями алтаря и замуровали их под крышей, где святыня пережидала потом целых три года, пока всё не уляжется.
А вот вторая волна иконоборчества в 1578 едва не закончилась трагедией. Толпа сорвала части складня и понесла их на костер. Но тут сработала во спасение кальвинистская практичность. Местные лидеры тогдашних реформатов смекнули, что драгоценным алтарем можно расплатиться с Елизаветой I Тюдор за предоставленный ею заём на борьбу с испанцами. И тогда в дело вступили представители семьи Вейдтов, потомки тех самых заказчиков работы братьев Ван Эйков – каноника Йодукуса и его жены Лизбетты, которые изображены на нижней части створок складня в закрытом виде. В самый короткий срок жители Гента умудрились собрать всю сумму долга города королеве Англии и Ирландии, правившей в течение сорока  лет, и во второй раз заплатили за право владеть алтарем «Поклонение Агнцу». Семья Вейдтов опекала чудесный алтарь вплоть до конца семнадцатого века, пока не умер последний её представитель. И поэтому, когда почти спустя век австрийский император Иосиф II увидел, объезжая с дозором свои земли, откровенное изображение обнаженных Адама и Евы и потребовал убрать «это безобразие», то заступиться за живопись Ван Эйков было уже некому. Вместо панелей работы младшего брата Яна в складень были вставлены две панели местных художников, изобразивших прародителей человечества одетыми в звериные шкуры…
Слава Богу, подлинные части «Поклонения Агнцу» бережно и тайно сохранялись в подвалах собора, а затем снова заняли своё достойное место в алтаре! Вновь разглядывая восстановленную церковную святыню, Нолан Петерс теперь увидел в прекрасной «вернувшейся Еве» свою любимую Нору, так же хороша, добра и покорна была его покойная жена. Разрушенное семейное счастье он воспринимал как испытание, посланное ему свыше. А спасение священного алтаря ото всех злоключений – как волю Божию.
 Спустя время, глубоко погруженный в своё горе Нолан Петерс, словно бы зачах. С трудом превозмогая болезнь, называемую подагрой, приходил он в собор теперь изредка. Страдания не позволяли подолгу молиться у святого алтаря, как много лет тому назад. Он отстраненно ставил свечи, возносил искреннюю молитву и медленно уходил, не чувствуя больше того облегчения, которое бывало раньше. «Все меняется, но боль души остается неизменной», – думал он в такие минуты…
                ***
      Звук подков по мостовой разбудил Оливию. Не успела она забраться на приставную лавку, чтобы посмотреть в окно, как раздался настойчивый и громкий стук в переднюю дверь, которой Петерсы не пользовались.
      – Кто там? – спокойно спросила девушка, подходя к наглухо закрытой на три огромных засова дубовой двери.
Привычно заправляя кудрявые локоны под ночной чепец, она оглянулась, будто искала поддержки кого-то близкого и сильного. Верный пёс был уже рядом и, ощетинившись, грозно зарычал.
– Вестовой из ратуши. Откройте! – негромко ответил незнакомец.
– Я не могу открыть. Что вам нужно, господин? Если сообщение для моего отца, прошу передать через дверь, – также приглушенно произнесла Оливия. – Впустить же вас я не могу! Для посещения вы, месье, выбрали слишком ранний час!
– Тогда передайте вашему батюшке, мадемуазель, что в городе погромы. Ваша таверна и магазины разграблены французами. Вы в опасности! – всадник вскочил на коня и, мгновение спустя, уже мчался по мостовой в сторону собора Святого Николая.
– Бог мой, что же делать? – испуганно прошептала Оливия, взглянув на напольные швейцарские часы, занимавшие весь угол гостиной. Стрелки показывали четверть пятого… – Будить отца?.. 
Следовало немедленно сообщить эту страшную весть, но разбудить больного старика она не решилась. «Скоро наступит рассвет, и тогда я приду к нему за камнем, как сказала вчера вечером, и сообщу эту новость. Ничего не изменить, раз всё уже случилось», – решила она и, погасив свечу, снова забралась под тёплое одеяло.
 Сон пропал... Волнение охватило девушку. Нервная дрожь, пробиваясь изредка, затем полностью овладела всем её телом. Девушка села в постели, стуча зубами, обхватила ноги руками и постаралась успокоиться. Верный ирландский волкодав Бэр, виляя хвостом, подошёл к ней и преданно положил лохматую морду на край кровати, вопрошающе глядя на свою хозяйку угольно-черными глазами.
– Я очень, очень боюсь, Бэр! Что нас ждет? Что с нами теперь будет? Как я скажу папа`? Он так плох! Эта страшная весть убьет его…
– Оливия! – послышался сдавленный голос отца. – Кто там? Приди и расскажи мне! – привычно потребовал он.
Делать было нечего. Девушка на ощупь надела свои тапочки, накинула на плечи вязаную шерстяную шаль, зажгла свечу и, крепко ухватив бронзовый подсвечник правой рукой, направилась по скрипучей деревянной лестнице наверх в комнату отца. 
– Доброе утро, папа`! Что вам не спится? Велите принести отвару? – спросила девушка.
– И тебе, душа моя, доброго утра! Хотя утро для меня давно перестало быть добрым. Так кто там был? Кто стучал в нашу переднюю дверь в столь неурочный час? – с искренним любопытством спросил старик, благодарно принимая помощь дочери, поправившей его подушки.
– Вестовой из ратуши! В городе погромы. Таверна наша и магазины разграблены солдатами Наполеона. Но вы не печальтесь, мы ведь живы, справимся! Надо только чуть подождать, понять, что будет дальше? – стараясь сдерживать волнение, сказала Оливия.
– Бог мой! То одно, то другое! Что им всем дался наш добрый Гент? Ты права, душа моя, надо подождать, не будем торопиться. Однако если французы останутся тут надолго, следует сделать опись потерянного и поврежденного имущества и предъявить бургомистру. Но как мне это сделать? Я совсем не могу держаться на ногах! О, Бог мой! За что мне такие боли и страдания?! Почему Ты не дал мне наследника?! Надо будет послать записку моему нотариусу, господину Лемке. Пусть он займётся нашими делами. Если бы у меня был сын! – привычно взмолился старый Нолан.
– Перестаньте, отец! К чему ваши стенания? Бог вас не слышит, у него, кроме вас, много забот! Вдруг ваш сын был бы транжирой или, того хуже, – совсем никчёмным человеком. Что бы вы сказали тогда? Скажите лучше, где вы храните деньги и векселя? Надо их припрятать хорошенько. Не ровен час, французы начнут обходить дома и грабить, – неожиданно серьёзно и деловито сказала Оливия.
– Да, да, всё верно! – спохватился старик, мгновенно соображая, что слова дочери как нельзя вовремя сказаны. «Вот она порода! Моя дочь! Умница! Жаль только, что красивая. В свою мать! Не пропустят французы такую жемчужину! Господи, убереги нас от коварства врагов!» – Вот ключ от потайной двери в хранилище… – снимая один из двух ключей, висевших у него на шее, сказал он. – Вход находится за … секретером. Нажми на рычаг сбоку, шкаф отодвинется. – Старик оживился и готов был сам проделать все эти движения, жаль, что ноги его не слушались…
– Не поддаётся! – толкая в боковину массивный старинный секретер, ответила Оливия.
– А ты не отпускай кнопку! Нажимай на рычаг и двигай… – посоветовал отец.
– О! Пошло! – вскрикнув от удивления, сказала она, переводя дыхание.
Наконец, с помощью потайного встроенного механизма тяжёлая махина с полками, многочисленными выдвижными ящичками и откидным столиком была отодвинута в сторону от стены. За этим неприглядным массивным шкафом, который Оливии казался рухлядью, заполненной старыми гросс-книгами отца, некогда важными папками с деловыми бумагами, семейными документами, старыми письмами, всевозможными шкатулочками и узелками с пуговицами, камешками и разной никчёмной мелочью, находился ещё один встроенный шкаф. Его кованая дверца была закрыта на внутренний замок, ключ к которому девушке только что передал отец. Открыв потайную дверцу, изумленная дочь Нолана Петерса была удивлена ещё больше. На полках хранилось множество аккуратно сшитых холщовых мешочков, под завязку наполненных драгоценными камнями, золотыми и серебряными монетами. Рядом стояла шкатулка с украшениями матери и лежала стопка ценных бумаг.
– Оливия, малышка моя, теперь это всё твоё! Постарайся сберечь и приумножить свои ценности! Но прежде всего, постарайся в наступившие трудные времена сохранить себя в добром здравии, целости и сохранности! Возьми всё, кроме бумаг и одного мешочка с золотом и серебром, и отнеси в кухню. Там, за котлом в стене, есть второй тайник, который открывается вот этим ключом, – отец снял с шеи ключ побольше и протянул его дочери. – Закрывай скорее всё и придвинь старый секретер на место! Если к нам и придут голодные французские солдаты в поисках чужого богатства, я сам им отдам мой ключ, пусть забирают то, что там теперь осталось. Не думаю, что они решат перевернуть наш скромный дом в поисках больших сокровищ. Они должны будут поверить, что у старика есть только то, что он им сам отдаёт взамен на жизнь своей единственной дочери. А остальное ты спрячь в более потайном месте, которое я тебе назвал. Ключ тоже в надёжное место положи. Сама же можешь с зажжённым факелом спуститься в подвал. Там есть чёрный ход до нашего хутора. Дойдёшь до него, но днём не выходи! Неподалёку в горе есть пещера, где ты сможешь пробыть некоторое время, пока всё не уляжется. Если же французы будут бесчинствовать долго, сама решишь, как лучше поступить. Может быть, вернёшься и будешь жить здесь также тихо и спокойно. Или же решишь провести какое-то время уединённо. Припасов с продовольствием в горном убежище хватит надолго. А ручей там совсем рядом. Вот, родилась бы ты неприглядной или уродливой, был бы тогда твой бедный отец спокоен! А так душа моя не на месте! Боюсь за тебя, цветок мой небесный! – расчувствовался старик и протянул к дочери свои сухие, костлявые руки…
– Отец! Ну, что вы, в самом деле? Не время для сантиментов! Вот, уберу всё сейчас в другое место и вернусь к вам. Никуда я не уйду от вас, пока мы оба живы! Нет у меня, кроме вас, никого! Как суждено, пусть так и будет! А вдруг французы – не такие уж и кровожадные? Может быть, они не станут крушить и убивать, раз уж снова вернулись на наши земли? Зачем же им рушить то, что им и так принадлежит? Посмотрим… – девушка с усилием вынимала из потайного шкафа материнскую шкатулку с украшениями, увесистые мешочки с монетами и драгоценными камнями, затем, сделав всё, как велел отец, поспешила вниз. Перепрятав ценности в другой тайник, она вернулась, уже одетая в повседневную одежду – сарафан темно-зеленого цвета, туго стянутый корсетом поверх белой рубашки, собранной на груди вшитой вовнутрь тесьмой и застегнутой книзу от горловины на множество маленьких блестящих пуговиц.
 Повыше приподняв подушку, чтобы она оказалась за спиной больного, и ловко поставив на постели перед стариком специальный невысокий деревянный столик, на котором ещё дымились утренний кофе и ячменная каша, девушка села неподалеку в уютное кресло, стоявшее в изголовье кровати.
– Как думаете, папа`, когда к нам явятся наши завоеватели? – задумчиво спросила она.
– Кто же их знает?! Наверняка, им пока есть чем заняться помимо нас. Однако мы должны быть начеку. Раз ты не пожелала меня оставить одного, знай, что страшнее врага может быть только обозлённый и голодный враг! Так что, если уж придут, присмотрись, кто из них важнее, и говори с ним спокойно и без страха. Будь вежливой и гостеприимной. Кто знает, может быть, это поможет. Такое в Генте не впервой, дочь моя! Так уж заведено, что войны забирают жизни мужчин, но дают новые жизни женщинам, обновляя кровь народа. Так уж бывает! Такова жизнь!
– Как это так? Что это значит? «Дают женщинам новую жизнь»? – переспросила Оливия.
– А то и значит, что воины-победители пользуются женщинами бесплатно и без обязательств. Рождаются дети. Но какая добрая мать бросит своё дитя, которое носила под сердцем? Вот и рождаются, и вырастают новые люди…
– Ясно! – многозначительно сказала девушка, забрала остывший за ночь камень и молча ушла вниз.
– О, времена! – прошептал сквозь слезы старик. – Видно, ещё долго не будет покоя на этой грешной земле! Вражеские полчища, как голодные стаи волков, рыщут по миру! Вот и теперь, эта обозленная провалом в России и Европе французская армия Наполеона, потерпевшая поражение от войск коалиции, снова, отступая, вошла в наш старый, добрый Гент. Люди опять ждут худшего. «Времена и события бывают разными, но беды и опасности остаются неизменными! Сколько ещё горя должны увидеть мои уставшие от слёз глаза, сколько страданий предстоит выдержать моему бедному сердцу?!» – молча подумал старый Нолан, вздрагивая всем своим щуплым телом от нахлынувших переживаний и вытирая рукавом ночной рубашки горькие слёзы.               
«Что же, история наша такова! В средние века за эти земли сражались не только фанфароны французы, но и хитрецы англичане. Потом испанцы, австрийцы… Сколько же их прошло через наши края?» – рассуждал старый Нолан,  глядя в потолок, словно надеялся увидеть там картину будущего.
  Так и было!  Однако бельгийцы понимали, что во многом их положение отличается от других народов Европы. Тон во Фландрии и Голландии всегда задавали богатые торговцы, для которых разумное, экономически подходящее устройство страны было важнее сословной гордыни дворян. Несмотря на длительную политическую зависимость от Испании, где господствовали совсем другие нравы, потомки древних фламандцев и белгов обладали значительной свободой мышления и развитым кругозором деловых людей, привыкших добиваться благосостояния самостоятельно. Кроме того, бельгийцы одними из первых получали информацию об окружающем мире, благодаря широкой международной торговле и оживленным морским портам, куда заходили иностранные суда. Не вдаваясь в долгие исторические рассуждения, каждый мало-мальски образованный житель Нижних Земель знал точно, что долгая борьба с тяжелыми природными условиями и продолжительная война когда-то закончатся. Это был мужественный и трудолюбивый народ! Годы борьбы за жизнь укрепили его и без того стойкий дух. Именно жители Восточной Фландрии придумали и сделали свою топкую землю плотной и плодородной, а изучение «поведения» морской воды дало им возможность открыть законы взаимоотношений воды и земли. Это они поняли, что почва будет изменяться, выходить из беспрерывных «объятий» водной стихии, если люди изменят направление течения воды. Трудолюбивые и мудрые, настоящие хозяева своей родной земли, они сумели подчинить природу, создать условия для развития земледелия и животноводства и извлечь из этого хорошую прибыль. Кроме того, жители Восточной Фландрии максимально использовали географическое положение, государства, имеющего через полноводные реки выход к морю. Страна белгов и фламандцев добилась расцвета тогда, когда Испания ослабела, а Франция ещё не достигла вершины завоеваний во второй половине XVII века. В то время, несмотря на ряд разногласий религиозного характера, интенсивно развивались культура, наука и, особенно, искусство.
И вот теперь, спустя годы, вновь наступили тяжелые времена! Наполеон Бонапарт решил попытать счастья ещё раз…О чем только думал амбициозный тиран? Неужто надеялся на победу? Иллюзии питают гордецов. Иллюзии же их и убивают! Ведь уже тогда, в начале века, вторжение французской армии на земли Королевства Нидерландов – Бельгии и Голландии обернулось несчастьем для местных жителей, ибо солдаты, как саранча, разрушали и пожирали всё, что попадалось на их пути. Большинство из них считали само собой разумеющимся предаваться грабежам и насилию. Они презирали законы нормальной цивилизованной жизни, их возбуждала перспектива сражений и жизнь аферистов и искателей приключений. Более того, им приходилось самим о себе заботиться, живя на опустошаемой ими же земле. Поиски ночлега и хлеба насущного были для них обычным делом с тех самых пор, когда еще в юной Французской Республике ввели систему мобилизации. Уже тогда Наполеона вполне устраивало иметь армию, непригодную для нормальной жизни в мирное время, потому что его солдаты скорее пошли бы в любую новую военную кампанию, чем остались голодать в своей собственной стране.
В самой Франции армия не меньше, чем везде, была бичом Божьим. Ещё со времён Директории целью французского Парламента было удерживать свою неуправляемую армию за границей. Прежде чем пойти на бельгийские территории, французы реквизировали на границе огромное количество не только провизии и фуража, но и денег. Так что любая маленькая деревня, к примеру, должна была выплатить от пяти до шести тысяч франков. А это для обедневших земледельцев были огромные суммы!
Незадолго до вторжения ходили слухи, что французские войска собираются делать набеги по всей территории Нидерландов, грабить деревни и уводить весь скот. Теперь, когда армейская «грабительская кампания» французов повторилась, как ещё более масштабное событие для Восточной Фландрии, бельгийцы и голландцы столкнулись с более жестоким отношением захватчиков, чем раньше. Солдаты Наполеона не только безнаказанно вытаптывали урожай, поедали скот и птицу, обшаривали дома, они и вели себя так, будто им всё дозволено. Только, зная о привычках французской армии, становилось понятно, почему отношение горожан и крестьян к армии Наполеона никогда не будет доброжелательным.
Бельгийцы, щедрые и гостеприимные в обычных условиях, были возмущены и дружно взялись за оружие, отнимая его у обидчиков, когда французские солдаты стали вновь разорять жителей, грабить и насиловать. Вот тогда эти захватчики почувствовали на себе всю ярость потомков древних белгов …
***
– Здравствуй, Оливия! – поздоровался с дочерью Нолана сосед Матиас, крупный, седеющий мужчина, проезжавший мимо сада Петерсов в добротной повозке, запряженной пегим жеребцом-тяжеловозом.
Эта порода лошадей-«першеронов» из-за своей выносливости и мощи считалась в Генте наиболее дорогой, так как сравнительно недавно была выведена во Франции в местечке Перш. Невольно любуясь красивым, играющим мускулами конем, Оливия приветливо улыбнулась.
– Здравствуйте, господин Ренес! Хорошего вам дня! – развешивая белые накрахмаленные простыни и рубашки, приветливо ответила она соседу.
– Что-то ты сама занимаешься стиркой, и где же твоя работница?
– Мне не сложно! Я это тоже умею. Аннет на хуторе. Там родился очередной ребёнок у её родителей, – улыбнувшись, ответила девушка.
– Ясно! А не нужно ли чего тебе и твоему батюшке купить на базаре? Я как раз направляюсь на Зерновую площадь, – спросил Матиас.
– Благодарю! У нас есть все необходимое. Вот, разве что – свечи и спички … Они завсегда должны иметься в хозяйстве с запасом, – задумавшись на мгновение, бодро ответила Оливия.
– Я привезу. Вечером будут тебе и свечи, и спички, дорогая соседка! – улыбнувшись, ответил Матиас и чуть хлестнул вожжами по плотному крупу сильного коня.
Першерон-тяжеловоз, громко фыркнув, дернул и с места рысью и покатил телегу по каменной мостовой в сторону рыночной площади. Оливия проводила Ренеса взглядом и продолжила развешивать белье. «Что бы это значило? Почему он предложил свою услугу? Странный он всё-таки! Жаль, что староват, но такой вежливый!» – подумала девушка. Матиаса она знала всю свою жизнь. Однако в последние пару лет он стал всё чаще попадаться ей на глаза. То предложит прокатиться по каналам, то свозит её на рынок. Оливии нравилось его внимание. Поначалу она принимала это за дружескую соседскую заботу, но со временем стала чувствовать, что причина тут совсем другая…
Однажды девушка всё-таки решилась и приняла приглашение соседа прокатиться по городским каналам на новеньком коче. Этот всем известный речной транспорт представлял собой плоское судно с большой общей каютой для пассажиров, которое тянули туда и сюда по каналам лошади, двигаясь по специальной мостовой вдоль берега. Внутри каюты были скамьи, а вдоль стен располагались комоды для багажа. Хотя извозчики этих самых кочей славились своей грубостью, в пассажирской каюте всё блистало чистотой, и ехать было уютно. Вообще бельгийцы равнодушно относились к ситуациям, когда представители разных сословий смешивались в одном помещении. Чтобы было веселее путешествовать, можно было взять сборник песен, который лежал на столе. Такие сборники выпускались специально для пассажиров кочей: по этим книжкам желающие пели хором. А сколько полезных знакомств и пылких романов завязывалось в дороге среди пассажиров, оказавшихся волею случая на одной скамейке!
Оливия помнила в мелких подробностях первую свою поездку по каналу до базарной Центральной площади, где продавались всякие кондитерские сладости, мёд, домашнее варенье, украшения ручной работы, ткани, ленты, кружева и разные товары для хозяйства. Тогда она и её приятельница,  младшая сестра Матиаса, весело провели время, зная, что они под защитой этого сильного великана. Девушки накупили столько всего, что заняли чуть ли ни три полки самого большого комода коча. Матиас был всю дорогу улыбчивым и особенно внимательным в тот день к Оливии. А сестрица над ним подшучивала и хитро посматривала на подругу. Разница в возрасте у них с братом была большая, потому он и позволял ей некоторые вольности в свой адрес. Оливия примечала это и чувствовала легкую зависть, потому как, кроме старого и больного отца, у неё никого больше не было. А она так нуждалась во внимании и защите!
 
***
Конец лета не баловал бельгийцев теплом и солнечными днями. Осень на севере всегда раньше вступает в свои права. Жухнет трава, желтеют и осыпаются листья, шурша под ногами. А небо с каждым днём становится синее и выше, будто его купол постепенно наполняется ледяным, бодрящим воздухом, который охлаждает побелевшее, медленно остывающее солнце. Все больше люди спешили завершить нехитрые приготовления к зиме. В каждом доме с утра до ночи кипела работа. Выращенные на хуторах и закупленные на городском базаре фрукты и овощи следовало хорошенько упаковать, либо просушить и прибрать в подвалы и хранилища. Так уж повелось, что рачительность и порядок отличал фламандцев и бельгийцев от многих соседних народов.
Белые фартуки, воротники и шапочки, придавая женщинам и девушкам особенный образ, говорили об их чистоплотности и аккуратности. А уж в этом они знали толк. Небольшое пятнышко на фартуке было недопустимо! Для работы на кухне и по хозяйству полагалось надевать плотные холщовые фартуки, которые по окончании дела сменялись более привычными, из выбеленного льна. «Хозяйку видно по кухне, а хозяина по двору» – гласила народная мудрость. А кухни у бельгийцев были отменно оборудованы с давних пор. У многих в доме уже в XVII веке можно было встретить раковину с краном, в который воду подавал насос из цистерны. Как правило, к камину или к голландской печи хитро присоединялся бак с водой, которая весь день, даже зимой, потихоньку нагревалась. Это облегчало мытьё посуды. В то же время самой кухней пользовались крайне редко, заходя туда лишь для приготовления обеда или наведения чистоты.
Иностранцы, оказавшиеся волею судеб в старом Генте, либо в других городах Восточной Фландрии, с восторгом отмечали, что эти необыкновенно чистоплотные люди предпочтут умереть с голоду посреди своих сверкающих котлов и приборов, чем приготовить блюдо, которое бы нарушило их безупречный порядок. И это было сущей правдой. Хозяева с гордостью могли показать свою сверкающую чистотой кухню, как за пару часов до обеда, так и после.
Точно так же без особой причины фламандцы и белги не пользовались гостиной и парадным крыльцом. В гостиную хозяева заходили только с гостями. Так уж было заведено. Даже самая богатая хозяйка в будние дни сидела со служанками в задней комнате, где они обычно занимались рукоделием и готовкой. Парадные входные двери открывались лишь для свадеб и похорон.
Помимо домашнего порядка местные жители удивляли частой сменой белья. Большей частью это и выполняло функцию омовения: лён и хлопок хорошо впитывали пот и механически очищали кожу. Естественно, буржуа пользовались не только ваннами с мыльными растворами, но и всяческими отдушками. А вот крестьяне и моряки совершенно не отличались от живущих где-нибудь в Германии или Франции земледельцев и мореплавателей, им был свойствен определенный образ жизни, потому в их среде спокойно относились к характерным запахам, способным сразить любого чужака наповал!
Вот и в доме Петерсов с раннего утра шла стирка. Оливия решила самостоятельно перестирать свои вещи, не дожидаясь прихода служанки. Закончив с бельем, Оливия отнесла корзину в чулан и налила себе чашку кофе. Дела хозяйственные были завершены, пришла пора передохнуть, расположившись уютно на солнечной веранде.
Проворная молодая кухарка Аннет, поступившая в дом Петерсов пару месяцев назад, возвратилась раньше ожидаемого с хутора и услужливо принесла хозяйке столовые приборы, свежие булочки и сливочное масло. Маленький кофейный столик из мореного дуба был уже аккуратно накрыт белой льняной салфеткой с незамысловатым кружевом на уголках.
– Аннет, ты так скоро вернулась…
– О, да, мадемуазель Оливия! Сбежала из родного дома, сказав, что полно забот!
– Вот как! Тогда не составишь ли мне компанию? – запросто спросила Оливия, усаживаясь в старинное гобеленовое кресло.
– С удовольствием! Только принесу себе чашку, – радостно ответила девушка и поспешила к комоду, находившемуся в чулане задней комнаты.
– Как твои родители, здоров ли малыш? – спросила Оливия.
– О, всё хорошо, благодарю! Матушка уже у плиты, а малыш пока без имени. Наверное, в нашей большой семье на него не хватило имён… – с удовольствием пошутила девушка.
– Большая семья – это хорошо! Весело! – поддержала разговор Оливия, присаживаясь за стол.
– Для хозяйства – хорошо, конечно, когда все подрастут, а пока маленькие, хлопотно! Дети плачут, болеют, постоянно просят поесть… – Аннет картинно закатила глаза и ухватилась за голову руками…
– Что же, это понятно. Но быть одиноким ещё хуже!
– Наверное! Я не знаю, как быть одинокой. Я вот и отдохнуть от них всех только тут могу. Сначала даже думала, что я оглохла, такая царит тишина в вашем доме! – добавила девушка.
– Хорошо! Что же, вот и прошло ещё одно лето… – задумчиво сказала Оливия, с удовольствием потягивая любимый кофе с молоком.
– Так и есть! – оживилась Аннет. – Вчера на реку прилетали лебеди. Такие красивые!
– Я тоже недавно видела несколько взрослых птиц и малышей с ними. Мы как раз ждали коч на пристани. Птенцы были ещё пушистыми комочками и плавали рядом с матерью. А один, самый крохотный из выводка, сидел у неё на спине между чуть приподнятых крыльев. Так трогательно!
– Забавно! Самых маленьких всегда балуют и лелеют, – со знанием дела сказала Аннет.
Несмотря на свои без малого двадцать лет, девушка выглядела по-детски наивной. Круглое и румяное лицо её с небольшими, глубоко посаженными серыми глазами казалось всегда и всем довольным и таким, абсолютно добродушным.
– Матиас сказал, что так птенцы отдыхают. Родители позволяют им забираться к себе на спину, понежиться на солнышке и подремать, перевести силы, а затем снова учат их плавать рядом. Через пару месяцев и они соберутся в стаю и улетят в теплые края. Такие мудрые птицы – лебеди! Я хочу вышить на синем холсте белых лебедей. Надо только завершить мою теперешнюю вышивку.
– Красиво будет! Я вот вчера у господина Нолана в комнате прибирала, нашла напёрсток под комодом. Не ваш ли? На вид старый совсем, позеленел, медный, значит…
– Нет, не мой. Мой – в шкатулке. А куда ты его дела? – заинтересовалась Оливия, подумав, что, возможно, то был наперсток её матушки Норы, любившей вышивать в пяльцах.
– Положила в вазочку на подоконнике. Собиралась вам показать, да позабыла. Тут ещё эти французы проходили мимо. Хорошо, что старший военный у них – пожилой и строгий, а то они в наш сад непременно бы забрались, точно говорю! Двое так и смотрели, так и смотрели в окна! – насупив брови, сердито сказала Аннет.
– Это совсем нехорошо, что французы стали часто прохаживаться по нашей улице! Что их сюда привлекает, непонятно? У нас и дом – не богаче других, да и сад, как ты говоришь, – одно название: две старых яблони! Недаром отец собирался ещё в прошлом году нанять дровосека, чтобы спилить их. Только место занимают. Яблок на них я уже давно не помню. Да и были раньше мелкие и кислые, пригодные разве что на пироги, – рассуждала Оливия.
– Так вот и надо их спилить и запасти дров для камина. Старики с хутора говорят, что зима будет суровая. Если спилить яблони сейчас, наколоть помельче, то получатся душистые поленья, не то, что из ивы – один дым. Уж поверьте мне на слово! В дровах я знаю толк! – Аннет уверенно кивнула и громко отхлебнула свой кофе.
– Хорошо. Вот вечером сосед зайдёт, как обещал, я попрошу его нанять дровосеков и помочь нам с этим делом, – ответила Оливия.
 Вдруг у переднего входа послышались мужские голоса и развязный смех.
– Кто это там? Пойду, посмотрю в окошко с вашего разрешения. – Аннет быстро встала, привычно изобразила книксен и поспешила к окну, выходящему как раз на улицу.
– Кто там? – подходя к ней, спросила тихо Оливия.
– Французские унтер-офицеры! Как раз, двое из тех троих, о которых я только что вам рассказала! Ишь ты, легки на помине! Стоят, в окна смотрят! Не подходите близко, а то увидят вдруг! Я-то знаю, как надо незаметно из-за шторы подсматривать! Нельзя близко подходить! Чего им тут снова понадобилось? Как же плохо, что нет у нас в доме сильного мужчины! – шептала Аннет, почувствовав неладное.
– У нас есть Бэр! Правда, он тоже уже старый… – Оливию вдруг охватило дурное предчувствие.
– Так и смотрят на наши окна. Надеюсь, не вздумают постучать, – прошептала Аннет.
– Что же делать? О, святая Мария, пусть они уйдут! – перекрестилась Оливия, стараясь как можно больше вытянуть шею, чтобы лучше разглядеть непрошеных гостей из-за широкой спины Аннет.
– Уходят! Слава Богу! – неожиданно сказала девушка, повернувшись к хозяйке. – Чует моё сердце, что они вернутся! Как волки, вынюхивают свою добычу! Надо что-то делать, моя госпожа! Иначе нам несдобровать!
– Что же мы можем? Что надо делать, Аннет? – взволнованно спросила Оливия.
– Надо подумать! Но не долго! Каждая минута дорога! Нам нужна защита!
– У батюшки в комнате есть пистоль! – вдруг воскликнула Оливия.
– И вы умеете им пользоваться? Я вот ни разу оружия в руках не держала! Грех какой! Разве можно женщинам брать пистоль в руки? Я не знаю, что на это скажет строгий пастырь? Хотя, он и сам наверняка пальнул бы по тем, кто решил его… над ним… надругаться, – нервно моргая и почему-то заикаясь, сказала девушка.
– О, боже! Что ты несёшь? Кто решится надругаться над священником? Ты в своём уме? Он же мужчина! – удивлённо заметила Оливия.
– Знаем мы этих французов! Много о них известно такого, что и сказать страшно! Они даже мерзких лягушек едят! Что уж говорить про всякое такое!
– Ну что ты, в самом деле, Аннет?! Про их странные вкусы весь мир знает, пусть едят то, что привыкли. Но глумление над служителем церкви – это уж из ряда вон! – Оливия присела на кушетку и задумчиво уставилась в пол.
– А разве вы не помните, что несколько лет назад в Льеже, прямо на берегу реки Урт был найден обезглавленный и догола раздетый капеллан? Так и не нашли тогда виновного в этом бесчеловечном убийстве…
– «Бесчеловечное убийство!», что ты, в самом деле? Разве любое другое убийство можно назвать «человечным»?! – снова возмутилась Оливия.
– Ну, я хотела сказать о том жутком преступлении. Голову армейского священника так тогда и не нашли. Кто знает, может быть, в реку скинули, сомам на ужин… – предположила Аннет.
– Ну, всё, хватит! Пойди, проверь бельё. А я посмотрю, как там отец, – Оливия резко встала и уверенно пошла к лестнице, ведущей в спальные комнаты.
 На улице вскоре вдруг потемнело, с реки потянул прохладный и влажный ветер, и грянул ливень, весело барабаня по черепичной крыше и стёклам дома.
Дождь затянулся... Улицы города казались вымершими: ни извозчиков, ни прохожих. Весёлые ручьи бежали по направлению к мостовой, кипя и пузырясь…
***
      В отличие от Европы, в крупных городах Восточной Фландрии уже в средние века были грамотно проложены кирпичные и булыжные дороги и тротуары со специально устроенной ливневой канализацией. Аккуратные мостовые со стороны выглядели чуть выпуклыми, и всё излишнее во время дождя стекало к краям, где находились специально сделанные стоки. Это особенно ценили женщины, поскольку возвращаться с прогулки с чистым подолом платья считалось привилегией местных горожанок, чего были лишены даже чопорные англичанки и модницы-француженки. А вот гуляли фламандские и бельгийские дамы, в отличие от представительниц других стран, очень редко и только в сопровождении своей семьи. На улицу в сырую погоду за необходимыми покупками выходили, в основном, слуги. В каждом приличном доме от помощников по хозяйству тоже требовали чистого подола и чистых брюк. Аккуратность и чистота не только праздничной, но и повседневной одежды являлись главными требованиями к внешнему виду жителей этих мест.
Однако иностранцы, которым приходилось долго жить в Генте, быстро меняли своё представление, сформированное картинами Рембрандта и Вермеера о фламандцах, как о чистюлях, потому как эти ревнители порядка и чистоты большего всего на свете не любили мыться. Они редко умывались по утрам, не мыли рук после туалета и только изредка, в честь больших событий мылись полностью. А вот бельё меняли часто… Посреди улиц из окон противоположных домов были всюду натянуты веревки, на которых в погожие дни сушилось исподнее. Прачечные, расположенные на каждой улице, работали без перерыва. Там стиралось, вываривалось, отбеливалось, крахмалилось и утюжилось женщинами-прачками бельё для состоятельных горожан, имевших средства на оплату этих услуг. Поскольку в богатых домах было принято иметь много зеркал, отражение в зеркале должно было радовать хозяев своим безупречно опрятным видом. В каждом приличном бельгийском доме поддерживался идеальный порядок. Всё постоянно протиралось от пыли, начищалось, выскабливалось... Неудивительным было и то, что, несмотря на печное отопление комнат, в каминах не было золы и пепла, благодаря особенному их устройству, пепел сам ссыпался в поддон. Впрочем, дома отапливались чаще всего торфом, сложенным в специальные горшочки, и золы от него оставалось мало. Дрова в Генте стоили очень дорого, потому как лесами эти земли небогаты, а вот болот и залежей торфа предостаточно.
Вот и в доме Петерсов одна Аннет ловко управлялась с тремя каминами и кухонной печью. Мало того, она, как и все служанки, дважды в день – утром и вечером успевала мыть не только полы и крыльцо, но и тротуар с мостовой перед домом. Такие были правила. А их надо не только придерживаться, а исполнять. Аннет это не удручало, она с удовольствием занималась своими обязанностями по хозяйству. Девушка эта была трудолюбивой и старательной.
 
                ***
 Одиночество в восемнадцать лет невыносимо! Кто бы мог подумать, что вот так быстро пролетит детство, и наступит время, когда каждый взгляд в зеркало будет волновать и заставлять искать выход из положения. Но что поделать? Девушка, имеющая приданое, должна была обзавестись поддержкой среди добрых знакомых, раз уж так вышло, что из близких и дальних родственников у неё оказался один только старый и немощный отец.
  Мысли о будущем не давали Оливии покоя. Опасения за свою жизнь и честь молоточком стучали ей в виски с раннего утра до поздней ночи...  Вот и сейчас на каминных часах стрелки показывают шесть вечера. Скоро легкий ужин, несколько минут общения с отцом, и снова – одиночество!  Вдруг зазвонил колокольчик на входной задней двери. Это означало, что пришёл кто-то из местных. Накинув на плечи ажурную шаль из тонкой шерсти, Оливия спустилась вниз. На пороге стоял Матиас, переминаясь с ноги на ногу, стараясь не наследить. Дождь застал его в дороге.
– Вечер добрый, Оливия! Прошу прощения за то, что пришел в гости не один, а со своим неугомонным спутником-дождём, – пошутил мужчина. 
– Ну, что вы! Я ждала вас! Проходите, будьте так любезны. – Оливия приветливо пригласила соседа к столу.
– Благодарю, конечно! Но я не могу, мой плащ промок до нитки, думаю, ваша Аннет уже набрала с него целый таз воды…
– Проходите, господин Ренес! Я сама, если понадобиться, за вами все приберу, к чему церемониться? – девушка указала рукой на старинный кожаный диван с резной дубовой спинкой, стоявший возле стены.
– Ну, уж нет! Если только на пару минут присяду на стуле без обивки на сидении. Не хочу оставлять после себя след в виде мокрого места, милая Оливия.
– Как пожелаете! – улыбнувшись его шутке, девушка подала кавалеру красивый деревянный стул с плавно изогнутыми спинкой и подлокотниками из нового венского гарнитура. Именно такая практичная и изящная мебель  уже начала входить в моду и в Генте.
– Я передал покупки Аннет, – почему-то смутившись, сказал Матиас. – Там коробка свечей и спички. Надеюсь, они не размокли.
– Спасибо! Я завтра же утром принесу деньги. Вы нас очень выручили, – доброжелательно ответила Оливия, радуясь началу разговора.
– Оливия… Видишь ли, я сегодня много думал… – Матиас вдруг встал, затем снова резко сел…
– Думать всегда нужно, – улыбнулась в ответ Оливия.
– Нет, не то, чтобы только сегодня, я вообще в последнее время много думаю… – многозначительно продолжил Матиас.
– Это обнадеживает… – вставила девушка.
– Верно! Обнадёживает! – мужчина вдруг замолчал и стал нервно теребить руками свои брюки на коленях… –  Доброй ночи, Оливия! – он резко поднялся со стула и, уж было, направился к выходу.
– Подождите! – смело остановила его девушка. – Что вы надумали? Что? Скажите сейчас или никогда! Я должна это знать, иначе не усну! – Оливия сделала несколько шагов к нему навстречу.
– Хорошо! – взрослый, солидный мужчина, как мальчишка, робко посмотрел ей прямо в глаза. – Я надумал… Я хочу тебе сказать… Хочу спросить тебя…
– Я согласна! – Спокойно ответила девушка и протянула руки…
– Ты поняла? Ты всё поняла! Но как такое возможно?! Я ведь от робости и волнения так ничего и не сказал! – схватив её за руки, удивленно спросил он.
– Я согласна стать вашей женой! – уверенно сказала Оливия. – И я должна вам рассказать о сегодняшнем случае! – знаком руки она усадила Матиаса снова на стул и встала перед ним так близко, что он чувствовал её дыхание и тепло тела.
– Сегодня в который раз к нашему дому приходили пожилой майор и два французских унтер-офицера. Мы с Аннет наблюдали за ними в окно через тюль…
– Что им надо? – негодуя, спросил Матиас.
– Не знаю. Но они громко говорили, а унтер-офицеры развязно смеялись. Не дай Бог, что в следующий раз приведут с собой солдат. Я боюсь, Матиас! – впервые она назвала его по имени. – Мне нужна ваша защита прямо сейчас, немедленно… Я знаю, от чего умерла моя несчастная матушка… – девушка закрыла лицо руками, не в силах сказать больше ни слова.
– Оливия, не вспоминай о плохом! Я хорошо знал твою мать, помню, почему она умерла, и что явилось тому причиной. Ты правильно сделала, что рассказала мне! Если бы твоя мать поступила бы также, возможно, осталась бы живой… Но теперь уже поздно об этом говорить! Кто знает, как там все происходило! Лучше скажи мне, что я должен сделать? Хочешь, я останусь, буду сидеть всю ночь у дверей. Только не надо плакать! Ты сказала мне самое важное, что я мечтал услышать от тебя! Ты доверилась мне! Не бойся, по ночам французские военные не покидают квартир. Это в их полку теперь карается строго! А завтра я всё устрою…
– Но я не знаю, нужна ли такая спешка? А вдруг это – мои девичьи страхи? Может быть, всё не так страшно, и французы просто шли мимо? – рассуждала девушка.
– Несколько дней подряд в одно и то же время проходить мимо и, останавливаясь под окнами дома, громко смеяться? Ну, нет… Позволь мне подняться прямо сейчас к твоему отцу и поговорить с ним? – поцеловав руки девушки, попросил Матиас.
– Хорошо, я провожу вас. Он очень плох… – Оливия, взяв подсвечник, пошла по лестнице.
– Дорогая! Раз уж ты готова стать моей женой, обращайся ко мне на «ты», мне так больше нравится. Да! – Матиас пригладил рукой свои густые усы. – Если твой отец благословит нас, то я смогу бывать у вас в доме, и это не останется незамеченным. Вероятнее всего, этих молодцов кто-то надоумил. Я узнал вчера, что ваши магазины разграблены, и таверна тоже. Думаю, эти французишки что-то пронюхали…
– Подожди секунду! – Оливия коснулась ладонью его груди, останавливая перед дверью в спальню отца.
      – Хорошо! – кивнул Матиас.
Через несколько минут, она открыла дверь и пригласила его. Отец Оливии был рад гостю. Полусидя в кровати, он казался совсем хрупким и жалким в своём полосатом ночном колпаке и белой рубашке с длинными рукавами, собранными на тесьму.
– Добрый вечер, Нолан, как твоё здоровье? – спокойно произнёс Матиас, встав рядом с постелью старика.
– Здравствуй, Матиас! Где ты тут видишь «здоровье»? Не думаю, что это для кого-то важно. Что привело тебя к нам в такой поздний час, наш добрый сосед? – чуть слышно спросил Нолан.
– Я вот с какой целью пришел… Я, Матиас Ренес, прошу руки твоей дочери Оливии.
– Ох, Матиас! Что ж ты, на ночь глядя, с таким важным делом? Даже и не знаю, что подумать! Не случилось ли чего с моей малышкой Оливией? – взволнованно спросил старик.
– Так уж вышло! Час назад сам не предполагал, что так получится. Но раз уж пошла карта, от выигрыша не откажусь! – пояснил, как мог, Матиас.
– Что же… Я знаю тебя с детских лет, не слышал пока о тебе плохого. Правда, я не знаю и хорошего. Ты так долго жил в другом городе, мог и испортиться. Однако, ты ведь уже не молод! А Оливия – моя единственная дочь… Я прошу Бога для неё самую лучшую партию! Понимаешь ли ты, о чём я? – вытирая скупую слезу, спросил Нолан.
– Я хорошо тебя понимаю, сосед! – опустив голову, произнёс незадачливый жених и собрался, уж было, пойти прочь… 
– А вот и неправда твоя! Не понимаешь ты меня, Матиас Ренес! – сказал вдруг старик. – Если ты всё таков же, каким я знавал тебя много лет назад, то лучшей партии для моей дорогой дочери я и не пожелаю! Ну, раз уж ты сам пришёл, даешь ли слово мужчины, что не изменился в худшую сторону за последние годы?
– Даю тебе, Нолан, честное благородное мужское слово! – ответил здоровяк.
– Что же, в таком случае, я благословляю вас, будьте счастливы! – сказал старик и, откинувшись на подушки, тихо заплакал…
Сколько раз он мечтал, что когда-нибудь случится радостное событие сватовства его единственной дочери. Но никак не предполагал, что будущим зятем может оказаться довольно-таки пожилой Матиас. «Нет, не такой человек должен был сорвать столь нежный небесный цветок!» Словно заглянув в душу родителя, Оливия стала его успокаивать.
– Ну, что вы, отец?! Всё, слава Богу, хорошо! Мы будем теперь в большей безопасности, чем раньше. Матиас не даст нас в обиду. Отдыхайте, я провожу его и вернусь… – дочь наклонилась и, словно ребёнка, нежно поцеловала отца в макушку.
Когда дочка и неожиданный гость вышли из комнаты больного, Нолан Петерс, повернувшись на бок, посмотрел вглубь книжного шкафа, в котором, по его мнению, всё ещё оставалась частица души его любимой Норы, и громко обратился к умершей супруге:
– Ты, дорогая, тоже не одобряешь такого зятя? Мы с тобой, милая, прожили нашу семейную жизнь в любви и счастье. Я скоро, уже очень скоро найду тебя, моя красавица, в чертогах богини Хель. Меня радует надежда, что уж вместе мы с тобой что-нибудь придумаем, чтобы уберечь Оливию от зла… – произнеся эти слова, Нолан облегченно вздохнул и уснул…
                ***
 Зато Оливия почему-то в эту ночь так и не сомкнула глаз. Казалось, всё было хорошо, и волноваться не о чем, но ей не давали покоя эти странные французы, приходившие к их дому явно с какой-то непонятной целью.
«А что если они снова придут? Как мне быть? Вдруг я окажусь в это время на улице и одна? Что им нужно? А если мне набраться храбрости и спросить их в следующий раз? Конечно же, нужно всегда быть с кем-то. Но разве прилично молодой девушке первой начинать разговор с незнакомцами? Нет! Господи, пусть само собою всё уладится и станет понятным!» – так решила она под утро и не заметила, как погрузилась в сон…
 В полдень возле дома послышались голоса дровосеков, дружно взявшихся за свои пилы и топоры. За пару часов две старые раскидистые яблони перед домом Петерсов превратились в поленья и хворост. Работники, которых пригласил Матиас, ловко справились с заданием и ожидали оплаты. Оливия вышла к ним и вдруг увидела, как со стороны соборной площади по направлению к её дому скачет французский всадник…
– Мадемуазель, примите письмо. Ответа не нужно! – молодой французский офицер, красавец-брюнет, слегка нагнувшись, вручил ей конверт и, пришпорив коня, поскакал в сторону собора Святого Николая.
Оливия, обескураженная происшедшим, сохраняя спокойствие, вернулась в дом и вскрыла запечатанное послание…
  «Моя милая мадемуазель Оливия! Я уверен, вы также благородны, насколько умны и хороши собой! Поэтому я искренне надеюсь, что вы дочитаете моё скромное письмо до конца! – листок, который держала Оливия, был написан по-французски красивым каллиграфическим почерком. – Мы с вами незнакомы, но я знаю о вас достаточно много. Я увидел вас впервые на канале. Вы были в компании солидного мужчины и, вероятно, его дочери… Мои друзья нашли ваш дом и убедились, что вы не связаны брачными узами. Прошу вас, умоляю о встрече! Буду ждать в соборе Святого Николая сегодня на вечерней мессе. Я на всё готов! Мои намерения чисты, серьёзны и благородны. Слово дворянина! Капитан Гусарского полка Бернар Венсан».
      Оливия дважды прочитала неожиданную записку-приглашение на первое свидание… «Бернар Венсан… судя по звучному имени, ты сильный и отважный… «Медведь Победитель», если расшифровать значение твоего имени. Какая удивительная, приятная, но и странная история! Вчера я, напуганная твоими друзьями, приняла предложение человека, к которому ничего, кроме доброго расположения, более не испытываю. А сегодня ты вдруг появился и искренне признаёшься в своих чувствах. Как такое возможно? Боже мой! Почему моё неискушенное девичье сердце так бьется? Никогда ранее такого со мной не было…» – Оливия аккуратно сложила письмо и спрятала его в книгу, которую читала по вечерам. «Должна ли я об этом рассказать Матиасу? – спросила себя девушка. – О, нет! Какая глупость! Нет, конечно же, нет!» – решительно подумала она и вышла на террасу.
Аннет подметала освобожденный от яблонь участок, два работника собирали последние ветки, рубили их и уносили в отведённое для хвороста место в хозяйственной пристройке позади дома. Солнечные лучи, скользя по крышам, ярко отражались в узких стеклах домов и радовали приятным теплом. Природа будто посылала намеки на то, что жизнь может быть прекраснее, чем кажется, на первый взгляд.
Приближалось время мессы. Оливия, то ли из женского любопытства, то ли по велению сердца, всё же приняла решение пойти в собор Святого Николая вместе с Аннет…
 – Мадемуазель, хорошо ли вы себя чувствуете? – поинтересовалась внимательная служанка.
– Да, да, всё хорошо. Мне очень нужно сегодняшним воскресным вечером быть на мессе, вот и всё! – ответила растерянно Оливия и ускорила шаг.
– Ну, ладно! А то вы нынче бледная и задумчивая, будто что-то случилось, – предположила Аннет, стараясь успевать за своей хозяйкой. – Вчера ничего мне не сказали, я и не готовилась…
– Мы всегда должны быть готовы к молитве, Аннет, – ответила юная госпожа Петерс, чем озадачила свою спутницу.
– Это, конечно, так, только мы ведь не монахини. Я, например, собиралась этим вечером на первое свидание, – добавила девушка.
– И кто же счастливец? – заинтересовалась Оливия, невольно вскинув брови от удивления и совпадения событий.
– Курт, сегодняшний дровосек. Тот, который очень красивый… – вздохнув, ответила Аннет.
– Так оба дровосека высокие и на одно лицо, какой же из них? – Оливия внимательно посмотрела на девушку.
– Правда ваша, моя госпожа! – улыбнувшись, согласилась служанка. – Оба одинаковые! Они близнецы. Но на свидание меня пригласил Курт, потому-то он и красивее для меня, чем его братец! – заявила Аннет.
– Ах, вот как! А что если бы они оба к тебе на свидание пришли или поменялись именами, ты сумела бы отличить того, который из них настоящий Курт? – увлеченно спросила Оливия.
– Ой! Я про такое и не подумала! А разве такое бывает? – опешила девушка.
– Конечно, бывает. Об этом даже разные истории рассказывают. Вот, к примеру. Жили два брата-близнеца, и были они похожи друг на друга, как две капли воды! Полюбил один брат девушку, которой добрее и прелестнее во всей округе не было. А второй брат позавидовал ему. Когда ушли братья на войну, один из них погиб в бою. А второй вернулся к той девушке и женился на ней. Прошло много лет, у них уже детей полон дом, живут, как все, трудятся, на детей радуются. Вдруг простудился в море муж и в бреду стал звать своего брата-близнеца. Услышала жена и поняла, что-муж-то её не тот, кого она полюбила и с войны ждала. Вот такая история… – внимательно посмотрев на спутницу, добавила Оливия.
– Ой, Пресвятая Мария! Неужто и правда, что такое было? Бедная девушка!
– Ну, почему же бедная? Она была счастлива, дождалась суженого, жила в любви и заботе… Без настоящей любви Бог столько детей не посылает в семью! – Оливия остановилась и, коснувшись плеча Аннет, сказала уверенно: – Не бойся! У тебя подобного не произойдет! У тебя будет всё иначе! Дважды такое не повторяется. Молния же не бьёт два раза подряд в один горшок! Пойдем! Нам надо успеть!
– Хорошо! Дал бы Бог счастья нам! – на ходу осенив себя крестным знамением и поцеловав большой палец правой руки, девушка прибавила шаг, поправляя широкую юбку, мешавшую быстрой ходьбе…
До начала воскресной мессы в соборе Святого Николая оставались считанные минуты…
                *** 
  Свято-Николаевский католический собор в Генте, возведенный в честь покровителя торговли Святого Николая, величествен и прекрасен! Он был построен ещё в XIII веке поверх более старого и разрушенного романского строения, которое когда-то стояло на этом же самом месте. Стройные высокие башни по углам здания и одна, более мощная, в самом центре, были сооружены в стиле «шельдской готики» из сине-серого камня, который доставлялся по реке Шельде из Турне. Этот собор находился около Зернового рынка, где со временем появилась и разрослась центральная городская площадь Коренмаркт. Храм всегда пользовался популярностью среди различных гильдий, которые вели в торговых павильонах рынка свои дела. Когда-то они оплатили строительство ряда часовен, примыкающих к главному нефу церкви.
…Оливия и Аннет вошли в собор и сели на предпоследнюю лавку. Незаметно окинув взглядом присутствующих, Оливия сразу же увидала возле колонны справа ТОГО САМОГО – стройного, молодого гусара… Свет от сотен свечей мерцающими лучами освещал красивое волевое лицо капитана Венсана. Всего несколько шагов разделяло молодых людей друг от друга. Взволнованное сердце девушки стучало так сильно, что ей казалось, будто его удары вот-вот станут слышны всем вокруг. Француз посмотрел на неё пристально, как смотрит охотник на свою добычу... 
 Раздались звуки колокольчиков, все прихожане встали.  Появились священник со святым распятием в руках и министранты, идущие за ним. Они проследовали процессией из ризницы к алтарю. Вечерняя воскресная месса, как и другие литургические службы, началась с крестного знамения «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». После этого последовал обряд покаяния, во время которого прихожане произнесли покаянную молитву и трижды ударили себя в грудь со словами «моя вина». По старой традиции, в воскресный день проводился именно этот обряд вместо обычного освящения воды и окропления ею верующих, в знак воспоминания о крещении. Далее последовало пение Великого славословия «Слава в вышних Богу» ...
Неискушенная душа Оливии трепетала в предчувствии чего-то особенного, неизведанного. Вставая со скамьи, как требовалось канонами католической церкви, а затем, снова садясь, она чувствовала на себе пристальный взгляд красивого офицера, который своим присутствием смущал её, одновременно волновал и привлекал.
Месса завершилась. Молитвы были вознесены, на душе у девушки стало чуть спокойнее, словно бы она получила благословение на то, ради чего отважно пришла сегодня и о чём просила Бога. Выходя из церкви, Оливия оказалась рядом с французским офицером. Лёгкое головокружение неожиданно накрыло её сознание, но девушка сумела удержаться на ногах, сохранив равновесие. Однако незнакомец тут же подхватил её под руку и тихо спросил:
– Вам дурно, мадемуазель? Позвольте помочь вам! Капитан Венсан, к вашим услугам. – Глубокий и бархатистый тембр его голоса был необыкновенно приятен.
– Благодарю Вас! – взглянув ему прямо в глаза, ответила девушка.
– Ох! Это всё от голода и дыма свечей! Не зря я вам говорила, что к службе нужно заранее готовиться, а не так вот сразу идти в храм… – забеспокоилась Аннет, придерживая свою госпожу и высматривая скамейку, куда бы её усадить.
– Не беспокойся, Аннет, мне уже лучше! – тихо сказала Оливия. – Благодарю, господин капитан! – снова взглянув на бравого гусара, добавила она. – Всё хорошо!
– Могу ли я проводить вас? – предложил капитан.
– Ой, пожалуйста, нас очень надо проводить! – затараторила вдруг Аннет, почувствовав что-то особенное во взгляде и поведении красавца военного.
– Нет, нет! Не нужно! Всё хорошо! Мы сами дойдём, нам тут совсем близко… – пресекла вольности служанки Оливия. – Идём, Аннет! Нам пора! Прощайте, господин Венсан, благодарю за помощь! – Оливия с грустью посмотрела на офицера.
– Прощайте, мадемуазель! К вашим услугам! – ответил он, также пристально глядя на неё, словно из его рук вот-вот ускользнёт самое важное и желанное.
 Путь домой был недолгим. За всю дорогу Оливия не проронила ни слова. Вечером после легкого ужина она вышла на террасу почитать начатую французскую повесть Вольтера «Задиг, или Судьба» о том, как юноша Задиг из Вавилона, пережив множество приключений, стал просвещенным монархом-философом. Но вдруг, отложив книгу в сторону, снова открыла то письмо и пробежала глазами написанный текст ещё раз. «Я должна это сжечь. Ни к чему держать у себя такое. Ничего страшного в том, что я получила это послание и прочитала. Однако хранить его совершенно не нужно». – Оливия тут же решительно встала с кресла и направилась в дальнюю комнату к камину. Верный лохмач Бэр поплелся за хозяйкой следом, высунув свой язык и, не доходя до камина, вытянулся на старом бельгийском ковре.
– Приготовить вам травяного чаю, мадемуазель Оливия? – спросила услужливая Аннет, обратив внимание на конверт в руках хозяйки.
– Нет, благодарю! – ответила та, непроизвольно вздрогнув и спрятав письмо за спину.
– Как прикажете… А можно мне отлучиться до восьми? Я тут рядом буду. Соседи решили сделать перестановку и уборку в пустующих комнатах, господин Ренес просил помочь. Как-никак скоро это будет вашим общим хозяйством.
– Конечно, ступай. Я не против. – Оливия доброжелательно кивнула в знак согласия, почувствовав намёк служанки на личное…
– Благодарю, ну, я пошла.
Проводив Аннет, Оливия присела к камину, зажгла спичку и поднесла огонь к уголку конверта. Яркое пламя жадно охватило его и вскоре превратило в пепел… «Вот и закончился мой первый роман, не начавшись!» – с долей сожаления подумала Оливия, оглянувшись на миг, чтобы посмотреть, как догорает письмо Венсана, и вышла из комнаты. Впервые ей захотелось плакать не от боли и горя, а от жалости к себе самой, словно обреченной кем-то неведомым на долгие муки и страдания, вопреки желанию души. Поднявшись в комнату к отцу, она нашла его спящим. Новые пилюли и примочки, рекомендованные доктором, на сей раз возымели успех. Боли уменьшились, и бедняга смог спокойно заснуть.
«Вот, что делают страдания с человеком! Ведь отцу нет ещё и шестидесяти, а он, словно высушенный корень дерева. Сразу по корням и не поймёшь: молодое было дерево или старое, если не видно ствола и кроны, – рассуждала девушка, с грустью глядя на спящего отца. – Посижу рядом. Кто знает, сколько ему отпущено свыше? Вот вчера дровосеки спилили и выкорчевали наши старые яблони. Когда-то покойная матушка пекла вкусные пироги с яблоками, сорванными в нашем саду, а отец поднимал меня, маленькую, на руки, чтобы я сама достала с дерева самые крупные плоды для пирога. Боже мой, какое было счастливое время! Родители были молоды и счастливы… А теперь в нашем доме давно нет ни радости, ни счастья! Моя жизнь так скучна и безынтересна, что, кажется, будто она ускользает, как утренний луч солнца…». – Оливия глубоко вздохнула и, усевшись удобнее в угловое кресло, укрыла ноги пледом и углубилась в чтение.
 Быстро летело время... Напольные часы в гостиной первого этажа оповестили, что наступило сначала семь вечера, а затем и восемь… Аннет задерживалась у соседей, отец по-прежнему безмятежно лежал. Оливии вдруг стало любопытно, как это он так тихо спит всё это время и не шевелится? Она подошла к кровати... На уставшем лице отца была заметна лёгкая улыбка, как когда-то много лет назад, когда была жива мама. Дочь нежно дотронулась до его руки, которая тут же безжизненно сползла на край кровати. Отец был мертв! С верою в сердце он мирно, во сне отдал Богу свою душу.
Так незаметно и тихо закончился недолгий, но тернистый жизненный путь Нолана Петерса, уважаемого гражданина, известного в городе Генте своим арифметическим талантом…
                ***
  День прощания с Ноланом Петерсом выдался дождливым и пасмурным. Отпевание в боковой капелле церкви Святого Николая прошло по обыкновению быстро. За катафалком на кладбище следовало лишь четверо: священник в белой сутане со Святым Писанием, дочь покойного, её жених и служанка.
– Дорогая моя Оливия, я согласен, что сейчас пока что не время для свадьбы и венчания, – сказал Матиас после возвращения с погоста. – Пусть душа твоего отца найдет своё место в Небесных кущах! Бедный Нолан! Сколько страданий выпало на его долю! Если ты пожелаешь, я могу прислать на ночные дежурства в твой дом моих верных друзей. Сам же я не смогу оставаться ночью с тобой рядом и не обладать тобой. Прости меня за мою слабость! Говорю, как чувствую. А нанятые люди будут охранять твой сон, как верные псы. Как ты решишь, так я и сделаю, – сказал Матиас, нежно и преданно глядя на хрупкую свою невесту в надежде, что она согласится, как можно быстрее снять траур и обвенчаться с ним.
      – Не нужно никого, Матиас! Я не боюсь ни мёртвых, ни живых. Мы вместе с Аннет… Опять же Бэр всегда со мной рядом.
– Хорошо! Но если вдруг тебе станет тревожно, знай, я готов… – заверил Матиас и, обняв девушку, прижал её к своей широкой груди…               
… Прохладное раннее утро над древним Гентом по своему обыкновению было чуть туманным, что впереди обещало солнечный день. А в доме Петерсов царила удручающая тишина. Грустный волкодав Бэр привычно растянулся на старом войлочном лежаке возле кровати теперь единственной своей хозяйки и поскуливал во сне. Снилась ли ему погоня за зайцем, а, может быть, какой другой сон не выпускал его из своих цепких лап, поди узнай! Вдруг пёс вскочил и громко зарычал… Оливия резко проснулась и, протянув к любимцу руку, произнесла:
– Тихо, Бэр! Не шуми! – Тут же девушка поняла, что сказала это привычно, будто её отец ещё жив, и его нельзя тревожить… 
Грусть одиночества мгновенно прозила её сердце. Оливия встала с постели и, потрепав верного пса по мощной лохматой шее, подошла к окну. На противоположной стороне улицы в укромном от глаз соседей месте, сдерживая коня, стоял ОН, капитан французских гусаров Бернар Венсан! «Бог мой! Зачем он здесь, ни свет, ни заря? – напугалась Оливия. – Разве я дала ему повод? Что мне делать? Послать к нему Аннет? О, только не это! Она и так о чём-то догадывается! Аннет может проболтаться в доме Матиаса, и тогда злые языки довершат мою погибель!» – девушка, положив руку на грудь, попыталась успокоиться.
«Я должна обезопасить себя и всё рассказать Матиасу! Или я не хочу этого? Что я ему скажу? Что красивый молодой офицер ищет моего расположения, и я приняла его письмо и уже ответила взаимностью на его предложение встретиться в соборе во время воскресной службы? Я не смогу врать! Я просто этого не умею! Что скажет на всё это Матиас? Он мудрый, поймёт и поговорит с этим влюблённым гусаром. А вдруг он только делает вид, что он мудрый и добрый! Вдруг, узнав все, он посчитает меня доступной и ветреной женщиной? Ведь однажды он уже напомнил мне про то, от чего умерла моя мать. Боже праведный! Как мне быть?» – Оливия вновь посмотрела в окно. Капитан Венсан стоял на том же месте, как изваяние… «Ну и пусть стоит там, раз ему так хочется! Мало ли, может, он смотрит совсем в другие окна? Надо успокоиться и не думать о нём больше!» – как решила, так и сделала.
Переодевшись и причесав свои непослушные кудрявые волосы, девушка спустилась вниз. Аннет уже приготовила кашу «крупеничку», кофе с молоком и вафли с мороженым и взбитыми сливками – всё, что любила её молодая хозяйка.
– Доброе утро! – вежливо сказала Оливия, войдя в столовую. – Мы пришли на завтрак с Бэром. Чем сегодня ты нас побалуешь, милая хлопотунья? – доброжелательно начала разговор Оливия.
– Доброе утро и вам, хозяйка! Вот, прошу к столу! – Аннет, прижимая к своей большой груди горшок, обернутый полотенцем, тут же положила в миску Оливии две мерные ложки дымящейся ароматной каши, а затем опустила поварёшку обратно. – «Bon Appetit!» – пожелала она хозяйке и позвала Бэра за собой в заднюю комнату, где и ему положила вкусной еды, приговаривая, что он должен быть сильным, как волк, чтобы охранять свою хозяйку и её – ту, которая кормит его вкусным завтраком и ужином.
Так волнующе и необычно начатый день вновь обещал стать похожим на сотни других. И это понемногу успокоило Оливию. Привычное её всегда радовало... Вдруг зазвонил колокольчик на входной двери. Ранний гость – нотариус Лемке, пожилой и неприятный на вид горбун, пожаловал сразу же после завтрака для разговора с единственной наследницей всего состояния Нолана Петерса. А состояние было немалое!
  – Доброе утро, мадемуазель Петерс! – поприветствовал нотариус Оливию, изображая подобие улыбки. – Как и надлежит, по закону я должен озвучить вам завещание вашего покойного отца.
– Прошу вас в гостиную, месье Лемке! – пригласила Оливия и пошла вперед, согласно принятому этикету.
За ней, широко размахивая руками и прихрамывая, шагал горбун Лемке.
– Итак, завещание вашего отца Нолана Якоба Петерса, ныне почившего в бозе… – начал он не спеша…
Более четверти часа добросовестный нотариус читал и демонстрировал подлинные документы и перечислял объекты и предметы, указанные в описи завещания. Наконец, отложив папку с документами, внимательно посмотрел на грустную, но сдержанную Оливию и продолжил:
– Мадемуазель Петерс, ваше состояние немалое. Однако за последнее время, как известно, пара ваших магазинов на Зерновой площади и таверна у площади Святого Николая разграблены французскими солдатами. Как вы намерены поступить? Мною сделана опись утраченного имущества, как было поручено вашим покойным родителем, а также составлен иск в Военную полицию с указанием имен зачинщиков погрома. Будем ли мы с вами подавать обращение в суд Гента? – нотариус внимательно и строго уставился на девушку.
– Благодарю вас, любезный господин Лемке, за ответственно исполненную просьбу моего покойного отца! Да, я намерена обратиться в суд. Прошу вас по-прежнему быть нашим, то есть, теперь моим доверенным лицом в этом важном деле. Оплату ваших услуг гарантирую и готова сейчас же выдать вам аванс. Назовите сумму, прошу вас.
– Что вы, госпожа Петерс! Разве старый Лемке не верит вам? С вашим покойным родителем мы были знакомы без малого сорок лет! И за все эти годы Лемке ни разу не взял аванса. Всё по исполнению, мадемуазель Петерс! Оплата по факту, так сказать! Моя услуга в этот раз вам обойдётся не дешево, но и не грабительски дорого! Учитывая изменения в государственном устройстве, то, что теперь эти земли принадлежат Франции, расчёт за мои услуги прошу произвести во французской валюте – франках, если вы ничего не имеете против.
– Хорошо, господин Лемке. Так какова же сумма?
– Сущая мелочь – пятьдесят монет серебром, – горбун, не моргая, уставился на девушку своими маленькими и злыми глазками.
– Пятьдесят? Вы считаете эту сумму «сущей мелочью»? – переспросила Оливия хладнокровно. – Более тридцати не могу предложить. Сами понимаете, меня ждут крупные вложения. Разрушения велики! К тому же, вскоре я выхожу замуж, и мне понадобятся средства.
– Браво! Вижу перед собой настоящую хозяйку и «крепкий орешек»! Кто же ваш избранник, позвольте полюбопытствовать?
– Благодарю за комплемент! Зачем вам это знать? – вопросом на вопрос ответила Оливия.
На что старый еврей расплылся в подобии улыбки, обнажив желтые, полуразрушенные и несуразно длинные, кривые зубы.
– Как же, мне нужно это знать, ведь я ваш нотариус, милая госпожа Петерс. Я могу дать вам дельный совет при составлении брачного договора или иной необходимости. Конечно, мои советы тоже стоят денег!
– Раз так, то скажу, что уж тут скрывать? Господин Матиас Ренес станет через полтора месяца моим законным супругом, – уверенно ответила Оливия.
– Да что вы говорите?! Какая новость! А известно ли вам, что всё имущество этого господина уже несколько лет как заложено и перезаложено в банке?
– Нет, этого мне не было известно… – стараясь сохранять самообладание, тихо произнесла Оливия. – Есть тому доказательства, господин Лемке?
– Безусловно! Я сам лично описывал его имущество и составлял залоговые документы. Могу вам при случае показать оригиналы.
– Боже мой! Мы этого не знали. Незадолго до кончины отец благословил нас… –  Оливия не могла более сдерживать эмоций… – Как же мне быть? – спросила она.
– Отказать! Непременно отказать и прекратить всяческое общение с этим неблагонадежным человеком, скрывающим своё истинное лицо под маской добродетели! – строго и уверенно посоветовал старик.
– Я вам очень признательна, господин Лемке! Вы только что, исполнив обещание, данное моему отцу, спасли мою репутацию и жизнь… Благодарю за отеческую заботу и порядочность!
– Обращайтесь! На днях я зайду к вам за подписью на заявлении в суд. Мне это не сложно, а вы будьте осмотрительнее, вы теперь, мадемуазель, – «лакомый кусочек» для разного рода охотников за приданым. 
На прощание нотариус приподнял узловатыми пальцами с длинными ногтями свою высокую атласную шляпу и, словно больной старый ворон, потерявший способность летать, вышел из дома Петерсов, оставив молодую хозяйку в совершенном духовном опустошении.
***
 Шёл 1815 год… В Европе становилось всё неспокойнее. Наполеон не оставлял надежды вернуться во Францию, где всё ещё сильны были бонапартистские настроения. Обо всём этом знали в обществе, и, в первую очередь, сам король Людовик XVIII. Тысячи солдат, бывших членов Великой французской армии экс-императора, а вместе с ними и богачи-нувориши, скупившие во время революции национализированную собственность, волновались о своём будущем и потому изо всех сил мутили воду и будоражили страну. Солдаты же превращались в неуправляемых и безнаказанных мародёров. Участились случаи, когда военачальники из рядов Военной полиции, входившей теперь в Королевскую гвардию Франции, вынуждены были уйти в отставку из-за невозможности контролировать поведение солдат. В Генте, как в Льеже и Брюсселе, да и в других городах всё чаще возникали стихийные столкновения горожан с солдатами, считавшими обычным делом грабежи, насилие и разбой.
  Военная конно-полицейская стража, получившая от короля Людовика XVIII широкие полномочия по надзору за гражданским населением и войсками, уже открыто признавала свою беспомощность и не могла справиться с обнаглевшими вооруженными вояками ни в самой Франции, ни в принадлежащих ей зарубежных провинциях, в особенности, во Французских Нидерландах. Несмотря на то, что король не издал ни одного Указа о возврате распроданных поместий и дворцов прежним хозяевам, новоиспеченные богачи не находили себе места. Однако Людовик XVIII не хотел обращать на это внимания и считал самым необходимым для страны – единство и национальное примирение французского народа. К сожалению, примирения не вышло …
– Господа офицеры! – обратился к подчиненным Мишель Шантье, бравый полковник и командир расквартированного на территории Восточной Фландрии Гусарского полка, а именно в городе Генте. – Господа, я разделяю всеобщее негодование нашим теперешним положением! Но разве оно хуже того, что мы пережили в том чёртовом «Медвежьем Углу», называемом Россией? Вспомните, господа, что довелось испытать в том походе практически всем подразделениям лёгкой кавалерии французской армии! Вот вы, господин майор! – он резко повернулся к седовласому усачу, задумчиво курившему трубку. – Вы тоже были под Москвой и можете рассказать другим, кому не довелось мёрзнуть в своем доломане на трескучем морозе и питаться чем попало! Пусть мы проиграли эту войну с жуткими «Русскими Медведями», но мы живы, господа! Наш император Наполеон жив! Хотя я лично не разделяю рвения Его Императорского Величества Буонапарте о восстановлении его правления и Республики. Полностью осознаю, что мы должны смириться с действительностью и принять требования европейских государств. Главное для Французской армии – это служить своему народу верой и правдой, ведь мы солдаты, господа! Наши полковые эскадроны обязаны защищать родину, свою землю и наш народ!  Скажите и вы, месье Роже, пару слов! Меня солдаты сегодня, вероятно, не совсем понимают! – нервно сняв свои белые кожаные перчатки, храбрый полковник в отчаянии бросил их на стол. 
– Пардон, господин командир полка! – ответил майор Роже. – Вы только что взялись убеждать здесь присутствующих, что мы должны присягнуть королю Франции? Так ли я понял?
– Верно! Нас не может сбивать с толку тот факт, какая власть нынче установилась в нашей стране! Априори мы гусары! Мы избрали этот жизненный путь и потому обязаны встать на защиту своего народа! Хватит мечтать о победах над соседями! Нам нужно объединиться с нашим народом и встать на защиту Отечества! – безапелляционно повторил полковник.
– А от кого, позвольте узнать, мы обязаны защищать наш народ? – спросил красавец капитан, стоявший поодаль от усатого майора Роже.
– Как от кого, господин Венсан?! Да хотя бы от тех же русских варваров-казаков, вездесущих англичан, прусаков и иже с ними! Они способны разорвать нашу страну на куски! Вот от кого нам нужно защищать наш французский народ и страну! – негодуя от заданного вопроса, отчеканил полковник. – Я глубоко сожалею, что вы, господин капитан, не понимаете этого!
– Не понимаю! Я не понимаю вообще, что мы тут делаем все эти годы! Солдаты некогда великой Французской Республики превратились в сборище беспринципных мародёров! Где честь гусарского мундира? Кто способен справиться с этими варварами, если даже Военная полиция опустила руки? Чего прикажете ждать? Когда нас с вами поднимут на штыки как представителей военной аристократии? – капитан спокойно парировал полковнику, чем вызвал его нескрываемый гнев и в то же время одобрение у присутствующих… 
 Как в самой Франции не было уважения к вернувшейся во власть династии Бурбонов, так и на всех принадлежавших этому государству территориях, в том числе в землях, по старинке все ещё называемых «Французскими Нидерландами».
  После  победоносного зарубежного похода Русской императорской армии в Париж через земли Восточной Фландрии один из живописных исторических пригородов Гента стал называться … «Москвой» в честь квартировавших там русских офицеров из казачьих отрядов, защищавших мирное население от мародёров. Что касается самих «Русских Медведей», то по убеждению капитана Венсана, они никогда не простят Наполеону и его солдатам пожар в их любимой древней Москве!
Можно лишь удивляться широкой и милосердной натуре русского солдата, не уподобившегося опуститься до мести мирным жителям чужой страны. Прав был капитан Бернар Венсан, говоря о беспорядках, разгуле воровства и мародёрства в некогда хорошо оснащённых рядах французской армии. Недаром вспоминали офицеры исход войны с Россией.
  «Русские Медведи», до поры, до времени спавшие «в своих берлогах», а точнее – доблестные солдаты и офицеры Русской армии Его Величества, императора Александра I разогнали и истрепали бежавшие из-под Москвы войска Наполеона, разбитые под Бородино. Они гнали обезумевших от ужаса, холода и голода французов не только через свои земли, но и до их родного Парижа! А достигнув столицы Франции, в конце концов, сжалились над оборванными французскими вояками и, проявив известное во всём мире благородство русской души, отпустили на волю Божию под ответственность короля Людовика XVIII.
Но вкусившие при узурпаторе запретные плоды разгула и вседозволенности французские солдаты совсем не хотели терять свободу, а тем более, уважать вернувшегося на Престол монарха. Недовольство в деморализованной армии разрасталось с необыкновенной скоростью.
Страны Европы были крайне озабочены создавшимся положением. В итоге, по инициативе Российской империи, было решено собрать международный Конгресс в Вене, где представителям победившей коалиции предстояло обсудить положение дел и будущее Франции. Естественно, все страны-участницы Венского Конгресса пристально следили за событиями на Эльбе через своих шпионов, доносивших о каждом шаге Наполеона I…
 
***
Даже будучи в ссылке, изгнанный император развил широкую политическую деятельность и имел бурную секретную переписку со своими зарубежными и французскими сторонниками. Узнав о намерениях Бонапарта совершить побег из заточения на Эльбе и вернуться на континент, Правительство короля Людовика XVIII заручилось поддержкой Англии и пригрозило Бонапарту ещё более отдалённой принудительной ссылкой на острове Сент-Элене, расположенном в Атлантическом океане на значительном удалении от главных морских путей. В ту пору островом полноправно владела и управляла Английская Ост-Индийская компания. Его единственный порт Джеймстаун использовался как военная база англичан и пункт для пополнения запасов воды и продовольствия для кораблей, следующих в колониальную Индию.
Однако должного воздействия на самого Наполеона угрозы его  противников не возымели, ибо бывший узурпатор всё ещё был популярен в народе. Солдаты, которых он всегда заставлял страдать и терпеть лишения, оказались самыми преданными присяге своему бывшему императору. Он буквально купался в любви и внимании населения острова Эльба. При этом Бонапарта охраняли верные войска из собственной императорской гвардии численностью до полутора тысяч штыков. В окружении такого надежного эскорта он чувствовал себя в относительной безопасности.
Договор в Фонтебло от 11 апреля 1814 года между Наполеоном I и Их Величествами Императором Австрии, Императором Всея России и Королем Пруссии, подписавшими документ, как от самих себя, так и от имени союзников по военной коалиции, сохранил за свергнутыми французскими императором, императрицей Марией-Луизой и их наследниками и родными все титулы и звания. Остров Эльба был великодушно передан их семье в собственность, как суверенное княжество со своим флагом. Принцам и принцессам из семьи императора Наполеона позволили оставить за собой всё движимое и недвижимое имущество и получать ренты значительного дохода из государственной французской казны.
Статья XIV данного договора гарантировала семье Наполеона выдачу охранных грамот для свободного путешествия Их Величеств, Их Высочеств и всех лиц свиты в сопровождении официальных военных представителей союзных государств, несущих ответственность по их защите и охране. Список преференций,  указанных в документе, состоял из более двадцати пунктов,  что делало условия ссылки Наполеона весьма мягкими. Таким образом, подписанные международные соглашения в Европе подчеркивали «торжество демократии» в отношении к венценосным  пленникам.
 …Зима 1815 года выдалась умеренно тёплой. На острове Эльба, где уже почти год после официального добровольного отречения от Престола в ссылке находился Наполеон Бонапарт, всё больше пригревало ласковое солнце. Сама природа жаждала весны и обновления. Этими же ожиданиями и настроением был охвачен и бывший император. От того ли, что остров Эльба был невелик, всего-то три маленьких провинциальных городка с населением чуть более десяти тысяч человек. А может быть, от своих частых и долгих раздумий и неугасимой надежды взять матч-реванш, Наполеон всё чаще задумывался о возвращении во Францию. На Эльбе ему было тесно!
Несмотря на то, что островное население – рыбаки, контрабандисты, крестьяне и шахтёры преданно любили своего императора, всё же это было не то общество, к которому он привык. В мае 1814 года Наполеон был радушно встречен местными жителями. Мэр города Портоферрайо тогда вручил новому хозяину Эльбы символические ключи. Говорили, что за неимением настоящих, он велел наскоро покрыть золотом большие ключи от подвала своего собственного дома.
Бонапарт был искренне рад пышному приему и всеобщей любви своих новоиспечённых подданных. В первые месяцы он даже немного воодушевился своим почётным изгнанием. Однако уже вскоре, не откладывая в долгий ящик мечты об очередном захвате власти, свергнутый узурпатор начал кипучую деятельность. Целыми днями  Наполеон не слезал с коня, осматривал свои владения, делал назначения, проводил всевозможные реформы, начиная с улучшения фортификационных сооружений и заканчивая изменениями акцизов и пошлин. Бывший император с увлечением занимался всем, чем мог, даже осушением болот и насаждением виноградников. К удивлению многих, его всерьёз заинтересовал проект акклиматизации шелковичных червей. Когда же все эти «милые развлечения» узурпатору изрядно наскучили, ему стало тесно на Эльбе, как бывает невыносимо тесно в маленькой клетке привычной к воле птице.
  Всё чаще деятельный сорокачетырёхлетний корсиканец Буонапарте ди Наполеоне приезжал к морю и, слушая плеск прибоя, думал о жизни, о своей юной супруге Марии-Луизе, которая была его вдвое моложе и по которой он одно время сильно скучал. Но экс-император напрасно надеялся, что жена вот-вот приедет к нему из Италии. Бывшая французская императрица, несмотря на теплые письма проигравшего мужа, разделять его участь не собиралась. Мария-Луиза и их с Бонапартом трёхлетний сынок Наполеоне II, а также другие потомки по мужской линии по договору в Фонтебло получили в суверенное владение итальянские герцогства Парму, Пьяченцу и Гуасталлу, что давало им возможность продолжать праздный и безбедный образ жизни в прекрасной стране. Поскольку семейный союз этой пары изначально был политическим, австрийская принцесса сочла, что ей нет смысла оставаться с лишённым реальной власти мужем. Всем известный оруженосец и телохранитель Наполеона, мамелюк Рустам Раза, тоже предал его, отказавшись ехать на Эльбу. Как только Бонапарт покинул Фонтенбло, чтобы отбыть на Эльбу, мамелюк-армянин помчался в Париж на ловлю нового счастья и более высоких чинов...
 Однако в окружении Бонапарта оставался один человек, а, вернее, близкая женщина, сохранившая ему нежную преданность и глубокое чувство любви, несмотря на развод, состоявшийся в 1809 году по причине невозможности появления на свет наследника. Ею была его первая жена, Её Императорское Высочество герцогиня Наваррская Жозефина де Богарне, по настоянию бывшего супруга, сохранившая после официального расторжения брака титул императрицы Франции.
 Отправляя Наполеона на остров Эльба, союзники по антифранцузской коалиции, в особенности Александр I, с большим уважением отнеслись к экс-супруге Наполеона, неожиданно для всех горячо попросившей у них разрешения последовать за возлюбленным в ссылку на остров Эльба, дабы разделить его участь. Но по политическим обстоятельствам отказали Жозефине в её просьбе. Большинству европейских монархов было известно об обширных деловых связях в светском обществе и природном уме этой влиятельной госпожи, которая помогла Наполеону из малоизвестного артиллерийского офицера, подполковника волонтеров, превратиться в вождя французского народа. Вернувшись в замок Мальмезон после длительной прогулки и неудачной доверительной беседы с русским императором Александром I, бывшая первая дама Франции скоропостижно умерла 29 мая 1814 года  от сильной простуды. Это известие до глубины души потрясло самого Наполеона, вдруг осознавшего, что он потерял самого дорогого на свете человека…
Горечь предательства и муки одиночества подталкивали Наполеона к действию. Он внимательно следил за политическими событиями на континенте и прекрасно понимал, что правящая династия уже успела настроить против себя большую часть французского общества. И тогда  узурпатор твердо решил, что пора возвращаться. Осознавал ли он угрозу, когда 26 февраля 1815 года, трогательно и пафосно простившись с жителями Эльбы, сел на борт брига «Энкостан» и из Портоферрайо устремился в Париж в сопровождении тысячи преданных гвардейцев во главе военной флотилии из шести кораблей? Вероятно, да… Но прозябать в глуши и не воспользоваться шансом, который мог бы изменить не только его жизнь, этот низкорослый, но очень амбициозный человек уже не мог. Народная мудрость о том, что нельзя войти в одну реку дважды, Бонапарта не интересовала…
***
       Жизнь в славном городе Генте текла своим чередом, плавно и скучно, как говорят в таких случаях, «по накатанной колее». И никто из жителей уже бывших «Французских Нидерландов» даже предположить не мог, что в самом скором времени после высадки Наполеона и целых «Ста дней» его правления, в изгнании в Генте окажется перепуганный король Людовик XVIII вместе со всем своим Правительством. Добрый древний Гент вновь превратился в центр политических и военных событий, которые вскоре всколыхнут всю Европу, объединившуюся против узурпатора с горячим желанием избавиться от него раз и навсегда!
В уже совсем недалёком будущем даже для известного алтаря Агнца Божиего в соборе Святого Бавона, а тем более, для жителей Гента и всех бельгийских и фламандских провинций настанут ещё более серьёзные испытания, чем они бывали ранее. Известие о том, что сам король Франции Людовик XVIII скрывается в Генте, не давало покоя рыскающим по Восточной Фландрии французским солдатам, сторонникам вернувшегося узурпатора. Что ждало жителей Гента в случае очередного нападения на их дома и святыни революционно настроенных французов, никто не мог и предположить. Горожане ожидали трагических событий со дня на день.
Наполеоновская Франция, владея землями Фландрии и Голландии, этого небольшого участка суши на берегу Северного моря, использовала их для размещения частей своей армии. А тут еще под боком сам король поселился в изгнании в небольшом, хорошо охраняемом личной гвардией особняке исторического отеля графов де Хане-Стинхёйсов, известном своими роскошными интерьерами и античными статуями, изысканной мебелью и хрустальными люстрами ручной работы, художественными полотнами и фресками фламандских мастеров. Каждое утро в сопровождении свиты король Людовик XVIII присутствовал на мессе в кафедральном соборе Святого Бавона, где молился у алтаря Агнца за поражение Наполеона в битве при Ватерлоо – до сих пор ранее ни чем не примечательном бельгийском местечке. И Господь услышал его горячие просьбы! 
Потому французские солдаты и бесновались, зная, что сам Наполеон велел в очередной раз разорить богатый Гентский алтарь и доставить в Лувр его центральные створки с изображением чаши Священного Грааля… Но и эта почти детективная история окончилась для реликвии Гента благополучно. Когда с Наполеоном было окончательно покончено, и узурпатор оказался на острове Святой Елены, где в дальнейшем был вынужден провести шесть одиноких и полных горечи лет своей жизни, в знак благодарности приютившему его городу Генту набожный король вернёт с почётом в собор Святого Бавона вывезенные во Францию створки алтаря…
А пока до этих событий должны будут пройти ещё семьдесят восемь драматических дней. В полковых гусарских казармах французов офицеры ежедневно обсуждали последние новости, которые все мирные жители с тем же интересом буквально отслеживали по заголовкам передовиц французских газет: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан», «Людоед идёт к Грасу», «Узурпатор вошёл в Гренобль», «Бонапарт занял Лион», «Наполеон приближается к Фонтебло» и, наконец, итоговое сообщение, которое ждать было недолго – «Его Императорское Величество ожидается сегодня в своём верном Париже». По пути следования, от места высадки в Антибе до парижской резиденции Бонапарта в Тюильри, ряды его армии выросли в десятки тысяч раз.
– Господин капитан! – обратился к Венсану его старый и добрый товарищ, майор Роже. – Сегодня мне рассказали одну занятную новость о нашем императоре Наполеоне ди Буонапарте. Хотите её услышать?
– С удовольствием, если только это не очередной пасквиль на Его Императорское Величество, – ответил Венсан, отложив в сторону газету «Универсальное обозрение», в котором подробно описывались, на его взгляд, неудачные решения короля Людовика XVIII относительно побеждённой Великой армии французов.
…Вернувшись на трон, монарх издал Указ от 12 мая 1814 года, в котором сообщил об официальном сокращении численности в армейских рядах. Ещё одной мерой его Правительства явилось упразднение трехцветного флага – армейской святыни, под которым войска Франции сражались более двадцати лет со времен Великой Французской Революции. По решению самого Людовика XVIII, вместо национального знаменитого Триколора из вертикально расположенных синей, белой и красной полос, был введен Белый флаг Французского Королевства.
 После таких «новшеств» большинство ветеранов минувших войн решили добровольно подать рапорт об отставке. Против реставрированной короны династии Бурбонов в крупных городах прокатилась волна массовых возмущений среди солдат и офицеров, чьи благородные сердца были глубоко обижены и даже оскорблены, ведь действия короля практически на «нет» свели значение многих правительственных наград, полученных военными за боевые подвиги и храбрость. Память павших героев Франции была фактически предана забвению!
…Вот уже несколько месяцев, как капитан Венсан с майором Роже ожидали вывод кавалерийских частей из Гента в Париж и планировали без больших потерь завершить военную карьеру. Венсан был подавлен крушением своих прежних планов. После неожиданного отъезда полковника Шантье во Францию на службу при дворе короля Бернар Венсан впал в безразличие ко всему, что происходило вокруг. Возвращение императора Наполеона во Францию вселило надежду во многие сердца, что попранная королем Людовиком XVIII честь и слава Великой Французской армии будет, наконец, восстановлена. Поэтому капитан Венсан решил внимательно и с интересом выслушать рассказ майора Роже.
      – Тогда ещё раз узнайте, друг мой, о том, как велика любовь простого люда к Его Императорскому Величеству Наполеону Бонапарту! Уже всем известно, что он покинул на корабле Эльбу и вернулся во Францию. И тогда посмотрим, как теперь заиграют скрипки в нынешней резиденции бежавшего короля, укрывшегося здесь, в Генте! Как рассказывают очевидцы, на одном из высокогорных маршрутов по пути в Париж лошадям стало очень тяжело подниматься вверх, и Бонапарт, чтобы облегчить им ношу, вышел из кареты и пошёл рядом. Интересно представить себе, о чем он думал в тот самый момент, какие планы строил, оставшись после смерти любимой Жозефины глубоко одиноким человеком. Возможно, мечтал о встрече со своим маленьким сыном? И, вот, ему на глаза попадается старушка, которая из последних сил ковыляет к тому же перевалу. Наполеон, будучи, как всегда, в своей любимой треуголке и походном генеральском мундире, поверх которого накинут просторный плащ, прикрывающий его генеральские эполеты, догадался, что пожилая женщина, скорее всего, его не узнала. Наш легендарный полководец её приобнял и вдруг задал весьма неожиданный вопрос: «Мамаша, ну, а вы-то куда?» Дескать, «чего вам-то дома не сидится?» А та отвечает: «Мне по большому секрету сказали, что где-то тут неподалёку находится наш император. Очень уж хочу перед смертью на него посмотреть». Наполеон был в хорошем настроении, рассмеялся так запросто и говорит: «Мамаша, ну что на него смотреть? Он же был народным тираном»… А старушка в ответ: «Нынешний король – тоже тиран»… «Тогда какая же между ними разница?» – спрашивает Наполеон.  А она остановилась, посмотрела на него внимательно и говорит: «Так-то оно, может, и так, но вот императора-то избирал французский народ, а короля-то мы не избирали»… Каково, а? Вот она – мудрость народа! Народ, господин капитан, не обмануть! Народ он таков! Всё понимает, чувствует. И сможет дать ответ честь по чести, и сумеет поступить по справедливости! Какова старушка! – майор Роже был явно под большим впечатлением от этой истории.
– Согласен с вами, месье Роже! Хорошая история! Даже если её на самом деле не было, пусть она живёт среди любящих своего императора французов! Это способно, хоть немного, но облегчить их тоску по свободе и независимости, и вернуть веру в лучшее, – ответил капитан Венсан. Но, грустно вздохнув, продолжил: – Мой друг,  если хорошо подумать, то стоит, пожалуй, вам напомнить, что за последние десять лет в революциях и наполеоновских  войнах уже погибло более трех миллионов французов. Все эти жертвы случились ради амбиций одного человека, который вернулся, чтобы проливать новую кровь и сражаться со всей Европой! Впрочем, собственной жизнью наш император тоже не дорожит. Мне трудно себе представить на крошечном острове в океане, того, кто привык часами находиться в седле и скакать по тридцать миль в день. Для таких людей несвобода губительна ещё больше, чем очередная война и собственная смерть…
 В первую неделю марта, когда новость о высадке Бонапарта стала официально подтверждена, иностранные послы собрались в Тюильри, где в тот момент ещё находился Людовик XVIII, который самонадеянно заявил:
– Господа дипломаты, прошу вас сообщить вашим Дворам, что я хорошо себя чувствую и не беспокоюсь из-за того, что только что произошло. Эта безрассудная вылазка Наполеона не потревожит ни остальную Францию, ни всю Европу… Она лишь приведёт его на остров Святой Елены, откуда узурпатору уже не будет исхода.
Именно после этого хвастливого заявления монархия Бурбонов лишилась поддержки других европейских держав, которые возвели её на Престол и которые, почувствовав реальную угрозу, вновь коллегиально решили, что только объединённая Европа сможет сдержать Бонапарта. Вскоре европейские страны предложили Людовику XVIII военную помощь, от которой он опрометчиво отказался. Это необдуманное решение заставило союзные государства занять выжидательную позицию, а Наполеон выиграл время, чтобы собрать крупное войско. Спустя пару недель, Людовик XVIII тщетно умолял армию быть ему верной. Серьёзной политической ошибкой сбежавшего в Гент французского короля стал как раз отказ от помощи иностранных союзников для защиты его короны.
 Монархи всех заинтересованных государств были последовательно уведомлены о приближении Бонапарта к Парижу. По миру выходили газеты с заголовками «Возвращение жалкого авантюриста».  Но гораздо чаще звучал призыв – «Да здравствует наш император Наполеон!». Наконец, державы, подписавшие первый Парижский мирный договор, вновь встретились в Вене на Конгрессе, целью которого в этот раз была реорганизация Европы, но территориальные и идеологические споры затягивались, а ставки для Европы в случае заключения соглашения были очень высоки. Столь триумфальное возвращение Наполеона объединило европейские державы против общего врага, как выразился тогда император Австрии: «К счастью, теперь мы все вместе». Неудивительно, что именно Венский Конгресс впоследствии, спустя «Сто дней» власти Наполеона, осудил его действия как незаконные и попирающие договор 1814 года: «Нарушив таким образом конвенцию, согласно которой он был сослан на остров Эльба, Буонапарте лишился единственного законного основания для своего существования». Об этом сообщалось во всех крупных газетах мира...
После поражения семидесяти трех тысячной императорской армии при Ватерлоо, где противники монархии героически сражались на поле боя с британскими, голландскими и немецкими войсками, и окончательного свержения и ссылки Наполеона на остров Святой Елены в Европе начала действовать весьма консервативная Венская система коллективной безопасности. В первую очередь, она была нацелена на подавление всякого рода революций и сепаратизма. Наступило время перемен и для Южных Нидерландов, именно так стали называться бельгийские земли Фландрии и Голландии. Долгие годы они находились в подчинении Франции, а в связи с произошедшими событиями, были переданы в состав Объединенных Нидерландов.
Однако по всей территории этих земель ещё долго встречались разрозненные шайки бывших наполеоновских солдат, промышлявших разбоем…
                ***
Первый месяц осени в 1815 году был необыкновенно теплым и солнечным. Ближе к середине октября на водную гладь реки Лейе семьями садились многочисленные пёстренькие простушки-утки и стаи благородных белых и чёрных лебедей. Дневные прогулки по набережной в компании Аннет развлекали Оливию ровно настолько, насколько она желала. Весёлая и добрая Аннет рассказывала разные байки и вспоминала невообразимо смешные, либо страшные случаи из жизни дальних знакомых, а то и вовсе неизвестно кого. Она чувствовала и понимала, что в душе хозяйки творится что-то этакое, что если оно вдруг вырвется наружу, то непонятно: придётся радоваться этому или же спасаться? Добрая Аннет считала, что всё это связано с одиночеством её хозяйки, оставшейся круглой сиротой на всём белом свете. 
У самой Аннет была большая семья, которой она изо всех сил старалась помогать, потому что так было принято. До вступления в брак старшие дети обязаны работать и большую часть заработанных денег отдавать своим родителям на воспитание и обучение младших сестер и братьев.
 Оливия и впрямь сильно изменилась после смерти отца. Чаще всего она погружалась  в свои мысли, поэтому, в основном, молчала. Делами семьи Петерсов занимался вездесущий нотариус Лемке, нанявший расторопного и старательного управляющего для восстановления и переоборудования магазинов и таверны Петерсов. Чтобы справиться с этой задачей, обещавшей и ему самому немалые барыши, щепетильный нотариус лично подобрал работников, которых либо сам хорошо знал, либо имел о новичках письменные рекомендации от надёжных людей. Дело шло неплохо. Оливия подружилась, если так можно сказать, с этим умным и опытным помощником своего отца. Это был единственный, по её мнению, человек, который не скрывал, что зарабатывает неплохие деньги на семье Петерс. Другие клялись, что им ничего от неё не нужно, что помощь их безвозмездная и искренняя, но, как показало время, всё было ровно до наоборот!
Вот и Матиас постоянно убеждал, что чувства его глубоки и горячи, что нет больше сил, чтобы ждать, когда Оливия перестанет откладывать дату их свадьбы, наконец, снимет траур и выйдет за него замуж.
– Оливия, каждый прожитый день не делает меня моложе! Пора бы тебе подумать и обо мне! Скажи, что в воскресенье ты будешь готова пойти со мной под венец, и я договорюсь о нашем бракосочетании в любой из церквей! – сказал он в недавний свой визит.
И тогда она спросила его прямо и спокойно:
– Скажи мне, Матиас, почему ты решил жениться на мне?
    – Как почему? Ты же сама этого захотела, – не задумываясь, ответил он.
– Верно! Тогда мне не было известно кое-что важное. Ни мне, ни моему бедному отцу, который знал тебя с лучшей стороны.  А теперь…
– Что же произошло теперь? – вдруг побледнев, сухо спросил Матиас.
– Теперь я знаю, что твое имущество не принадлежит тебе! Оно заложено! Почему до сих пор ты мне этого так и не сказал?
     – Откуда… Кто сказал тебе это? – сдержанно и холодно спросил он.
     – Надёжный человек. Тот, кто не желает мне плохой судьбы и горя. Кто знает и понимает, что всё это несправедливо по отношению ко мне. Кто много лет хорошо знал моих добрых отца и мать…
– Понятно! Что же, я думал рассказать тебе, но ты сама тогда не дала мне произнести ни слова. Что касается твоих «добрых родителей», не тебе говорить об их доброте и порядочности. Я лучше других знал твоего отца, которому «привалило счастье», когда его дядюшка с сыновьями погибли в море. Помню я, как он спешил вступить в права наследования имуществом своей родни и как поступил со старыми работниками на вашем хуторе. Так что помолчи о его «доброте»! А твоя мать! Если бы она не таскалась на хутор к своему бывшему жениху, если бы об этом не узнали французские солдаты, которые увидали её с любовником на сеновале, то не было бы той беды! Если ты не знаешь, это не значит, что и другие того не ведают! Да! Мне противно теперь даже смотреть на тебя! Ты такая же распутная, как твоя мамаша! Яблоко от яблони далеко не падает!.. Сколько солдат-любовников было в тот день у неё? Пять, десять? А может быть, больше? И теперь ты мне с осуждением говоришь, что я от тебя скрыл правду о своём банкротстве. Да, моё имущество заложено! Но это тебя не касается, поняла? Я хотел помочь тебе остаться … порядочной! Но ты сама всё испортила!
– Вон! Пошёл вон! – холодно и тихо сказала Оливия и указала рукой на дверь.
– Я ухожу! Но ты ко мне сама приползёшь! А сейчас нас больше не связывают ни слова, ни дела!
Разъярённый тем, что его неблаговидные намерения вышли наружу, Матиас выскочил из дома Петерсов, громко хлопнув дверью, и направился в пивную в центре города. Ему больше не было смысла притворяться! За всё время, пока разгневанный мужчина кричал, Оливия не могла пошевельнуться. Как она решилась произнести эту фразу и выгнать проходимца, девушка не понимала. Всё произошло непроизвольно. Оливия была довольна собой. «Подлец! Наговорил мне столько гадостей!» 
Возможно, со стороны казалось, что в тот момент она была сдержанной и хладнокровной. Только через некоторое время мужественная девушка почувствовала, как у неё заныли от боли крепко сжатые челюсти. Оливия так и осталась сидеть в старом кресле, вцепившись обеими руками в пяльцы с вышивкой. Спустя пару минут, обнаружилось, что плотная холстяная ткань синего цвета, на которой был искусно вышит прекрасный гордый лебедь, надорвана её одеревеневшими от напряжения пальцами…
                ***
       Обязанности управляющего таверной, по совету нотариуса Лемке, Оливия передала солидному господину – еврею по имени Авраам Кицис, который имел большой опыт в коммерции и не меньшие деловые связи в солидных домах Гента, чем сам уважаемый Лемке. Это был крупного телосложения мужчина с глазами совы и носом хищной птицы. Осознав, что самой ей никак не справиться с таверной и магазинами, Оливия одобрила выбор нотариуса и тем самым ненароком помогла процветанию ещё одной большой еврейской семьи в своём родном городе. Однако это не беспокоило её, потому как явного подвоха Оливия не чувствовала и уж точно об этом не думала. Теперь на душе у неё стало намного спокойнее. В особенности, когда молодая хозяйка узнала, что после того жуткого вечера её бывший жених и сосед Матиас, опасаясь нападок авторитетного нотариуса, знавшего всю его подноготную,  вовсе удалился из Гента.
       В суете и обыденности прошли все осенние месяцы. В доме Петерсов поселился работник Курт – тот самый молодой близнец-дровосек, с недавних пор ставший мужем Аннет. Однажды Курт рассказал хозяйке историю о бывшем императоре Наполеоне, который страдал от одиночества в своем более чем скромном убежище в Лонгвуд-Хаусе, расположенном на острове Святой Елены в нескольких километрах от порта. Бонапарту было запрещено приближаться к гавани и встречать вновь прибывшие корабли. Уделом французского экс-императора были книги и … маленький котёнок по имени Бен, который подрос и стал единственным другом Наполеона, продолжавшего тосковать по милой Жозефине, навсегда им потерянной, но по-прежнему всё ещё любимой.
      «Вот и я страдаю от одиночества!» – невольно подумала Оливия. Похоронив отца и отказавшись выходить замуж, едва не обжегшись от козней непорядочного человека, она всё чаще ловила себя на мысли, что скоро может окончательно разучиться улыбаться. «Нет! Так дело не пойдет!» – решила молодая хозяйка… Для веселья и радости в доме Оливия купила двух забавных и веселых щенков, похожих на небольшую пушистую собачку с коротким хвостиком, стоячими ушами и острой мордочкой, изображенную на известном полотне Яна Ван Эйка «Портрет четы Арнольфини». Эти маленькие и озорные комочки сразу же подружились со старым и мудрым Бэром, который стал вскоре и сам намного активнее и будто бы моложе. Старый особняк Петерсов начал оживать, наполняться смехом его обитателей и щенячьими задорными, милыми голосами.
        Вскоре Оливии стало известно, что дом бесследно исчезнувшего Матиаса был продан какому-то господину из Амстердама, а младшая сестра соседа, не найдя себе лучшего применения, чтобы не потерять окончательно крышу над головой, поступила в гувернантки к детям нового хозяина её бывшего дома. Так распорядилась Судьба…
      В один из декабрьских дней, когда после обеда Оливия возилась со своими питомцами, нарочный принёс письмо. Распечатав конверт, Оливия с удивлением узнала почерк капитана Бернара Венсана. Его послание было кратким: 
      «Не знаю, дойдет ли это письмо до адресата? Вот уже четвертый месяц я нахожусь вдали от вас, дорогая Оливия. Но душа моя не смирилась! По-прежнему я влюблен и жажду нашей встречи! Как только представится возможность, планирую прибыть в Гент. Не откажите в переписке  обычному гражданину Амьена, древнего французского города, что в регионе Пикардия. Мои намерения всё также чисты и искренни.  Вам искренне преданный Бернар Венсан».
      Оливия, дочитав текст, присела на кушетку. Неожиданная весть о том, кто был так настойчив, а затем, почему-то бесследно пропал, сильно взволновала её. «Вот оно как! Выходит, после возвращения Наполеона и всех последующих перипетий, капитан Венсан, как и другие французские солдаты и офицеры, покинул Гент… Сколько всего произошло за эти месяцы! – подумала Оливия. – Что же, теперь я не связана опрометчивыми брачными обещаниями и обязательствами ни с кем. Я могу писать ему, а, может быть, даже встретить его в своём доме, как старого знакомого. Никто и ничто теперь мне не может помешать стать счастливой, если на то воля Божия!» – девушка решительно встала и положила письмо вместе с конвертом на письменный столик. 
        – Пусть же всё теперь идёт своим чередом! – тихо произнесла она вслух, намереваясь подготовить ответ в ближайшие дни.
        Удивительным образом настроение Оливии улучшилось. Взяв вышивание, она и не заметила, как запела песню-балладу о старом моряке, спасённом во время шторма неведомым Духом, взявшим с него обещание хранить этот секрет:
 
Против течения, против волн,
Налегая на весла всем телом,
Гнал, задыхаясь, свой утлый чёлн
Старый рыбак по прозвищу Дилон…
 
Он в схватке с волною
Помнил о том,
Что где-то за скалами
Его дом…
 
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Бедный моряк, старый чудак!
Жажда и голод забыты давно!
Устал, и в глазах его стало темно…
 
Вот просит Создателя старый рыбак…
Жизнь сохранить, чтоб в любимый кабак,
Хоть раз бы ещё заглянуть на часок…
Услышать любимой жены голосок…
 
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Бедный моряк, старый чудак!
Услышал Всевышний мольбу старика,
Раскатами грома ответил тогда…
 
«По просьбе, моряк, ты получишь везенье,
Но должен молчать про чудо спасенья!
А если расскажешь, пеняй на себя!
Настигнет нечаянно кара тебя!»
 
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Бедный моряк, старый чудак!
Добрался до дома рыбак, чуть живой,
Плащ сбросил и сразу в таверну с сумой.
 
Напился изрядно старый рыбак
И всё разболтал всем, что было и как…
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Бедный моряк, старый чудак!
 
Вдруг, молнии шар в щель дверную проник,
И сразу к столу, где сидел тот старик.
Пламенем вспыхнул и тут же погас…
И умер бедняга, забывший наказ.
 
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Бедный моряк, старый чудак!
Ой, лили-ой, бедный моряк!
Слова сдержать не сумел ты, чудак!
 
                ***
      Зима нехотя подходила к своему завершению. Февральское солнце с особым пылом пригревало и радовало жителей Гента и его окрестностей, всё чаще выходивших на прогулки вдоль по набережной любимой полноводной Лейе. На хуторах кипела работа... Для летнего хранения продуктов и будущего урожая с реки свозились, а затем плотно укладывались в холодных глубоких погребах и подвалах аккуратно и ровно напиленные толстые льдины. С приближением тёплых весенних дней вычищались хлева, белились стволы плодовых деревьев. Рачительные фламандцы и бельгийцы по-хозяйски относились ко всему, что у других народов считалось отходами. Они бережно собирали в отдельно отведённых местах навоз и остатки от старой соломы, которые плотно трамбовались и оставлялись на пару-тройку лет до того времени, когда, наконец, весь этот перегной превращался в полезное удобрение для растений.
    – Хозяйка, – подбежав к Оливии, обратился молодой работник Томас, который жил и работал на хуторе Петерсов не больше года. – Мы кое-что обнаружили в дальнем сарае.
     – Что же вы нашли там? – спросила Оливия и, не медля ни минуты, поспешила следом за парнем.
     – Сами увидите! Мы разбирали прогнившие от старости зерновые лари, которые вы распорядились заменить на новые. Так вот, под одним из них всё это и обнаружилось! Ох! А как вы относитесь к мертвецам? – вдруг остановившись, спросил он.
     – Там что же, мертвец? – не проявляя удивления и страха, уточнила Оливия.
     – Нет, там другое, но может оказаться ещё и мертвец, вот я и спрашиваю заранее. Вдруг испугаетесь?
    – Ясно! Не волнуйся за меня, – заверила девушка, не замедляя шаг.
    – Наверное, так и должно быть, что хозяева ничего не должны бояться. Но вы же девушка. А все девушки боятся мертвецов и привидений. Я это точно знаю!
     – Прекрати болтать всякую чушь, Томас! – опередив работника, Оливия вошла в амбар. 
      Внутри вдоль стен стояли наполненные ячменём и пшеницей огромные дубовые закрома и лари. В дальнем углу помещения о чём-то разговаривали двое работников, разбирая стены зернохранилища и складывая в сторону повреждённые древесным жуком и крысами доски.
     – Что тут у вас? – подходя к ним, спросила Оливия.
     – Вот, сами поглядите! – ответил Якоб, брат-близнец дровосека Курта, работавший в последние месяцы на хуторе управляющим, и тут же отошёл с дороги... – Схрон нашли. Как быть с ним, вы уж сами решайте, хозяйка. А мы, как скажете, так и сделаем. У кого-то есть ключи от зернохранилища, либо этого человека сюда впустил кто-то из своих? Властям, наверное, надо про это сообщить...
      Оливия подошла к самому краю ямы, выкопанной кем-то, и увидела завёрнутые в холсты винтовки и мешки с порохом.
     – Вот так находка! – удивлённо произнесла она. – Это всё? – повернувшись к мужчинам, уточнила молодая хозяйка.
     – Кто же знает? Мы посмотрели, вроде, поблизости больше нет свежевырытой земли. А на этом месте раньше лари с ячменём стояли, но за зиму они опустели. Так что кто-то совсем недавно сделал этот тайник. Когда мы пришли, тут всё было  завалено хламом и старыми досками. Вот и решили сначала в этом углу всё разобрать, а уж потом заняться полупустыми ящиками и ларями, – пояснил Якоб.
      – Понятно! Пока про обнаруженный схрон с оружием никому не говорите! Посмотрим, кто за всем эти придёт? Если хозяин всего этого вскоре найдётся, он должен переговорить со мной. Если не придёт, то я сделаю заявление префекту, – спокойно сказала Оливия, строго окинув взглядом работников. Молодой паренёк, который сообщил ей весть о находке, нервно кусал губы. – Прикройте всё тут хорошенько досками и мешками с зерном. Подождём. До ночи ещё далеко. Я надеюсь, хозяин всего этого «богатства» найдёт способ объясниться со мной. А как иначе? Он воспользовался моим неведением и нарушил границы моих владений. Сарай принадлежит мне, да и стоит на моей земле. Если я не сообщу в префектуру, у меня могут быть большие неприятности. Так что времени предостаточно. – Ты, Якоб лично отвечаешь за сохранность находки и за наш секрет! 
        Оливия, уверенно вышла из зернохранилища и направилась в хозяйский дом, стоявший чуть поодаль от других построек. Многие годы в этом добротном каменном доме вместо его хозяев – Петерсов проживал старый управляющий со своей семьёй. Но так уж вышло, единственный сын его пропал много лет назад в Амстердаме, а жена умерла от болезней. Сам старик был уже настолько немощен, что Оливии пришлось позволить ему доживать свой век в этом доме, как старому пауку, привыкшему к своему углу, а вместо него принять на работу молодого и крепкого Якоба, бывшего дровосека.
       – Вот так хозяйка! Не смотри, что молодая и незамужняя, а какова! –удивлённо сказал один из работников, почесав затылок.
        – Решительная! Редкая женщина! – согласился Якоб. – Ну, чего стоите, несите доски и мешки! – скомандовал он. Работники тут же приступили выполнять поручение строгого нового управляющего.
        Оставшись на пару дней на хуторе, Оливия занялась домом. Под её присмотром были особо тщательно вымыты все окна, вычищены сковороды и кастрюли. Выбиты от пыли и помыты хозяйские ковры и перины… Девушки-работницы радостно и старательно занимались уборкой, за которую им было обещано угощение и отрезы на сарафаны. После ужина, когда была убрана кухня и столовая, перемыта вся посуда, и просушенные тарелки красиво выставлены на настенных полках, Оливия попрощалась с Якобом и ушла в свою комнату. Ровно в полночь в её дверь постучали три раза. Оливия проснулась и спросила: «Кто там?»
    – Хозяйка, у нас гости! – послышался за дверью приглушённый голос Якоба.
    – Минуту! Подожди меня в коридоре, – распорядилась девушка.
       Одевшись и закрепив шпильками в тугой узел на затылке свои роскошные волосы, через несколько минут она уже вышла из комнаты.
     – Как прикажете, позвать гостя в дом или мы выйдем к нему? – спросил Якоб.
     – Выйдем, – сухо ответила Оливия.
      Проследовав во двор за Якобом, она увидела под старой липой высокого и худого мужчину средних лет.
      – Здравия и благоденствия вам, молодая госпожа Петерс! – тихо поприветствовал мужчина.
      – И вам добра! – ответила спокойно Оливия.
      – Я Густав, внук старого друга вашего дедушки Акселя Клеменса. Я работал у вас на хуторе пару лет назад. Старый управляющий хорошо знает меня. Я пришёл сказать, что это моя ошибка. Виноват! Не надо было мне на вашем хуторе прятать то, что вы увидали нынче днём в амбаре. Могу ли я забрать, то, что принадлежит мне?
      – Нет! Всё, что находится на территории моей собственности, принадлежит мне, господин Густав! – неожиданно заявила Оливия. – Сначала расскажите, для чего это вам?
      – Понимаю Вас! Я бы и сам так ответил. Для начала я могу сказать, что это всё для защиты нашей земли от врагов.
       – От врагов? Кто эти враги? – спросила девушка.
       – Да кто же ещё, госпожа Оливия, конечно же, – французы! Знали бы вы, насколько нагло они себя ведут с нами, крестьянами! У моего родного брата разорили хозяйство и надругались над единственной дочерью. Бедняжка не вынесла позора и повесилась прямо в саду… Как прикажете быть? Как можно было остаться в стороне и не искать способов для борьбы с этим злом?! – мужчина вытер слезы.
      – Хорошо! Благодарю вас за доверие, господин Густав. Я не выдам вас. Сейчас же вы должны перенести всё содержимое из тайника в другое место. И пусть те, кто сегодня днём оказались свидетелями найденного, не обнаружат завтра ничего, даже следов! Якоб поможет вам управиться с этим делом до рассвета. Один вопрос… Как вы сумели проникнуть в хранилище? Кто помог вам?
      – Спасибо, госпожа Петерс! Всё сделаем лучшим образом! Век не забуду Вас! Редкая вы женщина, смелая и мудрая не по годам! А помощника у меня не было, мадемуазель Оливия. Я действовал в одиночку. Когда-то старый управляющий дал мне ключи от зернохранилища, а я сделал с них копию, простите меня и за это. Но я вам клянусь, что ни одного зёрнышка из амбара я не взял для себя. Мне важнее было сделать там тайник.
      – Ну, что же, кто покаялся, того судить грешно! Ступайте! Времени до рассвета остаётся немного! Прощайте, господин Густав! А копию ключей верните Якобу.
      Об этом бесстрашном поступке Оливии, совсем ещё юной девушки-сироты, хозяйки хутора, спустя годы расскажет своим друзьям-единомышленникам, борцам за независимость Бельгии от Нидерландов их предводитель – Густав Аерт, имя которого на многие годы будет символом силы и благородства.
      «Трудные времена рождают сильных людей» – говорят мудрецы. И это – сущая правда! Не каждый способен найти в себе силы противостоять жизненным испытаниям, достойно перенести духовные и телесные страдания, потерю близких, найти возможность справиться с лишениями и проявить себя настоящим патриотом.
               
***
       Быстро пролетело короткое северное лето, а за ним подходила к концу и поздняя осень. Первый пушистый снежок, кружась и искрясь на солнце, мягко ложился на островерхие крыши домов жителей старого, доброго Гента. На реке Лейе, сливаясь с утренним туманом и густыми снежинками, замерзая, плавал одинокий белый лебедь с раненным крылом. Как такое случилось? Кто знает, может быть, неудачно приземлился, или же плутовка лиса ухватила спящего в камышовых зарослях несмышленого и доверчивого молодого красавца? А может быть, злой стрелок, безнравственный охотник или же оголодавший французский солдат решил поживиться королевской птицей? Неизвестно! Понятно лишь, что теряющему силы лебедю была нужна срочная помощь! 
        «Французский солдат!»  – вновь подумала Оливия… Вот уже несколько писем она получила из Франции от Бернара и написала в ответ. Их дружба укрепилась. Оливия искренне надеялась на новую судьбоносную встречу с этим удивительно интеллигентным и образованным человеком, понимающим её с полуслова.
     – Мадемуазель, что вы делаете? – спросил случайный прохожий Оливию, пытавшуюся приманить раненую птицу крошками хлеба и опасно наклонившуюся вперёд, стоя слишком близко к обрыву берега реки.
     – Бросаю ему хлеб. Разве вы не видите, что он болен и одинок! Ему нужна помощь! – Оливия резко повернулась к незнакомцу и … – О, Боже! Это вы?!      – выдохнула она от неожиданности.
      – Неужели! Это не сон?! – он смело шагнул к ней навстречу и, как самому близкому человеку, протянул девушке сразу обе руки…
      – Бернар! – прошептала она замёрзшими губами и, не задумываясь о правилах хорошего тона, бросилась в его объятия, прижимаясь к нему, как к единственно родному и долгожданному человеку.
      – Вот мы и встретились, милая моя! – целуя её окоченевшие пальцы, произнёс он нежные слова, о которых она так давно мечтала, своим знакомым бархатистым голосом, как и при их первой встрече в соборе Святого Николая. – Я подумал, что какая-то несчастная незнакомка в отчаянии решила броситься в ледяные воды Лейе! – сообщил он.
     – Ни за что! Я люблю жизнь! Вероятно, так не принято в приличном обществе, и мне должно быть неловко, но я так давно мечтала о нашей встрече! – прошептала она, снова прильнув к его груди.
      – К чёрту это общество, которое против настоящей любви! Я прибыл сегодня и решил дойти до твоего дома, чтобы, как прежде, тайно заглянуть в твоё заветное окно. Помнишь? Само Провидение направило нас навстречу друг к другу! Так к чему условности? Сердце – самый надежный советчик! Оно чувствует, как лучше, а мозг соперничает, придумывает разные преграды на пути к заветной мечте и желанному счастью…
     – Бернар, вы философ и, к тому ещё, романтик! Теперь вы больше не служите в армии? – смущенно спросила Оливия.
     – Нет, любовь моя! Я подал в отставку, больше не могу служить. Но об этом позже. Так, что ты говоришь, раненой птице срочно нужна помощь? Давай же попытаемся её оказать вместе, пока наш лебедь окончательно не замерз.
      – Как же мы сможем? Этот страдалец боится подплыть близко, отказывается  от корма, он так недоверчив! Вероятно, у него сильно болит поврежденное крыло, – предположила Оливия, освободившись тем временем легко и непринужденно из объятий Бернара.
      – Может быть, мы позовем нам на помощь кого-то из твоих слуг? – предложил он.
    – Верно! Поспешим за ними…
     Оливия уж было направилась к своему дому, но Бернар остановил её и, нежно глядя в глаза, взял под руку…
      – Так будет удобнее, скользко на мостовой, – попросту пояснил он, улыбнувшись своей даме сердца, той, о которой грезил долгое время и которую теперь не в силах был отпустить от себя ни на шаг.
     …Уже менее чем через час спасённый лебедь находился на заднем дворе дома Петерсов среди домашних гусей и с аппетитом клевал пшеничную кашу. Брат-близнец мужа Аннет сумел вправить бедняге вывихнутое крыло и временно закрепил его, надев на туловище птицы старую вязаную жилетку покойного Нолана, которая пришлась, как нельзя, кстати, так как плотно прижимала оба крыла и имела отверстия для ног этой величественной птицы. 
     – Вот и пригодилась папина любимая жилетка! – радовалась Оливия.
     – Что же, теперь наш лебедь выглядит, ни дать, ни взять, как старый хозяин! – добавила Аннет.
    – И правда! Может быть, это неслучайно все так произошло? – согласилась Оливия, взглянув на Бернара. – Отец подал мне знак?
     – Вот и я о том же, моя госпожа! Ваши родители с неба помогают вам, а это означает, что они там снова встретились, – охотно поддержала её добрая Аннет. – Сколько людей прошло мимо, а вы с месье Бернаром одновременно увидели бедняжку-лебедя и решили ему помочь! Мог погибнуть от холода и боли, – Аннет вдруг всхлипнула и высморкалась громко в свой белый фартук.
     – Да, что ты, в самом деле? Всё же хорошо! – поспешила успокоить свою верную компаньонку Оливия.
     – Простите её, госпожа Оливия, жена стала такой ранимой в последнее время! По любому случаю мокроту разводит! Смотрит, как щенки или котята играют – плачет, как Бэр храпит во сне, – тоже льёт слезы. Уж и не знаю, что с ней такое! – сокрушаясь, сообщил Курт, разводя руками.
     – Понятно! – кивнула Оливия и, отойдя в сторонку, тихо спросила Аннет:      – Когда ожидается малыш?
      – К Пасхе или чуть попозже, я думаю… – смущенно ответила Аннет.
       – Это очень хорошо! – и тут же сказала Курту: – Береги свою супругу, Курт! Она теперь не одна!
      – О, да, конечно! Она теперь не одна, мы всегда вместе, вдвоем –  обрадованно ответил незадачливый муж.
      –  Ох, Курт, ты и впрямь настоящий дровосек! – в шутку добавила Аннет! – Я ему позже всё объясню! – заверила она свою добрую хозяйку.
          Вот так хорошо завершился один из самых счастливых дней в жизни Оливии Петерс…
        … Незаметно прошли зимние месяцы, и наступил долгожданный март. Солнечная безветренная погода радовала жителей Гента приближением весеннего тепла и пробуждением природы. Таяли сосульки, всё мелодичнее и чаще звенела капель. Нередко с реки раздавался громкий треск ледяного панциря, сковавшего мощные воды Лейе, который она уже спешила сбросить и всё нетерпеливее напрягала силы в ожидании помощи от солнца. Было ясно, что приближается время ледохода. Спасенный лебедь, перезимовавший и окрепший под опекой Оливии, то и дело, выходя на улицу, вытягивал свою красивую длинную шею в сторону реки и издавал призывные крики, будто точно знал, что уже очень скоро в родные края возвратится его стая…
 
***
      Много воды утекло за последние несколько лет. В семье Курта и Аннет подрастало уже трое весёлых и справных мальчишек. Аннет раздобрела и приосанилась. Курт, всё такой же стройный и красивый, был доволен своей жизнью, горд доброй женой и здоровыми сыновьями. Проживая в старом и добротном доме Петерсов, Курт и Аннет заботливо поддерживали установленный порядок, ухаживая за каждым уголком обширного хозяйства. Вот и в это весеннее воскресенье, вернувшись после мессы из собора Святого Николая, дружное семейство отдыхало на солнечной террасе, обсуждая новости и наблюдая, как играют их дети, и за всем происходящим вокруг… Мимо дома Петерсов и повсюду по чистым, красивым улочкам Гента в выходной день гуляли нарядные прохожие с детьми или просто – парами. На каменных столбах, наружных подоконниках и карнизах домов, на городских лавочках нежились на солнышке коты разных мастей.
Как известно, коты – лучшие помощники человека в борьбе с грызунами. А в Генте, где с давних времен достопримечательностью своего рода являлись огромные амбары с зерном, грызунов водилась тьма-тьмущая. С наступлением теплых дней крысы собирались в огромную организованную стаю и целенаправленно за одну ночь могли нанести огромный ущерб торговцам зерном, тканями и прочими ценными товарами. «Если есть коты на улицах города, то крысам там делать нечего!» – гласила народная мудрость. А поскольку число жителей со временем в городе всё прибавлялось и прибавлялось, но не в каждом доме держали кошек, то крыс становилось, к сожалению, намного больше. И они всё чаще наглели, неожиданно попадаясь на глаза человеку в самых многолюдных местах, в особенности неподалеку от Зерновой площади…
      – Куда только смотрит господин управляющий?! – возмущенно судачили многочисленные постоянные покупатели центрального фирменного магазина «Петерс», что с давних пор был известен своими свежими и вкусными продуктами на весь Гент…
     – Такая нынче в обед толкотня образовалась в магазине, когда дверью прищемили огромную крысу, что, боже мой. Я поскорее отправился к выходу, чтобы переждать время в приятной компании, – сказал один из старых завсегдатаев таверны, ставя наполненную пивом кружку на стол и усаживаясь к товарищу поближе.
– С тех пор, как дочь старого хозяина, покойного Нолана Петерса, вышла замуж за французского дворянина из Амьена и уехала с ним из нашего города, многое изменилось! Людей в магазине – тьма! Да и товар постоянно заканчивается! – поддержал разговор его собеседник, которому было уже столько лет, что, возможно, он мог вспомнить грудным ребёнком самого Наполеона Бонапарта. 
– О, времена! А я всё ещё помню, когда покойная жена Нора, того самого Нолана Петерса, торговала вот за этим прилавком своей вкусной выпечкой, ведь была она дочкой булочника и прекрасно знала толк в хлебопекарном деле. Ах, какие у неё были аппетитные… Да! – намекая на красоту и достоинства той, о ком завел речь, цокая языком и покачивая головой, сказал старик, выставив вперёд свои костлявые и трясущиеся руки. – Представьте себе, мой дорогой, те румяные штрудели, ароматные вафли, начиненные взбитыми сливками и мороженым, вкуснейшие немецкие брецели! – хитро подмигнул он более молодому жителю Гента, облюбовавшему с недавних пор столь уютное заведение рядом с площадью Святого Николая.
– Да уж! Действительно, хороши были её соленые брецели, через которые можно было трижды увидеть солнце! – задумчиво подтвердил слова рассказчика другой старичок, прикрывший вязаной шапочкой свою большую плешь на седой голове.
– Нам есть, что приятно вспомнить, – добавил первый.
– Так, значит, дочь Нолана Петерса вышла замуж за француза? –   переспросил лысый, как колено, дородный толстяк, повернувшись красным обветренным лицом к мирно вспоминающим прошлые времена посетителям лучшей городской таверны.
Он потягивал тёмное пиво из большой кружки, сидя недалеко за столиком на новой пристроенной открытой площадке этого любимого жителями окрестных улиц заведения. Здесь проводили время все желающие выпить чашечку ароматного горячего кофе или пинту пива на свежем воздухе. 
– Да, вышла и уехала, – подтвердил первый старик.
– А как же имущество: дом, таверна, магазины? – полюбопытствовал незнакомец.
– Так всё в целости и сохранности, а теперь и без неё, вон как процветает! Вместо старой таверны, сами видите, теперь – ресторан для солидных господ. Тут лучшая кухня, лучшая музыка по вечерам… Сохранилось лишь название «Таверна Петерса». Ко второму магазину добавили пристройку с бистро, туда любит захаживать молодежь. Всем заправляют доверенные лица хозяйки – старый нотариус Лемке и ловкач Авраам Кицис с его сыновьями. Эти своего не упустят! Евреи – одним словом!
– А сама-то хозяйка бывает ли в родном городе? – продолжил расспрашивать толстяк.
– Кто же её знает? Может быть, и бывает, нам не ведомо. Знаем вот, что живёт она со своим «текстильным королем» во Франции и в ус не дует. Правда, года так три назад видала моя старуха её с муженьком и двумя сыновьями в соборе Святого Бавона. Видать, решила показать детям нашу святыню – знаменитый Гентский алтарь-складень «Поклонение Агнцу». Мадам Оливия каждое Рождество жертвует на собор и на церковь Святого Николая, о чём пастве исправно сообщает сам пресвитер. И на том спасибо! Не все так делают в наше время!
– Чтит память о родителях и помнит родной город, – с нескрываемой гордостью в голосе сообщил второй старик.
– А почему ты так о ней расспрашиваешь? – поинтересовался его товарищ.
– Потому… Потому, что я мог бы стать хозяином всего имущества Петерсов… Было время, когда сам Нолан благословил нас на брак с юной Оливией…
– Ха! А я-то думаю, где я тебя встречал? Лицо мне твоё показалось знакомым! Так ты из местных… Из Гента? А одет, как немец! – обрадовался первый старик.
– Я Матиас Ренес, к вашим услугам …
– Ах, Ренес! Это не тот ли прохиндей Ренес, который проиграл в карты свой дом и бросил сестру без гульдена на произвол судьбы? Не нужны нам твои услуги! И больше не спрашивай нас ни о чем! Не земляк ты нам! – старики с возмущением дружно отвернулись от толстяка и продолжили, как ни в чем не бывало, разговор о прошлом, о том, как было тогда и стало теперь…
Матиасу ничего не оставалось, как одним глотком допить своё пиво и уйти прочь…
                ***         
 … Наступило жаркое и душное лето 1830 года. Оливия и Бернар Венсан отдыхали в Ницце. Семейную идиллию создавала неугасающая любовь и верность этой дружной пары.
– Что пишут? – поинтересовалась Оливия, заметив сосредоточенность и заинтересованность мужа газетной статьей.
– Тут довольно занятная статья о Бельгии… – ответил Бернар, отложив газету на время.
– И что там? – спросила Оливия, коснувшись нежно в поцелуе его поседевших волос.
– Ну, вот, послушай…– Он попытался найти наиболее важный, на его взгляд, фрагмент статьи… – Да, вот тут: … «Бельгия» и «Нидерланды» какое-то время считались синонимами. Однако, к великому огорчению сторонников объединения, выяснилось, что между южанами и северянами существуют серьёзные противоречия. Два века развития в отрыве друг от друга, конфликты между католиками и протестантами-реформатами оказались слишком тяжелым грузом для единого государства. К тому же, южане были полностью оттеснены от возможности участвовать в управлении государством, поскольку все ключевые посты заняли северяне. Новый революционный взрыв – это лишь дело времени...» – Каково, а? Сколько уж лет трясет всю Европу! Когда же наступят мир и благоденствие? – взволнованный Бернар возмущённо обратился с этим вопросом как бы к невидимому собеседнику, который мог бы дать ему вразумительный ответ.
– Что же, это всего лишь предположения автора. Не волнуйся, дорогой! Тебе вредно волноваться! Кстати, ты утром забыл принять микстуру от кашля. Хочешь, я велю принести сюда? – предложила Оливия.
– Не нужно. Я сейчас вернусь и приму лекарство, обещаю, – поцеловав руку жены, он направился в кабинет.
Спустя всего месяц с того самого дня, по возвращении из Ниццы в Амьен Бернар получил письмо от своего кузена с подробным описанием событий, произошедших 25 августа 1830 года в брюссельском театре «Де ла Монне», в котором давали постановку «Немая из Портичи» Даниэля Обера. И хотя спектакль был приурочен к юбилею короля Виллема I Нидерландского, настроения в зале, как сообщал кузен, были отнюдь не верноподданническими.
     Артисты, согласно тексту, пели со сцены:
 
«Лучше умереть, чем оставаться несчастным!
Есть ли какая-нибудь опасность для раба?
Падает иго, которое нас угнетает,
И под нашими ударами гибнет чужак!
 
– Ты последуешь за мной?
– Я не отстану ни на шаг,
Я хочу идти за тобой на смерть…
– Будем объединены общей кончиной.
– Или увенчаны общей победой».
 
 Когда же во время спектакля прозвучал призыв «К оружию!», зрители расценили его, как сигнал к восстанию – не постановочному, а самому настоящему!
«… Представь себе, мой дорогой кузен, – писал двоюродный брат господина Венсана, – что тем же вечером повстанцы взяли Дворец Правосудия, сожгли государственную типографию, совершили нападения на дома ряда высокопоставленных голландцев. А уже через несколько дней восстание охватило и другие крупные города – Намюр, Льеж, Юи, Лёвен, Монс, Вервье...
 Мой старый друг вскоре сообщил, что изначально подавляющее большинство участников стихийно вспыхнувшего восстания, которое переросло в революцию, хотело более справедливого распределения полномочий, учёта мнения южан, прекращения попыток навязывания им голландского языка и чужой веры. Но король Виллем I решил действовать пряником и кнутом. На переговоры с повстанцами он отправил своего старшего сына и тёзку Виллема, а вслед за ним приказал выступить с войсками младшему сыну Фредерику. Когда королевская армия сходу захватила два города, контролируемые повстанцами, это привело бельгийцев в бешенство. Отряды ополчения стали создаваться повсеместно. Уже 23 сентября Королевская армия вошла в Брюссель. Виллем I полагал, что на этом с восстанием будет покончено, но получилось иначе. Войска были втянуты в тяжелые уличные бои с повстанцами. И, видит Бог, мой дорогой Бернар, это было кровавое побоище! За всего-то четыре дня погибло более тысячи человек с каждой из сторон. Но перелома так и не наступило, потому армия короля ушла из Брюсселя. К тому же из её рядов стали массово дезертировать жители южных провинций. Что будет дальше с этой страной – одному Богу известно. Выезд во Фландрию прошу тебя отложить. Хватит с нашей семьи того, что уже было! Твой верный друг и любящий кузен Марк».
Однако назначенный выезд в Гент по делам своей текстильной фабрики Бернар Венсан не отменил. Оливия, несмотря на опасения, проявила, как всегда, свой характер и отправилась с мужем в опасное путешествие по Северному морю. Ласковый морской ветер резвился среди нарядно одетых дам и кавалеров на палубе первого класса. Оливия, в атласном платье бежевого цвета и широкой шляпе со страусиными белыми перьями по французской моде, стояла у борта корабля и смотрела вдаль, держа в левой руке кружевной зонтик. Бернар, сидя в плетеном кресле чуть поодаль от прохода, увлеченно беседовал с пожилым господином. Вдруг на палубу выбежал матрос и в упор выстрелил из револьвера в того самого солидного месье, с которым говорил супруг Оливии.
Бернар вскочил и, бросившись к стрелявшему преступнику, тут же сбил того с ног. Но матрос оказался крепок и силён, хотя и Бернар был не из слабаков. Бывший французский капитан гусарского полка придавил убийцу своим телом и одним ударом выбил револьвер из его руки. Второй удар в челюсть обездвижил напавшего. Встряхнув правую руку, заболевшую от сильного удара, Венсан приказал срочно вызвать корабельного врача и полицейского. В это время паника, случившаяся среди пассажиров, разрасталась. Пассажиры первого класса окружили храброго отставного  офицера и лежавшего посреди палубы без чувств террориста. Оливия, оттесненная зеваками, какое-то время не в силах была пробиться к мужу. В тот момент, когда, наконец, она протиснулась сквозь толпу и бросилась к любимому, очнувшийся преступник изловчился и резко пнул ногой в колено Бернара, от чего тот упал, как подкошенный… Не раздумывая, Оливия наотмашь ударила матроса своим сложенным зонтом… В толпе кто-то вскрикнул от неожиданности происходящего. Оливия, помогая мужу встать и перебраться в кресло, заметила, что у террориста, которого теперь удерживали двое мужчин, из рассеченной раны на шее тонкой струйкой стекала густая кровь…
Палубная полиция, вскоре прибывшая на место чрезвычайного происшествия, тут же арестовала наёмного убийцу. Жертвой стал известный во Франции буржуа – ярый сторонник Наполеона. Случившееся вскоре было предано огласке в крупных газетах, которые писали, что «Времена перемен делают сильными не только мужчин, но и женщин. Супруга «текстильного короля» из Амьена обезоружила дамским зонтиком убийцу и опасного преступника…».
Никогда бы Оливия не поверила в правдоподобие такой истории, расскажи ей об этом кто угодно. Но став героиней того самого происшествия, она уверовала в свои силы, как никогда. 
  – Даже маленькая мышь может победить огромного слона! – иронично пошутил тогда Бернар, обнимая и успокаивая жену. – Я всегда чувствовал в тебе эту скрытую силу духа, душа моя! Всегда был горд тобой, мой ангел! Ты мне послана Богом! – и это были лучшие слова, которые Оливия мечтала бы услышать от любимого человека в свой адрес…
Тем временем, их путешествие подошло к концу. Деловые проблемы, вызвавшие Бернара в Гент, были за несколько дней успешно разрешены. Остановились они, по традиции, в родительском доме Оливии, который семья Аннет содержала в полном порядке, как и во времена Нолана Петерса. С удовольствием гуляя пешком по набережной и другим любимым местам Гента, чета Венсан вспоминала своё счастливое знакомство в соборе Святого Николая и радостную случайную встречу, когда они вместе спасали измученного лебедя. С тех пор Оливия и Бернар уже больше никогда не расставались друг с другом. Вскоре супруги благополучно отбыли во Францию.
Таков был XIX век! Волнения в обществе так и не утихали. Случаи террора и заказных убийств списывались теперь на недовольство революционных кругов политической и общественной обстановкой, сложившейся в мире. Это касалось всех стран Европы. 
 В Нидерландах также кипела общественно-политическая жизнь. Не более чем через пару месяцев из французской прессы Бернар и Оливия узнали, что в ходе боёв в Брюсселе был создан Временный Комитет, состоявший из влиятельных горожан, поддержавших восстание. А уже в начале октября этот государственный орган, взявший на себя функции Временного Правительства, провозгласил независимость бельгийских провинций. Расклад политических сил теперь был таков, что большинство ведущих стран Европы –  Великобритания, Австрия, Франция, Пруссия и Российская империя поддержали независимость Бельгии! Родина Оливии – многострадальная земля древних белгов, наконец-то, обрела свободу и стала суверенным государством – Королевством  Бельгия!
«Умение ждать – ценно! А умение добиваться желаемого – намного ценнее! Будь справедлив к себе и другим. Помни, что только тот, в ком есть независимый и сильный дух, в жизни обретает победу и успех!» – написала в письме своему младшему сыну Нолану Оливия Венсан, дочь сироты из древнего города Гента. Именно эти, вдохновляющие на подвиг слова станут девизом всей жизни Нолана Венсана, героя независимой Бельгии, но это уже другая история…
 
г. Санкт-Петербург,
01.09. 2025 г.