Глава 5

Глава 5. Трамвайный голос у Зацепы

Московский трамвай гремел, скрипел и был полон до отказа. Он был точной копией города в миниатюре: тесный, шумный, пропахший табаком, дешевым одеколоном и влажным сукном. Матвей прижался в углу, глядя в запотевшее стекло, за котором мелькали отражения чужих лиц. Он ехал в свою временную комнату на Зацепе чувствуя себя щепкой, затянутой в водоворот незнакомой жизни.
Внезапно он поймал на себе чей-то пристальный взгляд. Из гущи тел к нему пробивался молодой человек в очках, с необычайно живым и насмешливым лицом. Он улыбался, и в этой улыбке была какая-то всепонимающая уверенность.
— Матвей Васильевич? Не может быть!
Матвей насторожился. Узнавать его здесь могли немногие, и ни к чему хорошему это обычно не вело.
— Не пугайтесь, — молодой человек, наконец, протиснулся к нему, протягивая руку для пожатия, которому мешала толпа. — Моисей Фридлянд. Мы встречались у Виктора Шкловского, кажется. До отъезда вашего.
В памяти Матвея всплыло юркое, энергичное лицо. Журналист. Очень талантливый и вездесущий.
— Да, кажется, припоминаю, — осторожно кивнул Арзамасов.
—Все говорят, вы вернулись, но я не верил! Ну, как вам наш советский быт? — Фридлянд говорил быстро, отчеканивая слова, его глаза за толстыми стеклами очков весело искрились. — Не пугайтесь, я не из тех, кто будет вас корить за отъезд. Напротив! Возвращение — куда интереснее бегства. Сюжет!
Задребезжал звонок. Трамвай тряхнуло на стыке рельсов, и они на мгновение свалились в кучу с другими пассажирами. Фридлянд, отстранившись, не переставал улыбаться.
— Слушайте, ваше появление — просто провидение. Для одного хорошего дела. Вы должны быть у Гани Хаютиной!
— У кого? — переспросил Матвей, не понимая.
— Ганя Хаютина. Удивительная женщина! Умница, красавица, душа общества. Она хочет открыть у себя салон. Не тот, дореволюционный, с пыльными либералами, а новый, советский, но… с блеском. Она обожает таланты, а уж возвращенный талант — это для нее просто драгоценность. Вы должны прийти.
Матвей хотел было отказаться, сослаться на нездоровье, на работу, но Фридлянд уже не слушал.
— И главное, сегодня будет Лариса Рейснер. Вы о ней слышали? Не женщина, а Афина Паллада в кожанке. Комиссар, разведчица, писательница. Только что вернулась из Германии. И будет рассказывать о подготовке тамошней революции. Вы же про Германию пишете? Или будете писать? Я чувствую!
Слово «Германия» прозвучало для Матвея как выстрел. Он вспомнил Германа, его «воспоминания» о победе красных в Веймарской республике. И вот теперь — живой свидетель, человек, который видел все своими глазами.
— Рейснер? — переспросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Да, я читал ее очерки.
— Так вот и прекрасно! Сегодня вечером. Я вам адрес напишу. Уверяю вас, это будет интереснее, чем пережевывать старые обиды в одиночестве. Гане понравится эта идея — писатель-возвращенец и пламенная революционерка в одном салоне. Драматургия!
Трамвай заскрежетал, подъезжая к остановке. Фридлянд быстро нацарапал что-то на клочке бумаги и сунул ему в руку.
— Вот адрес. В девять. Не опаздывайте!
Он кивнул и, ловко лавируя между пассажирами, выпорхнул из вагона. Матвей остался один со смятым листком в руке. Трамвай тронулся, но мир вокруг снова поплыл, потерял четкость. Случайность? Нет, в этом новом мире, где время текло вспять и вперед одновременно, не было места случайностям. Встреча с Фридляндом, приглашение в салон, Лариса Рейснер с рассказом о немецкой революции… Это была нить, на которую его нанизывала невидимая рука.
Он смотрел в окно на желто-серые фасады московских улиц. Где-то здесь, в другом трамвае или в другой комнате, возможно, сидел кто-то и «в с п о м и н а л» тот самый миг, когда Матвей получал этот адрес. Круг смыкался.
«Что за черт?», — подумал Арзамасов, ощущая, как тяжесть несовершенной вины придавливает его к холодному сиденью трамвая. Но теперь у этой вины появлялись голоса и адреса. И первый из них — голос Ларисы Рейснер, который должен был звучать уже сегодня вечером.