Из Базеля

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

………………………………………………………………………………………
               

                ВЕСТНИК ЕВРОПЫ

                Журнал науки – политики– литературы
 
                Основанный М. М. Стасюлевичем в 1866 году

                Д Е К А Б Р Ь

                Санкт-Петербург

                1912

Страниц всего: 445

                               А. Дивильковский

                               ИЗ БАЗЕЛЯ


   386


   Над главным порталом старого базельского мюнстера — две башни: св. Георга и св. Мартина.
 
   Внизу каждой башни, повыше портала, до сих пор красуется конная статуя патрона башни: их пощадил священный гнев иконоборцев Реформации.

   Св. Георг особенно хорош в своём роде.
 
   Чтобы его конь мог удержаться в равновесии на своём каменном цоколе, под поднятое конское копыто заботливо подставлен каменный столбик; длинное копье в деснице святого протянуто к другому цоколю, пониже, где в довольно спокойной позе сидит совсем не страшный дракон, этак величиною с собачку.
 
   Дракон старательно раскрывает пасть, чтобы дать место убивающему его копью.

   Наивное спокойствие всей группы вызывает улыбку.
 
   В доброе готическое время вера довольствовалась схемой, идеей боя, испытывая и ужас, и радость по случаю победы добрых сил.

   Мюнстер — отнюдь не такая пышная архитектурная поэма из колонок, арок и башенок, как св. Стефан в Вене или Миланский бело-мраморный собор.
 
   Здесь нет этого экстаза, этого крылатого порыва готических стрелок excelsius, excelsius, этих бесчисленных завитков, тающих перед нашими глазами где-то в небесах.
 
   Здешний Мюнстер — детище более древней готики, простой и суровой, с чисто базельским, старо-немецким «акцентом».
 
   Повсюду в городе вы находите в старинных домах такие же нарочито расширенные внизу фасады, такие же, неуклюжими скачками сбегающиеся кверху контуры.
 
   И Мюнстер на своей обрывистой площадке, так называемом Пфальце — над быстрыми струями зелёного Рейна, кажется поэтому, каким-то кряжистым, ширококостным старо-немецким великаном.
 
   Тело его построено из тёмно-красного песчаника.
 
   Крыша его — будто из детской сказки: вся из ярко расписных пряничков, зелёных, золочёных с красными павлиньими глазками.
 
   Такие же крыши с глазками вы найдете у многих часовенок и фигурных фонтанов на базельских площадях.

   Эта-то feste Burg протестантская и дала приют международному социалистическому конгрессу, экстренно созванному для противодействия войне.


   387

 
   Многие пожимают плечами, удивляясь непонятной выходке базельских пасторов.
 
   Отдать собор — кому? заведомым атеистам, врагам порядка и собственности, проповедникам разрушительных доктрин, сеятелям классовой ненависти!..
 
   Но на самом деле базельские пасторы, конечно, очень хорошо знали, что делали, и сделать это побудили их, помимо христианских чувств, и самые земные соображения.

   Правда, вера-верой и атеизм-атеизмом, но... и в соборах многое меняется, как всюду на свете.
 
   Словом, в роде того, как говорится у Гейне в «Альманзоре»:


     In dem Dome zu Cordova
     Stehen Saeulen dreizehnhundert,
     Dreizehnhundert Riesensaeulen
     Tragen die gewaltge Kuppel

        ...

     Doch hat vieles sich verwandelt
     In der Zeiten dunkelm Strudel.


   Базельские пасторы увидели в интернациональной рабочей организации добрую силу, едва ли не единственную на земле силу, направленную, как копьё св. Георга, в дракона войны.

   Базельские пасторы потеряли наивную веру, которую разделяли ранее со всем почти светом, веру — в чудесные свойства профессиональной дипломатии, которая-де всегда готова и способна обеспечить нам мир.
 
   Они ведь швейцарцы, а швейцарцы вообще весьма мало доверяют всякой бюрократии, в том числе дипломатической.
 
   A за последние годы они могли убедиться многократно, что если что-либо постоянно куётся в кузницах дипломатии, то никак не мир, а скорее война.
 
   Неотвязный кошмар войны навис в наши дни над всею Европою, и ни правительства, ни господствующие в парламентах и в странах группы не дают ни малейшей гарантии за завтрашний день.
 
   И эта горящая под ногами почва особенно чувствительна в маленькой Швейцарии, из всей же Швейцарии, может быть, всего чувствительнее именно в Базеле.
 
   Базель ведь лежит как раз почти у границы Франции с Германией, и в случае наступления кошмарной общеевропейской войны его территория первая могла бы стать театром военных действий; ибо никто не сомневается здесь, что большие соседи ни одной минуты не станут стесняться «нейтралитетом» Швейцарии.
 
   Чтобы обойти ряд крепостей противника, германцы (и французы), без всякого сомнения, преспокойно направятся через  швейцарскую территорию.

   Здесь даже летний дружеский визит Вильгельма II приписывают желанию


   388


«ревизовать» лично, насколько сильное препятствие (а то и содействие?) в случае войны могли бы оказать швейцарские полки.

   Страшно надвинувшаяся угроза войны, боязнь высококультурных базельцев за разрушение своей веками созидавшейся культуры, боязнь как бы и им самим, да пожалуй и их Мюнстеру не пришлось пойти на пушечное мясо, все это, вероятно, и побудило пасторов искать прибежища у «безбожников» и врагов порядка.
 
   Кроме этих последних, сейчас в целом мире оказывается слишком мало решительных, до конца последовательных борцов за мир, притом таких борцов, которые бы представляли и ощутительную по размерам, физическую силу.

   Бывают в истории такие видимые парадоксы, такая игра китайских теней.

   Повторяю, только реальные обстоятельства могли привести к столь неожиданному «притуплению противоречий».
 
   Правда, многие французские газеты с насмешкой отнеслись к базельскому «легковерию» и к «крикам социалистов» о предстоящих бедствиях. Социалисты-де просто ищут легкого способа прослыть апостолами мира, когда в действительности ему ничто не угрожает.
 
   И дипломатия полна мирных намерений, да и европейская война в ХХ веке —  абсурд: её расходы и расстройство всех дел из-за неё были бы так колоссальны, что никто не решится... (статьи газеты «Temps»).
 
   Французские газеты забывали, однако, то и дело повторяющиеся за последние годы острые конфликты держав и ту пугающую бесцеремонность, с какою хотя бы Италия напала на Турцию.
 
   Значит, это может быть...
 
   Сверх того, если правительства в наше время и отступили бы перед риском войны, то стоящие за ними могущественные интересы, направленные к захвату колоний, к расширению рынков, в азарте слепой конкуренции готовы на всё.

   Конкуренция беспощадная, безоглядная — царь нашего времени.
 
   Правительства — её часто слишком покорные слуги.

   Как хотите, есть что-то символическое в этом наполнении старых мехов Мюнстера вином новым.
 
   Этот собор, между Рыцарской улицей с одной стороны и епископским замком с другой, много перевидал за тысячу лет своего существования.
 
   Видел драчливых императоров Священной империи и князей-епископов, видел мирного гуманиста Эразма и боевого иконоборца Эколампадиуса (оба похоронены в соборе).
 
   И Бог знает, чего еще будут свидетелями его верные оруженосцы св. Георг и св. Мартин потом, после нас.
 
   Не увидят ли они,


   389


пожалуй, чуда превращения мечей в плуги? чуда очеловечения, наконец, зверя-человека?
 
   Извиняюсь: такие мечты сами собою бродили в голов на собраниях мирного конгресса.
 
   Надо, впрочем, сказать, что его «будничные» совещания происходили, конечно, не в соборе, а в так называемой Burgvogtei, зале собраний, принадлежащем базельскому правительству.
 
   Это тоже своего рода символ.
 
   Здание Burgvogtei расположено на фабричной, следовательно пролетарской стороне Рейна, в малом Базеле.
   
   Это — обширное кафэ, с театром, садом и богатой читальней для рабочих.
 
   Вообще, Базель внушает удивление распространением культуры в массах.

   На каждом шагу — музеи, библиотеки, читальни, куда настойчиво приглашают прохожих афиши на каждом углу: «идите в читальню, помещение там тёплое, светлое, удобное, открыто с утра до вечера».
 
   Зал Burgvogtei, правда тесноват для большого собрания, но более обширного найти не удалось ввиду крайней экстренности созвания конгресса.
 
   Все комиссии конгресса не вместились здесь, и для них заняли соседнюю школу при церкви св. Клары.
 
   Не знаю, куда девали школьников.

   Войдемте в собрание в момент начала конгресса, в воскресенье утром, 24 ноября по новому стилю.

   Пройдя ворота, сад и вестибюль и предъявив несколько раз свою входную корреспондентскую карту, попадаю сразу в людскую тесноту и табачный туман.
 
   Длинный, красный зал весь битком набит человеческими головами северных, средне-европейских, южных типов, упорных германских, пламенных романских, несколько расплывчатых славянских лиц.
 
   Над головами торчат ряды белых плакатов с надписями: Schweiz, B;hmen, ;sterreich, Ungarn, Polen, Russland, D;nemark, Portugal, Spanien, Italien, Rum;mien, Deutschland и прочих.
 
   Deutschland занимает позицию в середине залы.

   Слева у колонн-надпись по-англійски: Great-Britain.

   Справа, по-французски: France.
 
   В другом конце зала, на сцене (здесь, очевидно, бывают спектакли) за поперечными столами помещаются: у рампы —  Интернациональное бюро, у задней декорации — совет Интернационала.
 
   Всё больше седые, старые головы, между которыми выделяются только резкий профиль брюнета Гаазе (Германия) и характерная, курчавая шевелюра секретаря Бюро Камиля Гюисманса с огромным лбом и молодым, почти безусым лицом; лицо это с первого взгляда можно было бы принять за лицо русского студента-революционера.

   Кулисы сцены изображают зеленую березовую рощу, а на заднем плане Альпийские ледники.
 

   390


   Над сценой белая надпись на красном фоне:

   «Krieg dem Kriege, Guerre ; le guerre, War against war».
 
   Ha cтенах гербы кантонов, вперемежку с красными знаменами рабочих союзов.
 
   Рабочие союзы съехались не только из Цюриха и Берна, но и  из Эльзаса и Бадена. Между знамён, как водится, скромные портреты Маркса, Энгельса и Лассаля.
 
   На хорах публика, что называется, друг на дружке сидит.

   Иду за колонны, в места для прессы.
 
   Здесь тоже непролазная теснота.
 
   Так как я задержался в городе с осмотром базельской старины, то остаюсь без стула и становлюсь на ступеньках, спускающихся к боковому выходу.
 
   Корреспонденты и стенографы всех стран приготовились к военным действиям.
   Заседание ещё не открылось; чего-то ждут.
 
   По зале проносится, как ветер, волнение; затем буря аплодисментов: «Бебель»...
   Медленно проталкивается маленький человек с непокорными, седыми вихрами, будто крылья белой птицы, с тонкими, сжатыми губами.
 
   Впереди и позади, как бы охраняя, его немецкие соратники.

   Потихоньку старичок всходит на сцену и там располагается сзади всех, совсем закрытый от наших любопытных глаз солидными фигурами Ансееле, Молькенбурга, Вальяна.
 
   Вот он — Мольтке Интернационала.

   Горячо встречают ещё Жореса и Адлера (Австрия).
 
   Заткм, кантональный директор (министр) внутренних дел Вулльшлегер открывает собрание приветственной речью, сияющей улыбкой и торжественным адресом конгрессу от базельского правительства.
 
   Удивительное, право, это крохотное правительство.

   Оно не менее удивительно, чем христианская церковь Базеля.
 
   В состав этого правительства входят два социалиста, которые преимущественно и заботились о приёме конгресса.

   Социалист Блохер — не только член правительства: он его выборный президент и притом исполняет функции — страшно вымолвить — директора департамента полиции.
 
   На наш слух эти созвучия парадоксальны, но в Базеле министр Блохер представляет собою весьма безобидную фигуру бородатого «товарища».
 
   Его подчиненные — пешие и конные городовые, — изо всех сил старались расчищать дорогу «анти-милитаристскому» кортежу, направлявшемуся в собор.

   А другой член правительства — Вулльшлегер — старинный председатель швейцарского рабочего союза Грютли.
 
   Его приветливость, и его лысина, можно сказать, освещали мягким светом зал собраний.
 
   Впрочем и положение этих социалистов внутри правительства существенно иное, чем было бы в странах парламентских министерств.
 
   Выбираются они непосредственно народом,


   391


по системе пропорционального представительства, и отнюдь не имеют обязательства механически подчиняться большинству.
 
   В силу этого, например, президент Блохер в августе отказался встречать Вильгельма II, уступив эту честь вице-президенту.

   Не надо думать, что ближайшие участники конгресса предавались золотым грёзам о вечном мире, о разоружении человечества.

   Прорывались, правда, у иных ораторов искорки красноречия, вроде «Соединённых Штатов Европы»; но главный груз речей состоял из трезвых, ближайшего характера соображений относительно данного момента: как отразить нависшую грозовую тучу европейской войны? как сделать, чтобы пожар на Балканах не перешёл далеко за балканские пределы?
 
   И в духоте, и в табачном дыму многолюдного собрания я ясно ощущал присутствие как бы притихшей и насторожившейся общей души всех этих людей с разных концов Европы.
 
   Лица вождей наверху, на сцене, были суровы и решительны, как в критические минуты жизни, и особенно лицо Бебеля.

   Меня поражала тяжкая морщина между его бровей и выражение какого-то печального укора в утомлённых жизнью, умных глазах.
 
   Одного я только не видал в чертах его: призыва к вражде между людьми.
 
   Много сдержанной страсти кипело в речах иных ораторов — Жореса, Кэйр-Гарди; но в то же время добровольная дисциплина молча сжимала собрание и казалась прямым отражением дисциплины миллионных масс, здесь представленных — факт, мимо которого вряд ли пройдут с улыбкой пренебрежения даже и беспечные наблюдатели.

   Благодаря дисциплине, в собрании было совершенно избегнуто столкновение весьма расходящихся сейчас в разных странах взглядов на средства, на тактику в войне против войны.
 
   Во Франции, с её далеко не совершенной организованностью рабочих масс, получила преобладание тактика как раз наиболее «революционная».
 
   На французском партийном съезде, непосредственно предшествовавшем Базельскому конгрессу, порешили:  требовать всеобщей стачки в случае войны, а затем — и восстания.
 
   В Англии, стране массовых стачек по преимуществу, держатся, отчасти, тоже этого воззрения (его представлял в Базеле Кэйр-Гарди).
 
   Но основное ядро Интернационала, социал-демократия немецких стран — Германии, Австрии, Швейцарии —воспротивилась, как и ранее, этой тактике.

   Немецкая тактика не прибегает в виде первого аргумента перед «правительствующими классами» сразу же к последнему средству.
 
   В немецком арсенале всегда имеется большое богатство «всех родов оружия», от менее сильных до самых сильнодействующих.

 
   392


   И главным оружием немцев, которому они обязаны всеми успехами своей колоссальной мирной армии пролетариев, было всегда более или менее корректное обращение к уму, лучше сказать к расчёту власть имущих.
 
   Ещё Лассаль сказал, что у прусских — как и у прочих — правителей сила не в теориях, а в практике: они хорошо умеют ценить и взвешивать реальные силы на шахматном поле политики.
 
   И вот, типичные немецкие революционеры, типа Бебеля, исполнив очередную часть своей агитационной задачи в массах, собрав в одно их силы, обращаются затем наверх с мирным, но твердым увещеванием: «видите ли, сколько нас? видите ли, что все мы, по первому мановению, двинемся всюду, куда потребует наша судьба? дайте же дорогу нашим требованиям!»
 
   И реально-расчётливые слушатели не раз давали дорогу.

   Немецкая тактика неотразимо одержала верх и в Базеле.

   Французы, несмотря на численный перевес, молча отступили.
 
   Чувство «трагической минуты» (выражение Жореса), минуты, как все сознавали, требующей максимума единства, заставило их пойти за Бебелем.

   Впрочем, все эти перипетии, в главном, происходили вне большого собрания, там, в школе св. Клары.
 
   Здесь же мы видели лишь слегка ропщущую дисциплину 120 французов, да слышали еще тихие упреки старого коммунара Вальяна.
 
   Его водят уже под руки, но, вступив на кафедру, он упрекал собрание за отказ от восстания.

   В красном зале дело прошло для зрителя «как по нотам».

   Излагались точки зрения отдельных секций, читались, например, коллективные заявления от «малых стран», то есть скандинавских государств, Голландии, Бельгии, Швейцарии; но все речи оканчивались одним и тем же: «малые страны присоединяются... Италия присоединяется... Богемия присоединяется...»
 
   В результате, единогласно принятый «манифест» конгресса.

   Голосование манифеста было особо торжественно.

   «Встаньте! — сказал председатель конгресса, швейцарец Грейлих; — это исторический момент».
 
   И, выпрямившись и выждав паузу, провозгласил громко и с расстановкой:
 
   «Кто за манифест, поднимите руку».
 
   Все подняли руки.
 
   Тогда Грейлих сказал прочувствованное слово о великой ответственности, ложащейся на представителей пролетариата.
 
   И, правду сказать, если кто имел право говорить о сознании этой ответственности, то, конечно, он.

   Перед самым конгрессом, на партийном съезде в Невшателе, ему пришлось вынести на своих согбенных плечах сильнейшую

 
   393


атаку более молодых и нетерпеливых товарищей, призывавших, как и французы, к панацее всеобщей стачки.
   
   Он упорно отрицал её безусловную ценность.
 
   Более того: он звал рабочих, в случае войны между большими державами, «идти на границу» силой оружия защищать швейцарскую демократию и общую драгоценность — культуру — против вандализма тяжело вооружённых соседей.

   Излагать содержание манифеста не стану; оно известно из газет.
 
   Укажу лишь его практический центр тяжести.
 
   Манифест отнюдь не содержит угроз правительствам и призывов к крайним средствам со стороны масс.
 
   Он лишь весьма сдержанно «предупреждает» власть имущих насчёт решительного отвращения организованного пролетариата всех стран к братоубийственной войне.

   Указывая возможность разрешения полюбовным путём и балканского, и всех других международных вопросов в отдельности, манифест только ставит властителей современной Европы лицом к лицу с наглядной несообразностью: с почти полной практической немыслимостью осуществить войну, когда значительные массы пролетариев войне сознательно враждебны.

   Манифест апеллирует не к физическим доводам, не к терроризированию правительств, а к их благоразумию, к  здравому смыслу, наконец, к их чувству самосохранения.
 
   Он не зовёт рабочих масс к мерам отчаяния, но советует правительствам не доводить массы до отчаяния.

   «А теперь — слово Бебелю», — закончил Грейлих.

   По зале опять будто ветер пролетел.
 
   Мы так все ждали этого гвоздя конгресса, и дождались только в конце.
 
   Причина та, что ему слишком много пришлось уже говорить в комиссии.
 
   В комиссии же было должно быть жарковато, ибо некоторые из её членов, особенно Адлер, под конец третьего дня её заседаний окончательно лишились голоса.
 
   На Адлера, желтого и больного, жалко было глядеть.

   Бебель, впрочем, и тут сказал лишь два слова.
 
   Он благодарил за гостеприимство Швейцарию, Базель, его правительство и его беспримерный церковный совет.

   Особенно замечательным казалось Бебелю, что кортеж Интернационала сопровождался трезвоном с башен Мюнстера — «как встречали некогда епископов и папу».

   Голос Бебеля слабоват, но выразительность его простой речи всё прежняя.

   А Мюнстер, и вправду, показал себя в эти дни.
 
   Сколько его сверстников по разным углам мира лежат ;же в обломках добыча плюща, приют летучих мышей, а он...
 
   Ещё в воскресенье утром влечение к старине, занесло меня в Мюнстер.
 
   Я осматривал интересный его Kreuzgang, крытую галерею вокруг зелёного внутреннего двора.
 

   394


   Довольно долго бродил я под низкими сводами, глядя на каменные скамьи у стен и на подоконники, стёртые временем.
 
   На подоконниках, из одного с ними куска песчаника, прихотливою рукою мастера изваяны фигурки каких-то зверей, птиц.
 
   Благочестивые прихожане встарь, съезжаясь на заре из деревень, дожидались на скамьях службы и забавляли своих ребят фигурками.
 
   Я поднимался в просторный зал совета.
 
   Тут тоже заседал некогда конгресс, в эпоху гуситских войн, только конгресс князей духовных и светских.
 
   Он судил и рядил, как удержать начавшийся развал католическаго мира.

   Заседали 17 лет, смещали пап, которые слали конгрессу отлучения, назначали новых пап...
 
   Не помогло!
 
   Менее, чем через 100 лет Базель и его собор были навсегда потеряны для католичества.

   Меня вернул к действительности звук органа и гимнов в соборе.

   Я вошёл и в собор.
 
   Только что начал говорить проповедь главный пастор, как я узнал потом сильнейший сперва противник допущения сюда социалистов.
 
   Говорил он о мире и о социалистах.
 
   Рекомендовал прихожанам предстоящий сегодня митинг, громил народных владык за нарушение заповеди любви Христовой и заявлял, что весь церковный совет присоединяется к тем, кто нашёл в себе смелость  воспротивиться демону войны.

   Давненько я не слушал церковных проповедей, а эта, признаюсь, меня глубоко заинтересовала.
 
   Тексты Ветхого Завета, тексты Евангелия…
 
   У пророка Исайи сказано (гл. 57, ст. 19):
 
   «Я хочу плод принести устам, проповедующим мир, мир и для тех, что вдали, и для тех, что вблизи; так говорит Господь и хочет их исцелить».

   «Блаженны миротворцы»... «блаженны кроткие»...
 
   На канве этих текстов чёрный пастор вышивает узоры балканских ужасов, прибавляя:
 
   «Иисус нигде не говорил: «Будьте жестоки, как звери», нигде не повелевал гнаться за славой, какую приносит победоносная битва. «Долой оружие!» — повторяем мы за баронессой Зутнер, рисующей нам ужасы битв при Сольферино и Кениггреце.

   Война войне, во имя несчастных! Мы требуем всеобщего мира, в форме мирного союза, обнимающего все народы»...
 
   И о причинах войн — преступной жадности капиталистов, мании величия владык — проповедник говорил едва ли не сильней всех социалистов на конгрессе.
 
   И о крушении надежд всех народов на Гаагские конференции правительств — с негодованием долго верившего и надеявшегося.
 
   На вопрос, откуда же ждать всеобщего мира, он отвечал:
 
   «Подобно тому, как в царстве природы в начале весны соки в растениях под-


   395


нимаются снизу вверх, так и в царстве духа остаётся верным слово: снизу вверх.

   Ведь и Иисус был сын плотника.

   Необыкновенный проповедник! Замечательный собор!
 
   Я оглядывался по сторонам на толстые колонны, очень похожия на слоновьи ноги, поднимал взгляд к высоким сводам главного нефа и повторял про себя «Von unten herauf!».

   В тот же день после обеда я стоял в густой толпе на Среднем мосту через Рейн и наблюдал кортеж рабочих организаций, направлявшийся в Мюнстер.
 
   Я уже привык к милому декоративному искусству, с каким швейцарцы устраивают свои кортежи.
 
   Но здесь были и свои собственные, базельские чёрточки.

   Так, колеснице Мира (девица в белом, с трубой в руке, и девочки с пальмами) предшествовала целая кавалькада герольдов и знаменщиков на велосипедах — велосипедный рабочий союз.

   Все они были в обыкновенных пиджаках и фетровых шляпах, или котелках, но на груди и руках было ещё надето что-то вроде кожаной кирасы, а на шляпах развевались страусовые перья, красные, белые с красным, черные с красным.
 
   Велосипедисты очень искусно, с нарочитой медленностью подвигались вперёд и, несмотря на довольно комичную смесь одежд, некоторые из них до того напоминали своими мощно развитыми скулами и челюстями старинных героических швейцарцев с картин Годлера, что комичность вовсе исчезала.

   Вспоминался некий Ганс Медведь (B;r), портрет которого написан на ратуше Базеля, на огромной её красной башне, во весь рост этой башни, с надписью:
 
   «Спас знамя Базеля в битве при Мариньяно и пал смертью героя».

   Все 20.000 участников кортежа не могли, конечно, поместиться в соборе.
 
   Большая часть, несмотря на холод, осталась на соборной площади, где состоялось 4 отдельных митинга.
 
   Внутри собора, на скамьях, разместилось тысяч пять, и с той же высокой кафедры, откуда утром проповедовал пастор, раздавались теперь речи Гаазе, Жореса, Кэйр-Гарди, Адлера, Грейлиха, болгарина Саказова и поляка Дашинского.
 
   Всем церемониалом митинга распоряжался министр-«товарищ» Блохер.

   Не пережитое еще ни разу ощущение сопровождало для меня этот митинг: ощущение сна наяву.
 
   Длинное ожерелье газовых огней под сводами собора странно и скупо освещало серую громаду.
 
   В этом свете я готов был принимать за обман глаз эти слишком обыкновенные, наскоро напечатанные плакаты над скамьями у хора, на месте, где возвышался прежде
католический алтарь.
 
   Плакаты гласили: Regierungsrath, Kirchenrath.


   396


   Сзади нас, за слоновьими ногами колонн, в боковом притворе, ещё плакаты: Grosser Rath, B;rgerrath, Synod.
 
    A рядом чьи-то гробницы: не трёх ли Габсбургов, погребенных здесь?
 
   Представители Базельской церкви, правительства, парламента и городской думы — почти все здесь налицо.

   Как сквозь сон, слышал я и гневные звуки органа и его нежное, как голоса маленьких ангелов пение.
 
   Исполнялась фуга Баха на текст: «Чаю воскресения мертвых».

   Берлинец Гаазе говорил дельно и конкретно, как своего рода министр иностранных дел Интернационала, о современной группировке держав и их конфликтах, об империализме Германии и Англии и соперничестве их, как несчастье для всего человечества, наконец, о вполне возможном их союзе, как краеугольном камне будущего мира.

   Французский трибун Жорес был на кафедре живым воплощением трагического пафоса, свойственного французским поэтам, как В. Гюго или Э. Верхарн.
 
   Громадная фигура оратора в страстном движении откидывалась назад, словно стараясь стряхнуть какую-то неимоверную, вековую ношу; это было воплощение пролетариата, сталкивающего с груди мира кошмар войны.
   
   Крайне удивился я потом, удостоверившись вблизи, что рост Жореса не больше среднего.
 
   На кафедре же он казался богатырём.
 
   Адлер, со своим мягким, даже застенчивым выражением и с энергичным жестом маленькой руки, и за ним Грейлих твердили о мире, как о той необходимой среде, только и может жить, цвести и приносить плоды наша культура, для которой война — смерть.
 
   Грейлиху совершенно непонятны ходячие мнения, что немецкая, например, культура чуть ли не во вражде состоит с французской.
 
   В действительности в деле человеческой культуры  существует разделение труда и братский обмен.

   Шиллер, Гёте, Кант — общая собственность.
 
   Но современная буржуазия отказалась от лучших идей Гёте, Шиллера и Канта — Канта, автора трактата «О вечном мире».

    Тем лучшей порукой за мир служит факт наличности сильного пролетариата именно в центральной стране милитаризма — в Германии.

   Есть что-то родственное у Грейлиха с самим Мюнстером.

   Такая же кряжистая, ширококостная внешность.
 
   Неловко скроен, крепко сшит этот выносливый пролетарий из Силезии, с юности ошвейцарившийся.
 
   И жест у него неуклюжий, простонародный: утирается в разгар речи оборотной стороною руки.
 
   Зато раскатистый бас его, несмотря на его 70 лет, лучше всех других ораторов приспособлен к размърам собора.
 
   Даже трубный голос


   397


Жореса иногда дрожал, как струна, и Дашинский сразу закашлялся, попробовав голос под сводами Мюнстера, а Грейлих говорил, точно в своей комнате.

   Дашинский указал на вопиющую беду для поляков в случае войны России с Австрией и Германией: полякам пришлось бы тогда стрелять в поляков!
 
   Саказов, изображением страданий от войны, выпадающих на долю болгар-победителей, старался отбить у слушателей охоту к войнам.

   Во время речей ораторов словно волны моря гудели и бились в ворота собора, то волновалась на площади толпа вокруг других ораторов.

   Возможно, что первый в своём роде союз традиционных учреждений с пролетариатом, ищущим дороги к миру, объясняется исключительными условиями внезапно нагрянувшей опасности войны и, кроме Базеля, мало где и когда повторится.
 
   Но ведь и то сказать: опасность войны в наши дни стала чуть ли не хронической и скорее растёт, чем уменьшается.

   Кто знает, может быть, пример Базеля и не останется без влияния.


                A. Дивильковский
               
                ………………………………………………………………………………………


        Для цитирования:

                ВЕСТНИК ЕВРОПЫ, журнал науки – политики– литературы,
                1912, кн. 12, декабрь, стр. 386-397, Санкт-Петербург.

        Примечания


      * Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.