Глава 27. Последний шанс старого зверя

Воздух в кабинете густел от табачного дыма и застыл в неподвижности, будто боясь потревожить человека за столом.
Он больше не мог этого видеть. Руки взметнулись, с силой сгребли разложенные перед ним листы. Давил на них, вминая в стол, сжимая в кулаках. Рвал, но бумага лишь тянулась и коряво рвалась по краям, не желая поддаваться. Долгие годы расчётов, все эти тщетные комбинации — всё, что превратилось в ничто и не стоило теперь даже бумаги, на которой было записано. Пальцы путались, сила ослабевала, и с каждой неудачной попыткой гнев перерастал в старческое отчаяние.
Не совладав с бумагами, он швырну их на стол, задев и опрокинув пепельницу. Стол мгновенно почернел от пепла и окурков. Эти чёрные пятна были похожи на землю с могилы — могилы всех его тщетных комбинаций и долгих расчётов.
— Сволочи… — выдохнул он.
Е Шэнмин  молча наблюдал за отцом. Он уже научился пережидать эти вспышки. В голове сами собой складывались слова утешения, но сейчас они бесполезны. Не говоря ни слова, он поднялся, налил в стакан воды и достал из коробочки таблетку.
Протянул отцу. Старик не замечал её, уставившись в пустоту. Сидел, тяжело дыша. Всё, что так долго выстраивал, рухнуло в одно мгновение. Его блестящие расчёты оказались ловушкой, из которой не было выхода. И это была его вина.
— Пять лет… Пять лет я тащу их! А они вытирают об меня ноги…
Цзишэн вскочил и зашагал по кабинету, сбивчиво, спотыкаясь о клочья собственной ярости. Дыхание хрипело в груди, сердце сжималось в свирепом гневе на подонков из Вееров. А глубже — сидело что-то старое и гнилое, что всегда просыпалось в такие минуты.
— Как-нибудь выкрутимся, отец.
Но слова затерялись, не долетев до отца.
— Я им кровь отдал. Кровь, Шэнмин. А они… плюют мне в лицо! Я помог! Я устроил!
Уже который раз его оставляли за бортом, но не мог ровным счётом ничего поделать. Начать мстить Веерам — выкопать себе могилу. Оставалось лишь сглотнуть унижение. Теперь клан Е зажат между молотом и наковальней.
— И какова цена, Шэнмин? Весь мой опыт отдан этому сброду… и все ради того, чтобы услышать: «просто повезло»? — он горько усмехнулся, и усмешка обожгла ему горло, как кислота. — Это не просто плевок. Это надругательство над самой сутью моего ремесла.
Но кого он пытался обмануть? Гнев на Вееров был лишь жалкой ширмой. Истинная ярость копилась глубже, обращённая на самого себя.
«Пять лет я играл в их грязные игры, думая, что сохраняю хоть тень контроля. Какой идиотизм. Сам вырыл яму, сам в неё и запрыгнул. Предал орден, предал память отца… и все ради того, чтобы стать приживалом у бандитов. Великий стратег Е Цзишэн. Посмотри на меня, Шэнмин. Посмотри и запомни, к чему приводит гордыня».
Но вслух не произнесёт ни слова. Признать своё падение — окончательно похоронить честь рода. Нет. Нужно выпутываться. Любой ценой.
«Шаньвэнь, ты как всегда оказался прав. Отдал бы просто свою доченьку мне, и ничего бы не было...»
В миг самоедства старая рана разверзлась с новой силой, подменив гнев на себя правильной, выстраданной ненавистью. Мысль о Ли была как палец, тычущий в открытый нерв. Уже не Ли Шаньвэнь, а его брат, Тяньжун.
Перед глазами, как всегда некстати, бледное, расплывчатое пятно лица Тяньжуна. И запах. Не пафосный дым сигар, а едкий, колючий дым от горящих складов у реки. Четверть века, а в ноздрях сверлит.
Всего один выстрел. Один!
Память возвращала ту ночь вспышками. Мозг выдёргивал обрывки, как клочья мяса из-под ножа.
Лицо отца, когда тот смотрел на уходящего Тяньжуна, с усталостью. Знал ли он тогда? Или уже всё понял? А Цзишэн не понял.
Вот он, сам, молодой дурак, проверяет обойму. Шепчет: «Прорвёмся. Главное — отвлечь их». Верил. Как последний идиот.
А потом — тишина. Та, что после предательства. Мёртвая, пустая. Ни выстрела, ни взрыва. Только треск раций полицейских, сжимающих кольцо.
И дальше — каша. Собственный крик. Кровь на руках. Тело отца, которое несли, а он бежал рядом и пытался зажать рану на шее, и кровь сочилась сквозь пальцы, липкая и тёплая.
«Он струсил. Тяньжун струсил. А я... а я что сделал потом?»
Вот он — тот самый вопрос-упырь, который глодал его изнутри каждую ночь.
«А я? Что сделал я? Предал. Ушёл. Плюнул на тысячелетия верности , на могилу отца , потому что обиделся. Потому что гордыня зашумела в ушах громче, чем долг».
«Гениальный стратег. Ха! Старый кретин, который из-за обид на одного человека сдал всех. И ради чего? Ради этих ублюдков из Вееров, которые теперь меня же и презирают?»
Он остановился, опёршись ладонями в стол. Тело тряслось от стыда. От осознания полной, абсолютной неудачи. Он проиграл не Ли. Он проиграл себе, тому дураку, который когда-то считал честь чем-то настоящим.
И самое поганое в том, что Ли Шаньвэнь, этот вечный мечтатель, оказался прав. Надо было не уходить, а меняться. Перешагнуть. Но как перешагнёшь, когда с той ночи в глотке стоит комом невыплаканный крик , а в глазах — отцовская кровь?
Он сгребал со стола бумаги, в попытке смахнуть с себя эти картинки, эти воспоминания.
«Ничего не вернуть. Всех похоронил своими руками. И теперь последний шанс — подложить девочке собственного сына. Какая низость. До чего ты докатился, Цзишэн», — в этой мысли не было даже злобы. Только густой, черный позор, который заполнял все внутри.
Спина коснулась кожаного кресла, будто против воли. Внутри пустотой провалилось.
Тогда, в тот августовский день, они сидели вдвоём. За окнами накрапывал дождь, шелестел по ветвям деревьев в саду.
— Подумай, — говорил Ли Шаньвэнь тогда, меряя шагами кабинет. — Если мы хотим удержаться, нам нужна экономическая основа. Хошэнь, Байхэ, Мояо... Им нужен ты, тот кто возьмёт наши старые связи и превратит их в систему. Такую, где каждый контракт будет душить конкурентов, каждый шаг — укреплять позиции. Мы дадим им структуру. Ордену — будущее.
— Ты хочешь, чтобы я работал на государство? — спросил Цзишэн. — На этих крыс, которые резали наших? Это предательство .
— Нет. Это единственный путь. Мы наконец сможем очиститься. Без крови, без подполья. Подняться — по-настоящему. Ты ведь сам знаешь, куда страна катится . А у нас шанс. Построим своё. Нарастим новую мощь. Тяньжун...
— По твоему братцу могила плачет! — оборвал тогда. — Ты плюёшь в лицо тем, кто шёл до нас. Кто умер за честь. А твой брат помог им убить моего отца.
Глава Ли выпрямился. Лицо оставалось спокойным, но голос стал медленней, ниже:
— Я понимаю твою боль. Но ты не прав. Договор с государством не измена. Это шаг вперёд. Мы не можем вечно сражаться. Нужно расти.
— Я молчал, когда ваш Тяньжун стер с лица земли моего отца. Проглотил. Ради дела. Но ты думал о мальчике? О а-Фэне ? Он остался без отца. Мы ему помогаем. Но никогда не заменим его.
— Цзиньфэн скоро сам станет отцом... Тяньжун давно вне игры. Делает шаги наверх — и делает это для нас. Он понял свои ошибки.
— Ошибки? Думаешь смерть моего отца и Люй Фэнминя просто ошибка? — но задавив гнев, выдохнул: — Ладно. Может быть. Но кровь можно смыть только кровью.
Тишина повисла между ними, напоенная недоверием. В тот момент Е Цзишэн чувствовал, что утрачивает не Орден, а себя. В Орден уже давно не верил. Возможно, Ли Шаньвэнь и говорил верно, поднять орден. Они устали от бесконечных сражений с коммунистами и нужно было что-то менять. Но его грудь разрывали злоба и жажда мести.
Ручка двери чуть слышно щёлкнула. Е Цзишэн, всё ещё пылая от ярости после слов об «ошибках» Тяньжуна, резко повернулся, готовый излить гнев на любого, кто посмел прервать их разговор. Но встретился взглядом с большими, безмятежными глазами Ли На. Девочке было семь лет, может, чуть больше. Она стояла босиком в проёме, в ситцевом платье с выцветшими цветами, а из-под ушей торчали неровные косички.
Всё его существо, содрогнулось от резкого внутреннего торможения. Его ярость, кипевшая как лава, наткнулась на хрупкий, живой щит. Он замер, застигнутый врасплох этим детским, безоговорочным доверием. Он знал её с самых пелёнок, всегда баловал конфетами, настоял на покупке рояля именно для неё — и сейчас обворожительная улыбка, доброта и нежность действовали на него сильнее любого увещевания.
— Дядюшка Е! — с невинной лёгкостью побежала к нему, не видя в грозном мужчине ничего, кроме доброго великана.
Она нежно обняла его. Он отвернулся на долю секунды, с силой выдохнув, пытаясь стереть с лица гримасу гнева и натянуть привычную, добрую маску. Ради неё. Только ради неё он был готов на это усилие.
Затем медленно, почти неловко, положил тяжёлую ладонь на её голову:
— Сяо На … — прохрипел без злобы, с мучительным усилием самообладания. Вся суровость отступила, подавленная силой глубокой привязанности. Он затаился, смолк, чтобы не испугать её.
— Папа, послушай — я придумала! — и, не дожидаясь ответа, юркнула к роялю.
Первые ноты прозвучали фальшиво, но в них уже слышалось что-то упрямое и живое. Цзишэн слушал, не двигаясь. Лёд в сердце треснул под теплом объятий, обнажив пропасть между миром этой девочки и миром, в котором он утопал. Любовь к ней вступила со злостью в трагическое противоречие, рождая тяжёлую, леденящую усталость и горькое осознание этой пропасти.
— Слушай, а ведь она умница, — неожиданно тепло обратился он к Ли Шаньвэню. — Может, стоит подумать о браке с моим Шэнъюем?
Разумеется, разница в четыре года существовала, но она не играла роли. Ли На и Е Шэнъюй  не были первенцами, для которых брачные союзы заключались по строгим правилам. Да, сейчас эта разница была ощутима, но, когда девочка достигнет брачного возраста, эти четыре года просто растворятся.
— Хорошая мысль, — заулыбался Шаньвэнь. — Я подумаю.
Но в итоге предпочёл другого. Сына простого коммерсанта. Человека без рода, без традиции. В чужую семью, прочь из Ордена. Он запомнил то решение: «Вэй Юньчэн?» — думал тогда, и это казалось издёвкой судьбы.
Боль поднялась сразу. Он ещё улыбался, но в груди уже зашевелилась обида. Ли предпочёл этого Вэй — ему, Цзишэну. Так просто. Унизительно!
И тогда его ослепило. Обида, ненависть, жажда доказать свою правоту. Он пришёл к Веерам. Предложил сдать Орден. Всех. Думал, что переиграет Ли Шаньвэня. Станет новым Фениксом, который сожжёт всё дотла. Думал, что сможет надуть этих Вееров, использовать и стать правителем. Единственным.
План был хорош. Пока не кончился. Когда выжгли Ли и Лю, Веерам он стал не нужен. Сначала убили второго сына. Потом — дочь. Жена, та самая гордая Ван, не вынесла позора. Что он натворил. Куда завёл их род. Старейшины плевались при его имени.
А самое горькое — он-то думал, девочку пощадят. Он специально устроил так, чтобы Ли На была в школе. Но Веерам было плевать на просьбы. Мелочь. Несущественно.
Но девочка выжила. Чудом. И теперь это чудо стало последним шансом. Оставалось лишь найти способ к ней подобраться.
— Скажи, — негромко проговорил он, обращаясь к Шэнмину. — Что с Байхэ? Нашли?
— Нет. Как сквозь землю провалился.
— Значит, Ли На — у дяди. Байхэ и Линфэн — в бегах… — он не договорил. Слов стало слишком много.
Цзишэн поднялся, медленно прошёлся по кабинету. Когда-то здесь собирались старейшины, здесь решались судьбы Ордена. Теперь — только пыль, запах давно выкуренных сигарет и слабое эхо старой славы.
Остановился у окна. За стеклом шумела зелень — не та, что была раньше. Не та, под которую уходили на задания и возвращались живыми не все.
— Почти удалось уничтожить Феникс. А вот то, что нужно — не досталось.
Сын молчал. Какие тут могли быть вопросы?
— Что старейшины клана Чэнь? — спросил Цзишэн, не оборачиваясь.
— Воспитывают нового Мояо. Ничего не вышло. Ни одна провокация не сработала. Они по-прежнему держатся за Орден. Ян тоже. Попытки стравить провалились.
Он почти не удивился. Всё оказалось прочнее, чем рассчитывал. Или же сам стал слабее. Интересовало лишь одно, они преданы Ордену или девочке?
Когда понял, что девочка выжила, впервые за долгое время ощутил радость. Не стал трогать её. Тогда ещё думал — пусть растёт. Так или иначе она нравилась ему. Что-то в ней от матери, может. Что-то непохожее на отца.
Он хотел её не только из-за музыки — хотя даже старики замирали, когда она садилась за рояль. Не только за тонкие черты или улыбку. Теперь, когда Ли На признали Хунлунь, он хотел восстановить свою честь через сына. Чтобы фамилия Е снова звучала рядом с настоящей кровью.
Если взять её умом и терпением, то однажды он станет дедом главы Багряного Феникса. И тогда всё опять вернётся на круги своя. И мир снова будет держаться на нём.
Он облокотился на спинку кресла, словно внезапно обессилел. Взгляд скользнул к окну, где за стеклом одиноко высился тополь, белёсый ствол покачивался на ветру, но стоял непоколебимо. Это дерево всегда завораживало — живое свидетельство того, как жизнь пробивается сквозь каменные преграды.
Правда не была тайной для девочки — вина в гибели её семьи лежала здесь, в этом кабинете. Лаской теперь не возьмёшь... Придётся действовать тоньше.
Он подпёр подбородок ладонью. Девочке уже пятнадцать. Возраст неустойчивый. Не женщина ещё, но и не ребёнок. Самое опасное и самое податливое время. Люди в этом возрасте верят, что любовь дело судьбы. Что ради неё можно отдать последнее и обрести невозможное.
Чтобы завоевать без борьбы, нужно было обратиться к чувствам. Женщины во все века теряли голову в этом — особенно в первое, внезапное чувство. Требовался мальчик, способный зажечь её сердце.
Но младший сын — совсем не такой. Всё время сидит за компьютером, играет в свои игры. Девушками не интересуется вовсе.
Имя? Это не было трудностью. Изменить его, подложить историю — дело нехитрое. Орден, конечно, проверит, если кто-то начнёт ошиваться рядом с Ли На. Проверят — узнают про сына торговца или сироту или ещё что-нибудь.
Нет, не в этом беда. Проблема — в другом. Как научить того, кому всё равно? Как вложить в пустую руку искру, от которой должно вспыхнуть чужое сердце?
Вот если бы у него был кто-то вроде Ван Лэйяня, тогда всё пошло бы иначе. Хошэнь, нынешний, тот ещё искуситель. Один взгляд, и девочки таяли. Да и не только девочки. Там талант был, настоящий. А этот... Он хороший. Но не из той породы.
А Ли На? Тяньжун рассказывал: девочка учится. Готовится стать полноправной наследницей. Характер сильный, упёртый, волевой. Пожалуй, даже больше, чем кто-либо из рода Ли.
Что ж, задача ясна. Упрямство... это лишь вопрос правильного подхода.
В течение следующих дней Цзишэн выстраивал план. Шаг за шагом. Она до сих пор на домашнем обучении, но к сентябрю должна вернуться в Нанкин, поступать в старшую школу. Там и надо встречать. Он почти видел перед собой это здание: школьный двор, тени на плитке, суетливые подростки. Там, среди них, она впервые окажется без защиты. Орден будет наблюдать — но не вмешается. Они сами бросают её в огонь, чтобы закалить.
А значит, подойти можно. Словами. Случайными совпадениями.
Усмешка скользнула по губам. Осталось совсем немного — завоевать, вложить мысль, заставить выбирать.
— Приведи а-Юя, — довольный собой распорядился Цзишэн.
Сын кивнул и вышел, не сказав ни слова.
Вскоре дверь скрипнула, но поворачиваться не было нужды.
— Войди.
Е Шэнъюй вошёл неслышно. Ему было девятнадцать, и в глазах уже давно проступало то, что Цзишэн не любил видеть в людях: холодный ум и тихое, упрямое презрение.
Дверь закрылась за Шэнмином. Е Цзишэн остался один на один с тишиной и с младшим сыном. Шэнъюй стоял, не двигаясь, его взгляд был устремлён в точку где-то за спиной отца — будто он разглядывал призраков, обитающих в этом кабинете.
— Ли На возвращается в Нанкин, — голос Цзишэна прозвучал глухо, без предисловий. Он не предлагал сесть. Это был не разговор, а объявление воли. — Ты поступишь в туже школу. И познакомишься с ней. Твоя задача — стать для неё всем. Другом, защитником, единственной любовью.
Шэнъюй медленно перевёл на него взгляд. Ни удивления, ни возмущения. Лишь холодная, выверенная до градуса пустота.
— Наследница. Удобный трофей.
Цзишэн сжал кулаки, но лицо осталось каменным.
— Не добыча. Ключ. Ключ к тому, что было утрачено по глупости. К законному месту под солнцем.
— Чья это глупость, отец? — спросил Шэнъюй с искренним, леденящим любопытством. — Ты же всегда говорил, что предательство — это всего лишь несвоевременный переход на сильную сторону. Разве эта сторона была сильной? Или просто удобной?
Е Цзишэн почувствовал, как старый шрам на щеке заныл — фантомная боль от давнего пореза. Он ненавидел, когда сын говорил с ним тоном равного.
— Ты сделаешь так, как я сказал.
— Всё обсуждаемо, — парировал Шэнъюй. — Например, почему я? Ты же всегда боялся меня… выпускать. Говорил, что слишком похож на мать. Что во мне её упрямство. А упрямство, как ты любишь повторять, ломают. Или... ты решил, что сломать Ли На будет проще моими руками?
Отец резко повернулся к окну, скрывая дрожь в пальцах. Сын бил без промаха. Он всегда бил без промаха.
— Университет. Любой факультет. Твоя независимость. Финансово поддержу. Это твоя цена. — Цзишэн выдохнул, чувствуя вкус поражения в этой сделке. Он покупал собственного сына.
— Нет, — тихо сказал Шэнъюй. — Это не цена. Это условия капитуляции. Мои. Ты отпускаешь меня с поводка, чтобы надеть на меня другой — позолоченный, привязанный к руке девочки. Но я согласен на эти условия.
Шэнъюй стоял у двери, его рука уже лежала на медной ручке, холод которой проникал сквозь кожу.
— Ладно, — слово прозвучало как приговор. — Сделаю. Но не для тебя. И не для клана Е, который ты похоронил своими руками.
Он медленно повернулся, и в его взгляде не было ни ненависти, ни покорности. Была лишь усталая решимость.
— Мама перед смертью оставила записку. Все думали, там будут упрёки тебе. А там было всего три слова: «Он не виноват». Она до последнего верила, что в тебе есть что-то, что можно спасти. Сестра так не считала. И брат... брат заплатил за твою «новую жизнь» своей, — он выговорил это с ненавистью.
Цзишэн не шевельнулся, но пальцы впились в кожаную обивку кресла так, что побелели костяшки.
— Я не мать. Я не буду тебя прощать. Но я посмотрю, — голос Шэнъюя снизился до шёпота, полного ледяной ярости. — Я посмотрю в глаза Ли На, которую ты хочешь сделать разменной монетой. Я увижу, что осталось от Ордена, который ты предал. И если я найду хоть крупицу той чести, что была в моей матери, я буду защищать её. Не ради тебя. Даже не ради неё. Ради памяти тех, кого уже нет.
Он вышел, не дав отцу слова сказать. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком.
Е Цзишэн остался в гробовой тишине. План был запущен, но вместо удовлетворения он чувствовал пустоту, зияющую, как открытая могила. Он только что отправил на задание мстителя. Рассчитывал на амбиции или страх, но столкнулся с чем-то худшим — с холодной, беспощадной правдой, которую больше некому было носить в себе.
И самое страшное заключалось в слабой, едкой надежде, шевельнувшейся где-то в глубине: а что, если сын прав? Что если в этой девочке и впрямь осталось то, во что он когда-то верил? И тогда его блистательная стратегия обернётся тем, что сын перейдёт на сторону врага, которого он сам же и создал.
«Но, с другой стороны… это победа. Беспроигрышная. Предаст сын или нет, не имеет значения. Он станет Ли! И это главное. Потом ещё спасибо скажет».
Е Цзишэн всё ещё сидел, погружённый в созерцание кружевных теней на полу, когда дверь вновь приоткрылась. В кабинет вернулся Шэнмин — шаги, обычно бесшумные, теперь несли особую напряжённость, словно предгрозовое затишье наполнило комнату.
— Отец, — голос прозвучал чётко, — Ли Тяньжун сообщил, Ли На возвращается в Нанкин.
Сначала сообщение словно не достигло сознания. Лишь едва заметное движение брови выдало реакцию. Затем медленный подъём головы: лоб ещё оставался нахмуренным, губы чуть поджались, но в глазах появилась странная живость. Как будто кто-то дёрнул изнутри, и старая ткань души расправилась.
Е Цзишэн поднялся с места – неспешно, но с непоколебимой уверенностью. Ладонь скользнула по столешнице, смахивая невидимую пыль с давно задуманного.
— Вот как… — голос прозвучал тихо, но каждое слово падало с весом неоспоримого факта. — Это... более чем хорошо.
Шэнмин промолчал, но вопрос читался в его взгляде. Цзишэн же подошёл к окну, наблюдая, как летний ветер играет с листьями.
— Собери списки зачисленных детей в старшие школы... — пальцы сомкнулись в замок за спиной.
— Со всего города? — удивился сын.
—Нет. Я думаю, это будет Цзяннин . И скорей всего школа с отребьем. Цзиньфэн будет её обучать, значит либо район, либо школа.
Цзяннин считался самым опасным и криминальным районном. Туда даже полиция старалась не заглядывать. Слишком много трудовых эмигрантов, студентов, местные малолетние наркоманы и бандиты. Отличное поле для становления авторитета.
— Раздобудь её фото. И начни готовить Шэнъюя.
Тишина растянулась на три медленных вдоха — ровно столько, сколько нужно, чтобы представить расставленные фигуры на этой шахматной доске.
— Там заправляет Цзян Лу , — Цзишэн улыбнулся. — Интересно как она с ним справится.

_________________________________

  Шэн — «процветание, могущество». Мин — «светлый, ясный, просвещённый». Имя Шэнмин означает «Ясное/Светлое процветание». Это имя отражает более «правильный», но пассивный путь сына, который находится в тени отца и вынужден разбирать последствия его разрушительных решений.
  Верность (Чжун) — краеугольный камень конфуцианской этики и традиционных китайских организаций, будь то государство, семья или тайное общество. Предательство здесь — не просто личный проступок, а грех против фундаментального принципа, на котором держится весь социальный порядок.
  Культ предков — одна из основ китайской культуры. Непочтительное отношение к могиле предка и нарушение данных ему клятв считается одним из тягчайших моральных преступлений, влекущих позор на весь род.
  Отсылка к культурной норме, особенно для мужчин старшего поколения, — сдерживать сильные эмоции. Открытое проявление горя, ярости или отчаяния считается слабостью.
  Имеются в виду коммунисты. После прихода к власти в 1949 году Коммунистическая партия Китая жёстко преследовала и практически уничтожила традиционные тайные общества, рассматривая их как угрозу своей власти. Для старых членов Ордена коммунисты — не просто политические противники, а убийцы их товарищей.
Отсылка к периоду экономических реформ в Китае (конец XX века), когда страна переходила от плановой экономики к рыночной. Для традиционных структур, подобных Ордену, это было время как новых возможностей, так и угроз, связанных с размыванием старых устоев и ростом чисто коммерческих, а не идеологических преступных группировок (как Веера).
  а-Фэн. Подразумевается Люй Цзиньфэн.
  «Сяо» — приставка к имени, означающая «маленький/маленькая». Используется для ласкового обращения к детям или младшим. «Сяо На» — «Настенька» или «маленькая На»
  Шэн — «процветание, могущество». Юй — «вселенная, космос». Имя Шэнъюй можно перевести как «Процветающая вселенная» или «Могущество космоса». Это самое амбициозное и масштабное имя из трёх, что идеально соответствует холодному, независимому и философскому характеру младшего сына, чьи интересы выходят далеко за рамки клановых дрязг.
  Цзяннин в контексте Нанкина 1990-х - 2000-х годов — это быстрорастущий периферийный район с огромным количеством мигрантов, стройками и слабой инфраструктурой. Подобные районы в китайских мегаполисах часто были центрами неформальной экономики и преступности.
  Цзян — фамилия, также означает «река». Лу — «дракон». Имя Цзян Лу можно перевести как «Речной Дракон». Это имя сразу создаёт образ могущественного и опасного хозяина подконтрольной ему территории (Цзяннина), скрытного и могущественного, как дракон в мутной воде.