История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 17

ОСВОБОДИТЕЛИ

По всем землям к северу и северо-западу от Москвы под натиском ратей Михайло Скопина-Шуйского и храбрых воинов Якоба Понтуссона Делагарди, будто тараканы от метлы-luuta, разбегаются в разные стороны, отступая в беспорядке,  в пух и прах разгромленные шайки польско-литовские.

Беспрестанно атакуют врага на лесных дорогах летучие отряды шведских лыжников из Норрботтена и бородатых ратников-русов.

Тенями зловещими, как из-под земли вырастая, возникают они вдруг перед бредущими по дорогам хоругвями польскими. Проносятся  стремительно на своих, в полтора аскела* длиной, широких и тонких деревянных полозьях. После себя лишь  окровавленные тела неприятеля  и пылающие обозы  с фуражом оставляя. Да  тут же и исчезают в мгновение ока, словно в снежной пелене растворяясь, под сенью чащоб, для всякого пешего или конного  непроходимых.

_______________________________________
*Лыжи «длиной в пять футов и шириной в один» (Ю. Видекинд) – в Швеции XVII века соответствовали 148,45 см и 29,69 см соответственно.


Словно гнилая трупная плоть, стан вора тушинского распадаться начал. Не то, что поляки, но и свои от него отступилась, королю Жигимонту   присягая поспешно. Лишь немногие из казаков ещё лжегосударю верность хранить продолжали.

С одобрения Сейма Речи Посполитой в сентябре года 1609 от Рождества Христова с войском огромным сам король польский Сигизмунд в пределы Руси  вторгся. Великому князю Василию Шуйскому войну объявив, как тому, кто первым якобы договор о мире нарушил, шведов призвав на подмогу. Первым же делом Смоленск с крепостью его могучей в осаду взял.

Вале-Дмитри из Тушино в Калугу бежал тайно - и за деревянными укреплениями её с валом и рвом  поспешил укрыться, где казаками верными ему принят был и обласкан.

За ним и супруга его, Марыся, дочь польского  магната, воеводы сандомирского Ежи Мнишека, от одного Вале-Дмитри к другому женою переходившая, в платье татарского воина переодевшись, устремилась вскоре, мятеж казаков донских в тушинском лагере хитростью и естеством своим учинив плотским.

Гнездо же новое осиное Вале-Дмитри в Воронеже свить вознамерился. Куда для устроения ставки воровской ротмистра Яна Керножицкого отправил. Того самого, что из старой Русы еле ноги унёс, и целый полк  в битве с Эвертом Хорном и Феодором Чулковым у Каменки к северу от Торопца потерял.

Остальные тушинцы во главе с Романом Ружинским к Волоку было направились, Тушино само опустевшее спалив дотла напоследок. Надеясь к войску короля Сигизмунда под Смоленском примкнуть позже. Да по пути взбунтовались – и в схватке гетмана своего так отделали, что тот в начале апреля от ран, им прежде полученных, и побоев жестоких богу душу отдал.

Войско Яна-Петра Сапеги, прошлой осенью ещё у Александровой слободы на Каринском поле изрядно потрёпанное, от обители Троице-Сергиевой после долгой осады её к Дмитрову отступило, где его князь Иван Куракин разбил наголову. Едва ль больше тысячи измотанных, израненных и оборванных вояк литовских и польских привёл гетман в Калугу к Димитрию.

Шесть уцелевших сотен из прежнего конного полка Александра Зборовского под Смоленск, к Сигизмунду идти порешили, где к хоругвям гетмана польного коронного Станислава Жолкевского присоединились.

Перешли под знамена короля польского и полк Андрея Млоцкого, и поредевшие конные хоругви гусар и казаков Ружинского, Розецкого, Маркова и Виламова.

Кавалерия же литовская лихого рубаки Александра Юзефа Лисовского, чей след кровавый от самого Великого Новгорода по всему Замосковью тянулся, в Суздале теперь от прочих сил польских и тушинских оказалась отрезана.

От самых границ Финланда шведского, от Ливланда и Ингерманландии до Архангельска –  святого Николая пристани, вздохнула, наконец, свободно земля, от польских и черкесских  шаек очищенная. Лишь по дорогам на Смоленск, Калугу и Путивль брели ещё разрозненные отряды литовские.

Союзные войска же Якоба Понтуссона Делагарди и Михайло Скопина-Шуйского в столицу Руси вступили торжественно.

Триумфатором на белом жеребце-аргамаке, подарке царском, рядом с другом своим Скопиным-Шуйским через Тверские ворота Белого города въезжал в Первопрестольную под перезвон колокольный молодой полководец шведский - Якоб Понтуссон. Гордостью, доблестью и отвагой юные сердца их горели! Радостью и счастьем сияли очи…

С таким же восторгом и слезами радости на глазах - хлебом да солью ликующий люд московский сословий всех – стар и млад, освободителей своих,  избавителей от смуты и бед всяких, у Неглиненских  ворот Китай-города встречать собрался.

«Якову Люпопостовичу, воеводе неизменному» и «защитнику общей свободы» в ноги до земли самой кланяясь, а Михайле Скопину-Шуйскому к стремени челом припадая и сапоги целуя.

По каменному Курятному мосту от Белого города через речку Неглимну,  ботфортами месиво из мартовских грязи и снега  разбрызгивая во все стороны, с грохотом барабанов, звоном литавр  под гудение волынок шведские фаники  из Норрботтена со скоттландскими пикинёрами «двух Патриков» – капитанов Хартона и Крайтона, мрачного вида пресвитерианцев из Эддинбурга, тяжело шаг печатали.

Следом  риттарфаны  Эрика Тённесона - брата губернатора виборгского, проходили рысью, и триста всего из почти двух тысяч в живых оставшихся мушкетёров графа де Мандезира французских брели устало.

Неспешно, с улыбками встречающему их народу московскому головами кивая приветственно, всадники полковника Юхана Конрада Линка с рейтарской конницей Корнелия Поссе и Джона Кваренгейма подковами дощатый настил дороги Тверской сотрясали.

Из Виборга-то по пути, в январе ещё, подкрепления, к Делагарди шедшие, из-за болезней и холода поредели изрядно.  Сотнями чернеющих на снегу могил путь войска оказался выстлан. Выжившие же, едва до места добравшись, немедленной выплаты жалованья начали требовать, включая и долю в дороге умерших. Да вдобавок ко всем напастям ещё и лошади почти все околели. Едва ль больше дюжины и уцелело только!

Лишь помощи Скопина-Шуйского благодаря, который с жалованьем вместе и коней целый табун им прислал, рейтарам в бой хотя бы уж не пешим, врагам на посмешище, пришлось отправляться.

Не было с теми, кто в Москву вступал ныне, кавалеристов Эверта Хорна и четырёх сотен бельгийцев служившего под началом его Пьера Делавиля, которых Якоб Делагарди с финской фанике-липпуе вместе да ещё с сотней всадников к Великому Новгороду отправил, дабы свободный  подвоз провианта в город обеспечить, от грабежей псковских казаков окрестные дороги избавив.  После же Делавиль подо Ржевом, Старой Руссой, Осташковым и в других местах с поляками храбро бился, а при штурме вражеской крепости в Осипове лично ворота взорвал петардой.

Словно нескончаемой многоцветной лентой войско союзное оплетало московские улочки.

Красовались в сёдлах английских ротмистры Кокбурн, Бальфур, Карр, Рютвен, Кимберлей и братья Поплер, отважные пуритане из Амстердама*.

_______________________________________
*В 1609 году часть преследуемых в Англии пуритан во главе с Джоном Смитом переселилась в Амстердам, где под влиянием меннонитов была создана первая баптистская церковь.


От Большой Дмитровки мимо монастыря Георгиевского под стягами Спаса-на-крови полки грозных ратников и стрельцов самого Скопина-Шуйского, пищали и бердыши неся на плечах да пушки наряда пушкарского везя на конных повозках, охотный и мучной с хлебным ряды по левую руку оставив, на Тверскую дорогу к Моисеевскому монастырю сворачивали. Брады кверху подняв горделиво, шагали полки копейного строя  степенно, Кристиером Сомме обученные, крепко в ладонях пики с рогатинами свои сжимая.

Вперёд них, жеребцов боевых горяча, воеводы с детьми боярскими, роты стряпчих да сотни казаков с людьми служилыми выступали.

Приклады кавалерийских аркебуз-хакапюссю в согнутые колени уперев, по сторонам с любопытством поглядывая, также и всадники финского корнета-липусто на Курятный мост  каменный въехали.

Как вдруг хрипловатый голос, будто рассказчик-tarinankertoja сказание-руну, почти речитативом запел:

В Карьяле, в землях, где сосны звенят,
Жил Юхан Крэилл –  великан знаменитый.
Юный сын его Антти отвагой объят –
В них пламя Дубинной войны не изжито.

Могучий риттарский хор тут же с готовностью подхватил следом:

Над землями клич
Де ла Гарди летит
За свободу Руси
и за честь!
На Лжедмитрия рать
против тьмы восстаёт.
Мчатся всадники вскачь,
нас рассвет новый ждёт!

- Слышишь, какую парни наши доблестную песнь сложили? – Ермолай Стогов весело подмигнул Антти. – И тебе в ней с отцом твоим, и суур-пяалликко нашему, главнокомандующему Яакко Пунтусинпойке, нашлось место!

Два молодых друга сбоку от Неглиненских ворот на лошадях восседая, ликующей толпой окружённые, за прохождением войска со стороны наблюдали. Дабы никто из парней их, людским водоворотом увлекаемый, не отстал и в незнакомых переулочках не затерялся.

Теппойнен из Валкъярви учил нас всему,
Сердец наших сила - на острых мечах.
На восток вёл нас путь, чтобы стать посему,
Рус и швед заодно, и неведом нам страх!

Снова и снова выводил запевала слова своего повествования, подобно ткачу,  переплетающему искусно цветные нити утков и прочной основы в затейливом узоре орнамента на полотне вышиваном.

Битва кипит у московских ворот.
Храбро сражаются воины Суоми,
Чтобы Польши низвергнуть неистовый гнёт,
Нашу волю к победе ничто уж  не сломит!

De la Gardien kutsu, se soi yli maan – «Над землями клич Делагарди летит…»

Подобно мушкетному залпу, раскалывал воздух над весенней столицей Руси многоголосый рефрен, из сотен глоток к хмурому небу рвущийся хрипло:

Де ла Гардиен кутсу,
Хей, хей, хей!
 се сой юли маан,
Хей, хей, хей!
Веняйяа вапаутамаан,
Хей, хей, хей!
Кунниаан!
Вастасса Вале-Дмитри,
Хей, хей, хей
 петос йя валхе,
Хей, хей, хей!
Хаккапелийтат ратсастаа,
кохти уутта аамункойттоа!

- Кюлля, hieno! Да, отлично! И старого Туомаса Теппойнена, наставника нашего, упокой Господь душу его, гляжу, вспомнили. Что без малого лет сорок назад и отряд мстителей-разведчиков этот создал. Жаль только, отец сам не слышит… - Вздохнул Юхонпойка. - С тех самых пор не виделись мы с ним больше, как Яакко Пунтусинпойка из Valta-Валдая ему вместе с Леантери Клаунпойкой – Линдером Классоном, и ранеными из французского полка с генерал-квартирмейстером Хансом Стюартом, в Швецию, к  королю приказал отправиться. Дабы обстоятельно причины бунта финнов с наёмниками-«вярваде» и отступления в Финляндию  изложить досконально, о заслугах или проступках каждого короля уведомить, а непокорные чтобы не остались вовсе без наказания.

- Не беда, услышит ещё, Антти! Помню, помню, как прошлым июлем-хейнякуу в битве под крепостью Tihvere-Тверью повёл нас отец твой вместе с Яакко Пунтусинпойкою, когда на второй день сражения мы три главных хоругви польских наскоком одним отчаянным смяли и в бегство противника обратили! Ох, и яростная же была сеча!

- Верно говоришь, друг. Такое не скоро ещё забудется! Седые ветераны и те даже плакали, не  таясь, когда войводи Миккели Скопин-Сюйски средь горы тел изрубленных на шею вождю нашему Яакко в порыве сердечном кинулся! Обнял его, как брата, и со слезами благодарил жарко. Сказав,  что ни дядя его, великий князь, ни всё царство венское, Веняйян валтакунта, никогда в силах не будут достойно отблагодарить самого его и войско всё королевское, и как-то хоть расплатиться за эту услугу.

- В последний раз, кажется, Яакко  Пунтусинпойка  липусто наш с Эвертом Хорном во главе и отцом твоим снова под Tihvere бросил, когда в окрестностях тамошних польские шайки грабителей и мародёров вдруг объявились да хозяйничать было начали и кровь лить невинную…

- Так точно и было, Йере.  Помню, мы с войском мятежным к Торсску - Торжку, уже отступили… Яакко Де ла Гарди наш решил вместе с трусами и подлецами, что сражаться без выплаты жалованья отказались, к границе назад возвращаться, дабы бесчинства мерзавцам этим по дороге творить не позволить - людям да церквам обиды чинить и убытки. Слово своё, Скопину-Сюйски данное, вишь ты, не мог суурпяалликко наш нарушить…

Там-то в пути и настигли нас мрачные вести. Будто бы некий бродячий отряд казаков прямиком из лагеря Вале-Дмитри под Москвой заявился к Tihvere… Округу разорять принялись и город сам с крепостью захватить надеясь. По следу кровавому да пепелищам мы их тогда и настигли.

- Так говоришь, будто я сам там не был! Одних мы перебили, других в плен с их лошадьми взяли и в лагерь приволокли наш, а третьи и сами по полям разбрелись да прочь поспешили убраться, покуда головы, руки и ноги ещё на месте…

- После того же, как войско, к великому стыду нашему, финскими бунтовщиками ведомое и никаких более приказов не слушая, врассыпную к границе двинулось дальше, а сам Яакко в Крестцах близ Новогорода остановился, что от Ямской слободы к югу, он меня нарочным к  вийпурскому порместари Арвиду Тёнессену Вильдеману отправил. С наказом, чтобы зачинщиков мятежа наказать достойно.

«Вы же сами в Дубинной войне за права крестьян бились!» - Мерзавцы меня с отцом упрекать ещё вздумали. Тогда как сами в то время под реккопайтами своих жён отсиживались… – «Отчего же теперь вступиться за нас не желаете? Когда офицеры нас будто безропотных овец на заклание в неведомые и дикие земли гонят, в жертву принести собираясь. Ещё и жалованья за то не платя обещанного!»

- Трусы эти такое пятно позора, мюётяхяпея, на нас бросили, что и вовек было бы не отмыться. Хоть с утра до вечера в сауне парься! Кабы по приказу Де ла Гарди добрая половина тех из нас, кто предан ему после бунта и позорного отступления ещё оставался – двести тридцать всадников с семьюстами пешими, с Кристиером Сомме на подмогу Скопину-Сюйски  назад под Кальяааси, Kaljaasin-linnoitus не отправилась. Крепость Калязин, стало быть, на Светлой реке – Валоайоки,  Волхе, к востоку от Tihverе и от Москвы в восьми пяйвяматках к северу, днях конного пути то бишь.

- Да уж, бунтовщики-то себя за всё на обратном пути к границе вознаградили с избытком! Даже жёны и дочери крестьянские в их полном распоряжении были… Разве мог Яакко наш доглядеть за всеми? Преданных ему, нас у него горстка всего оставалась.

Йере лишь рукой махнул сокрушённо.

- Хорошо они нас ославили! То же мне, освободители! Поляков с литвинами ничем не лучше. Грабь, жги, убивай, насилуй… Но не от того ли мы сами шли эти земли  избавить? И тут на тебе! Сколько ж маленьких финнов, саксонцев и французиков-ранскалайненов по всему северу Руси теперь народится?! Эва… Эдак скоро и русов самих не останется вовсе. Да и поляки с литвинами до нас ещё постарались.

- Когда я с подкреплением, из Нарвы и Виипури с Эвертом Хорном прибывшим, уже назад возвращался, иных из этих «отцов» новоиспечённых встретили мы по дороге.

Часть, по великой милости Командующего нашего Яакко, жалованье за полтора месяца получив, Кексхольм-Корелу  принимать с Карлом Олафссоном и  Андерсом Бойе отправилась. Старого этого рыцаря, для сражений уже непригодного, Де ла Гарди в наместники крепости и всего ляна королю прочил. А некоторых из смутьянов, чего греха таить, и вздёрнуть пришлось на месте.

- Так поделом им! Об одном только жалею я, Антти.

- О чём же?

- Что не только отца твоего, но и славного рыцаря Кристиера Сомме с нами нет нынче.

- То правда! Достойнейший офицер херра Кристиер! Никому так не обязаны необученные прежде ратники Скопина-Сюйски, как ему именно в овладении искусством пехотного боя по традиции Мориса Нассаусского. С чем первые их полки выборные пикинёрские разряда Новогородского свой вклад в победы наши под Калязиным-Кальяааси и Тверью-Тихвере внести, наконец, сумели. До этого только и знали, что в тылу у нас наши обозы же грабить!

Но сам ведь знаешь, что с тем ранением, которое он в бою с Сапегой у Александровой слободы получил осенью, ему в лагере нашем не излечиться было! Отчего в Швецию и пришлось отправиться.

Зато Яакко Де ла Гарди его высших почестей удостоил и письмом к королю в дорогу снабдил - с перечислением заслуг всех и просьбой должное воздать этому риттару, землями и поместьями наделив.

Заодно и тот самый пистоль-рулловери восьмипульный с собою увёз он, что отец мой Эверту Хорну в дар отдал. Тот же недолго владел им, однако… Да в готландский бройс* Кристиеру Сомме и проиграл вскоре…

_______________________________________
*Старинная шведская карточная игра, известная с XVI века.


УЛОЧКИ МОСКОВСКИЕ

Серый клинок ножа выглядел диким, как сама дикая озёрная руда verikivi – «кровавый камень», со дна вместе с донным илом и грязью поднятая. Из которой-то в сыродутной печке-домнице, плавильне-uunivalimo, из камней и с сеном смешанной глины сложенной, кричного железа кусок, «сепян раута», в горящих углях рождается.

Свирепо волнистыми наплывами окалины, будто глазками хищными, на создателя своего поблёскивая, нож, не долго думая, наточенным жалом в палец хозяина впился.

- Эй! – Вскрикнул Антти. – Перкеле! Ты чего кусаешься?!

Окалина счищалась плохо, цвет клинка оставался таким же серым, хотя само лезвие и стало острым, как осколок обсидиана.

- Покажи-ка, что там у тебя получилось, пойка. – Кузнец Ниило Хайкарайнен взял нож из руки Антти, тут же принявшегося яростно сосать ужаленный клинком палец, чтобы унять  резво бегущую по руке  струйку крови.

Придирчиво осмотрев изделие, Ниило хмыкнул: «Ну, чисто салака!»

- Всякий нож, парень, прежде, чем закалять, перво-наперво приручить ещё нужно. Поковку из кровавого железа-«верикиви» озёрного в сталь-«теряс»  превратить. Силой огня в горне наполнить да жаром углей и опилок из берёзы-koivu напитать. Об этом всякий кузнец знает.

Казалось, серая полоска металла в пальцах Ниило, навострив «уши», внимательно к его словам прислушивается.

- Что ты говоришь такое? Клинок ведь не зверь там какой-то, не волк-суси и не медведь-карху. Как же кусок железяки обычный приручить можно? И как ты насытишь его, коли ни рта у него нет, ни глотки?

Кузнец, видя сердито нахмуренные брови Антти, с искорками смеха в глазах хитро прищурился.

- Кабы всякий на свете секреты кузнечного ремесла нашего ведал, так и в нас, кузнецах, нужды бы тогда не стало!

Вытащив из мешочка на поясе кресало, кузнец-карьялайнен несколько раз чиркнул им по заготовке.

- Железо дикое, «сепян раута», не закалиться никогда и мягким, подобно воску всегда останется. Заточить ты его заточишь, но затупится оно и в негодность придёт быстро. Слышишь, какой звук раздаётся мягкий? А теперь послушай, как сталь на моём кинжале звенит, tikari… Улавливаешь разницу?

- Что же, даже если клинок в мочу рыжеволосого мальчика  опускать раскалённый или в молоко трёхлетней козы, три дня до этого одним папоротником кормленной, всё равно ничего не получится? Ведь лучшие шведские ножи из Мора, говорят, только так закаливают!

Хайкарайнен расхохотался.

- Где ты этих баек наслушался, jumalauta? Скажи ещё, что после того, как нож прокалить в горне, его в крови поляка или татарина остудить нужно! Причём, прямо в них погружая по черен...

- Да разве не так это?

Ниило от смеха и за живот схватился.

Антти при этом сердито засопел.

- Ремесло наше, пойка, таким же искусством, как ваяние или древорезка почитается не напрасно издревле. Правильный нагрев  в горне выдержать и остудить в масле и студёной воде подсолённой, поистине только настоящий кузнец может. В обычном костре  или печке-uuni, кроме такой вот салаки взаправду дельного ничего не выйдет.

Делать же вдумчиво всё, не торопясь нужно. Эй тясся олла йаниксен селясся – чай, не на спине у зайца! Спешка тут – всему делу помеха! Силу огня и угля железо-rauta медленно поглощает. Словно змея, гадюка болотная, кююкяарме, лягушку или мышь постепенно заглатывает… Наслаждается будто, процесс смакуя. Вроде, как мы сами, когда раскалённый пар кожей своей в сауне впитываем.

…Из забытья и воспоминаний вывел Антти увесистый тычок кулаком в плечо.

Ехавший рядом с ним по московским улочкам Скородума, сплошь весенней грязью и рыхлым снегом покрытыми, в окружении рубленных из брёвен домов высоких, Ермолай Стогов, на приятеля с хитрой ухмылкой поглядывал.

- Ты что это, уснул никак, что ли? Видно, прошлая ночь в виини-келлари, погребе винном, в Kitay-городе бурной была изрядно! – Расхохотался Йереми. Ведь, как мы помним, именно так юного карьялайнена этого, сына Йало-Евмена из Куркийоки, в прежние времена звали. – Или о славе военной и добыче богатой размечтался? Так и того, и другого у нас нынче вдосталь!

По приказу Делагарди небольшой отряд-ratsumiesjoukon для радения за порядком среди вярваде – наёмников разноязычных, не на шутку в спасённой ими Москве разгулявшихся, в разъезд-partio выехал.

Покуда сам Делагарди со своим штабом на царских приёмах в Кремле, домах боярских и княжеских палатах пировал, наёмные шотландцы, британцы, саксонцы, голландцы, французы и шведы, в Немецких слободах расквартированные, во множестве теперь по всему Скородуму, Белому и Китай-городу с кружалами да кабаками их разбрелись хмельные. Поначалу-то москвичи, как гостей  дорогих самых их привечали!

Одна из тех слобод для проживания иноземцев вдоль вала между Тверской дорогой и Малой Дмитровкой в Скородуме – Деревянном городе,  располагалась. Вторая же – на ручье Кукуй, близ устья Яузы, на правом берегу её, со времён ещё поселения там пленных ливонцев в правление Иоанна Васильевича «Жестокого» была основана.
 
Офицеры вышестоящие, Делагарди сопровождая, солдат своих  на попечение одних капралов оставили.  Те, однако, вместо того, чтобы от пагуб и греха подчинённых удерживать, ещё и сами в возлияниях и похождениях амурных фору могли дать. Драки и поединки между наёмниками, вопреки всем запретам, то и дело начали по всей Москве вспыхивать! Цирюльники полковые, проклятия на головы забияк-дуэлянтов изрыгая, от усталости уже с ног валились, раны и увечья, как после жестокой битвы врачуя.

Лишь горстка пуритан и прочих поборников веры вокруг капеллана Маттиаса Шаума в молитвах и пении псалмов проводила время.

С самого, почитай, начала марта-maaliskuu так по кабакам да винным погребам разгулу, веселью и праздности предавались победители «Де ла Гардьеска фельттогет», корпуса  Делагарди, из его «aрмэ» наёмной, как на французский манер прежнее старо-шведское «хээрр», «войско», по-новому именовалось всё чаще.

Однако же, буйно столь и безудержно, что от бояр, купцов да прочего люда посадского челобитные бессчётно вскоре так и посыпались на государево имя. От гостеприимства же былого почти уж и следа не осталось! Поди-ка, попробуй взаправду такую ораву пьяниц, обжор да бездельников прокормить! Эдак никаких припасов в кладовых не останется... Чем же освободители те от захватчиков отличаются?!

Вдобавок, почитай, ни одной бабы на Москве необлапанной да нетронутой немчинами не осталось! А холопок уж, девок дворовых да жёнок посадских так вовсе всех подряд перепортили да обрюхатили. Народ же простой супротив того и пикнуть не смел, не то, что с обидчиков ответа потребовать.

Василий же Шуйский, избавителей своих от угрозы великой обижать не желая, глаза покуда на  жалобы закрывал эти, а изветчиков-доносителей недовольных будто бы и не замечал вовсе.

Но племянник царя Михайло сам Скопин-Шуйский, вину за гостей шведских на себя принимая, сердечного друга своего Якоба вынужден просить был меры принять и буйство солдат его обуздать как-то.

Ряд с каменными погребами винными  в ту пору от Никольского до Ильинского крестца* по всему Большому посаду в Москве шёл, что от Варварки до Ильинки за стенами Кремля протянулся.
_______________________________________
*Перекрёсток. Места, где ставили часовни и куда приводили народ к крестоцеловальной присяге (старорусск.)


Ещё десятка два заведений кабацких меж Моисеевской и Никитской площадью - с  «Каменным скачком» тамошним, «Тверским кружалом» напротив монастыря Моисеевского да  кабаком у Воскресенских ворот хмельно на все голоса голкали*, хриплыми песнями питухов** да ярыг  стаи ворон, галок и голубей на крышах распугивая. Туда и весь люд московский пола мужеского, служилый да посадский, стекался во множестве.

_______________________________________
*Шумели (старорусск.)
**Здесь: пьяниц (старорусск.)


От торговли питейной в Смутное время разорённая казна-то царская и пополнялась только!

Подступы к Большому посаду, что весь Китай-город занимал,  ров преграждал глубокий. От реки Неглимны и Кучкова поля на севере он до  Московы-реки на юге спускался. На востоке посад в болотистый Васильевский луг упирался, до устья Яузы доходивший.

За Большим посадом китайгородским и рядами торговыми также за валом и рвом стены каменные с башнями Белого города с купеческим его Занеглименьем, Арбатом, Кучковым полем и Кулижками высились. Сам зодчий Феодор Конь возвёл их - тот самый, что и в Смоленске крепость  в царствование Бориса Годунова строил!

Оттуда путь уже в Деревянный город, Скородум, выводил - за земляным валом и стенами  бревенчатыми с тремя десятками башен. В Замоскворечье, к югу, ремесленные, стрелецкие, ямские да прочие слободы вкруг Москвы строились.

- Эй, эй, полегче! – Юхонпойка в ответ тоже попытался шутливо стукнуть своего молодого товарища по оружию. – Не то враз под арест отправлю. Я ведь фенрик твой, не забывай это, лапси-пойка!* Кто же так к вышестоящим по рангу обращается?

_______________________________________
*Малыш (финс.)


Ничто в облике молодого офицера о его более высоком положении не говорило, однако. Кроме того, что по всему в нём испытанный во многих сражениях воин сразу угадывался.

Хоть и не таким великаном, как его знаменитый отец выглядел Антти, но, по-юношески стройным оставаясь, на добрую голову выше всех своих сотоварищей казался. При этом всём долговязым там – hontelo, или тощим,  hento, его никак нельзя назвать было!

Сызмальства жизнью военной да скитаниями по дебрям лесным закалённый, крепким не по годам сложением он отличался. Мастерству же боя кас-пин отцом выученный, ещё и ловкостью дикого зверя обладал, волку или рыси  подобного. На вобравший  в себя всю силу своего могучего древесного племени дубок-двадцатилеток походил Антти, сын Юхана Крэилла. Что уверенно на длинный стержневой корень уже опершись стоит и мощными боковыми отростками глубоко в землю  вцепился.

Как и на прочих риттарах-разведчиках  финского их корнета-липусто на Антти пропитанный воском и смазанный жиром желто-коричневый колет из толстой воловьей кожи надет был, спереди тело половинчатый  нагрудник-кираса прикрывал, а на голове железный шлем-шишак с козырьком и защищающей затылок и шею стальной пластиной красовался. Который с большой неохотой лишь по строгому приказу отца он надеть согласился. Ноги в кожаных сапогах-ботфортах выше колена бока лошади крепко сжимали. От снега, дождя и ветра всадника тёплый плащ из коричневой саржи оберегал.

Такое же кавалерийское облачение и его приятель имел карьялайнен. Да и другие всадники мало чем отличались, в вопросах моды не притязательные. Ведь их запросы одним лишь удобством в бою диктовались! Ритпистоли в чехлах-pistoolikotelo спереди сёдел у каждого приторочены были да риттаршверты у левого бедра свисали.

В каждом движении неспешном фенрика, молодого корнета, сила необычайная, удаль и уверенность ощущались!

Как влитой восседает в седле Антти Юхонпойка. Конь его даже лёгкому движению поводьев и нажиму колен послушен!

Зато воистину тощий, как хворостина, подвижный и юркий хохотун Ермолай-Йереми, казалось, и верхом не мог усидеть спокойно.

Спутники их – вечно сонный толстяк Федьша-Ходари Пеконпойка, бывший кузнец Ниило Хайкарайнен из Антреа, в крещении новом Кольшей Цаплиным прозывавшийся, да Ийван - Ийбу по-карьяльски, младший братец самого Ермолая-Йере, с сонным видом позади на своих лошадках  лёгкой рысцой трусили.

- Ха! Это теперь ещё как посмотреть, кто из нас двоих другому теперь первым честь отдавать должен! – С важным видом приосанился в седле карьялайнен. – Или ты позабыл уже, что Великий князь, тсаари венский, суур-принсси Ийванен Васси Щюйски, как избавителя от неволи своей галицкой признал во мне, так тут же чином военного стряпчего* пожаловал и одарил всячески! Так, кто же из нас двоих главнее теперь будет? И иных новокрещенов немало ныне под знамёна перешло московские! Ты, Антти, ежели, вот, в правой бы греческой вере нашей тоже крещён был, то мог и сам уже  чина какого-никакого от Щюйски-тсаари удостоится! А там, глядишь, стольником и дворянином московским сделаться!

_______________________________________
*Один из низших чинов государственных служащих в России в XVI — XIX веках. Стряпчими зачастую становились молодые сыновья  перешедших на русскую службу иноземцев.


Как все карьялайсет, Ермолай первый звук родового имени Шуйского будто мягкую и с присвистом «ша» выговаривал. В отличие от друзей-финнов, у коих  ни «ша», ни «червя», ни даже «ци» не было. Потому-то и Шуйского они «Сюйски» звали.

- Про то, как суур-принсси твой Сюйски на обещания щедр, мы уж достаточно теперь знаем… - Хмыкнул Антти. – Кексхольм-Корелу до сих пор ведь так и не передали по договору нам вийпурскому. А жалованье ничтожное, оружие, коней да одежду тёплую зимнюю чтоб нам доставить, наконец, сподобились, как обещано, так бунт и отступление всего войска даже понадобились!

Но ты, однако же, братец мой Йере, в липусто с нами пожелал остаться, а не на службу к Скопину переходить! Среди нас ты такой, как все, значит… Хуови-партолайнен, всадник-разведчик, и даже до капрала покуда не дослужился! Стало быть, как  офицеру, мне подчиняешься по ранжиру.

Ты же мне перечишь теперь, всё равно, как если бы отец мой, коего Васили Сюйски также чином полковника пожаловал, а это ведь почти что войводи-сотапяалликко соответствует, эдак, к примеру, к  Эверту Хорну или над всеми финнами  командующему – Леантери Клаунпойке, вдруг заявился и честь ему отдавать первым потребовал!

- Ну ты и сравнил, братец! Неужто обиделся на меня?

- А что? Так и есть ведь!

- Батюшку-то моего Щюйски тоже ведь после воцарения своего сыном боярским в Деревской пятине повелел сделать, «служилым по отечеству» человеком… И Грамоту на вотчину с Михайлой Кропоткиным отписал по-соседству. С прочими Стоговыми рода старинного уравняв между прочим!  Как не хотел отец карбас наш рыбацкий и впредь  водить по Лаатокке, а от службы государю не отказаться было. Куда  деться!

- Так и плавал бы по Илмаярви себе, подумаешь. Вода везде одинакова и рыбы в ней вдосталь.

- Да разве Илмаярви, Ильмень-озеро, сравнится с Лаатоккой?

- Оно так, конечно.

- Вот, то-то. А что же, у тебя от отца твоего и славного командира нашего никаких нет доселе известий?

Антти вздохнул и лишь головой покачал печально:

- Путь до Стокольне,* Tukholma,** как и до Нючёпинга, сердца Сёдерманланда – с резиденцией королевской, не близок, должно быть! Хоть город этот, как говорят, на самом берегу Mare Nostrum Balticum располагается. Да ещё и назад возвращаться сколько… Но что-то и правда нет его долго. Боюсь, не приключилось ли что дурное дорогой!

_______________________________________
*Старошведское название Стокгольма, бытовавшее ещё и в XVII в.
**Стокгольм по-фински


ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ

- Ну и дела… - Леантери Клаунпойка только руками развёл в разные стороны. Нескрываемые удивление и растерянность читались в глазах командующего финскими отрядами Делагарди. – Вот это дождались, так дождались аудиенции…

- Именем короля, отдайте мне ваши меч и кинжал, сударь. – Офицер «Хёогвактен» - королевской гвардии, протянул руку, чтобы забрать оружие у озирающегося, как бы в поисках поддержки, Линдера Классона. - Поступите благоразумно, херр оверсте! Мои гвардейцы  просто сопроводят вас к месту вашего заключения и нам не придётся прибегать к насилию.

Юхана Крэилла, сделавшего было угрожающий шаг навстречу караулу из четырёх гвардейцев с алебардами, его командир остановил предостерегающим жестом.

- Ладно, не делайте глупостей, ротмистр! – Проворчал Леантери. - Пускай хотя бы один из нас останется на свободе, чтобы, в конце концов,  кто-то до Его величества правду мог донести. Кавалерийским наскоком тут не поможешь.

Постоянно обретавшиеся в приёмной Риксканцелярии придворные-адельсманы, а также некоторые члены риксрода и Тайного совета, среди которых особенно вернувшийся на днях из заграничной миссии riksens admiral Аксель Рюнинг статью своей выделялся – один из пяти «де хёгре риксембетсманнен», «великих офицеров королевства» и главных членов Риксродета, с любопытством на эту сцену со стороны взирали, перешёптываясь меж собой и многозначительными взглядами обмениваясь.

Из донесений королевского секретаря Эрика Олофссона, поступавших из Руссланда, послов шведских и сообщений тех, кто по разным причинам вернулся уже с полей сражений на востоке, в столице шведской наслышаны были о бунте финляндской конницы и присоединившихся к ней германских и французских наёмников – с последующим отступлением всей армии обратно к границе.

- Конунг и господин наш Карл IX, милостью Божьей, король Швеции, готов, венедов, финнов, карелов, лапландцев Норрланда, каянцев и эстов Ливланда et cetera, и без того осведомлён достаточно о преступлениях, под вашим началом же совершённых! – Скорчив презрительную гримасу, высокомерно заметил гофканцлер Нильс Кеснекоферус, только что огласивший подписанный королём приказ риксмарскалка - маршала королевства, Йёрана Классона Штирншельда о немедленном задержании и водворении под стражу Линдера Классона. – Писем Де ла Гарди, вами же и доставленных, монарху нашему вполне хватило уже, херр оверсте, чтобы наиболее полное представление о произошедшем себе составить! Неужто же вы полагали в самом деле, что сможете избежать ответственности за ту низость, которую вы и ваши люди из Финланда допустили, честь свою уронив и имя короля  позором предательства запятнать осмелившись? Молите Бога, чтобы королевский суд смилостивился теперь над вами и на эшафот не отправил!

Хотя Канцелярская коллегия Швеции, прежде из простых писарей и секретаря состоявшая, уже начинала набирать определённый политический вес в королевстве, положение её при дворе Карла IX всё же не играло ещё той роли, которую было ей суждено обрести в дальнейшем. Должность же надворного канцлера, невзирая на приближённость свою к монарху, по-значимости уступала риксканцлеру -  главе Тайного Совета. Занимавший её с 1602 года Свен Бильке, однако, по болезни своей в баронстве Крокерум – «Вороньем гнезде» безвыездно находился.

- Я тоже вместе со всеми финнами и вождём нашим Якобом Понтуссоном был там! – Не сдержав возмущения, воскликнул Крэилл Тахвонпойка.  – Тогда и меня с ним заодно арестуйте!

Гофканцлер с ног до головы смерил Юхана холодным взглядом своих блёклых, полуприкрытых веками, глаз навыкате.

«Ну чисто, как рыба сулкава, что в Карьяле у нас водится… сопа-синец лупоглазый…» - Мелькнуло в голове Юхана.

- Я бы на вашем месте не торопил так события, ротмистр. Покуда голова сама на плечах держится. Вполне возможно, что ваш черёд также в своё время настанет. Во всяком случае, рекомендую вам двор не покидать покуда. Ибо трибунал быть может сочтёт нужным и вас как свидетеля выслушать. Не так ли, херр судья?

Гофканцлер повернулся к стоявшему поблизости лагману Нильсу Турессону Бильке, бывшему губернатору Эстергётланда, ярому стороннику Карла IX, за что тот вместе с братом его  Сванте из Хёрнингсхольма в волости Мёркё, лагманом-судьёй Смоланда, единственных из всех дворян в своё правление баронских титулов, правда, без дарования наследственных земель удостоил.

Фрихерре Бильке с невозмутимым видом лишь слегка головой кивнул.

Огромного роста, с огненно-рыжей окладистой своей  бородищей напоминал он викинга древности – сурового воина Севера.  Однако, борода эта уже не поверх латного доспеха или одеяния из волчьих шкур, а белоснежного воротника из тончайшего и изящного кружева Ретичелло на камзол ниспадала - из украшенного сложным вышивным узором в виде акантовых листьев и римских канделябр тёмно-зелёного колета из парчи-броката и дублета благородного тёмного бархата с геометрическим орнаментом.  Перекинутый через плечо ярко-зелёный плащ из шёлка знатность и положение владельца при дворе подчёркивал,

- Хотя как по мне, то в деле этом и так всё очевидно. Как и то, почему Де ла Гарди именно вас, Линдер Классон, с отчётом отправил в столицу! – Усмехнулся гофканцлер. – Не для того ли именно, согласитесь, чтобы Его Величеству виновных искать далеко и ходить было не нужно!

Дурная слава человека этого, надо сказать, столь обширными властными полномочиями наделённого, чтобы от имени самого короля действовать, мастера интриг подковёрных - с репутацией тайного распутника вкупе, буквально по пятам за Нильсом Кеснекоферусом следовала, темой для бесконечных пересуд и сплетен в свете являясь. О  пристрастиях извращённых и тёмных делишках королевского фаворита при дворе все судачили!

Однако, достаточно осторожно всё же, чтоб ненароком не навлечь на себя гнев высочайшего покровителя этого выбившегося в люди из самых низов выскочки -  сына викария из Нерке. Ведь король поистине безграничное доверие ему оказывал. За глаза же иначе, как «свинопасом», гофканцлера  не называли в свете.

Стремительное восхождение  Нильса к вершинам власти для многих загадкой всегда оставалось.

В 1593 году в Марбурге степень магистра философии получив, вскоре он уже и профессором математики сделался. А семь лет спустя - доктором права именоваться начал. В Швецию возвратившись, предприимчивый сын приходского викария, что, видимо, и в самом деле, незаурядным умом и способностями отличался, особого благорасположения самого герцога Карла Сёдерманландского добился. С тех самых пор большим влиянием на все дела в государстве обладая.

Однако, когда Карл его послом в Данию решил отправить, король датский Кристиан  IV  Нильса принять по причине его низкого происхождения наотрез отказался. Да и высмеял ещё, заметив, что кроме как свинопаса, Карлу послом уже, видимо, и отправить некого больше.

Заранее насмешки в свой адрес предполагая и злорадный шепоток придворной знати за спиной из-за досадной этой дипломатической неудачи слыша, гофканцлер ещё больше озлобился. А потому ни малейшего случая не упускал, чтоб всячески ближнему своему напакостить. На всех королю наушничая, кто осмеливался хоть толику неуважения ему выказать.

«Den som viskar han ljuger – кто шепчет, тот лжёт!» - При дворе о нём говорили. Но сам Карл или не замечал подлой сущности своего приближённого, или был настолько хитёр, что просто умело пользовался ею дабы от оппонентов избавиться.

Очевидно, что и арест Линдера Классона без  участия Кеснекоферуса не обошёлся.


В НЮЧЁПИНГСКОМ ЗАМКЕ

Второй месяц уж минул, как Леантери Клаунопойка прямо в королевском дворце «Тре кронен» по подозрению в потворстве мятежу и измене его подчинённых в «Де ла Гардьеска фельттогет» под стражу заключён был.

Тем временем, из древнего Стокольнского замка меж бывшим заливом Меларен и Сальтшё, как «Три короны» известного, что  обиталищем королей шведских с тех пор самых пор стал, как Густав I Вааса конец Кальмарской Унии положил и государственность Швеции возвратил, где также обширная библиотека, архив и королевский суд размещались, король Карл со всей свитой в свою личную резиденцию в Нючёпинге перебрался.

Место это он ещё с молодых лет и со времён регентства своего всем замкам и прочим дворцам предпочитал.

Тот же знаменитый Kungliga slottet,  дворец королей Швеции по проекту Никодемуса Тессена Младшего, что и поныне на парадной набережной острова Стадсхольмен высится, в ту пору и вовсе не был ещё построен.

Словно по заведённому распорядку, как на службу каждое утро отправлялся Юхан Крэилл, посланник Якоба Понтуссона Делагарди, из занимаемой им комнатушки под бельэтажем в доме вдовы капитана королевского флота со стрельчатыми окнами, на побережье и гавань выходившими, в королевский дворец Нючёпинга - резиденцию Карла Сёдерманландского. По дороге только в трактир перекусить заходя и лишь к вечеру в пристанище своё временное возвращаясь.

Местные обитатели, моряки, рыбаки ремесленники и солдаты привыкли уже к ежеутренним появлениям в трактире этого добродушного и немногословного финского великана-риттара.

Не просто огромной физической и внутренней силой от него веяло. Но словно то самое магнетическое тепло излучал он, что так людские сердца притягивает и к доверию располагает. Как некогда рядом с Туомасом Теппойненом, так и теперь и рядом с Юханом Крэиллом всякий ощущал необыкновенное спокойствие и уверенность.

Несмотря на полвека с небольшим за плечами,  стариком Юхан вовсе не выглядел. Кожа его, от стужи и ветров задубевшая, хоть и обрела тот оттенок, что всякому лесному жителю или страннику свойствен,  но гладкой такой же, как и в юности оставалась. Ни  войны, ни горести на ней не единой морщинки не оставили. И всё также молодо, спокойно и твёрдо из-под бровей серые с синим отливом глаза смотрели, густыми ресницами обрамлённые.

Сплетни и слухи дворцовые по маленькому Нючёпингу быстро распространялись. Потому и о причине пребывания Крэилла в городишке жители его уже все знали. В деле этом ему сочувствуя, с кружкой лагера к столу Юхана в трактире подсаживаясь, приговаривали частенько:  «Droppen urholkar stenen - капля и камень точит!» –  Ободярюще риттара по плечу похлопывая. Вдобавок, все, как один, терпеть не могли гофканцлера Нильса Кеснекоферуса.

Через каменный мост, что собою старый подъёмный через ров заменил, под арочными сводами крепостных ворот Vasaporten, пропуск предъявив страже, проходил Юсси во двор замка с его дорожками из мелкого песка морского и мозаикой из плиток цветных меж ними. По лестнице из камня кольморденского* поднявшись, сквозь массивные двери, литьем бронзовым с позолотой украшенные, проходил в дворцовую анфиладу с картинами, фресками и гобеленами, оружием на стенах развешенным и доспехами вдоль стен рыцарскими, светом факелов и витражами узких окошек под самым потолком озаряемую.

_______________________________________
*Месторождение мрамора в Норчёпинге к югу от Стокгольма.


Стоя в приёмной дворцовой канцелярии в толпе придворных в ожидании аудиенции, Юхан Крэилл не переставал роскошному  убранству внутренних покоев этого старинного замка изумляться.

Доводилось ему, конечно, и в Вийпуринлинне, и в Нарвском замке с его башней Германа бывать прежде. Но ни один из них, что, скорее, рыцарской аскезой времён крестоносцев отличался, таким обилием мрамора, золота, бархата и резной мебели из драгоценных пород дерева не мог бы похвастать.

Немало повидала на своём веку грозная крепость Нючёпинга, резиденция древняя герцогов «земли южных людей» - Сёрмланда!*

_______________________________________
*Сёдерманланда (старошведс.)


Первый из них – Магнус Ладулус, замок сей – по-соседству с обителью нищенствующего Ордена меньших братьев, миноритов, - в наследство от отца своего, почившего правителя Швеции ярла Биргера получил.

Но славу Нючёпингу отнюдь не подписанный здесь Магнусом договор о контроле над ганзейским городом Вюсбю принёс. А те события ужасающие, что собой завершающий акт драмы кровавой знаменовали - борьбы сыновей Магнуса за престол шведский, о коей рифмованная хроника конунгов Фолькунгов повествует, что также «Хроникой Эрика» ныне зовётся.

Историй этих в таверне-кроге Юсси от певцов-сказителей под аккомпанемент никельхарп их, что в Финляндии как avainviulu известны, наслушался вдосталь. Без них ведь ни одна трапеза, будь-то хоть сход сельской общины, а хоть свадьба иль обед поминальный, не обходилась.

Король Швеции Густав I Вааса замок Нючёпингский настоящей крепостью повелел сделать, флот военный в гавани разместив и три орудийные башни построив.

Карл же Сёдерманландский резиденцию герцогства свою в Нючёпинге вознамерился полностью в стиле Ренессанса переиначить.

Полные роскоши, вызывавшие восхищение залы, и позолоченные шпили башен конкуренцию лучшим дворцам Европы того времени составляли! О прежней мощи теперь лишь ров да многочисленные насыпи, от пушечных ядер защищавшие, ещё  напоминали.

В своих видавших виды ботфортах, потемневшей от времени кирасе да обычном походном плаще из саржи среди всех этих в бархат, парчу и шелка разодетых адельсманов-придворных, фрейлин и обер-гофмейстерин  в кружевах и кисее, камер-пажей и камер-юнкеров, лейб-гвардейцев в до блеска начищенных доспехах и франтоватых драбантов в небесно-голубых их мундирах, камергеров и даже писарей, секретарей, поваров и лакеев Юхан Крэилл эдаким неуклюжим селезнем среди благородных лебедей белых выглядел.

Обретавшиеся в приёмных покоях дворца в Нючёпинге откровенно над этим простоватым на вид финским воякой посмеивались. Равно, как сам он совершенно чужим себя в такой компании чувствовал. Но шутки в свой адрес мимо ушей со свойственными ему безразличием и спокойствием пропускал, внимания на ухмылки и смешки не обращая.

Иногда из недр дворцовых худощавая и зловещая фигура гофканцлера вдруг возникала. Холодным рыбьим взором окидывал мейстер Кеснекоферус всех присутствующих.  Смех и даже перешёптывания при этом немедля стихали.

Как-то, плечами своими придворных раздвинув, попытался Юхан напрямую к сей важной персоне обратиться. Сколь долго среди этой публики расфуфыренной дожидаться ему ещё нужно, покуда король или суд выслушать его соизволят? Тогда как неотложные дела военные их с Леантери  Клаунпойкой в землях Руссланда ждут обратно! И уже совсем было рот открыл и пару шагов вперёд сделал, как стража алебарды грозно перед ним  скрестила. Нильс же Кеснекоферус, вскинув брови удивлённо и поморщившись, бросил надменно:

- Не меньше вашего, милдарь, удивлён я и для меня самого загадкою остаётся, почему присутствие ваше в этих стенах мы до сих пор  терпим. Вместо того,  чтобы взашей вытолкать и пропуск во дворец аннулировать. С такой овцы  и клок шерсти не взять ведь - никакого нет толку. Быть может на поле бранном действительно от вас пользы больше, как и от Линдера Классона.

Едва Юсси под сочувственными взорами придворных, развернувшись, к выходу хотел направиться, как вдруг какое-то оживление прошелестело по залу.

В распахнутые двери, правой рукой на перламутровую рукоять меча с позолоченной гардой вместо трости опираясь и с левой на перевязи, прихрамывая, вошёл в покои приёмной статный молодой человек в рыцарском облачении.  Придворные дамы даже в присутствии мужей и кавалеров не могли скрыть восхищённые взоры, а девицы смущённо принялись с особым усердием веерами покрасневшие лица обмахивать.

Едва, однако, скользнув глазами по рядам придворных, вошедший лишь  кивнул в знак приветствия отдавшим ему честь офицерам. Заметив одиноко стоящего посреди анфилады Юхана Крэилла, удивленно прищурившись, уставился на него долгим взглядом.

Крэилл сразу узнал этого человека с так хорошо знакомым Юсси богато украшенным восмизарядным пистолем-рулловери с серебряным яблоком на рукояти за широким поясом.

Ведь это никто иной был, как его превосходительство, двадцатидевятилетний полковник-кригсоверсте из корпуса Делагарди -
Кристиер Абрахамссон Сомме.


РАЗЪЕЗД НА МЯСНИЦКОЙ

- Сколько можно ещё грязь месить эту? Что нам тут вообще делать? Эдак мы отродясь никого не сыщем! Пустое занятие - по этому Койратумма*,  или как там их Puinen linnoitus, Деревянная крепость, ещё называется, наугад взад-вперёд ездить… - Ермолай нетерпеливо мотнул головой на бревенчатые избы за высокими заборами вдоль улиц в обрамлении  садов с начавшими уже вовсю набухать почками на деревьях. – Даже на ночлег в слободы-miklit, войску нашему под постой отведённые, эти болваны возвращаться совсем не торопятся. Да так и дрыхнут себе, где мёд с пивом их с ног свалят…


_______________________________________
 *Koira tumma – «тёмная собака», Ермолай просто употребляет наиболее созвучное названию Скородума словосочетание на финском. «Деревянный город» - более старое, наряду со Скородумом, название  Земляного города в Москве XVII в.

- Ну, в стрелецкие-то слободы за Московой-рекой ежели забредут ненароком, уж там-то им как пить дать не поздоровится! – Расхохотался Ходари Пеконпойка. - Да и нам, неровен час, по шее в улочках этих схлопотать недолго. А то и вовсе без лошадей остаться! Видали, как мужики бородатые все косятся недобро? Того и гляди, по башке кистенём или шестопёром огреют…

- Зябко тут, братцы! Весна на дворе, а сырость, будто до костей пробирает. Совсем не то, что в Карьяле у нас в эту пору! Эх, в сауне бы сейчас хорошим парком как следует отогреться да по кружке-muki а то и две олута здешнего пропустить… - Мечтательно протянул  Хайкарайнен. – Что рюсса делать хорошо наловчились, так это пиво варить и меды настаивать. Не отнимешь! А я как раз тут один  погребок приметил… Но перво-наперво нам в парную у Пушечного двора на Неглимне в Белом городе наведаться надо!

- У московитян-рюсса епани-то их парные не как у нас устроены. – Заметил младший брат Ермолая-Йереми – Ийван Стогов. Холодновато в них, а пар мокрее, что ли, чем в наших саунах… Оттого, что камни разогретые они то и дело водой поливают. Бабы же с мужиками тут каждые в свои отдельные парилки-епани ходят, а не как мы, все вместе… Это ведь мы впотьмах друг дружку не видим даже! Они же окошки нарочно проделывают, чтоб вся нагота перед прочими выступала наружу. Смех, да и только! В епани-то они ходят, а детишки все одно с ног до головы в саже, чумазые, будто карлы-маахисет подземные…

Друзей слова младшего Стогова рассмешили: «Ну ты сказанул, так сказанул, братец!»

Выскочившая откуда-то из подворотни  навстречу финскому разъезду  собачья свора, с громким лаем кинулась наперерез всадникам. Матёрый вожак с клочковатой, свалявшейся шерстью тёмно-бурого цвета, подпрыгнув, с утробным рыком клацнул зубами почти у самого стремени Ходари. Дико кося глазом от испуга, лошадь прянула и заржала. Молодой Пеконпойка резко натянул поводья, пытаясь удержать животное в повиновении.

- Перкеле! Пшёл, пшёл прочь! –  Взмахнул он плетью. – Вот, чёртова псина… Это всё ты виноват, Йере, зачем про какую-то собаку-койратумму сказал?!

Глядя на побледневшее внезапно  лицо юного разведчика, товарищи его снова расхохотались.

- O-ho, poika!  Olet kunnossa? Ты в порядке, парень? Должно быть, зверь этот тебя за кюльюс, котлету, или метсястяйянлейке – охотничий шницель принял!

- Помяни тёмную собаку, она и явится!

- Voin hyvin. Я в порядке, - буркнул, насупившись, толстяк. – Ну… Нет… Aluksi se pelotti minua. Поначалу-то я было испугался…

Парни развеселились ещё больше.

- Вот так так! Kappas vain… Неужели? Ihanko totta? Kuka olisi ajatellut, ну, кто б мог подумать!

Отсмеявшись вместе со всеми, Антти рукой махнул:

- Согласен, парни! Двинем-ка, пожалуй, прямиком к Белому да Китай-городу. От тамошних погребов с винодельнями выпивохи наши вряд ли  далеко забредать станут. Разве только что в поисках приключений на свои головы и утех сердечных! Коль найдутся такие смельчаки средь вярвяде наших, то сами пускай на себя, ежели что, и пеняют. Ведь вместо податливых под рукой риттарской  грудей девичьих в местах здешних запросто можно на засапожный нож напороться! Что ж, охота пуще неволи, как венялайсет говорить любят – «эй халулла ханкеа эйкя усколла умпеа» по-нашему. Поворачиваем коней, довольно! Яакко Пунтусинпойке, суурпяалликко нашему, так и доложим, что никаких происшествий не приметили нынче.

Так, в сопровождении всё не отстающей никак от них злобной лающей своры мимо Лубяного торга и кузниц «на Трубе» - как зарешёченную арку промеж двух башен в стене Белого города называли, сквозь которую Неглимна-река протекала, по деревянному мостку, коней в галоп бросив, Пушкарскую слободу также и Сретенские ворота минуя, прямиком к широкиму проезду Мясницких ворот направились. Но чем ближе к ним пролегала дорога, тем нестерпимее и жуткое зловоние становилось, окрест  разносившееся.

Редкие москвичи, всё ещё по-зимнему в отороченные мехом шубейки, тулупы и дохи одетые, навстречу им  попадавшиеся, поспешно и опасливо шарахались в стороны от несущейся, разбрызгивая грязь, кавалькады всадников.

- Фууу… ну и вонища! Спасу нет… - Завопил юный Ходари, зажав ноздри пальцами. – Как же среди смрада такого ещё и жить можно?!

- Должно быть те, кто по-соседству тут всю жизнь обитает, давно уж чутьё утратили всякое и отвращения, подобного нашему, к запаху этому не испытывают. – Философски рассудил Ниило Хайкарайнен.

Тем временем собаки, почуяв что-то более для себя привлекательное, бросили, наконец, отряд всадников, прикрывших руками носы, и со своим свирепым вожаком во главе, рыча и повизгивая, унеслись вперёд.

Мясницкая улица промеж ворот Скородума  и Белого города   названьице такое из-за Коровьей площадки и боен вокруг неё  получила. Они-то, должно быть, запахами своими, для обоняния звериного весьма аппетитными, и отвлекли псов.

Когда при Великом князе Иоанне III за Никольскими воротами Китай-города Гребневскую церковь поставили, в том месте, что от Милютинского переулка беря начало,  Евпловкой называлось – по храму Святого Евпла Архидиакона, а в продолжении своём до Мясницких ворот на восток дальше – Фроловкой, по церкви святых Фрола и Лавра, семьи новогородских купцов да бояр поселили по-первости. После того уж улица лавками и домами мясников постепенно застроилась, а слобода их Мясницкой полусотней называться стала.

Посреди слободы той с пор давних  озерки разливались. Задолго до прихода христиан меж землями кривичей и вятичей потомки Людей-медведей из племени голядь капища свои языческие ставили и священные омовения совершали. В том же пруду, старики сказывали, князь Юрий Долгорукий прежнего владельца земли здешней - Степана Кучку, что князю перечить осмелился, утопить приказал.

Со временем бережки озёрные заболачиваться начали, в сплошные мочажины грязные, ряской подёрнутые, превращаясь постепенно. Когда же при строительстве стены каменной Белого города взамен деревянной прежней речушку Рачку запрудили, на месте озёр бывших и вовсе болотина зловонная сделалась.

Ещё и обитатели здешние пруды эти в отхожие места превратили. А мясники не только что мусор всякий, но и отбросы со скотобоен и протухшие остатки туш в воду сбрасывать начали. То ли поэтому, то ли из-за языческой голяди, но лужищи эти так Поганым болотом на Москве и пошли зваться.

За Мясницкими воротами сразу, где от Коровьей площадки и Животного двора дух самый нестерпимый стоял, ещё и кабак царёв на углу Фроловки примостился. Близ него, подивившись отсутствию караульных на воротах,  разъезд наш конный шаг сбавил, на рысь перейдя.

В сумерках наступающих окрестные проулки с домами бревенчатыми и заросли садовые будто бы дымной пеленой подёрнулись. Зорко всматривались сквозь неё юные риттары.


СТЫЧКА У ПОГАНОГО БОЛОТА

Нестройный гул голосов хмельных наружу из приземистого кабака вырывался. Остатки снега вдоль стен от испражнений сплошь пожелтели. Тут же прямо в грязи упившиеся вдрызг питухи вповалку валялись. Одни храпели, шапки подсунув под головы, другие что-то выкрикивали ещё пьяно, руками бесцельно махая и ногами дрыгая.

С отвращением на эту сцену поглядывая, разведчики было уж мимо проехать намерились.

Как вдруг округу истошный вопль женский, а следом будто и плач детский оголосили.

- Где это? Откуда? – Воскликнул Антти, натягивая поводья. – Вроде как на помощь зовёт кто-то... Неужто дитя малое обидеть кто-то осмелился?

- Памагии-теее! – Раздалось снова пронзительно.

- Там! – Скакавший чуть впереди  Йереми указал направление рукой с плетью. – Так и есть, Антти. Словом таким веналайсет людей на подмогу скликают, если беда какая приходит внезапно. Да только рюсса, когда слышат призыв этот, наоборот, всё прячутся больше и ставни да засовы скорей закрывают. Самим уцелеть лишь бы.

- Ну, мы-то не станем прятаться!

Крик, казалось, откуда-то из-за скопища теснящихся друг подле друга построек нёсся: амбара на свайных брёвнах под двускатной крышей с сенницей и окошками волоковыми, хлева, сарая, проконопаченного мхом подклета-омшаника, лавки мясника с дощатым прилавком, сусленой варницы и срубного сенника, что в хоромах  зажиточных обычно клеть собой заменяет.

Спешившись и держа оружие наготове, финны-разведчики пересекли грязное месиво Фроловки и решительным шагом двинулись в том направлении, откуда призыв о помощи раздавался.

Крик тем временем вновь повторился. Парни сразу шаг свой ускорили, почти на бег перейдя.

Послышалась какая-то возня, а следом грубый мужской голос грязно выругался по-саксонски:

- So ein Misthaufen! Ах, ты паршивка!

Сразу за углом амбара позади построек у распахнутых дверей сенника взору патруля предстал согнувшийся пополам саксонский наёмник со спущенными до колен рейтузами, схватившийся обеими руками за причинное место. Тяжело дыша и вращая выпученными глазами он посмотрел на вновь прибывших и пожаловался, всхлипнув:

- Дас руссиш Luder* меня между ног двинула! Блёде ку! Глупая корова!

______________________________________
*Стерва, сука (нем., руг.)

Еще двое рейтар  изо всех сил пытались удержать, прижимая к земле, двух вырывающихся из потных и грязных лап девчушек - постарше и  помладше. Волосы тех, заплетённые в косы, растрепались, русыми прядками на лбы и плечи спадая. Слетевшие от борьбы двуухие каптуры с парчовым верхом и соболиной опушкой валялись неподалёку.

- Что здесь происходит?! – Говоря по-шведски, Антти попытался произнести свой вопрос как можно более низким голосом, надеясь произвести впечатление на нарушителей спокойствия. Но от волнения это у него получилось не слишком успешно. – Так-то вы честь шведской армии и командующего нашего Де ла Гарди поддерживаете? Немедля отпустите их! Я вам как офицер приказываю!

Один из саксонцев, продолжая бороться и пытаясь ухватить бьющие его по голове девичьи кулачки своими здоровенными ручищами, хрипло расхохотался:

- Еще чего! По праву и обычаю войны все бабы в занятых с бою землях нам, как законная добыча, принадлежат!

- Не много ли ты о себе возомнил, мальчишка? Такой же сопляк, как и твой командующий! – Поддержал второй сотоварища.

- Чёртовы сакеманни, - пробормотал Хайкарайнен. – Чувствую, без драки не обойдётся! Эй, Ийван, ты, как молодой из нас самый, ступай, пригляди-ка из-за угла, чтобы из корчмы у ворот приятели их им на выручку не подоспели. Покуда мы с этой троицей не разберёмся!

- Бросьте, парни! – Более миролюбиво заметил тот из наёмников, что так и стоял со спущенными штанами. – К чему нам из-за каких-то баб ссориться? Ведь все мы братья по оружию и товарищи! Неужто девок в Москве на всех нас не хватит? Да можете хоть прямо из этих одну забрать на забаву, коль пожелаете… Сами выбирайте – старшую или младшую! Мне вот молоденькие самые по душе больше… Чтобы поуже внутри всё было.

- Да ты что такое несёшь, грязная скотина, сакеманни! – Схватился за рукоять риттаршверта Йереми Стоог.

- Что-то я рож ваших никак не могу припомнить. – Угрюмо проговорил Хайкарайнен. – Ни в одной битве вас я не видел. Должно быть, вы новички все, из того пополнения, что недавно из Вийпури прибыло! Тогда понятно… Ведь у Андерса Бойе среди саксонцев его таких мерзавцев отродясь не водилось прежде. И хоть все вы сакеманни, немчура, как один, ещё те пройдохи, похуже шкотов, но те, что в бой с нами ходили и все невзгоды сносили военные, ребёнка бы ни за что не обидели! Такие ж, как вы, храбры с бабами да детьми только и то спьяну. При виде же неприятеля сразу в штаны наложите!

- Повтори-ка, что ты сказал, ферфлюхтен ашгезихт, проклятая сволочь?!

Отпустив девчонок, которые, испуганно прижавшись друг к дружке, сидели, подобрав колени, наёмники вскочили на ноги, в ярости выхватывая свои мечи из ножен.

- Именем Де ла Гарди, спрячьте  оружие и проваливайте отсюда подобру-поздорову! – Выкрикнул Антти.

- Катись к дьяволу, der Schwanzlutscher! Сосунок! – Рявкнул стоявший ближе всех бородатый здоровяк, с обнажённым клинком бросаясь на юного фенрика.*

_______________________________________
*Корнет, прапорщик, хорунжий – «знаменосец» (финск.)


Казалось, сам финн как стоял, так и остался стоять, не шелохнувшись. Даже сколько-нибудь лёгкого движения никто не заметил.

Но в следующий же миг саксонец, выронив меч, всей своей грузной тушей лицом вниз так и рухнул к ногам Антти. С побледневшим лицом тот стоял над трупом, сжимая в руке знакомый Хайкарайнену нож с серым клинком и приделанной к нему рукоятью из лосиного рога.

«Вот тебе и салака» - Рассмеялся про себя бывший кузнец из Антреа, глядя на капающую с лезвия кровь наёмника.

Двое других насильников опешили лишь на мгновение. Опомнившись, один, на ходу натягивая рейтузы, со всех ног наутёк кинулся. Второй же с грозным рыком взмахнул было своим палашом, намереваясь снести голову ближайшему к нему финну. Но риттаршверт в руке Йереми быстрей оказался.

Второе тело с пронзённой насквозь грудью рухнуло рядом с первым.

Оглядывая место побоища, Антти, однако, совсем радости не выказывал.

- Отчего смурной ты такой, дружище? Смотри, как приказ херра Яакко Пунтусинпойки исполнили мы достойно! Ты молодцом держался! – Похлопал друга по плечу Ниило Хайкарайнен. – Слова мои давние о ноже твоём, перкеле, обратно беру! По самую рукоятку в сердце сакеманни вошёл он и не согнулся!

- То-то и оно… А ведь мог просто обезоружить его и с ног сбить! Как отец и Туомас Теппойнен меня в кас-пине учили делать. Кровопролития избежать мог бы…

- Брось, пойка! Мерзавцы эти по заслугам своё получили. Черти в аду теперь их уже в адскую топку, helvetin uuni, тащат! В кас-пине же главное противника как можно скорее из строя вывести, а уж убив его или обезоружив просто – не так важно.

Словно спохватившись, Антти, наконец, повернулся к спасённым ими девицам. Что так и стояли, дрожа, прижавшись друг к дружке. Старательно выговаривая слова языка веналайсет, спросил, запинаясь:

- Вы… как? Чьих? Тут… зачем?

Старшая, на вид лет шестнадцати, скромно глаза потупив, вперёд выступила, поясной поклон положив по обычаю и рукой до земли дотянувшись:

- Благодарствуйте, люди добрые, за спасеньице наше от злодеев энтих! Сестрицы мы две, Булгаковы… Сами-то  во палатах в Китай-городе проживаем, на крестце Варварском. Анюткою меня кличут… Тятенька и маменька сюда нас по лавкам мясным послали, чтоб грамотку  с росписью покупной слободскому приказчику отнесть. В третье воскресенье апреля-берёзеня Пасху, Воскресение Христово, праздновати будем - опосля поста мясоедом разговлятися! Да токмо приказчик тот второй день оуж, сказывают, за кабаком со свиньями во хлеву валяется вкупе, вином да мёдом упившись. Собралися мы домой доспеть засветло, как энти немцы-насильницы на нас накинулися, дабы срамотке предать блудами  пакостными… Кабы не вы, добры молодцы, лыцари свейские, то без чести девической ироды б нас вовсе оставили. Дозволь же и твоё имя узнать, богатырь латышский… Кто ты еси, друг наш разлюбезный, за кого Господу нам с сестрицею молитися надлежит усердно - за избавление от напасти лютейшей?

_______________________________________
*21 апреля 1610 г.

Девушка, наконец, подняла голову и вскинув длинные густые ресницы, посмотрела прямо в глаза Антти. Щёки её тут же зарделись румянцем и она снова поспешно потупилась. Незамужней-то ни на какого мужчину, кроме духовника или отца своего, глядеть не пристало!

Молодой разведчик, не имевший до этого ни малейшего опыта общения с женщинами, и сам смутился изрядно. Язык же будто к гортани присох. Будто два синих бездонных озера, очи девичьи сердце его пойманной в силки птицей затрепетать вдруг заставили.

Увидев друга таким растерянным, товарищи его рассмеялись, принявшись похлопывать по плечам своего фенрика.

- Ан… тти… Миня олен Антти.

-  Да ты оуж, государь мой, сокол задобный*, не смущайся тако! Антти - то жа Онтон должно по-нашему буде? Верно? – Заметив взволнованное состояние своего недавнего спасителя, тут же пришла ему на помощь сама спасённая. – Мы-то ить к именам немчинским и всяким диковинным и заморским в Москве давно зде вельми привычны! Вот и дядька мой, Фома Меньшой Булгаков, перву жёнку-то взял - черемиску, а дитятко их Бахтияром нарекли по-татарски. А как второй уж раз на немчинке-то оженился, так другого сынка и вовсе Рудольфом покликал…

_______________________________________
*Милый, любезный (старорус.)

- Антти иначе Антеро будет, Ондрей то бишь по святцам гречанским… - вставил Ниило.

- Нешто! – Отроковица упрямо головой мотнула. – Онтон всё одно любо мне боле!

Малая, тем временем, смело подошла  к Йереми. Дёргая его за рукав и глядя снизу-вверх такими же, как у сестры, огромными синими глазищами, спросила:

- Эй! Тебя как, добрый молодец, кличут? Меня вот Феодоркою! Девять вёсен оуж минуло. Тятенька говорит, замуж пора отдавати. – Она сокрушённо покачала головой. – Токмо жениха покудова нет подходящего! Ледащеи всеи да ненадобные. Возьмёшь меня жёнкою? Вона, ты зельный какой! Силушки-то немеряно, даром, что хвиленький сякой с виду.  Одним ударом нехристя-немчина, глядикося, ухайдокал.

Сестрица старшая, сделав страшные глаза, только руками всплеснула:

- Федорка! Ах, ты ж… заноза! А ну, подь сюды, охальница безсоромная!

Разведчики просто от смеха прыснули. Ермолай же подхватил девчушку на руки и, на весу перед собой держа сам от себя не ожидая, вдруг выпалил весело:

- Да как же не взять-то в жёны тебя, дитятко, лебёдушка белая? Возьму! Всю жизнь на такой раскрасавице жениться мечтал!

- Ну, гляди, касатик! – Нахмурилась девчонка, которую Стогов уже осторожно опустил обратно на землю. – Ты обещался! Таперича я невеста твоя, а ты еси суженый мой.

Продолжая посмеиваться столь неожиданной развязке разыгравшейся у Поганого пруда баталии, приятели, так и бросив тела убитых наёмников валяться в грязи у амбара, направились к оставленным близ дороги лошадям, намереваясь сопроводить отроковиц до ворот Китай-города.

Распрощавшись с ними у Троицких ворот за рядами горшечными, в сумерках уже по Хомутовской дороге к Покровским воротам направились, в Немецкую слободу на Кукуй решив ехать.

За стеной Белого города дорога, брёвнами вымощенная, заканчивалась, а у ворот Покровских, где через реку Рачку мосток деревянный был перекинут, и вовсе грязь, весною особенно, непролазная начиналась. Недаром и храм, что во славу Василия Кесарийского на рачинских берегах был поставлен, церковью Троицы на Грязех прозывался.

На пол пути к валам Скородума, за которыми сплошные сады шли да слобода пекарей-басманников, хлеба казённые выпекавших, стояла, навстречу им кавалькада целая из пеших и конных с  факелами показалась.

- Вот они! Вот эти самые мерзавцы, что товарищей моих убили безжалостно! – Державшийся одной рукой за стремя всадника в рейтарской кирасе саксонец, запыхавшийся от бега, другой указал на Антти и его конный отряд-partio. Друзья сразу узнали в нём давешнего наёмника со спущенными рейтузами, который столь поспешно сбежал, бросив своих приятелей, как только запахло жареным.

Едва Антти собрался объянить, что произошло на самом деле, как молодой офицер верхом на лошади, державший факел, в коем финны сразу узнали обер-лейтенанта рейтар Рейнгольда фон Таубе, махнул им сопровождавшему его профосу с  солдатами:

- Окружите их и заберите у них оружие!

После чего обратился к разведчикам:

- Отдайте добровольно мечи свои и пистоли, чтобы мне не пришлось приказать забрать их у вас силой. Вы же немедля под арест все отправитесь. И перед трибуналом за подлое убийство товарищей своих по оружию ответ держать будете.

- Но эти солдаты в насилии над женщинами повинны, на месте преступления с поличным они были застигнуты, когда мы Москву патрулём объезжали. – Попытался возразить Антти.

- Что ж, если бы вы арестовали их, как положено, то и вопросов бы не было. Тогда бы они полевому суду преданы были и, скорее всего, повешены, как насильники. Теперь же вам невиновность свою придётся доказывать.

Давешний саксонец, всё ещё пьяно раскачиваясь и то и дело икая,  выкрикнул хрипло:

- Вас ду гезакт хаст, ист аллес блёдсинн! Всё это полная чушь! Verdammte finnisch Hund, чёртова собака финская, ты что же, думал, вам это даром с рук сойдёт? Как бы не так, всех вас вздёрнут, а трофеи и жалованье ваши мне в возмещение убытков достанутся.

Он расхохотался, довольный.

- Пусть нас хотя бы к Де ла Гарди отведут! Ведь мы действовали по его приказу. – Продолжал настаивать Антти, обращаясь к Рейнгольду фон Таубе. Товарищи его, тем временем, уже взялись было за рукояти пистолей, готовые выпалить в любое мгновение. Также и окружившие их солдаты держали оружие наготове.

Обер-лейтенант предостерегающе поднял вверх руку.

- Боюсь, херру командующему сейчас не до вас будет. Спешно направился он к постели друга своего - Михаэля Скопина-Шуйского, который после пира по случаю крестин сына князя Воротынского внезапно заболел тяжко. Слухи ходят, что юный полководец отравлен был недругами его и шпионами Сигизмунда и ныне при смерти пребывает.

Друзья встревоженно переглянулись.

- Отдайте им ваши мечи, парни. – Вздохнул Антти. – Довольно крови. Мы сдаёмся.

Продолжение следует.