Shalfey северный роман Глава 3

    Глава 3

  Из той же московской парадной, с той же скоростью, с той же мечтательной леностью и с той же целью, что и он, явилась апрелю ранее незамеченная Мартом фигура. Такое вполне могло случиться, что кого-то из зрителей он в этот вечер не смог рассмотреть или же вовсе мог не увидеть, поскольку зал имел очертания неправильной буквы «Г», со сценой в дальнем углу, и за уступами стен без труда могло притаиться несколько человек, совершенно для Марта невидимых.

  Мужской силуэт имел стройность, средний по нашему веку рост (вершков около девяти) и цивильное легкое полупальто неопределенно-светлых — вечерних полутонов, в которых так любят щеголять утонченные столичные джентльмены.

  Что-то почуяв, вероятно спинным мозгом, силуэт неожиданно притормозил — и резко обернулся! Глаза молодых (по нашему веку) людей встретились — и сплелись на тот краткий, неопределенно-таинственный произвольный миг, когда кажется, что от тебя несомненно ожидают какой-то определенной реакции, но происходит это так неожиданно, так быстро и так вдруг, что ты осознаешь это только время спустя, когда зрительный контакт уже потерян, припоминаешь тот взгляд — и понимаешь, что был он, скорее всего, неспроста и что-то он обязательно должен был значить, а потому — ты начинаешь восстанавливать в памяти черты лица, взгляд тебе тот пославшего, а твой мозг начинает зацикленную операцию хаотичного перебора образов прошлого, пытаясь найти в своей картотеке нужное — и, чудом цепляясь за обрывок какого-то смутного воспоминания, за выражение лица, остроту — или, быть может, мутность взгляда, походку или же общую манеру себя держать, мозг вытаскивает наконец из архивов памяти проекцию искомой фигуры, произведя необходимую коррекцию подзабытой внешности в соответствие с данным историческим фактом, далее мозг автоматически извлекает из памяти и все остальное, в том числе, прилагаемую личностную характеристику идентифицированного персонажа. Говоря проще, этого человека — Март узнал.

  Первый порыв чуть было не бросил Марта вдогонку, второй, чуть более трезвый, сработал в направлении обратном, заставив Марта замереть в дверях и увлечься расписанием концертов, на стене висевшим, которое никоим образом Марта не интересовало. Когда же память его прояснилась настолько, что он смог осознать весь абсурд случившегося, то даже слегка пожалел, что все произошло именно так — и что сплелась эта невероятная цепочка его мозговой сверхактивности, возникнув совершенно из ничего, тем самым не позволив ему еще раз приобщиться к личности в высшей степени занимательной. Однако было уже поздно: первый порыв улетучился неизвестно куда, второй — не только его отрезвил, но и полностью подчинил себе его волю: Март продолжал стоять в дверях лицом к стене, разглядывая афишу с расписанием выступлений совершенно неизвестных ему исполнителей — и размышляя, зачем же он все-таки это делает?

  Счастливый обладатель неплохого музыкального вкуса и поразительной спинномозговой сверхчувствительности, возник в жизни Марта однажды. Произошло это не так, чтобы давно, но и не так — чтобы тратить на его опознание и то короткое, относительно, время, которое Марту пришлось любоваться бетонной стеной с висящим на ней листом типографской бумаги, изобилующей анонсами почти на каждую последовательность текущего календарного цикла. Этакий конфуз можно было бы объяснить, как внезапностью встречи, случившейся нежданно, в новом месте, в неверном свете апрельских ночных фонарей да туманностей, возникавших не столько в погодах, сколько в мечтательных головах, так и неожиданным облачением персонажа, которого Март по причине времен года запомнил совершенно иным.

  Со времени первой, да и — повторимся — единственной встречи молодых людей прошло… немногим более полугода, и, по идее, Март должен был сразу товарища опознать. Но не сошлось. Знакомство их состоялось, думается… не позднее конца августа прошлого лета, в вечер, когда Марту вместе с сыном гулялось в субботний день по Москве. Поужинав в Джаганнате, что на Кузнецком, но не обнаружив в магазине заведения любимого перекуса «на после ужина» — вкуснейших маковых печенек с финиками и апельсиновой цедрой, они быстро загуглили, печеньки быстро нашлись всего в четверти часа ходьбы от Кузнецкого, Дзен списался, ему дали «добро», и они выдвинулись. «Сыроедное» название магазина радовало и многообещало. Однако необходимо было поспешать, поскольку день неумолимо приближал себя к вечернему закрытию новооткрытой торговой точки, работавшей лишь до 6-ти. И они поспешали.

  Нужный дом нашелся почти сразу, но вход в магазин почему-то отсутствовал. Пришлось кружить вокруг здания, обойдя его дважды, поглядывая, в том числе, на стоявшие дома по соседству. Ничего. Вроде бы что-то похожее на магазин Март приметил в окнах второго этажа — решетка да какая-то вывеска, сиротливо опершаяся на подоконник в зарослях фикуса или, быть может, денежного дерева, было не разобрать. Дзен снова зашел на сайт и позвонил по указанному номеру; получив секретную комбинацию от кодового замка центрального подъезда, нажав нужные кнопки, преодолев два сумеречных лестничных марша и таким образом успешно справившись с неожиданным квестом, в предвкушении шопинга они ворвались в магазин.

  Небольшой торговый зал распростер перед ними свои объятия, радушно приняв в полутемные недра и предложив на выбор разнообразнейший штучный ассортимент сыроедно-веганских товаров, довольно хаотично размещенных на широких железных стеллажах; за соседней стеной располагалась комната-склад; в дальнем конце технократичного шоурума, обставленного в стиле складского минимализма, спиной к решеченному окну сидел за ноутбуком молодой человек классической славянской наружности — и, судя по всему, трудился.

  — Здравствуйте! Мы за маковыми! — бодро заявил Март прямо с порога, не успев хорошенько оглядеться, но чтобы точно уж успеть закупиться. (До шести оставалось всего несколько минут — и кто знает, какие жизненные принципы исповедует эта светлая голова, какие важные дела весь день дожидались своего часа?)

  Выглянув из-за ноутбука и дружелюбно в ответ улыбнувшись, светлая голова произнесла задумчивое «да-да» — и сосредоточенно уставилась обратно в монитор, прибавив — что одна пачка «маковых» действительно существует в наличии. И вроде можно было бы и порадоваться… Март, однако же, слегка взгрустнул: одна пачка — на один зуб, а заранее не предупредили. За единственной пачкой они вряд ли б сюда пришли. И стало очевидно, что в месте этом, предлагавшем натуральную еду, натурально стремятся и к успеху — а, стало быть, и следуют главному непреложному принципу маркетинга: «завлеки — а там уж и видно». «Так себе стратегия», — подумал Март, но выбирать все равно уже не приходилось.

  — Маловато, конечно, — опечалившись, дипломатично озвучил он интегральное ощущение своего разочарования, стараясь спрятать его поглубже, но тут же по свойственной ему привычке повеселел и прибавил, что и это — лучше, чем ничего. «В нерабочее время оптимизм из меня так и прет!» — прибавил еще про себя, приметив, что в зарослях небиблейского фикуса на подоконнике действительно процветает и «денежное».

  — Может, еще что-то посмотрите? — предложила светлая голова, следуя другому «непреложному» в лице активных продаж.

  — Разумеется! — с готовностью откликнулся Март и уточнил ограничение по времени.

  — Нет, что вы! — заверила голова, мило ему улыбаясь. — Я никуда не спешу! Посижу, еще поработаю. — Сообщив сие, светлоголовый снова уткнулся в экран.

  «Ангел, не человек!» — почти прослезился в душе благодарный Март.

  — Ну, окей тогда! — просветлел он и воочию — и наконец успокоился. «Хорошо, когда все хорошо!!!»

  Дзен обрадовался тоже — и сразу начал по-детски шарить глазами по широченным полкам, подключая при необходимости, словно грабельки, и верхние свои конечности.

  Набрав шоколадок, хлебцев, каких-то печенек и приглянувшихся глазу батончиков из прессованных сухофруктов и злаков (все сыроедное), затарившись тысячи на полторы, парочка прошествовала к кассовому столу, где таился за ноутбуком почти невидимый продавец, намереваясь завершить не так чтобы совсем удачную сделку, потому как набрали совершенно не то, за чем шли.

  Через пару минут томительных ожиданий и созерцаний непонятных манипуляций с программным обеспечением, покупатели получили на руки полнейшую смету изъятой из торгового оборота номенклатуры и выставленный на оплату счет… Настоящий счет! Все было на уровне.

  Успешно осуществив платежные действия по старинке наличными, больше никуда не спеша даже в самых дальних своих мыслях, которые во все время шопинга все равно назойливо твердили, что «не надо бы человека так долго держать», Март мог теперь спокойно удовлетворить возникший у него законный интерес, познакомившись с продавцом поближе, — было весьма любопытно, что за человек обитает в этаком редкостном месте, чем живет, чем дышит, в чем видит свои смыслы, о чем размышляет, сидя в одиночестве, за решеткой, в окружении стальных стеллажей да каменных стен еще досталинских, вероятно, времен, проводя в торговом затворе все свои светлые дни; о чем в эти дни болеет?

  — Ты здесь продавцом трудишься, надо полагать, — начал Март риторически и, не дожидаясь ответной очевидности, поинтересовался, не является ли молодой человек еще и сам сыроедом? «Бывает… Но редко».

  Молодому человеку было лет около тридцати, впечатление он производил положительное, а потому Март без церемоний со своих сорока обратился к нему на «ты».

  — Подменяю, — дружелюбно кивнул светлоголовый. — Вообще-то, я — хозяин… Но по совместительству бываю кем угодно, — смиренно улыбнувшись, ответствовал он — и видом, и вкрадчивостью голоса давая понять, что положением «хозяина» здесь не сильно гордятся и не выставляются понапрасну.

  «Похвально», — решил про себя Март — и приготовился слушать дальше.

  — А насчет сыроедения… — продолжал светлоголовый. — Да, я сыроед. Но не зацикливаюсь на этом — и, если захочется мне, например, вареного — поем вареного, захочется сыра — поем и сыр.

  «Так себе сыроед, — подумал Март, — зато честно. Это хорошо, когда честно. Лучше, чем лукавый идеализм». «Похвально вдвойне», — мысленно прибавил еще — и, прежде чем продолжить тестировать испытуемого, окунулся в некоторые соображения на сей счет, которые, по ходу, не преминул частично и озвучить.

  И хотя сам он придерживался уже почти полгода как строгого сыроедения, не употребляя термообработанной пищи, все же Март не был сторонником фанатичной упертости в чем бы то ни было, в том числе и в вопросах «здорового питания». Март был за разумный, взвешенный подход, исповедуя принцип «золотой середины» во всей его гармонии и всем его космическом равновесии. Себе, однако, он редко позволял в чем бы то ни было расслабиться, если уж что-то для себя решил. Потому как знал наверняка, еще с юных лет, что может не удержаться и воспользоваться в полной мере, и даже через край, а потом будет упрекать себя, жалеть, что не устоял, что поддался искушению, что снова проявил слабость. А сожаление — всегда есть путь к разочарованию, всегда шаг назад, а потому лучше не допускать причин изначальных, даже в собственных мыслях, если уж что-то для себя решил, ведь главная силища именно в них — в этих эфемерных субэнергетических субстанциях, живущих в твоей голове. К тому же, полагал он, если нарушишь какое-нибудь свое табу однажды, тогда оно потеряет для тебя всю свою изначальную силу и следовать ему будет тогда намного сложнее, чем делалось это на первых порах. «Упорное, быть может, даже упрямое следование задуманному, но с возможностью корректировки или же полного от него отказа, хотя бы в теории», — таково было жизненное кредо Марта, таков был «путь».

  Впрочем, вероятность «полного» была маловероятна и эфемерна, как и сама мысль, его породившая, однако, это давало Марту необходимое чувство свободы — чувство, что на всю оставшуюся жизнь он не будет связан каким-либо клятвенным обещанием ни перед собой, ни перед богом, ни перед кем-то другим. Обычно — этого хватало (чтобы не сказать «хватало всегда»), чтобы не слишком напрягаться в добровольных своих самозапретах и продолжать следовать задуманному, поскольку любой обет в один миг может потерять всю свою актуальность, в силу внутренних или же внешних обстоятельств жизни, на которые мы далеко не всегда способны влиять, — и тогда обет, призванный к нашему самосовершенствованию, может вдруг стать мощным стояночным тормозом, навсегда застопорившем нас в прошлом. Как и всякий в течение жизни Март изменялся сам, а потому хотел сохранять возможность менять и сделанный когда-то им выбор, не изменяя при этом себе, что позволяло снимать внутреннее напряжение, неизбежно возникавшее в виду предопределенности всякого самоограничения. Кому-то для личной дисциплины нужно внешнее принуждение, Марту была необходима внутренняя свобода. Иначе — вообще ничего не выйдет, знал он наверняка.

  Примерно в таких словах, но не так пафосно и пространно Март и обозначил свою позицию, поддержав таким образом озвученную собеседником философию здорового, однако не слишком навязчивого образа жизни. Тот, внимательно выслушав, одобрительно кивнул.

  — Тебя как звать? — удовлетворившись реакцией, поинтересовался Март.

  — Сергий, — представился молодой человек, на секунду привстав из-за стола и протянув руку. — Сергий Миросветов.

  Март ответно назвал собственное имя, на правах отца представив и своего отрока, на полголовы возвышавшегося над ними. С Сергием Март был примерно одного роста.

  — Интересная фамилия, — заметил он, — псевдоним?

  — Был псевдоним… — ответил Сергий не сразу, как бы слегка замявшись и задумавшись. — Я поменял паспорт. Теперь это… моя… настоящая фамилия, — наконец объяснился он.

  Март понял, что вопрос этот для Сергия еще актуален и свеж, быть может, он еще сам к новому своему имени не привык — или, возможно, кто-то не дает ему к новой фамилии комфортно привыкнуть, родственники или же какое другое досадное обстоятельство. И подумалось Марту, что нужна, вероятно, немалая решимость — или даже смелость, чтобы поменять свое родовое имя, если только оно не было слишком уж неказисто, выбрав, к тому же, такой… хм… скажем, обязывающий вариант.

  Удивившись, но не показав Сергию вида, Март максимально буднично поинтересовался, зачем это вообще ему понадобилось? Какова цель?

  — Мне нравится, — скромно ответил Сергий. — Просто нравится, — зачем-то повторился он и пристально воззрился на Марта.

  Затем, снова как бы на мгновение задумавшись, но все же решившись, прибавил, что есть еще одна, другая причина, практическая.

  — В настоящее время я работаю над книгой, — презентовал он иную, скрытую от посторонних глаз свою будничность. — И мне нужна такая фамилия, которая хорошо звучит и легко запоминается, — сделал он нечто вроде признания, снова уставившись на Марта.

  И Март запомнил.

  Надо заметить, говорил Сергий не так кратко, не так сразу отвечал на сделанный ему вопрос, не так компактно все это укладывалось во времени, как выходит сейчас у автора. Временами Марту приходилось Сергия останавливать, возвращать к нужному, если тот слишком уж увлекался, поскольку говорить Сергий умел, говорил хорошо, говорил красиво, говорил со вкусом, говорил ровно и складно, со знанием дела, дело это любил — и любил себя за этим делом. Да и времени прошло уже прилично с того разговора, а потому Март смог передать автору лишь общую направленность мыслей собеседника да некоторые его, особенно запавшие в душу размашистые тезисы.

  Бывает, встречаются нам порой в жизни люди, готовые прочитать обширный лекционный курс на любую, пусть даже не заданную нами тему, даже если курс этот рассчитан на добрую дюжину академических часов. Для них это ничего — пустяк, главное — чтобы их слушали. Ну или хотя бы делали вид, что слушают, не отворачивались от них, не уходили, пожав равнодушным плечом. Они все обо всем точно знают, обо всем достоверно информированы, излучая абсолютную уверенность в своих познаниях. При этом, лекции их — пусть и на разные темы, но не слишком отличаются одна от другой. Однако ораторов это не сильно беспокоит, рассуждения их сводятся, в основном, к шаблонным конструкциям, которыми они мастерски жонглируют, плетя бесконечные паутины многословных своих повествований, делая это бесконечно долго, главное, чтобы их слушала хотя бы одна пара свободных ушей, пусть даже пара ушей — формальная. Люди эти лекторы по своей природе, жизнь их — вещание разнообразных истин.

  Сергий принадлежал именно к этой породе людей, а потому, чтобы выяснить необходимое, Марту приходилось временами направлять его словоохотливое извержение в нужное русло.

  — Я сейчас работаю над книгой, — задумчиво повторил Сергий, чтобы лучше закрепить, — и написано уже больше половины. Книга эта о работе с нашим эго, о том — как победить его и как выйти из-под гнета собственного «я». Что такое «эго»? — принял Сергий очевидно привычный лекторский тон. — Эго — это наша вымышленная личность, это наши убеждения, наши мечты… — он снова как бы слегка затуманился, выжидая достаточно, чтобы придать своей речи вид экспромта, затем продолжил: — Мы думаем, что у нас есть чувства, мы думаем, что у нас есть мысли, мы думаем, что у нас есть желания, мечты, хотелки, есть жизненная история, детство, обиды, боль… Все это и есть наше «эго»! Это Франкенштейн, которого мы сшили из всего этого, это роль! — классически и, вероятно, хронически перепутал он создание и создателя. — Но все наши чувства — это не наши чувства. Все наши эмоции — это не наши эмоции! Все наши мысли — это не наши мысли!! — все больше распалялся Сергий, сев, видимо, на своего конька. — Ни одна из них не является нашей, все это чужое! Мы слепили из всего этого Франкенштейна — фантома, дав ему имя и поверив, что он — это мы! Наша душа поверила, что она — этот Франкенштейн!!! В своей книге я рассказываю, — резко переключился Сергий обратно на повествовательный тон, — как стать настоящим собой, как избавиться от эгоизма, как перестать играть роль, как победить в себе этого Франкенштейна — и стать по-настоящему счастливым… — кратенько аннотировал он, презентуя свой будущий бестселлер.

  Отлетало, как от зубов, пролетая, впрочем, мимо ушей Марта, не особенно его впечатлив. «Тема затасканная», — думал он, слушая вдохновенное исполнение Сергия, рассматривая его наружность — длинные светлые волосы, уверенную манеру себя держать, одухотворенное, почти юношеское еще лицо, не лишенное выразительности и некоторой смазливой привлекательности, весьма востребованной, по представлениям Марта, в определенных кругах — и, вероятно, у женщин.

  Но последнее заявление Сергия немало Марта удивило.

  — Как?! — не выдержав, переспросил он. — В свои годы ты уже точно знаешь, как нужно жить — и что необходимо делать с жизнью всем другим людям, чтобы стать «по-настоящему» счастливыми?! Не слишком ли самонадеянно? — вопросил Март, изо всех сил стараясь скрыть в своем голосе нотки саркастической иронии.

  — Ничуть, — невозмутимо ответствовал Сергий, видимо привыкший к критическим замечаниям оппонентов. — У меня уже много учеников, — заверил он, — вернее, много последователей, практикующих мою методу и успешно следующих по этому пути. Система работает. Я абсолютно уверен в этом. Вот, даже если взглянуть хотя бы на меня, вполне можно в этом убедиться, — предложил он на полном серьезе.

  И Март взглянул.

  Говорил Сергий с тактом, с чувством, с расстановкой — так, как следует говорить духовному наставнику и гуру, размеренно и дружелюбно, временами ласково, вкрадчиво, очень аккуратно, можно бы даже сказать, осторожно, чтобы ненароком никого не вспугнуть и не взволновать чрезмерно потенциальных своих последователей. Так доносят до неразумных, но всецело любимых и уже прощенных за все неофитов свои великие знания умудренные жизненным опытом старцы и признанные духовные светочи, так доносил свою истину учитель С. Миросветов. Выглядело это не то, чтобы странно (учитывая претенциозный псевдоним учителя), но неожиданно и немножко даже забавно. Март оценил.

  А спустя минуту новый невероятный знакомый поразил Марта совершенно, поведав в пылу тишайшей беседы совсем удивительную вещь, что, если быть «совсем откровенным», то — здесь и сейчас, в этом вот самом месте — Сергий проходил начальный, становительный этап своего «духовного восхождения».

  — Книга, магазин… и все остальное — лишь подготовка, — объяснил он. — На самом деле, я — Мессия. И здесь я (наверно, с большой буквы) жду своего часа, чтобы, в свое время открывшись миру, излить в него божественный Свет — и подарить людям Знание, — завершил он вкрадчиво, почти даже обыденно, вероятно, давно уже попривыкнув к своему великому поприщу и совершенно поборов свое не менее великое «эго».

  Такого поворота внимательный слушатель, в лице Марта, точно не ожидал. Казалось, даже Дзен замер, где-то там, в далеких своих подростковых мыслишках, заблаговременно переместившись в другой конец торгового зала, подальше от болтунов, но шестым чувством словно почуявший нестандартный виток беседы, навостривший уши и переставший шуршать фантиками.

  С удивлением всматривался Март в глаза этому необыкновенному человеку, понимая, что тот вовсе не шутит. «Вот это поворот!» — промелькнуло в голове, и Март начал присматриваться к Сергию внимательнее, видя теперь в собеседнике несколько иной свет.

  Длинные светлые пряди ухоженными струями ниспадали на неширокие плечи Сергия, обрамляя молодое, почти юношеское его лицо — лицо не женственное, но не сказать, что мужественное, — лицо по совокупности признаков почти идеальное для презентации проектов с «высокой социальной ответственностью». Редкая бородка, аккуратные усики, темным пушком охватившие верхнюю губу, украшали одухотворенный образ, прибавляя Сергию лет и значительности. Стройное сложение, изящные руки, достойная осанка, простая, неброская одежда светлых тонов, благодушие лучистых глаз, смиренная кротость, любовь, мерцавшая из-под томных ресниц, терпимость к человеческим слабостям, мерцавшая там же, — все говорило о стремлении обладателя сих превосходных качеств к соответствию стандартам классического мессианского образа.

  «Ожившая плащаница, и только! Юная, еще незамутненная временем, идеальная копия для идеального Нового Мира, вечная классика», — заключился в своих скептических наблюдениях Март.

  «Но, почему бы и нет? — задумался он затем, справедливости для. — Фактура подходящая, голос хороший и чистый, дикция ясная, грамотное изложение мыслей, пусть чужих, но в избытке роящихся в голове, образ жизни ведет продвинутый, энергии много, потенциал свой осознает, нашел свой путь и достойную точку приложения собственных сил… Почему бы и нет?» — повторился Март про себя, словно бы себя уговаривая и стараясь оценивать Сергия по возможности непредвзято. Да и решил копнуть поглубже.

  — В таком случае, ты, должно быть, в курсе различных пророчеств о приходе Мессии? — логично предположил он.

  — Разумеется, — последовало незамедлительное.

  Что было и не удивительно: информации подобного рода немало гуляло в те времена по сети. Было время, Март и сам довольно плотно интересовался темой различных пророчеств, в том числе о Втором пришествии. Теперь же припомнил одно, не самое, быть может, древнее, в котором говорилось, что до тех пор, пока очередной «божественный посланник» не войдет в свою «истинную силу», он должен будет скрывать свое предназначение от всех, чтобы его, скажем так, досрочно не обезвредили, в то время как сам Сергий практически открыто заявлял о своем мессианстве и ничего не боялся, легкомысленно рискуя не только всей своей просветленной жизнью, но и будущим всего человечества, продолжавшего утопать во грехах, тем противореча чуть ли не главному условию предсказания о себе — то есть, условию безопасности в состоянии абсолютного, до поры до времени, инкогнито… Припомнив все это, Март осторожно озвучил свои сомнения.

  — Я рассказываю об этом только близким и хорошо знакомым мне людям, — безмятежно улыбнулся Сергий. — Делаю все аккуратно, не привлекаю внимания, живу так не первый год — и все у меня хорошо, «свои» меня не сдадут, уверен в этом! — уж как-то слишком самонадеянно утвердил он, позабыв, вероятно, в нынешней своей инкарнации о старом своем товарище — Иуде.

  — А как же мы?! — изумился Март. — Ты же нас совершенно не знаешь, как же…

  — Мне не обязательно вас знать, чтобы доверять вам, — оборвал вопрошавшего прозорливый Сергий, ловко решив все возможные конспирологические противоречия своей жизни. — Я вижу, с вашей стороны нет никакой опасности, я спокоен. Вас не надо бояться! — Сергий опять безмятежно улыбнулся.

  Звучало убедительно и даже в некоторой степени лестно. «Хотя, — размышлял все же не слишком польщенный в своей наивности Март, — опыт показывает, что у подобных личностей всегда припасены ответы на любые, даже самые каверзные вопросы. Демагогия…»

  — Интересно, а как ты относишься к аскезам? — продолжил Март свое импровизированное тестирование, желая исследовать скрытые духовные дарования собеседника, которые обычно не выставляются напоказ.

  — Что такое аскеза… — тут же приняв менторский тон, начал Сергий не задумываясь, словно только и ждал, когда ему сделают именно такой, предсказуемо-острый вопрос. — Аскеза — это самоограничение, это лишение себя свободы делать то, что тебе нравится делать по твоей истинной природе, по твоей сути, это блок, деградация и болезнь, а значит — это надо искоренять, — ласково чеканил Сергий, казалось, давненько уже заученное. — Не нужно годами духовно развиваться, не нужно медитировать, изучать что-то, не нужно много и упорно работать, добиваясь своего, все это отвлекает от сути! Не нужно к этому стремиться, ведь ты уже являешься этим! — преобразившись и гневно сверкнув ласковыми глазенками, слегка разгорячился он. — Все знания Вселенной уже есть в тебе! Они всегда были там, прямо здесь и сейчас! Ты собой уже являешь Истину! А аскеза — уродует сущность человека, ибо она — противоестественна! Необходимо свободное, легкое движение вперед, должен быть естественный процесс, без ограничений, без насилия над собой… — на мгновение Сергий снова задумался, прикрыл веками искрящийся взгляд свой, словно отлучась ненадолго из тела, из магазина, да и бренного мира вообще, когда же вновь открыл ставшие опять томными очи, был совершенно спокоен — и продолжил: — В этом я вижу эффективный трамплин для прыжка в вечность, в этом вижу путь к просветлению и возрастанию в духе! — резюмировал он, подводя очередную свою «идею», без запинки декламируя классику, и ласково улыбнулся.

  «Хорошо говорит, подлец! Даже хочется верить! — отметил про себя Март, продолжая разглядывать вдохновенного своего собеседника, мысленно улыбнувшись неожиданному его порыву. — Самоуверенность, экзистенциальная категоричность, бесконечность благих обещаний — пожалуй, главные его козыри в этой игре, — шагали далее мысли Марта, движимые критической рассудочностью. — Карты, конечно, не новые, да и кропят их многие, потому как беспроигрышны они и приятны на любой, даже самый притязательный вкус, а потому и недостатка в последователях, вернее, в последовательницах, а по совместительству и донорках приятной жизни у проповедника точно не будет. Прагматика, расчет, демагогия и… популизм, — перечислил Март, — и, конечно же, самолюбование!» — прибавил в конце самое, пожалуй, главное, дополняя джентельменский список новоявленного мессии, напрочь лишенного в собственном воображении каких-либо эгоцентрических начал, извергавшихся, впрочем, казалось Марту, через край. Но вслух Сергия похвалил:
  — Хорошо излагаешь, молодец, мне нравится. А что скажешь насчет женщин? Как относишься к сексу? — уточнил Март, поставив вопрос прямо, без обиняков, чтобы, по возможности, избежать нового пространного многословия, от которого начинал уставать.

  — Сейчас я живу без женщины… — как бы опять слегка затуманившись произнес Сергий, то ли окончательно отвечая на сложный для него вопрос, то ли придя от вопроса в некоторое нравственное затруднение и вновь его переосмысливая.

  Марту даже подумалось было, что с этим вопросом Сергий сам еще толком не определился, как бы застряв на некотором духовном распутье — развилке двух взаимоисключающих путей, пытаясь сформулировать, да и решить уже для себя окончательно все, еще не до конца распутанные им самим экзистенциальные противоречия своей, пусть предрешенной тысячелетия назад, но все же имеющей некоторые вариации, обусловленные свободой человеческой воли, жизни: либо продолжать следовать нелегкой практике целомудренного целибата, осуществляя свое великое призвание в одиночестве, как того требует евангельская традиция, либо все же стремиться к чистым, гармоническим отношениям с единственной женщиной, ниспосланной ему в помощь самим Небом, тем даруя человечеству Сверхновый, как бы несколько приземленный, но более адаптированный к нашему веку и упраздняющий институт монашества, Завет.

  — Мне представляется… — продолжал между тем Сергий, — самое лучшее… все же… жить одному. И лишь когда будет появляться необходимость сбросить лишнее, разрядиться — только тогда находить себе партнершу… Лучше вообще не привязываться к какому-то конкретному человеку, — наконец окончательно определился он. — Сейчас в моей жизни примерно так и происходит. Я недавно расстался с подругой, — вздохнув, выложил Сергий всю свою горькую правду, по всей видимости, от безысходности завещая грядущему — полигамию.

  «Позиция понятная — и тоже далеко не новая, — думал Март, с разочарованием всматриваясь в Сергия, в его, ставшие опять масляными, как у кота перед крынкой сметаны, глазища. — И совсем не оригинальная». Очевидно, Сергий избрал для себя проторенный путь успешных западных гуру, со всей соответствующей атрибутикой, в виде исписанных книг, ашрамов, последователей, последовательниц — и свободных необременительных отношений с ними. Этакий, обещающий быстрое просветление и решение всех жизненных проблем ласковый духовный учитель, гладко и, главное, сладко, близко каждому женскому сердцу, излагающий не свои, собственно, теории — и за счет этого безмятежно возносящийся к неземным радостям и удовольствиям в их сугубо земном воплощении. Талантливый компилятор, повторяющий вечные мантры о любви, мире и прочих абстрактных добродетелях, о которых более-менее продвинутая паства пожелает ежечасно слышать, да о легком духовном делании, не напрягающем последователей ни на словах, ни, тем более, на деле, следствием которого будет стремительный духовный рост без каких-либо дополнительных затрат в виде волевых усилий — и просветление в результате, доступное под мудрым руководством абсолютно каждому. «Но, быть может, только не в этой жизни, поскольку "эго" человеческое — в общем, вещь довольно непредсказуемая», — добавил Март про себя еще одно «главное» условие, но не указанное в грядущем учении даже мелким шрифтом.

  Март не осуждал, нет. И сам, верно, где-то даже и не в самых далеких уголках своего подсознания, хотел бы пожить так же. Однако этот человек Марта тревожил. За кроткой, благообразной внешностью, приятными манерами, ласковыми речами да маслянистым взором скрывался едва ощутимый подвох, который далеко не каждая душа сможет распознать, тем более, душа юная и неопытная, из тех, многих и многих, на которые и устремлял свой любящий взгляд словоохотливый московский Мессия. Сладкий яд вливал Сергий в сердца своих слушателей.

  Разглядывая собеседника, Март сперва даже чуть было не определил его в категорию «Исусиков» — безобидных глашатаев идеалов учения Христа, примеривших на себя драгоценный сердцу библейский образ, но слившихся с ним, да так и застрявших в нем, словно в добровольной ментальной плащанице, потеряв всю свою собственную идентичность. Что, в общем, было не плохо и имело место, очевидно, во все христианские времена, однако по мере общения с этим человеком Март передумал и решил, что не стоит, что не тянет тот на Исусика, поскольку угадывались в Сергии совершенно иные свойства и качества.

  Они говорили почти час, говорили о разном. И во всем Сергий демонстрировал эрудицию, познания, умение рассуждать — и выводить из своих рассуждений нужное для себя. «Человек не без способностей. Этакий магазинный софист, набравшийся из сети во время ежедневных своих рабочих бдений», — такое у Марта сложилось о Сергии впечатление, определявшее истоки его впечатляющей мудрости.

  Слушать Сергия было интересно и познавательно. Но лишь в порядке случайного, непродолжительного исследования, поскольку речь оратора изобиловала набором пафосным летучих фраз, неудержимым потоком изливавшихся из него, подобно завлекающим картинкам из женского паблика с сентенциозными подписями, которые валятся в твою жизнь до тех пор, пока ты не перестаешь обращать на них внимание, понимая, что все это, в сущности, вздор — и все ни о чем: просто, слишком усердно работает модератор. И ты отписываешься, даже если не был подписан.

  В подобные моменты Март без угрызений совести Сергия прерывал, что было ему обычно несвойственно, желая прекратить этот бесконечный поток мотивирующих лозунгов и чужих изречений, которые тот без устали извлекал из своей памяти. Но Сергию все было нипочем, такие — сами не прекращают и намеков не замечают, или же не хотят замечать, даже если намекать им на это практически прямым текстом, продолжая оставаться на своей километровой волне, подобно ужасающе автономным зайцам Дюрасел, у которых, кажется, завод вечен. «Чтобы летать — нужно вылезти из кокона!» — «Переход из привычной зоны в мир настоящих чудес!» — «Сперва мы определяем выбор, потом выбор определяет нас!» — «Ты рожден для великой цели! Нужно только убрать лишнее, то, что закрывает тебя настоящего!» — «В каждом из нас скрыто сокровище!» — «Созидательная сила огромна!» — «Высоту чувств определяет глубина личности!» — «Ты уникален!» — «Создай свое чувство сам!» — «Открой свое сердце!» — «Любовь это выбор!» — «Творить или потреблять!» — «Раскрась свой мир предназначением!» — «Отбрось все лишнее!» — «Будь целостным, будь источником!» — «Открой настоящего себя!» — «Просто открой сердце!»

  Просто…

  И горы смазливых фотографий себя любимого в социальных сетях с распущенными на ветру волосами, в цивильном и в этнике и даже с рыцарскими мечами в могучих руках. Но все это Март выяснил позже. Теперь же узнал, что ораторские навыки Сергий отрабатывал на различных тематических фестивалях, где и выступал с подходящими случаю лекционными циклами, знакомя со своими умозаключениями всех желающих. Человек этот жаждал внимания и признания — и это было «просто» очень заметно.

  В особенности Сергий увлекался, когда начинал говорить о женщинах. Томные глаза его разгорались, весь он как бы оживал, и случался вдруг с Сергием волшебный катаклизм, в одно мгновение превращавший отстраненного духовного мыслителя — в юного послушника, пораженного внезапным приступом тестотоксикоза, бедой, с которой Сергий еще не научился справляться самостоятельно.

  Во время одного из таких приступов Март и услышал от Сергия о немалой его популярности среди представительниц прекраснейшего пола, а также о близкой дружбе Сергия с одной из участниц известной музыкальной поп-группы, о которой тот упоминал не раз, вспоминая при том и другую, тоже, по всей видимости, известную медийную персону, имя которой, впрочем, ни о чем Марту не говорило. Но было очевидно, что знакомствами этими Сергий очень гордится, что для него они показатель статусности и успешности его предприятия, реклама, или что он там еще себе надумал по этому поводу.

  «Ну и где, в каком месте ты победил свое эго?!» — хотелось Марту предъявить Сергию не раз, однако он удерживался, позволяя тому выговориться и раскрыться полностью, желая получше изучить этого колоритного персонажа, не сбивая его при этом с ритма, если сбить Сергия с чего-то вообще было возможно. «Просто открой сердце!» Казалось, открывать свое, рассуждая о женщинах, чистосердечный Сергий может бесконечно долго.

  «Ну и что, — рассуждал про себя Март, глядя на собеседника, как бы оправдывая его в своих собственных глазах, — если бы у меня, к примеру, возникла такая же неуемная жажда вещать, что бы я тогда делал? Да точно так же искал бы наверно любое доступное средство жажды своей удовлетворения, хотя бы временное, но искал бы, и никуда бы я от этого не делся. И точно так же залезал бы, наверно, в любую доступную и свободную для залезания щель, ощущал бы себя "свободным", но мучился бы наверно от этого и мучил бы, уж наверно, еще кого-то — кому был бы не совсем, может быть, безразличен».

  Бедный сын Марта, давно потерявший интерес к разговору, да и к жизни вообще, изнывал бесконечным своим детским ожиданием, в сотый раз разглядывая надоевшие ему витрины. И лишь когда Март наслушался уже достаточно, устал от общения и, обращаясь к сыну, осторожно заметил, что изрядно они, наверно, задержали уже гостеприимного своего хозяина и пора бы им, наверно, уже и на выход, Дзен моментально вышел из оцепенения, очнувшись, радостно отцу кивнул, бросил обратно на полки то, что автоматически крутил в руках да так и не докрутил, гостеприимный хозяин тоже охотно с ними согласился, все они друг с дружкой по-приятельски распрощались — и парочка покинула наконец это знаменательное место, затаившееся почти в самом центре столицы, всего в получасе ходьбы от кремлевских стен. Резво скатились они со второго, в нетерпении перепрыгивая через две, и выскочили на пустынную московскую мостовую. Телефон высветил семь вечера.

  Очутившись на узкой мощеной улочке по-булгаковски мистической в лучах золотого заката Москвы, с удовольствием окунулись они в уютную тишину теплого августовского повечерья. С приятностью прогуливались они по булыжной мостовой, неспеша направляясь обратно к Кузнецкому, обсуждая эту удивительную встречу. В основном, обсуждал Март, сын с отцом меланхолически во всем соглашался.

  Сошлись на том, что потенциал у явленного им сегодня Мессии «явно на лицо», язык подвешен как надо, но, в конечном и результирующем, весь интерес Мессии явно сводится лишь к женской аудитории, которую тот несомненно любит, в которой искренне нуждается, мечты о которой трепетно лелеет в своем огромном альтруистическом сердце, на которую смиренно уповает всей своей великой мессианской душой. Дзен с отцом снова во всем согласился, последний раз кивнул, чтобы закрыть уже тему, и в свою очередь вывел, что все эти разговоры надоели ему еще в магазине. Спустя минуту Март снова не выдержал и окончательно заключил, что сегодня им повстречался «весьма интересный типок». Дзен опять последний раз в отцовскую сторону кивнул.

  — Кто бы мог подумать! — поразился Март по прошествии минуты. — В таком неприметном месте такая грандиозная личность обитает!!

  Дзен отвернулся и больше с отцом не разговаривал, демонстративно принявшись рассматривать обшарпанные местами фасады да окна коммунальных когда-то квартир. Они молча шагали по булыжной мостовой, думая каждый о своем. О чем думал Дзен — достоверно нам не известно, мысль Марта, словно туча назойливых мух, крутилась вокруг освобождения от «эго». Быть может, что-то не до конца понимал он в этой тонкой субстанции, но чудилось Марту, что сам Сергий тяжко болен тем же недугом, от которого обещался избавлять страждущих…

  Встречу эту Март увидел одной размытой картинкой, как нечто странное, бесформенное в ментальной массе своей, сюрреалистическое, но незабываемое, всплывшее вдруг в его памяти по ранней весне. Взглядом проводил он элегантный мужской силуэт до угла соседнего дома, наблюдая, как вливается тот в размеренную жизнь бульвара, исчезая в ней навсегда. Двинувшись следом, остановился, постоял на углу, рассматривая бардовую вмятину под отлупившейся от стены штукатуркой, обнажившей сталинский послевоенный кирпич. Выждав достаточно, чтобы избежать новой случайной встречи, пошел за Сергием, миновал Бульварное кольцо, мерцавшее разноцветными огнями неонов, воткнул наушники и направился в самое сердце мегаполиса, начинавшего свою привычную ночную жизнь, где погрузился в неспешное течение центральных променадных улочек, вдоволь гулял, смотрел по сторонам, созерцал пеструю московскую ночь, уютные окна жилых домов, едва различимые тени в окнах, сверкавшие серебром витрины, переполненные веселой публикой бары, полуночные магазины, покупателей, проворных официантов, продавцов, уличных музыкантов, всматривался в беззаботные лица счастливых людей, идущих навстречу, и тем осторожно прикасался к их счастью.

  Перекусив в Джаганнате, что на Кузнецком, за полночь Март спустился в засыпающий мир опустевшей московской подземки, но в мыслях своих он все еще оставался там, наверху, там — где беззаботно гулял этот легкий весенний ветерок, там — где праздно шатался, провожая еще один день, этот вальяжный туристический люд, там — где продолжал звучать этот волшебный женский голос. Март все еще оставался там — где его уже больше никогда не будет.

  А весна снова наполнила город жизнью, вернув ему солнце, щебет неугомонных птиц, раскрасив изумрудной зеленью бульвары и парки. И вновь она ушла незаметно, оставив всех в недоумении, а за ней — и первый месяц лета, стремительно преодолевший три четверти своего цикла, окончательно утвердил Марта в непростом для него решении, покинув Москву, вернуться наконец домой.

  Аиша по-прежнему продолжала жить в его сердце, напоминая о себе непрестанным желанием снова и снова слушать ее пение, тем согревая свою душу.

  Завершая крайние дела, доживая последние съемные дни, с нетерпением дожидался Март назначенного им срока.

  Однажды, до отказа набив вещами свой старенький внедорожник, поднялся он на самый верхний этаж своей многоэтажки, все на той же восточной окраине, вышел на балкон и окинул взглядом далекую, но ставшую уже родной Москву, расставаться с которой ему теперь не хотелось. Спустившись, сдал ключи терпеливо дожидавшейся его квартирной хозяйке, тепло с ней распрощался, забрал последние вещи, оставил позади хороший ремонт и неистребимое воинство соседских тараканов, осчастлививших его на новой квартире, где прожил он последние пару месяцев, спустился лифтом на четыре кнопки, втиснул себя в черное велюровое кресло просевшей от количества вещей машины и, поправив электроприводы обоих зеркал, направил свой путь на запад, догоняя убегавшее от него ласковое июньское солнце.

  В груди Марта все пело и ликовало от ощущения долгожданной свободы! Что сбросил он наконец свинцовые оковы этой ненавистной ему московской работы, что уезжает от нее навсегда!

  С легким сердцем возвращался Март домой, к дорогим и родным ему людям. Глядя в неопределенность будущего, он радовался настоящему и вверял дальнейшую судьбу свою в руки божьи, надеясь на лучшее и на незримое Его водительство.

  Дорога всегда наполняла Марта покоем. В дороге он точно знал, что на несколько долгих часов сможет вновь погрузиться в медитативное однообразие проплывавших мимо лесов и полей, бесконечных небес, исчезающих за кромкой земли облаков, убегающего вдаль асфальта, несущихся навстречу призрачных человеческих судеб. Будет смотреть, вспоминать, размышлять о себе, о жизни, о людях, о своем месте в этом мире, а значит — ближайшее будущее его предопределено и можно не думать о нем хотя бы в этот короткий промежуток между прошлым — и неизвестностью.