Турбулентность ясного дня

отрывок из "Черного ягеля")

Авам, Авам! Небо дугой и река дугой, и радуга высоты необыкновенной – то август золотистый на исходе короткого заполярного лета пришел в авамскую тундру и прищурился: переливаясь лучами радости, он протянул к миру ладошку и одарил округу разноцветными бликами, словно россыпью янтаря и сердолика. И вся земля от края до края приняла ветерок веселости и окрасилась оттенками охры и киновари. А где-то в поворотах реки еще зеленели островки летней жизни, а где-то на дальних сопках уже проступали бурые, хмурые пятна, как молчаливые стражи будущей зимы.

В невзрачном таймырском поселке, где сеточка нескольких улиц расчерчена осевшей за многие годы угольной пылью, ночь прошла темно-синей.
Утро явилось туманом, потому что первая изморозь легла на ближайшие холмы и травы. Но солнце, еще белесое, умылось случайным моросящим дождем, и поднебесной высоченной аркой звонкая радуга принесла сюда пробуждение.

Залетные чайки подняли крик и гам на окраине, очевидно, найдя что-то годное в пищу. А тут и трактор закудахкал, захрипел, оглушил окрестность трахтараханьем – значит, уголь на предстоящую зиму сейчас развозить будут или воду к домам повезут.

Под заросшим травами бугорком пушистая мышка пеструшка проснулась и тихо сидела в норке, поглядывая на синий кружок, каким и видела она авамское небо в свой домашний телескоп. И мышка заметила бусинки росы на травинках, склонившихся над ее норкой, и тогда решилась выскочить наружу, чтобы получше разглядеть, как утро занимается над тундрой и розовые краски бегают по небу и прячутся в реке.

Авам, Авам! О, Господи, не нам, не нам, но имени Твоему.
Люди уже по улицам ходят, дверями хлопают, моторы гудят, а Таняку, старый рыбак и охотник, не хочет вставать с кровати. Оу! Просыпаться не спешит.

– Эй! – толкает в бок его старуха жена Нади-Дуся, – Вставай! Что лежишь, как бревно в авамском песке прибрежном, снов не насмотришься?
Не слышит Таняку жены своей. В самом деле, сон странный смотрит. Видит, три чума стоят. У самой реки, величиной с Таймыру, стоят они. По ней льдины плывут, как санки. Потом лед прошел. Видит, молодой шаман незнакомый привязал своих оленей к санке. Достал из санки мешок. Из него мамонтовую колотушку для бубна достал. Ручка колотушки вверху на семь частей разделена. Семь лиц на ней.
Махая колотушкой над водой, три раза крикнул шаман:
- Хук! Хук! Хук!

Так когда крикнул, вода замерзла. Теперь, это видя, смотрит Таняку, повел шаман оленей по льду. Сам перешел реку. Но под другими санками лед подломился. Железный конец вожжи передового, которым он был привязан к санке шамана, порвался, и все ушли под лед. Всех товарищей его унесло течение. Что такое?! Оу! Смотрит Таняку, что дальше будет.
- Ну, парень! Место, в которое ты попал, очень с виду худое. Эти три чума - это же чумы хозяев промыслов. Они держат все промыслы на земле. – Так говорит Таняку молодому шаману. И смотрит снова свой сон.
Из чума одного вышли на улицу два старика. Около чума много, человек пятнадцать, людей ходят. Теперь двум старикам слышно, что говорят эти люди. Некоторые люди так говорят, что есть среди них, умерших людей, еще один шаман, очень большой мертвец-шаман. Завтра этот шаман шаманить будет, говорят. Как перестанет шаманить этот шаман, говорят, сюда весть придет и громы придут
И видит Таняку, перед ним откуда не возьмись стоит великан из Ледяной Страны, что лежит за горами Бырранга.
- Что делать теперь стану? – Так спрашивает Таняку великана. – Ты зачем пришел? А великан тот молчит, ждет чего-то.
В самой середине чумов мертвецов большой Красный чум есть. Из этого чума слышны удары бубна. Однако, начал шаманить тот, большой шаман.
Теперь оглянулся Таняку в сторону чумов мертвых. Глядит и видит, что позади них вся земля ломается. Ломается сверху сама земля и в огромные трещины ледяные и огнем дышащие вся уходит. Также горы ломаются, когда уползает с них земля и остается один голый лед. И клубы дыма кругом расходятся.

Великан закричал:
- Втыкай, мой брат, хорей в землю! Сильно втыкай! Если в землю так воткнешь хорей, может быть, хоть сломается земля, но останется тундра на месте. А если не воткнем хорей в землю, то впереди нас все сломается и унесет в бездну черную, ледяную людей и чумы, и санки.

Тут Таняку воткнул хорей в землю. Так воткнул да держит хорей. Но даром держит. Земля совсем ломается, тундра вся ходуном ходит. Воткнутый хорей совсем упал.
- Оу! Что ты молчишь? Эй! - закричал Таняку.

А Великан тот так важно стоит лицом назад. На баруси похож он. Но не баруси. Санки у него огромные, как платформа железнодорожная, а хорей в печную трубу толщиной, олень у него однорогий, пестрой масти. Он у Таняку ни с того, ни сего вдруг и спрашивает:
– Нравится тебе наши дюрумэ, ситаби? Эти вести - не вымысел ведь, а правда самая что ни есть верная.
– Не знаю. – Так отвечает ему Таняку.
– Если станешь моим голосом, продлится твое дыхание. Хочешь? – пристал тогда тот Великан.
– Не знаю. – Ответил Таняку опять. – Чего ты хочешь от меня?

Таняку почувствовал, какой же он совсем маленьким перед лицом посланника Сырада-нямы,  значит, от матери Подземного льда он. А у нее ведь девять сыновей.
— Если желаешь стать моим голосом, твоё дыхание продлится вечно. Хочешь? — настаивал великан. Старый промысловик смекнул, это было предложение ему стать вестником, передавать мудрость древних.
— Не знаю, — снова ответил Таняку. – Как же мне тебе верить, у тебя всего-то половина лица, а где другая? И нога у тебя одна, и рука!
– Какой же ты, однако, привередливый человек. Другая часть меня тебе не видна, потому что ты не можешь видеть тот мир, который вижу я. У меня одна половина здесь, а другая – там. Куда и ты придешь после своих дней на Средней земле. Тебе это мое положение видится уродливым, потому что у тебя глаза слепые. А всего меня тебе видеть нельзя. Потому что помрешь сразу. Или умом тронешься.
– А что и баруси такие же, как и ты? Наш народ их считает иногда вредными, нечистыми. И вид у них, да ты посмотри на себя, страшный, дети боятся. И старики боятся.

И тут сон этот загадочный оборвался. Нади-Дуся не дала досмотреть, что еще хотел передать этот ледяной Великан через Таняку.
— Вставай! Вставай! — жена, старая нганасанка, толкала его, вороша ворох цветных одеял.

– Вставай! Вставай! – толкала старая нганасанка мужа в ворохе цветных одеял. – Хватит спать. Вставай, Иди! Стрекоза летит.
 – Откуда знаешь? Кто летит? – спросонья и неохотно пробурчал Таняку. – Слышу, летит. Новости будут.
 – Что ты там слышишь? Какие еще новости? Совсем старая стала… Как гагара болтаешь.

Нади-Дуся не ошибалась. На площадке за домами-развалюхами садился в клубах угольной пыли вертолет. Прибыли люди из Москвы, газетчики. С ними какие-то экологи и два местных рыбака. И трое детишек.
 – Сам болтаешь. Иди продай им ногу оленя. Шарку купишь!

Таняку неохотно поднялся с постели, потирая глаза и все еще находясь в полудреме. Он знал, что Нади-Дуся всегда была права, но у него не было настроения рано вставать. Тем не менее, он понимал, что эта «стрекоза» может принести какие-то важные новости для их маленького остатка – людей из таймырской общины нганасан.

***
– Ладно, ладно, – проворчал он, натягивая на себя теплые штаны и куртку. – Иду, но если они только чепуху про туризм в нашей тундре будут рассказывать, то я ничего им не продам.
Кати-Нада уже успела одеться и вышла на улицу. Солнечные лучи пробивались сквозь облака, создавая теплое свечение над серыми домами. Венго шагал следом, мрачно думая о том, что снова придется тратить время на разговоры с чужими людьми.