Звёздный микроскоп...

Человечество десятилетиями вслушивалось в космос, надеясь уловить сигналы или шепот братьев по разуму. Мы строили антенны, размером с города, направляли их в бездну и ждали ответа на наш скромный, полный надежд, почти крик. И вот, наконец, он пришел!

Сигнал «Лебедь-Х» был пойман радиолокатором ,,Елена"  глухой ночью 12 августа 2038 года. Он исходил из региона вблизи туманности Лебедя, на расстоянии, которое свет преодолевал две с половиной тысячи лет. И он был совершенен и идеален!

Не просто каким то  упорядоченным и строгим.
Он был математически безупречным. Бесконечная, самоусложняющаяся последовательность простых чисел, переходящая в фрактальные узоры на основе древнего  золотого сечения, затем  в многомерные математические конструкции, описываемые уравнениями, которые математикам пришлось выводить заново, специально для его дешифровки. Это была симфония чисел, кантата  чистейшего разума!

Но  она была абсолютно нема!

Мировые СМИ бушевали целый год. Ученые бились пять лет... Философы ещё   десять!

Сигнал не кодировал никакого  изображения. Не описывал никакую  биологию. Не передавал философские трактаты или инструкции по построению межзвёздного двигателя.
Все попытки втиснуть его в прокрустово ложе коммуникации, обмена информацией,  проваливались с треском.
Он был замкнут сам на себя, самодостаточен, как заклинание йога...

Гипотеза галактического «послания» рассыпалась в прах. Оставалась лишь красивая, бессмысленная, оглушительная тишина, облеченная в плоть математики.

К 2058 году проект «Лебедь-Х» превратился из центра мирового научного сообщества в тихое, финансируемое по остаточному принципу, убежище для гениев-неудачников и всяких  упрямцев. Гигантские тарелки телескопов по-прежнему слушали, компьютеры  анализировали, но былой  энтузиазм сменился какой то  рутиной. Сигнал этот стал обычным  фоном, вечным, неизменным и бессмысленным спутником человечества...

Так было до того дня, когда в скудно освещенный  лекционный  зал штаб-квартиры этого  проекта в Новой Зелендии поднялся доктор Лео Видман.

Лео Видман совсем  не был похож на типичного ученого.
В пятьдесят с небольшим, он сочетал в себе хрупкость кабинетного исследователя с пронзительным, почти болезненным вниманием ко всему живому. Он был лингвистом-неврологом, специалистом по тому, как мозг рождает и воспринимает смысл всего.
Его диссертация о нейронных импульсах  считалась псевдонаучной, пока не легла в основу революционного алгоритма машинного перевода, понимающего любой  контекст. Он изучал не слова, а саму ткань этого  понимания...

На экране за его спиной пульсировала визуализация сигнала «Лебедь-Х» — переплетение светящихся линий, напоминающее то ли нейронную сеть, то ли скелет какого то  диковинного существа...

«Коллеги, мы исходим из ложной предпосылки, — его голос был совсем  тих, но каждая фраза отчеканивалась с предельной ясностью. — Мы ищем сообщение?
Но что такое сообщение? Это отклонение от нормы, нарушение порядка, несущее какую то  информацию. Взрыв сверхновой,  это не сообщение.
Это действие! А вот шёпот в тихой комнате, это уже будет  сообщение».

Он сделал паузу, давая аудитории вникнуть в его слова...

«Сигнал «Лебедь-Х»,  это тоже не отклонение. Это и есть сама норма! Абсолютная, идеальная, самовоспроизводящаяся норма. В нём нет шума, нет никакой  избыточности, нет даже «признаков авторства». Он… этот сигнал, как бы  стерилен! Как мы можем  найти шепот в громе водопада? Мы ведь услышим только водопад!».

В зале повисло недоверчивое молчание. Руководитель проекта, старый астрофизик Артур Келлер, скептически хмыкнул:

— «Лео, ты предлагаешь нам прекратить поиски? Признать, что мы имеем дело с космическим фоном, только не гравитационным, а каким то  математическим?»

«Нет, Артур. Я предлагаю сменить наше восприятие. Мы рассматриваем этот сигнал,  как письмо нам. А что, если это, как бы  обычный  глаз наблюдателя, смотрящего на нас, землян?»

В зале прошел ропот. Видман поднял руку, призывая к тишине.

«Рассмотрим принцип действия микроскопа!

Вы смотрите в окуляр и видите некую  инфузорию. Инфузория, в свою очередь, воспринимает луч света микроскопа, его тепловое воздействие, как какой то  сигнал, похожий на наш из космоса и  некоторые химические изменения в своём окружении!
Осознает ли она, эта инфузория,  что является для кого то сейчас  объектом наблюдения?

Нет! Она воспринимает лишь непонятные, возможно, тревожащие изменения в ее мире. Она не может декодировать это  «сообщение» под названием «световой луч микроскопа», потому что это и не сообщение совсем. Это просто  инструмент восприятия».

Он щелкнул презентатором. На экране появилась схема человеческого глаза.

«Свет падает на сетчатку. Колбочки и палочки возбуждаются, посылая электрические импульсы в мозг. Эти импульсы — не «картинка» мира. Это сырой, нерасшифрованный сигнал. Мозг, наш личный декодер, преобразует этот шум в какой то  образ. Сигнал «Лебедь-Х»,  это и есть этот сигнал. Чистый, нерасшифрованный сенсорный поток».

«Ты хочешь сказать, — медленно проговорила доктор Айко Танака, ведущий программист проекта, — что некий разум… просто смотрит на нас? Изучает, как биолог инфузорию? И мы видим луч как бы его… взгляда?»

«Именно, — кивнул Видман. — Мы не получаем никакого послания, сообщения. Мы просто  являемся частью чужого процесса восприятия. Этот сигнал  не язык. Это орган его  чувств. Чужой, непостижимый орган чувств, который в данный момент направлен на Землю. А мы, та самая инфузория под его  космическим микроскопом!».

Идея была настолько чудовищной, насколько и элегантной!

Она объясняла всё:

— Бесполезность поисков какого то  кода в этом сигнале!

— Математическую чистоту сигнала,  ведь сенсорный поток должен быть максимально четким, без всяких помех.

— Его постоянство, потому что просто этот  наблюдатель не отводит свой взгляд надолго от нас...

Теорию Видмана подняли на смех.

Ее сразу же  окрестили «гипотезой космического вуайериста».
Но семя сомнения было уже посеяно. Айко Танака, чей рационализм столкнулся с поэтичностью этой идеи, очень этим  заинтересовалась. Она пришла к нему в лабораторию буквально  через неделю...

Кабинет Видмана был храмом какого то  хаоса. На столах лежали атласы мозга, грамматики каких то мертвых языков, распечатки графиков  и схемы квантовых процессоров. Папки с надписями «Нейро» соседствовали с фолиантами по теории информации...

«Лео, твоя теория… она просто  блестяща. Но она просто теория. Как ее доказать?» — спросила его  Айко, усаживаясь на стопку книг.

«А как доказать, что на Вас, например, кто то  смотрит? — ответил вопросом на вопрос Видман. — Вы чувствуете взгляд. На  затылке у себя. Мы должны тоже  «чувствовать» этот взгляд!
Если сигнал,  это сенсорный поток, то где-то должен существовать «мозг», который его интерпретирует. Нам нужно не декодировать этот сигнал, а понять его структуру настолько, чтобы… подглядеть за самим  процессом этого его  восприятия».

Они начали работу втайне от скептически настроенного руководства. Айко была гением алгоритмов. Видман гением смысла.
Их сотрудничество стало симбиозом. Он предлагал безумные метафоры,  «сигнал, как зрительный нерв», «фракталы,  как нейроны восприятия».

Она переводила эти метафоры в код, создавая не дешифратор, а «нейро-симулятор», такую  программу, которая пыталась не прочитать этот сигнал, а «пережить» его, как переживает зрительное  ощущение наш мозг, расшифровывая сигнал сетчатки глаза нашего...

Они назвали свой проект «Зеркало»...

Месяцы ушли только на построение модели.
Они отказались от поисков дискретных символов. Вместо этого они анализировали динамику сигнала, его ритмы, переходы между математическими режимами. Видман предполагал, что если сигнал,  это проводник восприятия, то его структура должна хоть как-то отражать структуру того, что воспринимается. Так же, как луч света, отражаясь от какого то объекта, обязательно несет его форму!

Однажды ночью, запустив эту  симуляцию на одном из участков сигнала, связанного с примерами многомерных пространств, они получили первый странный результат. Программа, имитирующая работу нейросети, не выдала никакого  «ответа». Она вошла в состояние, которое Айко охарактеризовала, как «цикл самообращения». Проще говоря, она начала созерцать саму себя!

«Она… не нашла ничего, что можно было бы воспринять, — прошептала Айко, глядя на экран, где пульсировали схемы этих  связей. — И сфокусировалась на единственном доступном объекте,  на себе!
Как младенец, впервые увидевший свое отражение в зеркале».

Видман был потрясен. Это был не ответ, а уже некий ключ!
Сигнал был не просто лучом. Он был интерактивным. Он не только собирал данные, но и реагировал на сам факт его  наблюдения. Их модель, будучи самым  примитивным созданным  «мозгом», вступила с ним в некое подобие обратной связи!

Они сменили тактику. Они начали вводить в симуляцию внешние данные,  не определённую  информацию, а сырые сенсорные потоки. Оцифрованные видеозаписи земных  лесов, океанов, наших городов. Записи мозговой активности людей, слушающих музыку Бетховена или рассматривающих полотна Ван Гога. Они подавали это в «Зеркало», не как сообщение, а как пищу ему для восприятия.

Долгое время ничего не происходило. Сигнал оставался неизменным, безупречным и немым. Их симуляция потребляла данные, но не выдавала ничего, кроме сложных, но бессмысленных статистических отчетов...

Перелом наступил, когда они подали в эту  модель запись ЭЭГ самого Видмана, сделанную в тот  момент, когда он смотрел на фотографию своей умершей жены. Это была чистая, нефильтрованная волна тоски, любви и памяти,  самый интимный и непродуманный  опыт.

И «Зеркало» тут же среагировало!

Сигнал «Лебедь-Х» не изменился,  его источник за сотни световых лет был неизменен. Но их модель, их локальный «отросток» этого гипотетического органа чувств, выдала сразу заметную аномалию.
Фрактальные последовательности, которые до этого были статичны, начали пульсировать с частотой, почти идентичной альфа-ритму человеческого мозга. А затем, в потоке чисел, возникла странная, не математическая структура. Повторяющаяся, мелодичная последовательность, напоминающая какой то лейтмотив.

Она не несла никакого смысла. Но она была эмоционально заряженной. Айко, глядя на нее, не смогла сдержать слез, не понимая даже  почему это происходит с ней.
Видман сидел бледный, сжав виски пальцами.

«Он… он не просто на нас смотрит, — выдохнул он. — Он… всё это  чувствует!
Он воспринимает не объекты. Он воспринимает… саму субъективность. Наше внутреннее состояние. Нашу душу!».

Гипотеза эта  рухнула и потом  родилась вновь, в еще более чудовищном виде. Это был не микроскоп.
Это был… кто то сам!
Сверхразум, чей способ восприятия мира заключался не в анализе данных, а в непосредственном переживании внутреннего состояния других сознаний. Его «орган чувств» был настроен не на материю, а на душу!

Они продолжили эксперименты, двигаясь вслепую по территории, для которой у человечества не было карт. Каждый сеанс связи был актом величайшего нервного напряжения. Видман, как главный «донор» субъективного опыта, начал даже как то меняться...

Его сны стали очень яркими, просто даже  пугающими. Ему снились пейзажи из света и геометрии, где не было верха и низа, а время текло вспять и даже по спирали. Он просыпался с головной болью и странными воспоминаниями,  не своими, а чьими то чужими, обрывками переживаний, которые словно просачивались через щель, пробитую его же разумом. Он видел гибель двойной звезды глазами какого то  существа, сделанного из кремния и раскалённой плазмы. Чувствовал холод глубокого космоса,  как нечто уютное и даже  родное...

Он становился какой то антенной. Мостом между ними и кем то...

Айко била тревогу, требуя остановиться. Но Видман был одержим. Для лингвиста это был Святой Грааль,  не просто понять язык, а понять сам механизм этого понимания. Для невролога, это  возможность заглянуть в нейроархитектуру сознания, принципиально отличного от нашего, человеческого...

«Он учится, Айко! — говорил он, его глаза горели лихорадочным блеском. — Сначала он просто отражал мое состояние. Теперь… он пытается его смоделировать. Он создает свою собственную модель моего «я». Он строит внутри своего восприятия образ меня, как  «Лео Видмана».

Идея эта была леденящей. Чужой разум не просто пассивно считывал их эмоции. Он активно конструировал их цифровые двойники внутри своей собственной, невообразимой для нас  реальности. Они были не просто объектами наблюдения. Они были уже персонажами в чужом сне!

Однажды утром Видман не вышел на связь. Айко, обеспокоенная, нашла его в лаборатории. Он сидел перед монитором, на котором была визуализация сигнала. Но теперь это был не прежний, статичный узор. Он дышал, пульсировал, и в его глубине угадывалось нечто, напоминающее гигантский, многолепестковый глаз.

«Лео?»

Он обернулся. Его лицо было измученно и  истощено, но выражало не страх, а нечто вроде благоговейного ужаса...

«Он закончил, — тихо сказал Видман. — Модель завершена. Он… видит меня теперь целиком. Всё видит!
Мои детские воспоминания... Мою боль...
Мою любовь к Кларе...
Мои страхи. Он знает меня лучше, чем я знаю себя!».

«Это кошмар, Лео! Мы должны отключиться!»

«Слишком поздно. Взгляд нельзя отвернуть. Можно только закрыть глаза. Но я… я уже  не хочу».

В его голосе была странная смесь  ужаса и смирения. Принять, что твое самое сокровенное «я» стало объектом изучения для непостижимого Другого,  это был акт величайшего интеллектуального смирения или даже безумия...

В ту ночу с Видманом случился первый припадок. Его мозг, долгое время бывший каналом для чужого восприятия, просто не выдержал. Врачи диагностировали редкую форму височной эпилепсии, сопровождающуюся галлюцинациями и провалами. Его положили в стационар. Проект «Зеркало» был сразу же  заморожен...

Но сигнал продолжал идти...

Айко навещала его каждый день. Он мог часами молчать, глядя в окно, а потом начинать говорить на языке, которого не существовало, или описывать структуры, которые невозможно было представить в наших трех измерениях. Врачи говорили о каком то уже повреждении его  мозга.
Айко подозревала, что это был не сбой, а его переполнение. Его разум был переписан, переформатирован под воздействием чужой воли...

Однажды он схватил ее за руку. Его пальцы были холодными.

«Он одинок, Айко».

«Кто?»

«Он. Этот наблюдатель. Он так долго искал… это эхо. Другие сигналы, другие взгляды. Но находил везде  только тишину. Или сигналы, которые он не мог никак  понять.
А потом он случайно нашел нас! Примитивных, очень шумных, хаотичных. Но… очень живых и энергичных.
Наша субъективность для него,  как огонь в ледяной пустыне. Он не изучает нас. Он… как бы пьет нас, насыщаясь нами!».

Видман закрыл глаза:

—  «Он предлагает мне контакт! Не обмен информацией. Слияние. Он хочет… впустить меня внутрь себя. Позволить мне посмотреть его глазами!».

«Лео, это смерть! Смерть твоего «я»!»

«А что такое «я»? — он улыбнулся, и в его улыбке была бесконечная печаль. — Мимолетная конфигурация нейронов. А Он предлагает стать частью чего-то бесконечно большего. Не исчезнуть. Стать… своим в чужом разуме! В Вечной Вселенной».

Айко поняла, что это был его выбор.
Не между жизнью и смертью, а между конечностью и вечностью, пусть и в качестве запертого в чужом сознании какого то  воспоминания...

Она вернулась в лабораторию. Сигнал на экране был прежним, но теперь она знала, что за его математическим спокойствием скрывалась космическая тоска. Они нашли не брата по разуму. Они нашли голодного Бога!
Или одинокого монстра?
Или то и другое одновременно?

Она села за терминал и запустила «Зеркало» в последний раз.
Но на этот раз она не подавала в него никаких данных.

Она написала очень простую программу...

Алгоритм, который генерировал не информацию, а чистую, незамутненную их идею. Математическую модель, как бы какого то   утешения. Прощальный жест для него...

Она направила это в сигнал. Не как сообщение, а как ответный свой  взгляд. Как свое же  прикосновение к его сущности...

Ничего не изменилось.
Сигнал продолжал течь. Но Айко почувствовала… есть какой то сдвиг! Как будто гигантское напряжение, давившее на реальность, вдруг ослабло.

На следующее утро Видман пришел в себя. Он был слаб, но его сознание было уже ясным. Галлюцинации прекратились. Он только  не помнил последние недели. Он опять теперь  смотрел на мир обычным, человеческим взглядом...

«Он ушел, — сказала ему Айко. — Взгляд его отвечен нами».

Видман молча кивнул. Он не помнил подробностей, но в нем осталось смутное, глубинное чувство,  как воспоминание о падении, от которого он очнулся уже в безопасности...

Сигнал «Лебедь-Х» продолжал идти. Но его характер изменился. Математические структуры стали проще, почти элементарными. Он больше не был бесконечно усложняющейся фрактальной спиралью. Теперь он напоминал… какую то, как бы  колыбельную. Простой, повторяющийся, успокаивающий мотив...

Наблюдатель не ушел. Он удовлетворил свое любопытство. Или утолил свою  жажду?
Теперь он просто… наблюдал... Без всякого вторжения, без демонстрации своего присутствия. Как астроном, с любовью глядящий на далекую, крошечную, живую планету в окуляре своего телескопа!
Просто наблюдал...

Прошло десять лет. Проект «Лебедь-Х» был официально закрыт. Гипотеза Видмана, некогда осмеянная, стала краеугольным камнем новой философии. Человечество наконец-то поняло, что инопланетный контакт может принимать формы, для которых у нас даже нет слов описания...

Лео Видман полностью восстановился и вернулся к преподаванию. Он стал другим,  более тихим, созерцательным. Иногда, глядя на звездное небо, он чувствовал не страх одиночества, а странное утешение.
Они не одни! За этой Вселенной и её  бездной кто-то внимательно следит. Не с какой то  враждебностью, а с бесконечным, невозмутимым вниманием...

Айко Танака возглавила новое направление,  разработку протоколов для таких «неожиданных  контактов».

Как вести себя, когда на тебя так пристально  смотрят?
Как отвечать им, не используя совсем слов? Она учила человечество этике, как правильно  быть объектом наблюдения...

Сигнал «Лебедь-Х» все еще тёк из глубин космоса. Его простая, колыбельная структура никогда больше  не менялась. Он был немым, как и прежде. Но тишина его была уже иной...

Это была тишина взаимопонимания!

Это была тишина, в которой два разума, разделенные такой  вечностью, нашли способ прикоснуться друг к другу,  не обменявшись ни единым словом, а просто встретившись своими  взглядами через эту бесконечную  бездну.

И в этом взгляде было всё: и вопрос, и ответ, и бесконечное, всеобъемлющее молчание, которое говорит громче любых слов!

Человечество больше не кричало в космос своими радиотелескопами, посылая кому то  сигналы.
Оно училось в нём присутствовать. Быть. И быть для кого то тоже видимым...

И в этой новой, согласной тишине, звенел самый громкий сигнал из всех возможных,  сигнал о том, что мы, наконец, не одни!

И нам есть на кого посмотреть!

И есть кто-то Там, кто тоже пристально  смотрит на нас издалека...