Однажды в... СССР Книга 2 Глава 24

И потекли неспешные тюремные деньки. Мишка довольно быстро разобрался, кто в камере есть — кто. Узнал, что Штырь, Валет, Кацо и Босяк из двух соперничающих банд из областного центра, но здесь они в одной семье. Так их связал авторитет «Седого» — вора в законе.                Узнал, что «петухи» были опущены ещё до захода в эту камеру, и по тюремной почте по ним пришёл подробненький отчёт.                Узнал, что шестеро «бакланов»-хулиганов — Вторая семья в камере — попробовали устроить бунт Первой семье, но получили по «рогам» так, что теперь все передачи с воли половинят, и половину отдают, как контрибуцию за бунт.                На третий вечер Валет шепнул Мишке:                — После отбоя спускайся в угол к Седому.                И когда подошло время, он спустился вниз и подошёл к Седому. Лежавший рядом с Седым Босяк подвинулся, показав Мишке прилечь. А через минуту в руках Седого появилась вручную скрученная сигарета. Тот затянулся, выпустил дым под нары и передал сигарету Мишке.                — Я не курю, — шепнул тот Босяку.                — Я тоже, — так же шёпотом ответил тот. — Попробуй, это травка.                Мишка затянулся, и передал сигарету дальше. Она пошла по кругу: Седой, Мишка, Босяк, Валет, Кацо и обратно. Через несколько минут Мишка почувствовал необыкновенную лёгкость, а настроение стало таким бесшабашным, что, казалось, стены камеры раздвинулись безмерно, и никакой неволи нет.                — Ну как зашла? — спросил Босяк? Мишка блаженно усмехнулся:                — Как дети в школу! — И тут Босяк захохотал, за ним Валет, Кацо и Мишка.                Полночи словно не бывало — приколы-разговоры, а после сон, как провалился в яму.                И этот первый опыт — кайф от курения марихуаны — понравился потомку самурая. Весь следующий день он отсыпался, как и его семья. Зато потом он начал тренировки.                По приказу Седого то один «баклан», то другой, став спинами напротив двери, прикрывали глазок так, чтоб контролёру был незаметен участок камеры, где четверо качков под руководством Мишки приседали, растягивались, отжимались аж до седьмого пота.                Ну а потом он ставил им удары руками и ногами, учил защите блоками, учил проскальзывать и уклоняться, учил тому, что дед его учил когда-то.                Тому, чему он научил своих друзей: Глеба и Яна, и это пригодилось им не раз.                Другие сокамерники в своих углах пытались повторять движения бойцов, но после рыка Седого прекратили — не хватало ещё чтобы вертухаи их засекли, а Мишка получил бы карцер.
Он с интересом наблюдал за человеком, который «коронован» был вором в законе. Седой действительно был не простой уголовник. Во-первых, он был невероятно начитан, считал себя интеллигентом, и здесь в камере проглатывал книги из тюремной библиотеки, как горячие пирожки.                Во-вторых, он, даже находясь в СИЗО, решал и разруливал проблемы, возникающие между «братками» на воле, по справедливости, и слушались его беспрекословно. С такой степенью уважения и повиновения Мишка ещё не сталкивался.
А между тем его собственный авторитет рос не по дням, а по часам.                Но вот реально он взлетел после первого шмона — так зэки называют обыск.                Его и раньше проводили в камере, когда всех строили вокруг стола, а контролёры проверяли все матрасы и подушки, пытаясь найти предметы, запрещенные в СИЗО.                Но в этот раз шмон был особенный: когда сидельцы окружили стол, вошли не только контролёры, но и немецкая овчарка — красивый сильный пёс.                Мишка увидел, как побледнел Седой. Ещё бы, в его подушке, которая, не в пример другим, была перьевой пухлой и мягкой, в самой её середине был зашит пакет с марихуаной, который доставался иногда, и снова зашивался. Он не был ощутим на ощупь, но ясно, что собака враз унюхает его.                «Наверняка нас кто-то сдал… — шепнул Мишке Седой, стоявший рядом — сдал — сто пудов! Ни разу шмон не делали с собакой!»                «Труба! — Подумал Мишка. — Найдут — раскрутят Седого за наркоту. А это лично мне никак не надо. Я за ним, как у Христа за пазухой…» — И тут он вспомнил дедову науку, который взглядом усмирял собак, таких, что рвали цепь от злости.                Чуть повернувшись и оказавшись прямо напротив морды овчарки, которую охранник отпустил после команды «Ищи!», Мишка издал почти неслышный звук. Морда собаки поднялась, и её взгляд упёрся в Мишку. А тот уже сверлил её своим убийственно тяжёлым взглядом, хоть и стоял за спинами других.                И тут произошло невиданное: огромный сильный пёс вдруг опустился на лапы и, не сводя глаз с Мишки, жалобно скуля, он медленно пополз назад к двери. Все взгляды были прикованы к удаляющемуся псу, на Мишку глядел только Седой. Глаза его расширились до предела.                Ошалелый от удивления охранник скомандовал: «Джульбарс, ко мне!» — куда там! Пёс будто бы оглох. Добравшись до двери, он вылез в коридор, тявкнул и исчез.                Охранник выбежал за ним и через несколько минут почти втащил его обратно в камеру, но пёс, увидев Мишку, выступившего чуть вперёд из-за спин сокамерников, рванулся так, что вырвал поводок и вновь умчался в коридор.                Шмон с псом не получился, и кроме разных мелочей, типа заточенной ложки или серебряного колечка, бог весть как очутившегося в камере, блюстители порядка так ничего и не нашли — не будешь же вспарывать двадцать матрасов и двадцать подушек.                Краска вернулась в лицо Седого. Кивком он собрал семью и, обращаясь к Мишке, сказал:                — Ну ты, Спецназ, даёшь! Такого фокуса я и представить себе не мог. Ты что? Гипнотизёр собачий? Да если бы не ты, мне  бы сейчас уже червонец шили за траву. Да… это дорого стоит! Кацо, — обратился он к кавказцу, — там рядом с тобой на нарах… мужичка наверх подними. Спецназ теперь внизу спать будет. Он заслужил. — И снова обращаясь к Мишке. — Держись меня… Я прослежу, чтобы тебя и в зоне встретили достойно. Тебе же тут с твоей статьёй только усиленный режим и светит. А у меня там, на усиленном, Кеша Сибирский в корешах. Под ним вся зона. Жить будешь правильно — и будет жизнь малина. Сечёшь? Да и семья, считай у тебя есть. Кроме Кацо, все на усиленный пойдут:  Валет, и Штырь, и Босяк. Ты только это… маякни домой, чтоб перекинули тебе с гражданки шмотки. Мундир подальше спрячь. Ни тебе, ни никому из нас это не надо. Погоны в зоне не в чести!                Но то ли кто-то разговор подслушал этот, то ли по другой причине уже на следующий день Мишка был вызван в оперчасть и там уже допрошен был с пристрастием. Огромный толстый с покрытым мертвенной бледностью лицом с маленькими, глубоко посаженными глазками, капитан Быков, всей тюрьмой именуемый «Бык», сидел за столом, укрытым красной скатертью, и неотрывно буравил Мишку обжигающим взглядом.                Один вопрос: «Ты колдовал собаку?» — наталкивался на один ответ: «Не знаю, о чём вы говорите!»  Второй вопрос: «Где наркота?» — Ответ — аналогичный первому.                А поскольку других улик против него не было, по знаку Быка вертухаи просто отходили его дубинками по почкам, да так, что он потом ещё три дня мочился кровью. Зато забота пацанов была безмерной. Все тренировки отложили, пока не оклемается.                — Ничего, Спецназ, потерпи малёхо. Ты хлопец крепкий, заживёт, как на собаке. Ну, а Бык… ему я не прощу… — успокаивал Седой.                «И что ты ему сделаешь?» — тогда подумал Мишка. — «Где мы, а где он… Власть, она всегда власть. И на свободе, и в зоне. И с ней не повоюешь, Ладно, проехали…»                А вскоре Мишка получил передачу от мамы. Гражданскую одежду, фуфайку и ботинки, а также сало, лук, любимые конфеты. Циклоп по его просьбе передал в Кремень, что Мишке это нужно, и обеспечил, чтобы дошло всё в целости и сохранности.                — Ну вот, теперь ты на бродягу стал похож, — подкалывал Седой, — а то не врубишься: ты вертухай или ты — зэк в мундире, да и ещё с погонами...
                ——————————————–                А через пару дней случилось то, что улетучило Мишкино благодушие, как сигаретный дым в открытое окно. К ним в камеру вошёл красивый и светловолосый паренёк лет восемнадцати не больше, в помятой грязной одежонке, худой и измождённый, с кругами черными вокруг зелёных глаз.                Он сел за наркоту и залетел к ним в камеру аж из России — тут земляков его не наблюдалось.                Прописку парень не прошёл и был определён на верхние и ближние к параше нары. Мишка заметил, как пристально смотрел на новичка Кацо, но мыслей никаких в то время не возникло, и он вернулся к игре в нарды с Босяком.                А вечером после отбоя, когда со всех сторон послышалось сопенье, Мишка услышал, как Кацо приподнялся с соседних нар и не спеша пошлёпал в другой угол. Какая-то неведомая сила снесла Мишку с нар и заставила проследовать за Кацо, держась на расстоянии. Он увидел, как тот подошёл к нарам, где лежал новенький, сдёрнул с того одеяло и приказал спуститься вниз.                Рядом с внушительным Кацо паренёк казался почти ребёнком.                — Слышь, землячок, — услышал Мишка шёпот Кацо, — в ротик возьмёшь?                Мишка увидел, как затрясся паренек.                — Я… я не хочу… — наконец, набравшись смелости проговорил несчастный, но в это время волосатый кулак Кацо врубился в солнечное сплетение пацана так, что казалось он вышел с другой стороны тела. Тот сложился пополам, из глаз брызнули слёзы.                — Не надо… Не бейте…. — проскулил он глядя, как Кацо расстегивает  брюки. Одной рукой кавказец поймал шею паренька и стал нагибать его голову к расстёгнутой ширинке.                — Кацо! — позвал неслышно подошедший Мишка. — Тебе не кажется, что это беспредел?! За пацаном нет косяков, за что ты его опускаешь?                Кацо, будто ошпаренный отскочил:                — Спецназ, ты кто? Ты воспитатель? Так тут не детский сад. С каких ты дел в мои дела суёшься? Или самому чуханчик понравился?                — Кацо! А может у Седого спросим? Вообще-то он авторитет, и не тебе решать, кого казнить, а кого миловать.                Глаза кавказца пылали бешенством. Он отпустил несчастного, отвернулся от Мишки, застегнул ширинку, и вдруг с крутого разворота — раз — молниеносный крюк! Но Мишка, поднырнув под руку, поймал её и вывернул назад, не до предела, так, до острой боли. Кацо скривился, но сдержался, голос не подал.                Мишка бросил его руку, которая повисла плетью.                — Ничего, Спецназ! Я этого тебе не забуду! — зло прошептал Кацо. — Ночей спокойных у тебя не будет больше. Заточка плачет по тебе…                — Заточка?! — Сзади прозвучал знакомый голос. — Кацо, ты в моей хате кто?  Ты — вор? — Кацо мгновенно сник. — О чём у вас разборки? — Спросил незаметно подошедший к ним Седой, увидевший на нижних нарах два пустые места и поспешивший выяснить, что происходит. — А ну пошли в мой угол!                Собралась вся семья. Сначала говорил Кацо, потом уж Мишка.                Штырь неуверенно, но поддержал Кацо.  Босяк — довольно резко— Мишку. Теперь все смотрели на Седого.                — Я тут вообще-то для того, чтоб по понятиям всё было. Это ясно? И если заслужил кто — ну малолетку там снасильничал, товарища ментам сдал, проигрался и долг вертать не думает — базара нет. Но чтобы только за бессилие одно, за трусость опускать — конечно, беспредел, Спецназ тут прав! — Седой помолчал.                — Кацо, я не въезжаю. — Продолжил он. — Ты на тюрьме не новичок, законы наши знаешь. И с каких дел ты к пацану полез по беспределу? Ну, отвечай?! Ты обещал Спецназа завалить за что?                Кацо молчал. Он исподлобья зыркал то на Седого, то на Штыря, как бы ища поддержку, но не нашёл. Теперь и Штырь смотрел куда угодно, но не на кента.                — Ну, я смотрю, чухан зачумленный. Прописку не прошёл. Хотел пробить его на вшивость. Ну а он… он сам мне к члену потянулся, — вдруг осмелел Кацо.                — Неправда, — крикнул Мишка. — Ты вырубил его, схватил за шею, пригнул и так хотел заставить, я всё видел!                — Твоё слово против моего. И ты за слово отвечаешь?— вдруг взбеленился Кацо.                — Я — отвечаю! А ты?                — И я отвечаю! — упорствовал Кацо.                — Короче, кто проотвечается, тот задницей ответит. Такой мой приговор, — проговорил Седой.                — Ты начал! Докажи! Ну! Чем докажешь?! — Кацо старался всё ещё кричать, но голос потерял былую силу после слов Седого.                — Доказать?  — Мишка вихрем слетел с нар и через полминуты притащил ополоумевшего от страха паренька.                — Я что тебя ломал? — Наехал на него Кацо мгновенно, и вперив полный ненависти взгляд своих жестоких глаз, он крикнул ещё громче:                — Ну говори, ломал?!                Мальчишка испугался ещё больше. От страха он втянул голову в плечи, скользя взглядом по Мишке, Босяку, Штырю туда и обратно, как будто ища поддержку и защиту. Пальцы рук его непрерывно двигались, как будто что-то перетирая в ладонях. Он было уже хотел пойти в отрицание, но тут:                — Сынок, — раздался тихий голос Седого, на которого бедняга даже не обратил внимания, такими огромными и страшными казались ему молодые бандиты, сидевшие перед ним, а особенно Кацо, — ты не впадай в мандраж, ты успокойся. Тебя никто тут не обидит. А просто правду нам скажи: тебя Кацо обидел, или ты сам хотел ему сосать? Ты раньше этим занимался?                Частично успокоенный пацан вытянул голову из шеи и резко замахал ею из стороны в сторону:                — Вы что, дядя? Да я — нормальный. И чтобы с мужиком?! Да никогда! И у меня девчонка есть, мы с ней учились в одном классе. Я травку для неё и нёс, когда меня поймали. А этот, — парень уже почти совсем осмелел, понимая, что на этом судилище он может сказать правду, — он мне, как зарядит в живот, так, что я дышать не мог — думал — помру, а потом своей лапой схватил и давай мне шею ломать, к своим штанам голову тянуть…                Повисла тишина.                Побледневший, как смерть, Кацо ожесточённо кусал губы, не глядя ни на кого. Мишка был внутренне собран, ожидая любого взрыва от непредсказуемого кавказца. Босяк и Штырь смотрели на Седого. Тот поворотом головы указал мальчику идти на своё место.                — Ну что, допрыгался, грузин?!  И что теперь с тобою делать? Лишь только опустить… или законтачить… — задумчиво сказал Седой, вонзив в кавказца взгляд такой, что сердце у того так застучало, так забилось — вот-вот прорвётся из груди наружу.                — И если мы тебя не тронем, тогда опустят нас. В какую хату или зону мы б не попали. Как скоро по тюрьме, в дороге или в зоне ползёт инфа — не мне вам говорить. Вы сами знаете. За каждый чих придётся отвечать.                И в сторону его кентов Седой сквозь зубы бросил:                — Вы… отодвиньтесь от него подальше…                Босяк, Валет и Штырь одновременно вскочили на ноги, образовав мгновенно пустоту вокруг Кацо.               
А тот вдруг осознав, в какую пропасть рухнет, тоже хотел вскочить, но тело не слушалось. Вытаращив свои глаза-маслины, он с ужасающим акцентом плаксивым голосом заговорил:                — Седой… и вы все пацаны… простите… я … бес попутал… я готов… Седой, скажи, что надо сделать? Ну чтоб… я не смогу жить петухом, уж замочите лучше сразу! — отчаяние придало ему силы и голос зазвучал так искренне и глубоко, что даже у Мишки резонуло по душе.                — Кацо, ты не ответил за базар! Проотвечался! Босяк, тащи мыло!                — Нет-нет! — и тут Кацо упал на колени и, подняв руки, как в молитве, закричал:                — Седой! Ну я на всё готов! — неуловимым движением руки он выхватил заточку и протянул её Седому, — кончай меня!                Коротким, резким ударом по руке грузина Седой выбил у него заточку:                — Заткнись, падла! Об тебя руки марать, а потом ещё на червонец по зонам чалиться! Мне своего пятерика хватит, и дел на воле не переделать. — Седой помолчал, насупился ещё больше. Задумался...                — Ладно. Короче, мразь… Завтра Бык будет делать обход. Он, как всегда, ну, каждую неделю, часов так в десять к нам завалит. Ты проследи, чтоб тот, кто на парашу сходит перед этим, говно не смыл. И как только зайдёт к нам кум, так ты своё полотенце затолкай в парашу и враз ему на голову накинь. Врубился?                У всех и в том числе у Мишки отпали челюсти. Вот это поворот…                Все понимали смысл будущей акции. Почти все контролёры, да и офицеры следственного изолятора за годы своей службы так проникались жизнью, правилами и понятиями своих подопечных зэков, что в какой-то мере сами начинали ею жить: в разговорах между собой и с зэками употребляли «феню», и чифирьнуть могли, и к «петухам» не скрывали презрения. Поэтому жуткая акция, изобретённая Седым, могла обрушится на Быкова таким позором, который в отличии от испачкавшего его дерьма смыть уже никогда не удастся.                — Седой, так я же сам себя так законтачу? — Кацо чуть не заплакал.                — Ну ты дятел! — Искренне удивился Седой. — Три месяца сидишь и ни чему не научился?! Ты полотенце веником засунешь и им же вынешь! Потом на голову Быку наденешь. Ве-ни-ком! Понял?!                — Понял! — обрадовано закивал Кацо.                — Да ты не радуйся заранее! — как бич, хлестнул его тонкий голос Седого. — Ты больше не в семье! Давай, шмотки в лапы, и дуй на верхнюю шконку, что рядом с чуханом, которого ты чуть не опустил. Пошёл! — Прикрикнул он внезапно так, что изгоняемый пулей метнулся к своим нарам, сгрёб всю постель и сгинул в другом конце камеры.                Все улеглись. И настроение у каждого, включая Седого было ниже некуда.                «И правду говорят, чужая душа — потёмки… — лёжа с открытыми глазами, размышлял Мишка. — И что там бродит в потёмках этих, ни сам человек, а тем более кто-то другой не знает и не узнает никогда. Как будто был нормальным дружбаном Кацо. Про дом свой в Грузии, в горах, рассказывал, про батю, про семью. Казалось, правильный пацан… И вот тебе — на чём сломался. Ещё и повезло, другой бы уже кукарекал. Да… тут не семь, а сорок раз отмерить надо, прежде, чем сделать что-то или сказать. За слово надо отвечать. Или головой своей, или… ещё похуже».                Глаза слипались, и ко второму часу ночи он погрузился в беспокойный сон.
                ——————————

                Продолжение в Главе 25