Однажды в... СССР Книга 2 Глава 25

На следующий день после завтрака, который в Мишкиной семье прошёл не хуже, чем на воле: бутерброды с колбаской и сырком и сладкий чай — взгляды Седого, Мишки, Валета, Босяка и Штыря устремились в тот угол камеры, где жил теперь Кацо.                Одного из «бакланов» Второй семьи — здоровенного парня с золотой коронкой – «фиксой» — в зубах — Седой поставил у двери:                — Как только дверь откроется, ты загороди выход, чтоб Бык и кто там будет с ним вошли не сразу, чуть погодя. Короче, задержи их, сколько сможешь. Понял?                — Понял, Седой! Устроим.                Время приближалось к десяти часам, и Кацо, как часовой, но не с ружьём, а с облезлым веником застыл у туалета. Минуты текли, как часы и напряжение, витавшее в воздухе, было до того ощутимым, что даже разговоры в хате прекратились. А прозвучавший аж в половине одиннадцатого лязг открываемой двери, воспринят был, как выстрел «Авроры».                — Мне надо… гражданин начальник… — забормотал «фиксатый», преграждая путь входившим Быкову и контролёрам, сопровождающим его. Их было двое.                А в это время Кацо быстрым движением утопил веником полотенце в туалет и тут же его вынул. Он подбежал к двери в тот самый момент, когда мощное пузо Быкова отодвинуло зэка со своего пути и грозный опер вошёл в камеру. И тут ему на голову обрушилось пропитанное фекалиями полотенце, сменившее свой серый цвет на темно-коричневый.                И Бык застыл на месте. Если бы на его голову опустился молот или живот пронзила заточка, он не был бы настолько потрясён. Он просто был парализован. Жёлто-коричневая масса сползала с головы на новенький мундир, а набитая зэками камера уже дрожала от громового хохота.                — Бык законтаченый!                — Эй, гамбургский петух!                — Ныряй в парашу и с рыла смой говно! — Посыпалось со всех сторон.                Вконец потерявшийся опер пулей вылетел назад в коридор, а оба контролёра кинулись к Кацо.                Удар сапога в поясницу, и грузин уткнулся головой в цементный пол. Его скрутили и потащили в коридор, а там…                Сперва ещё звучали крики, потом всё тише, тише. И тишина.                Смех в камере сменился отрезвлением, и каждый представлял себе, что теперь будет с их товарищем. И камера затихла.                Мишка, как и Босяк с Валетом и Штырём смотрели на Седого. А тот, задумавшись, молчал. Он явно был не с ними в ту минуту. Ну а когда вернулся, обратился к Мишке:                — Спецназ, ты выручил меня с собакой. Я должен тебе был. А я долги умею отдавать. Так вот, сейчас — в расчете! За твои почки битые тот Бык ответил так, что будет вспоминать теперь всю жизнь. Прикинь, никто на этой киче такого не испытывал позора. И если сам он не уйдёт, его съедят свои же. Зуб даю!                — Кацо… — начал было Штырь. Он был к грузину ближе всех — с одной на воле банды.                — Я позабочусь о Кацо. — Перебил его Седой. — Пошлю прогон и на больничку, и в ШИЗО. Там сделают, что надо. Да, вызови-ка мне Циклопа. И ещё… Когда Кацо вернётся, пусть снова падает в семью. Он заслужил.               
Но Кацо не вернулся.               
Уже гораздо позже Мишка узнал, что покалеченный Кацо не вынес побоев, и умер прямо на операционном столе.                В очередной раз Мишка подивился суровости неписанных законов, приведших к смерти молодого парня. И представил, сколько лет такой жестокой жизни ждут его впереди:                «Как приспособиться ко всем законам этим, которые не писаны нигде, и все узнать их невозможно? Как проскользнуть сквозь капельки дождя и, несмотря на всё, сухим остаться? Надо побольше бы поспрашивать Седого. Он просветит, насколько сможет. Хотя предугадать всё невозможно. И остаётся только надеяться, что не напорю я косяков ни в зоне, ни в тюрьме».
               
                Продолжение в Главе 26