Однажды в... СССР Книига 2 Глава 26

А на следующий день Мишку вызвали без вещей и повезли в Кремень к следователю на последний допрос и на ознакомление вместе с защитником со всеми материалами дела.                Пожилой и полный настолько, что аж задыхался при ходьбе защитник, нанятый матерью Мишки, даже не скрывал своего безразличия к исходу дела.                Он молча выслушал Мишкино объяснение на свидании с ним и заключил:                — Ты понимаешь, Миша, тут все против тебя. Ты сам увидишь, дело прочитав. Давай читать, поговорим потом.                Изучение двух томов уголовного дела растянулось на два дня, и Мишка, увидев, что и свидетели, и потерпевшие всё валят на него, понял, что ничего ни он, ни адвокат иного не добьётся. И больше адвоката не задерживал.                Назад его должны были везти только на следующий день, и вечером, за пару часов до отбоя, дежурный милиционер поманил его пальцем, а затем повёл в кабинет начальника РОВД.                «А этому-то что от меня понадобилось?» — растерянно думал Мишка, готовясь к новым неприятностям. — Ещё какое-нибудь дело хотят на меня повесить?.. Умру, но не возьму!»                Переступив порог, Мишка обомлел — в пустом огромном кабинете у длинного стола стоял… Ян. И больше никого.                Будто какая-то сила подхватила их обоих, бросив навстречу друг к другу. И Мишка до того сжал Яна обеими руками, что тот аж вскрикнул:                — Мишаня, осторожней! Я всё ещё не оклемался как следует. Ещё в больнице. Отпустили только на два часа.                И тут только Мишка заметил, как изменился его побратим. Он так изрядно похудел, что щёки внутрь запали. В глазах какой-то нездоровый блеск, лицо почти жёлтое от круглосуточного нахождения в палате.                — Ты, как, Ян? Они тебя хоть лечат хорошо? — Участливо кинул Мишка, а сердце сжалось — таким больным и несчастным выглядел его друг.                — Да, лечат хорошо. Тут Глеба батя всё договорился: отдельную палату и лекарства. Тут всё путём…                — Так а чего ж ты… ну, как скелет? Что, хавки не хватает?                «Ого, уже жаргон у Мишки… Быстро он…» — подумал Ян, но улыбнулся и ответил:                — Да нет, Мишаня, всё хватает. А просто аппетита нет. По кумполу досталось так, что я неделю даже в туалет вставать не мог. Короче поправляюсь, только медленно. Ещё неделю предстоит в больнице пролежать. Но что мы обо мне и обо мне? Ты расскажи, как там.?..»                И Мишка помрачнел. Хотел сначала удаль показать, что всё путём, что он в авторитете. Но… расхотел.                — Ну что тебе сказать? Тюрьма и есть тюрьма… Вот я смотрю, ты пожелтел в больнице. Ну, так и я не порозовел, наверное. Гулять выводят на один час по дворику, а как на небо глянешь — там решётка без конца и края. Ты ж слышал, небо в клеточку. Так это про наш дворик. Короче, не курорт.                — А как там… контингент? Тебя как приняли?                — А контингент там разный, Ян. Но приняли меня неплохо. Хотя там… понимаешь, ну там свои законы. Ты ж слышал, там понятия. И их пока узнаешь, то шишек можно до хрена набить…                — Послушай, перебил его вдруг Ян. — ты можешь рассказать мне, что в том ДК произошло? Я ни черта не помню. Помню только, что мы с целой кодлой махались, а что и как — одно лишь белое пятно. Как получилось, что ты замочил кого-то, и ослепил другого?  Мне Глеба батя рассказал. Теперь он первый секретарь горкома…                «Сказать ему или не надо? Ну и что из того, что скажу? Пойдёт сдаваться? Не поверят. Там уже столько в деле на меня написано, никто его ломать не будет. За тяжкие телесные мне всё равно восьмёра светит. Ну получу на два-три года больше. А если он даже докажет, что убил, уйдёт на те же восемь-девять лет. И что мы выиграем? Только проиграем. Не стоит говорить. Только расстраивать, а толку никакого».                — Ну, так вот вышло брат… — начал Мишка. — Когда тебя вырубили, на меня двое ломанулись. Ну я одного с ноги в горло, а другому случайно пальцем в глаз попал. Такая вот петрушка…» — и Мишка замолчал.                И тут перед глазами Яна, как в тёмном кинотеатре вспыхивает свет, возникла ясная и чёткая картина: широкоплечий длинный парень с кастетом в левой руке бросается на него, а он бьёт его с разворота ногою в сапоге солдатском в горло. И даже звук противный вспомнил: «квак!».                — Постой, Мишань, так это ж я его ударил! Ногою в горло! Я! Я вспомнил! Он на меня с кастетом шёл и рухнул, как подрубленный! И не поднялся. Значит, это… да, значит, это я его убил?!..                Его взгляд вонзился в Мишку так, что тот не выдержал и в сторону отвёл свой взгляд. И тут до Яна дошло…                — Ты взял моё убийство на себя?! — аж закричал он. — Зачем? Это же не по-братски, несправедливо! В какое положение ты меня ставишь?! Чтобы я потом всю жизнь страдал? Сейчас же я пойду и всё расскажу!..                — Остынь! — Резко перебил его Мишка. — Ты ж в школе хорошо учился? По математике «пятёрка»? Ну так давай считать.                Ян вытаращил глаза:                — Считать?!                — Да, считать! Убийство — десять лет тюрьмы, плюс тяжкие телесные повреждения — восемь лет. Всего восемнадцать, так?                — Ну, так. И что?                — А то что если ты получишь десять, и я — восемь, то будет на двоих нам восемнадцать. А если я получу десять, хотя на первый раз и вряд ли, скорее  девять, и за выбитый глаз —восемь, то будет мне сколько?                — Сколько? Шестнадцать?                — Нет! Только десять, Ян! Десять, а не восемнадцать.                — С чего ты взял, что только десять?                — Во-первых, в хате просветили, а во-вторых и адвокат сказал. По совокупности не могут дать мне больше, чем потолок в статье мокрушной.  Ну и давай прикинем. Или и ты уйдёшь на восемь лет, и я на столько же, или я сам десятку оттяну, а может и раньше выскочу. А ты мне помогнёшь, чем сможешь. Ну там… бабули передать, и с вертухаями договориться, чтоб не щемили. Ян, ну нет резона нам вдвоём торчать на нарах. Так уж случилось, брат. И я уверен, будь ты на моём месте, ты поступил бы так же. Я не прав?                Ян глубоко задумался:                «А ведь и в самом деле, Мишка прав. И если бы со мной это случилось, зачем же нам двоим сидеть? А одному хоть так, хоть так — от зоны не уйти».                Он наклонил голову.                — Да, брат, ты прав. Но просто, понимаешь, мне было бы во сто крат легче быть на твоём месте. И лучше б ты искал концы с ментами.                — Послушай, Янчик, я читал всё дело. Там и свидетели, и сам терпила — все в один голос валят на меня. Что я убил, и я же покалечил. Все, понимаешь, все! Теперь прикинь, приходишь ты — явление Христа народу. И говоришь, что ты убил. Ну кто тебе поверит?! Ведь дело сшито, и вчера мы с адвокатом подписали, что с делом ознакомились. Тебя просто пошлют и всё!                — Я понял, — обречённо проговорил Ян, — плетью обуха не перешибёшь. Но знаешь, брат, то, что ты делаешь сейчас, я на всю жизнь запомню. — Голос Яна задрожал, и не в силах больше сказать ни слова, он бросился к Мишке, обхватил его, прижал к себе, не сдерживая слёз благодарности. И благодарности такой — какой ни до, ни после в его жизни ему переживать не довелось.                Когда же успокоился, сказал:                — Мишань, я завтра же с Тепловым побазарю. И попрошу его, чтоб он с судьей твоим поговорил. Они, чиновники, все одним миром мазаны. Дам ему бабок, сколько скажет. Ну, в общем, мы ещё с тобою повоюем! Ну, ладно, я… — и в это время дверь открылась, и тот же милиционер увёл Сайтоева в пустую камеру. Свидание окончено.
На следующий вечер Иван Теплов заглянул в палату к Яну, и был поражён, насколько радостно приветствовал его больной:                — Спасибо, дядя Ваня! Спасибо, что пришли! — Глаза у Яна аж светились благодарностью.                — Да всё нормально, Ян! Вот витаминчики тут, яблочки и груши. Как себя чувствуешь?                — Почти что хорошо. Ещё пару деньков — и на свободу с чистой совестью.— Ян улыбнулся.                — Это хорошо! Так значит к нам переберёшься? Так? Там всё уже к приходу твоему готово.                — Да, хорошо, спасибо! Что пишет Глеб?                — Ты знаешь, его письма, как телеграммы: «Пап, у меня всё хорошо. Учусь нормально, к сессии готовлюсь». — Примерно так. Не балует отца подробностями жизни: столичной и студенческой.                — Иван Захарович, — Ян посерьёзнел, — просьба у меня… глубочайшая! Последний раз я вас прошу!                — Во как! Ну и что же это за просьба такая? — Теплов стал — весь внимание.                — Да я о Мишке. Ну, во-первых, за вчерашнее свидание с ним спасибо отдельное! — Сидевший на кровати Ян наклонил голову.                — А просьба вот какая… Иван Захарович, дядя Ваня… ну ради меня, ради Глеба… походатайствуйте, пожалуйста, поговорите с судьей, чтоб Мишке много не дали. И я, и Глеб … ну он для нас, как брат родной. И вы же знаете, он с целою толпою бился. Случайно там всё вышло. Дядя Ваня… Вы же всё можете.                Лицо Теплова резко поскучнело. Посуровело. Он присел на койку рядом с Яном. Помолчал.                — Тут, понимаешь, всё сошлось не так, как надо, Янчик. Всё наоборот…                Ян недоумённо посмотрел на Ивана Захаровича.                — Что значит — наоборот? Вы… вы же —  первый секретарь горкома! Кто вам напротив скажет?                — Вот в том, что Первый — в том и загвоздка, Ян. — В том и проблема. Короче, дело было так. Недели две назад пришла телега мне аж из обкома партии. У Бондаренко — председателя нашего суда — за этот год аж три отмены приговоров. И все отмены — по протесту прокурора. Да. Из-за мягкости. И было мне предложено вопрос о Бондаренко поставить и рассмотреть на бюро горкома. А в этом случае, я, понимаешь сам, ответить мог лишь только «Есть»!                — Постойте, дядя Ваня! Ну так и что? Какое отношение это имеет к просьбе, чтоб Мишке меньше дали?                — Прямое, Ян, прямое! Там на бюро горкома ему влупили выговор за то, что… ну... отмены приговора, это, как брак в работе, понимаешь? А он — раз председатель — тот брак не должен допускать. Так если б он хоть повинился, пообещал исправиться, ещё бы ничего. Поговорили бы, покритиковали и ограничились предупреждением. А он как в позу встал: «Суд независимый! Меня народ избрал! Я только лишь закону подчиняюсь и по закону поступал!» Вот тут мои и завелись, как звери: «Ты партию и в грош не ставишь?! И кем себя ты возомнил?!» Короче, затравили мужика. Влупили «строгача» по партийной линии единогласно. Ещё и не просто «сторгача», а с занесением в личное дело. И Бондаренко тот ушёл от нас весь красный, злой, убитый. — Теплов замолчал.                — И хоть, сынок, я в той травле не участвовал, бюро горкома возглавляю я. Сам понимаешь, что сейчас он думает и какие чувства ко мне испытывает. И, если пострадал он именно за мягкость приговоров, а я сейчас приду… просить его смягчить приговор вашему другу… то он пошлёт меня на восемь букв и будет прав. Согласен?                Ян молчал. Конечно он всё понял. «Тут ситуация не пат, а мат! Теплов нам не поможет. Но тогда кто?..»               
Весь вечер и всю ночь он ломал голову и лишь под утро вспомнил: «А мама же не раз мне говорила, что Бондаренко много лет её клиент, и только у неё стрижётся и бреется. Что он — судья. А если?.. Решено! Попытка не пытка!»                И, выйдя из больницы, Ян в первый же приёмный день у председателя Кремнёвского суда отправился к нему.                За письменным столом сидел седой высокий человек, со сдвинутыми к переносице бровями, но с добрыми открытыми глазами.                — Так, Резник, значит. — Прочитал он Янову фамилию из списка. — Резник, Резник… Что-то твоя фамилия мне, кажется, знакома… — Судья вопросительно посмотрел на Яна.                «Ну, с Богом!» — Сам себе скомандовал Ян:                — Борис Васильевич, я сын Эсфири Израилевны Резник, вашего мастера-парикмахера… — начал Ян, — вы помните её?                Глаза Бондаренко вспыхнули теплом:                — Эсфирь? Конечно помню! Её все звали тётя Туся. И мастер была отменный и человек замечательный. И умная, и добрая, и понимающая всех, кто приходил к ней. — На лицо судьи вдруг набежала тень. — Погибла так трагически она… Весь город хоронил. И я был в том числе. — В кабинете воцарилась тишина.                И то ли голос Бондаренко звучал так тепло и проникновенно, то ли от того, что разбудил он в Яне воспоминание о том проклятом дне — перед глазами снова встала мама. Как живая.                И слёзы брызнули из глаз сами собой… Ян резко отвернулся и закрыл лицо руками. Он не увидел, как Борис Васильевич вскочил из-за стола, и лишь почувствовал его мягкую руку на своём плече:                — Ну успокойся парень, успокойся. Ты лучше расскажи, зачем пришёл?                И Ян, не вытирая слёз стал говорить, рассказывать, как в юности их с Глебом избивали, как подружились с Мишкой, который научил их быть мужчинами. Как вместе в армии они плечом к плечу стояли и сражались с «дедами». Он рассказал о беззаветной Мишкиной любви к Оксанке и о её предательстве. О первом дне их после дембеля и о невольной драке, когда их так жестоко оскорбили, потом набросились… И как они пытались защищаться вдвоём против толпы…                — Постой, так это ты с Сайтоевым был вместе? Его дело вчера поступило в суд. Я успел прочесть только обвинительное заключение, всё дело ещё не читал. Он фигурирует как зачинщик драки, в которой убил одного и нанёс тяжкие телесные повреждения другому…  И экспертиза показала, что был ещё и в нетрезвом состоянии.                — Борис Васильевич, поверьте! Мы не нападали! Как мы могли вдвоём напасть на целую толпу. Они все были пьяные! Они с кастетами… Мне голову пробили. Полтора месяца в больнице… Только вышел. Борис Васильевич, я вас прошу, ну ради памяти покойной мамы… не осудите его строго! Ну хотите, на колени встану! — И Ян сполз со стула, но был подхвачен неожиданно крепкой рукой и водворён на место.                — Значит так, товарищ Резник! — Вдруг совершенно официальным строгим тоном заговорил судья, вернувшись на своё место за столом. — Вопрос о том, кто прав, кто виноват, а также меру наказания — выносит только суд. Это понятно? — Ян обречённо опустил голову.                — Но я тебе, сынок, — неожиданно смягчившись, проговорил Бондаренко, — твёрдо обещаю, что досконально во всём разберусь, и приговор твоему другу будет справедливым и правильным. Договорились?                — Спасибо вам, Борис Васильевич! — вскочил словно оживший Ян. — Я много о вас слышал и знаю, вы не пойдёте против совести. Спасибо!                Он выбежал во двор и, несмотря на заволокшие декабрьское небо тяжёлые мрачные тучи, в душе его сияло солнце.                «Эх жаль, не могу Мишке передать! Порадовал бы брата…» — И Ян отправился в горком чтоб поделиться своей радостью с Тепловым. Не мог остаться с ней наедине. Ведь только что он получил надежду — подарка лучше просто быть не может.               
                ——————————————   

                Продолжение в Главе 27