Дитя русалочки. Глава 11

ГЛАВА 11

На следующей неделе Юми, как и обещала, отвела Ясмину в языковую школу, а потом купила ей годовой абонемент в бассейн. Ясмина скупо поблагодарила Юми, но когда осталась одна в бассейне, то с едва сдерживаемой радостью плюхнулась в толщу голубой воды. Она снова погружалась в глубь синевы, плавая почти у самого дна. Иногда, когда она открывала под водой свои дивные глаза, мы могли на мгновение встретиться взглядами. Она больше не боялась и не удивлялась этому, и я тоже. Гибкое тело Ясмины почти просвечивало под водой, и порой казалось, что она сливалась с искусственными волнами. Я видел, как она засиживалась на дне и глаза ее застилала неизмеримая печаль, но слезы остались глубоко внутри, как затвердевшие кристаллы. Ясмина ходила в бассейн каждый день после четырехчасовых уроков по корейскому языку. Стоит отметить, что и язык она принялась учить со всем усердием. Точнее, мы учили его вместе. Я не могу сказать, что этот язык показался мне особенно сложным. Только в самом начале, когда мы изучали алфавит, мне было непривычно видеть буквы, похожие больше на обрубки геометрических фигур. Оттого и кажется, что корейцы тоже используют иероглифы. На этих занятиях я узнал, что раньше корейцы использовали китайскую письменность. Но потом, в 1443 году, корейский царь четвертой династии Сечжон Великий создал корейский алфавит — хангыль. В хангыле все было красиво и правильно. Все буквы содержали в себе три основы: человек, небо и земля. Писать нужно строго слева направо и сверху вниз. Слоги строились не так, как мы привыкли, в строчку. Они выстраивались этажами. После согласной всегда должна стоять гласная для благозвучия. Всего букв в алфавите было чуть больше двадцати, но сложность в том, что, помимо букв, было полно дифтонгов, диграфов, сдвоенных согласных, которые при произношении выговаривались с усиленным нажимом. Вместе с языком мы ненавязчиво изучали культуру этой нации. В языке есть вежливый и невежливый стиль. Вежливый, в свою очередь, делится на официальный и неофициальный. А невежливый делится на фамильярный и информативный. И в зависимости от того, кто стоит перед тобой, ты и будешь строить свою речь, прибавляя уважительные окончания, растягивая их с мягким придыханием. Ясмина быстро схватывала язык, запоминала непростые слова. С выговором было чуть сложнее, так как иногда она не слышала разницу между звонкими и твердыми согласными. Но это только дело привычки. Ей нужно больше тренироваться. Она почти ни с кем не заводила дружбу. В школе держалась особняком, а дома привычно общалась с Юми и Хедой на русском. Вскоре чудные закорючки начали наполняться смыслом. И уже через месяц мы стали изучать более сложную грамматику, расширять словарный запас, и я обнаружил, что в корейском языке очень много транслитерированных слов, например из английского. Ясмина уже бегло читала несложные тексты и могла вести короткие диалоги, различать прошедшее и настоящее время. Я заметил, что ее раздражает тягучесть языка. То есть когда нужно ответить вежливо и мягко, то гласные характерно тянутся, а некоторые согласные произносятся на выдохе. Ясмина как будто намеренно это правило игнорировала. Может быть, потому что ей не хотелось ни с кем быть вежливой. Как-то раз на занятиях учительница любезно попросила Ясмину произнести приветствие нежнее, чуть шире приоткрывая рот. Ясмина усмехнулась и быстро произнесла на русском: «Не собираюсь я тут лебезить». Когда она поспешно кинула эту фразу себе за воротник, один молодой парень едва слышно хмыкнул себе под нос. Ясмина покосилась на него. Тут и дураку понятно, что парень этот понял то, что она сказала. Ясмина даже малость не выказала интереса к новому знакомому. Хотя он после этого случая несколько раз пытался с ней заговорить. На все его вопросы и ужимки она скупо пожимала плечами. Кидала в его сторону сухие, дежурные фразы типа «Рада за тебя», «Мне сейчас некогда», «Спроси у учительницы, я не знаю» и удалялась прочь. В одном она все так же оставалась неизменной: заводить дружбу с парнями она не умеет.

Через полгода Ясмина сдала свой первый экзамен по языку, и, нужно отметить, весьма успешно. В тот день вместо привычного бассейна она пошла с Юми и Хедой в сауну. Я думал, что там нас будет ждать обычная баня, какие я уже видел в России. Но все оказалось куда выше моих скудных представлений об этом досуге. Я еще удивился, когда Юми сказала, что сегодня, они будут ночевать в бане. Где они там собрались ночевать? Но с самого порога я понял, что это не просто баня или сауна. На входе нужно было сразу же разуться и сложить обувь в деревянные шкафчики. Затем нам выдали ключи, полотенца, тапочки, пижамы. Мы поднялись на этаж выше, и там я приличия ради направился в мужскую половину. Я хоть и дух, но все же порядочный и в меру стыдливый. Сначала я попал в некий предбанник. Ключ, который выдают на входе, был от глубоких шкафчиков, где нужно было оставить все свои вещи. Тут можно было обернуться в полотенце и отправиться дальше. А дальше, как ни странно, была тоже далеко не баня. Я как будто попал в небольшой торговый центр. Тут продавали пижамы, предметы гигиены, сувениры, тканевые маски, солевые скрабы, разноцветную глину, ароматические масла, какие-то бамбуковые палки, которые заканчивались небольшой плоской ладонью с чуть оттопыренными пальцами. Я даже нашел тут флейты. Зачем только они нужны в бане, ума не приложу. А вот дальше снова была не баня. Тут были массажные помещения, парикмахерская, каменные кабинки с низкими дверьми и еще куча всего. Преодолев это все, я наконец прошел сквозь стеклянную дверь с матовым покрытием и оказался… И где я только не оказался. Здесь были круглые бассейны с разной температурой, комнаты с ледниками, кварцевые помещения из порфира и аметиста, грязевые кабинки, парилки с различными ароматами или же просто на древесном угле. Приятное шуршание пузырей под водой успокаивало мои расшатанные нервишки. Это было одно из немногих удовольствий, которое я мог себе здесь позволить. Люди же здесь переходили от массажных кресел в бурлящую ванную, а оттуда в парилку из зеленого камня. Всего за двадцать тысяч вон бойкий банщик стирал со всего тела весь ороговевший слой, после чего обдавал лежащего на кушетке ушатом воды. Кожа тут же становилась розовая и глянцевая, как у младенца. Когда я вошел в кислородную камеру, то мне на секунду почудилось, что я могу снова дышать и ощущать вкус воздуха в своем горле. Я не могу вам это так подробно описывать. Назвать это баней у меня даже не повернется язык. Мне на миг показалось, что я снова ожил. Отсюда я перешел в другие отделы: караоке, ресторан, тренажерный зал, игровые комнаты. И я уже чуть было не заблудился во всем этом банном лабиринте. Но к счастью, в просторном зале, где все лежали на голом полу, как тюлени на ледниках, я встретил знакомые лица. Надев одинаковые пижамы тыквенного цвета и обернув головы полотенцем, как турецким тюрбаном, Юми, Хеда и Ясмина грелись на теплом полу. Юми, окруженная какими-то мятными пузырьками, выдавливала поочередно пахучие лосьоны, вязкие сыворотки и упругий крем на ладони своих дочерей.

— Онни, ты неправильно наносишь крем, — заливалась от смеха Хеда. — Если ты так будешь размывать все по лицу, то у тебя будут складки. Нужно вот так.

Хеда поднесла к лицу Ясмины розовые ручонки и принялась легко похлопывать по щекам, подбородку и опущенным векам сестры.

— Нельзя кожу тянуть, — деловито пояснила Хеда. — Онни, а можно я причешу твои волосы?

Ясмина все покорно вытерпела. Она выглядела утомленной, но в первый раз за долгое время счастливой. Она тоже с изумлением осматривалась по сторонам, пока Хеда причесывала ее посеребрившиеся кудри. Думаю, ей весь этот банный мир показался так же, как и мне, чудаковатым. Здесь же они и поужинали супом из ракушек и мелко нарубленных осьминожек. Здесь Ясмина в первый раз взяла в руки длинные палочки и попыталась отщипнуть ими красный лист капусты. Это было забавно, потому что все вывалилось на стол. Хеда тут же подобрала своими палочками это недоразумение и быстро отправила себе в рот, словно ничего не случилось. Когда же Ясмине удалось выхватить скользкий кусок осьминожьих щупалец, она щедро изваляла его в соевом соусе и положила в миску Хеды. У Юми тут же как-то странно заблестели глаза, у уголков скопились тонкие капли. Она отвернулась, и Ясмина с Хедой ничего не заметили.

Ближе к ночи они расстелили внутри углубления в стене плетенные из бамбука циновки, подложили под головы жесткие валики и улеглись в ряд, как дровишки.

— Мне начинает нравиться эта страна, — с усмешкой произнесла Ясмина.

— Конечно, ты ведь тоже кореянка, — прощебетала Хеда.

Ясмина взглянула на Юми и заметила, как в глазах той мелькнули смешинки.

— Никогда об этом не думала, — ответила Ясмина.

— Потому что мы с тобой особенные. У нас папа — ливанец, — снова заверещала Хеда. — Папа наш — настоящий красавчик. А умный какой, все про глаза знает. Когда я вырасту, я тоже буду такой, как папа.

Ясмина украдкой посмотрела на Юми, а затем спросила Хеду:

— А что ты еще знаешь о папе?

— О, очень многое. Папа считает, что самое сложное в человеке — это мозг, но самое прекрасное — это глаза. Он говорит, что глаз — это целая вселенная. Там все устроено тонко и красиво. Работать с глазом может только самый творческий и утонченный человек. Руки должны быть сильными, но чувствительными, чтобы ощущать каждый миллиметр. Они должны быть стойкими и не дрожать. А у меня как раз такие руки. Вот посмотри, онни.

Хеда вытянула вперед свою маленькую ручку. А потом удобно свернулась на циновке клубочком и мечтательно продолжила:

— Видишь, они совсем не дрожат. Папа умел так зашивать слезные каналы и накладывать внутрикожные швы, что потом никто не мог догадаться, что там была рваная рана. На первом свидании папа рассказывал маме, как нужно оперировать катаракту и делать внутриглазную анестезию. Онни, ты знаешь, как это делать? Я тебе сейчас все расскажу. Нужно вводить иглу под наклоном, под глазное яблоко, достичь экватора и только потом перевести иглу в горизонтальное положение. Тогда только можно ввести анестетик, и глаз сразу же выходит наружу, как при экзофтальме. Потом можно целый час оперировать и не бояться, что пациент что-то почувствует. У папы просто золотые руки. Он терпеливо лечил одного мальчика, у которого был химический ожог щелочью. Тогда веко чуть было не приросло к склере. Он сутками не спал, чтобы каждые два часа стеклянной палочкой наносить мазь и следить, чтобы веко и глаз не слиплись. А еще он мог быть злым, если кто-то ему начинал мешать. Однажды он прямо во время операции снял халат и ушел, потому что ему надоедал своим нытьем анестезиолог. Потом его умоляли вернуться. И папа вернулся, и с того дня никто не смел ему слова сказать поперек. Папа никогда никому не хамит без причины и поэтому сам не любит, когда с ним так разговаривают. Он даже сделал так, что заведующая отделением, которая на всех кричит, стала с ним говорить уважительно. Папа умеет смешить больных и не умничает с другими врачами. Он всегда всех угощает чем-нибудь вкусным и делится пирогами, которые приносят ему пациенты. Папа любит маму, потому что у мамы такие черные зрачки и такое чистое стекловидное тело. Он говорит, что у нее глаза как бесконечная галактика и как дно океана. Что там можно увидеть и черные дыры, и кометы, и пупырчатые астероиды, и махровые ракушки, и шелестящие актинии. Мы такие видели, когда ходили в океанариум. У мамы действительно красивые глаза. А у папы они похожи на небо после дождя. Так мама говорит. Они у него серые с голубыми прожилками. В них отражается умытое солнце, спрятанное под тонкой пеленой выжатых туч. У папы очень чистые глаза, и поэтому он так легко может плакать. Правда, плачет он всегда под водой. А маме говорит, что у него, наверное, уевит. Он так говорит, чтобы мама не переживала за него и не думала, что он плакал. Потому что он хочет, чтобы мама всегда думала, что он такой же веселый и смешной, как в первую их встречу в библиотеке. Когда я вырасту, я тоже буду, как папа, помогать людям, делать им операции на глаза и со всеми делиться пирогами. Знаешь, онни, недавно мама сказала мне, что папа умер. Я знаю, что такое умер. У нас соседский кролик умер. Но я знаю точно, что папы не умирают. Пока я его помню и называю папой, он всегда будет жить. Когда я стану врачом, все поймут, что папа живой. Мы будем вместе делать операции. К тому же, онни, у нас с тобой его волосы. Если бы он умер, то все его бы тоже умерло. А волосы ведь живут. У тебя даже серебрятся. Значит, он живой. Значит, мы всегда будем вместе. Ты ведь его тоже любишь? Почему ты так мало о нем говоришь? Ты ведь с ним даже жила. А мама запретила меня тебя о нем спрашивать. Но сегодня ведь можно? Ты о нем расскажешь мне потом…

Голос Хеды стал потихоньку угасать. Она говорила и говорила без остановки, как будто давно заученную песню. Даже все эти сложные термины и обороты, которые, возможно, Хеда сама еще не понимала, произносились машинально. Словно детские четверостишия, которые она слышит каждую ночь перед сном. Ресницы ее уже спокойно вздрагивали и окутывались легким сном. Хеда незаметно уснула, хотя губы ее все еще продолжали шевелиться, словно она что-то важное упустила. Когда ее рассказ о Васиме закончился, приятная чуть колышущаяся тишина повисла между Ясминой и Юми. В глазах Ясмины проступила влага. Я ждал, когда капли выдавятся из глаз и покатятся по щекам. Но вместо этого блестящая толстая пелена, как линзы, слепила глаза Ясмины, но не выжималась наружу.

— Каждый раз просит рассказать о нем, — тихо произнесла Юми. — Каждый раз перед сном, каждый раз, когда ей плохо, каждый раз, когда ей хорошо. Я рассказываю слово в слово одно и то же, а она откроет рот, слушает, как будто в первый раз. А я рассказываю о нем и сама снова переживаю те дни, когда мы были молоды, когда были так влюблены. Часами он мог говорить мне о глаукоме, разрывах слезных желез, кератоконусе и так далее. А я слушала и не притворялась, мне действительно было интересно. Человек, влюбленный в свою профессию, следующий своему призванию, прекрасен сам по себе. Я люблю твоего отца потому, что он именно такой. Он отдается всему с головой. Даже то, как он любил тебя, было только потому, что он не умеет что-то делать наполовину.

Юми притихла. Ясмина, поджав под себя ногу, чуть заметно раскачивалась, словно убаюкивая себя, как в люльке. Боль скребла по дну души, заставляя снова и снова переживать потерю отца.

— Надо же, как интересно, — с усилием выдавила из себя Ясмина. — А я всю сознательную жизнь была рядом с ним и совсем ничего о нем не знала. Знала только, что он обычный рядовой врач, который лечит глаза. Для меня он точно не был героем. А после того, как ты нас покинула, мы с ним совсем перестали общаться. У него свои дела, своя боль, у меня же всегда была художественная гимнастика. Я так была одержима этой целью.

Губы Ясмины искривились, и послышалось сухое трепещущее дыхание, словно она изо всех сил старалась удержать рвущуюся внутри нее плотину.

— Мне хотелось быть знаменитой, признанной, увиденной и услышанной. Я презирала людей слабых и незаметных. И я возненавидела своего папу, потому что считала его слабым, посредственным, который ничего особенного в этой жизни не делает, ни к чему не стремится. Ты и Хеда считаете, что я любила папу? Какие вы добрые и светлые личности, — с колким сарказмом произнесла она. — А я ведь никого, кроме себя, не люблю. Я готова была растоптать любого, кто встанет на моем пути. Я хотела растоптать дедушку и бабушку за то, что они отвергли меня, сказав, что из меня ничего путного не выйдет. Я хотела стать сильной, властной, знаменитой, чтобы они увидели и поняли, как ошиблись. Я так хорошо помню тот день, когда я впервые услышала, как папа рассказывал тебе это на кухне. С тех пор я только об этом и думала. То, что я стала такой свиньей, я не винила себя за это. Я считала, что вы сами меня такой сделали. Ты бросила меня, папа нашел себе других женщин, а бабушка с дедушкой прокляли меня, даже ни разу со мной не встретившись. Какой я должна была быть? Я вас всех винила. Я говорила себе, что среди таких поганых людей я не могу быть другой…

Слова Ясмины угловатым комом застряли в горле, и она силой пыталась выдавить их из себя. Снова захлестнула ее привычная ярость. Не выдержав, она выскочила из теплого проема в стене и рванулась к выходу.

— Ясмина! — умоляюще окликнула ее Юми.

— Оставь меня! — властно скомандовала она, запирая за собой дверь.

Ясмина направилась к большому бассейну, где под прозрачной гладью спокойно дремали воды. Недолго думая, Ясмина отстегнула искусственную ногу и прямо в пижаме прыгнула в середину бассейна. Сжавшись в тугой узел, она быстро уходила ко дну. Гладкие пузырьки окутывали ее волосы, как бусы из жемчуга. Коснувшись дна, Ясмина до боли сжала голову, впиваясь пальцами в виски. Истошный короткий вымученный крик, охваченный гладким пузырем, вырвался из глубины ее живота и устремился вверх. Ясмина плакала. Слезы градом брызгали из глаз и тут же растворялись в воде. Я сидел рядом с ней. И хотя мне было больно от того, как она страдает, все же я радовался. Я не помню откуда я это знаю, но известно, что страдания делают характер добрее, а слезы очищают душу. Может быть, так происходит, потому что в минуты скорби ломается гордыня и уходит глупая самонадеянность. В такие минуты люди понимают, что не все в этом мире зависит от них. Приходится смиряться, обрезать свою гордость. Это, конечно, больно, но зато потом живется куда легче. Ведь с добрым характером живется все же проще. Я был рад еще и тому, что Ясмина наконец заплакала. Она ведь так этого хотела. И пусть в ней все еще кипит злость и обида, но, по крайней мере, она больше не держит свои чувства в заточении. Ясмина сидела под водой очень долго. За время тренировок она научилась задерживать дыхание почти на четыре минуты. А этих минут было достаточно, чтобы слезы бурными потоками прорвались наружу. Внезапно я услышал над головой треск. Кто-то прорвал поверхность воды и теперь стремительно приближался к нам. Ясмина даже не стала поднимать лица, когда кто-то решительно ухватил ее за подмышки и потянул вверх. Ясмина всплыла на поверхность, как поплавок. Человек, считавший ее суицидницей, приволок ее к краю бассейна. Там уже дожидалась и лепетала от горя Юми. Она поднесла к Ясмине полотенце, а незнакомый спаситель начал ее осматривать.

— Все в порядке? — спросил он на корейском.

Ясмина даже не удостоила его взглядом.

— Пошел вон, — оттолкнула его она.

Незнакомец сконфуженно замигал глазами. Не надо понимать русский, чтобы понять, что его послали ко всем чертям.

— Проваливай, сказала! — прикрикнула Ясмина, резко убирая пряди со лба.

Неисправимая грубиянка.

Юми принялась с горячностью рассыпаться в извинениях и кланяться чуть ли не до земли. Мне было так неловко за Ясмину, что я машинально тоже начал кланяться и извиняться. Не поверите, но я уже понимал корейский. Более чем на восемьдесят процентов я понял, о чем шла речь. Юми сказала этому человеку, что ей очень неудобно, что ее дочь немного расстроена, поэтому так себя ведет. Потом Юми сказала, что очень испугалась, так как Ясмина долго не всплывала. Незнакомец ответил, что не стоило волноваться. Потому что ее дочь сидела на дне и, судя по всему, не собиралась топиться. Потом Юми сказала, что готова ему отплатить за доброту. На что незнакомец отрицательно помахал рукой, тоже чуть заметно поклонился и направился к выходу, где его уже ждала тонколицая кореянка с глазами как у лисицы. Он приобнял ее за талию, и они неспешно удалились. Я даже, если честно, не успел разглядеть его лицо. Только оставшись с Юми и Ясминой я заметил, какая толпа скучковалась вокруг бассейна. Всех на уши поставили, и совершенно напрасно; Ясмина не собиралась себе вредить. А иначе Раф непременно появился бы.

— Зачем ты это сделала? — спросила Юми, и в ее голосе послышались гневные нотки.

— Хотела поплавать. Это что, запрещено?

— Нет, я не об этом. Зачем ты нахамила этому человеку?

Ясмина презрительно фыркнула.

— А что я должна была ответить? Нечего было лезть не в свое дело.

Мягкие черты лица Юми вытянулись в строгую маску. Она поджала губы в тонкую полоску, словно тем самым угомонив внутри себя закипавший гнев.

— Послушай внимательно, — неожиданно жестко начала Юми. — Здесь так нельзя разговаривать с людьми. Они что тебе, дикие звери? В нашей культуре, если человек хоть на год тебя старше, ты обязана проявлять к нему почтение. Человек, который вытянул тебя из воды, опасаясь за твою жизнь, старше тебя на целых двенадцать лет. Более того, он — мой начальник. Ты знаешь, как я испугалась, когда ты сиганула в воду и не всплывала. По счастливой случайности он отдыхает здесь со своей женой. Он увидел, что я была напугана, и тут же бросился на помощь. Ты можешь не любить эту страну, эту нацию, эту культуру. Ты можешь не открывать никому свое сердце, не впускать никого в свою жизнь и даже всех подряд ненавидеть, но обращаться вежливо с людьми ты обязана. Тут так заведено. И даже если тебе придется лицемерить, то изволь это делать. От тебя не отвалится. В конце концов, мы все немного лицемеры или актеры, как хочешь — так и называй это. Если живешь в этой стране, то изволь делать так, чтобы людям вокруг тебя было более-менее комфортно. Никто не виноват в том, что с тобой случилось. И никакое горе не оправдывает твое хамское поведение. Это понятно?

Ясмина яростно отвернулась от Юми. Плечи дерзилки вздрагивали, а грудь шумно вздымалась от кипящей злости. Но в ответ Ясмина только грубо прорычала через плечо:

— Ладно.

— И не ори на мать.

— Какая ты мать? Ты же…

— Какая есть, — сурово перебила ее Юми. — И хватит огрызаться.

Юми поднялась с колен и решительно направилась к выходу. Оставшись одна, Ясмина огляделась. Толпа вокруг нее стала редеть. Молодежь презрительно на нее косилась. Люди постарше качали головами, поглядывая на нее, как на преступницу. Ясмина быстро пристегнула к ноге протез, отжала густые пряди, разгладила на себе пижаму. Поднявшись, она виновато опустила лицо, сделала поклон, как настоящая кореянка, произнеся короткое извинение на местном языке. Послышалось хоровое перешептывание, и тогда Ясмина еще раз поклонилась и виноватым голосом и с таким вымученным выражением лица обратилась к толпе, но уже на русском.

— Идите вы все к чертовой матери, — а потом с придыханием и растягивая слова, как ее и учили, она снова добавила на своем родном русском: — Да, точно. Идите вы все туда. И вы тоже, и вы тоже. Чтобы вам всем провалиться на этом месте со своей тупой культурой и баранками вместо волос.

Она с виноватой улыбкой посмотрела на кучерявых бабулек и снова поклонилась. Люди вокруг видели ее виноватое лицо, в тоне слышалось раскаяние. Так что никто даже не стал интересоваться, на каком языке говорит с ними этот седой подросток и что именно. Главное, что она кланяется, как положено, и виновато тупит взор. Они тут же замахали в ее сторону рукой, и послышалось привычное выражение: «Все хорошо. Все хорошо». Несколько пожилых дам ласково похлопали ее по плечу, давая понять, что все уже позади и никто ее не судит. Ясмина была неумолима. Она продолжала кивать, смиренно сложив перед собой ладони, как бы моля о прощении, и сама при этом приторным тоном повторяла на русском:

— Валите отсюда. Да, и ты проваливай. Не трогай меня, дура ненормальная.

Все понемногу разошлись. И только тогда Ясмина облегченно вздохнула, и с ее лица сошла эта неестественная сладкая маска. Внезапно тишину вокруг прорезали звонкие хлопки. Ясмина обернулась. Позади нее стоял парень и осыпал ее аплодисментами. Ясмина сразу же узнала его. Это тот самый русскоговорящий парень, который учился с ней в одной группе. Он уже делал несколько попыток заговорить с ней, но Ясмина только презрительно отсылала его подальше. Какими судьбами его закинуло именно в это вечер именно в эту баню? Судя по выражению лица Ясмины, она задавала себе тот же вопрос.

— Чего тебе? — рявкнула она на него.

— Ты прямо артистка, — насмешливо последовал ответ.

— Стараюсь, — равнодушно произнесла Ясмина. — Ты что, следишь за мной?

— Я тебя умоляю. Не льсти себе. Я сюда пришел с друзьями. Услышал крик, пришел, а тут ты устроила целый концерт. Давно я так не развлекался.

— Послушай…

— Егор. Меня зовут Егор.

— Егор, ты что, не видишь, что у меня нет желания с тобой общаться? Ты ведь не кореец, перед тобой можно не церемониться, ведь так?

— Так. Я из Молдавии. И можно не церемониться.

— Тогда хватит заговаривать со мной.

Егор подошел чуть ближе. Так я смог разглядеть его получше. Его медные волосы и такая же медная бородка чуть ли не полыхали огнем из-за тыквенного оттенка пижамы. Еще тогда, в школе, я заметил, что он высокий и складный. Но черты лица диковатые. Нос крупный, рот большой, серо-голубые глаза, глубоко вдавленные в череп. Но вся эта неотесанность и грубость как-то так приятно гармонировали между собой, что он казался вполне симпатичным молодым человеком. На вид ему было около двадцати, не больше. Он приблизился к Ясмине и нагло рассмотрел ее с ног до головы.

— Красивая, — заключил он вслух.

— Я в твоей оценке не нуждаюсь.

— Сколько тебе лет? — игнорируя ее грубость, поинтересовался Егор.

— Не твое дело.

— Лет семнадцать, не больше.

Ясмина отвернулась и твердо зашагала к двери.

— Я могу порекомендовать тебя моему шефу. Он как раз ищет девушек с такой внешностью, — торопливо заговорил Егор.

Не оборачиваясь, Ясмина вышла за порог и хлопнула дверью. Я уже было кинулся за Ясминой, но тут совершенно случайно заметил за спиной Егора Рафа. У меня снова тревожно стало тянуть под ложечкой.

— Что-то должно случиться? — спросил я.

Раф успокаивающе замахал рукой.

— Ничего опасного, — ответил Раф.

— Почему ты здесь?

— Его привел, — Раф указал на Егора.

— А зачем? Ты что, занимаешься сводничеством?

Раф нахмурился.

— Почему ты такой недалекий? — выругался он.

— Прости, — быстро осекся я.

На моем месте лучше не злить Рафа, а то он мне ничего не расскажет.

— Эта встреча очень важна для Ясмины, — пояснил Раф.

— Почему? Они что, должны пожениться? Он и есть ее судьба?

Раф снова посмотрел на свое пустое запястье.

— Ой, совсем потерял счет времени, — произнес он и поторопился попрощаться.

Я уже привык к тому, что он так всегда делает, когда я его начинаю закидывать вопросами. Лучше отговорки он до сих пор не может придумать. Тоже мне ангел. Я-то думал, что ангелы куда находчивее и умнее. Да пусть идет. Строит из себя невесть кого. Не буду больше его ни о чем спрашивать.