Возлюби

   Умираю я, Фёдор, а кроме тебя, врага моего, у меня на свете никого не осталось. Жену вот, свою Настеньку, схоронил уже как три года, а ведь она намного младше меня была. Кто бы мог подумать. Знаешь. Я ведь тебя ой как лютой ненавистью ненавидел. Первое время после того, как меня доктора с того света вытащили всё разные казни тебе придумывал. Я даже сам себе подчас удивлялся, на сколько человек бывает в фантазиях этих жесток и изворотлив. Штук сорок тебе насильственных кончин надумал, и поверь каждая их них была лишь слабым местом того, что ты натворил нелюдь!  И боль такая, что аж вой от того, что не достать мне было тебя, ни физически ни духовно, мысли то я думал, а как их воплотить? Как руку то на такое ничтожество как ты поднять? И надо ли? Вот и варился я все эти тридцать лет в собственной мести, заживо поедал себя изнутри. А когда понял, что всё это пустое - уже было поздно. Да и покаяться в этих вот моих мучениях десятилетий не с кем да и не перед кем. Бога-то я давно отверг. Ещё тогда, когда в госпитале лежал, а жена так и не дождалась, ласточка моя,  когда я своим умишкой дойду, что нельзя с камнем за пазухой жить, уж больно тянет он раньше времени к могиле.
     Иван встал и повернулся к Бобуху спиной. Его сутулые плечи от глубоких вздохов то поднимались то опускались, как привязанные шхуны около берега во время сильного шторма.
      Оба молчали.
      Фёдор Константинович нервно теребил редкую профессорскую бородку и всё норовил засунуть седеющую прядь  в рот. Делал он это неосознанно и его многочисленные ученики, которых он успел выпустить после того как его приняли в эту гимназию на ставку учителя словесности, вряд ли узнали в этом скукожевшимся, как прошлогоднее яблоко существе, их всегда довольного собой и своей внешностью добродушного учителя. 
    Ведь перед ним стоял однополчанин.
    Тот самый заряжающий его боевой машины, его Маруси, как любовно вывела кисть механика-водителя на броне Т-52.   
      Приторно сладкий запах дурманящего аммиаком пороха вкладных. Гарь и смрад от прямого попадания. Охваченный огнём сорокатонный саркофаг а дальше.
    Сознание приходит лишь когда тебя волокут за ноги и ты собираешь, кажется все булыжники афганской земли, изрешечённый и усеянной осколками разочарований. страданий и боли за происходящее.
    А далее ствол у виска и и ты должен натянуть верёвку, намертво привязанной к мужскому достоинству твоего друга, такому же как ты девятнадцатилетнему мальчишке.
    И срабатывает инстинкт самосохранения.
    И ты рвёшь эту пуповину человеческого достоинства и попадаешь на веки в ад.
      Затхлая конопляная бичёвка рвётся.  Обезображенное тело в танковом комбезе мешком рушится на камни и ты уже там, по ту сторону добра.
     Я выжил, Фёдор, покалечил ты меня, но я выжил. 
     В ту ночь, как ты помнишь, был артобстрел и я смог отползти в горы, а затем случилось чудо и на меня наткнулась наша разведка.
     А ты значит здесь. На Кубе. В русской школе. Да. Не чаял я тебя тут увидеть.  И кто бы мог подумать, что прах моей Настеньки приведёт к тебе.
А ведь жена моя утешала меня тем, что надобно тебя простить. Видишь как. Завещала прах свой развеять на этом острове. Я всё думал для чего? А теперь понял, чтобы встретить тебя. От судьбы Фёдор, не уйдёшь!
Я ведь купил билет в один конец.
Денег на обратную дорогу нет, да и возвращаться мне уже незачем.
А тут такой подарок.
Увидел твою фотографию в русском посольстве на доске почёта.
И хотя уже  ты изменился почти до неузнаваемости, но я тебя всёравно вычислил!
И вот я тут.
И всё что у меня осталось в жизни, так это ты и моя безграничная боль, которую я отпускаю.

30.11.2025