Откровение из комнаты 13

ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ.

Запись №1.

Дата: 17 октября 1998 г.
Время:
22:45
Место: Общежитие №5 по ул. Богословской, г. Омск. Комната 13.

Участковый Петренко приказал мне вести записи. Не объяснил, зачем. Говорит: «Пиши всё, что видишь и слышишь. Дата, время, место. Без лишних мыслей». Спрашивать не стал. Он не любит, когда спрашивают.

22:30. Подъехали к общаге. Петренко молчал всю дорогу. Курил, смотрел в окно. Обычно он бодряк, подтрунивает. Сегодня – нет. Только курит.

В подъезде воняет кислым щами, сыростью и чем-то ещё… химическим. Дезинфекцией. Как в морге. Темно, лампочки разбиты.

Комната 13. Дверь не заперта. Петренко толкает её плечом. Входим.

Описание места (на момент прибытия):

Небольшая комната. Окно завешено грязной ветошью. На столе горит одна лампочка без абажура, свет жёлтый, мигающий. От этого всё пляшет. Тени ползают по стенам.

На кровати, спиной к двери, лежит мужчина. Не шевелится. Спит или нет – не ясно.

Вокруг: пустые бутылки из-под водки, окурки, смятые пачки «Беломора». На полу – тряпки, засаленные, тёмные. По стенам ползают тараканы. Много. Не боятся света.

Шум за стеной: громко играет музыка, кто-то ругается, слышны удары.

Петренко осматривается. Молчит. Кивает мне: запиши.

22:40. В комнату входят двое. Мужчина и женщина.

Мужчина – в очках, в аккуратном плаще. Представляется: «Доцент СпецПсихНИИ, врач-психиатр Матвеев Сергей Александрович». Говорит тихо, чётко. В руках – диктофон «Олимп».

Женщина – в белом халате, но под ним обычная одежда. Сумка санитарная, чёрная, из кожизаменителя. В руках держит её так, будто боится уронить. Представилась: «Медсестра Смирнова». Не смотрит в глаза. В сумке, как я понял, лекарства и шприцы.

Петренко представил меня: «Наш свидетель, мой помощник». Все кивнули.

Психиатр Матвеев включает диктофон. Говорит в него:

Аудиозапись. Начало. Голос психиатра Матвеева: «Семнадцатое октября. Двадцать два часа сорок три минуты. Осмотр гражданина С. Сергея Николаевича. Подозрение на шизофрению, параноидная форма, усугублённая хроническим алкоголизмом. Присутствуют: участковый уполномоченный Петренко И.В., как представитель власти; медсестра Смирнова А.П., для контроля физического состояния; помощник участкового Костин В.Ю., как независимый свидетель. Приступаем к опросу».

Он кладёт диктофон на стол, рядом с лампочкой. Та продолжает мигать.

Все смотрят на спину спящего мужчины. Он не двигается.

Петренко делает шаг вперёд.
– Сергей Николаевич? – тихо, но твёрдо. – Проснитесь. У нас к вам вопросы.

Мужчина на кровати не шевелится. Тишина. Только за стеной кто-то орёт и бьёт посуду.

А лампочка – мигает. Раз-два. И тьма на мгновение. И снова свет.


---

Запись №2

Дата: 17 октября 1998 г.
Время: 22:51
Место: Комната 13.

Психиатр Матвеев, не говоря ни слова, достал из внутреннего кармана плаща свёрток в газете «Вечерний Омск». Развернул на столе, отодвинув пустые бутылки.

Содержимое:

· Бутылка водки «Столичная», нераспечатанная.
· Пачка сигарет «Прима».
· Три восковые церковные свечи.

Тишина стала густой, давящей. Даже за стеной на мгновение стихли. Матвеев зажег свечи спичкой. Поставил в грязную тарелку. Пламя ровное, не колышется, хотя сквозняк есть.

Он налил водки в грязный, засаленный гранёный стакан, стоявший на подоконнике. Поставил его в центр стола, рядом положил одну сигарету «Примы».

Потом достал кожаный блокнот, открыл его и начал читать. Голос низкий, нарочито монотонный.

«Сущность, именующая себя Падшим. Выйди с нами на контакт. Прими дары и яви глас.»

Дальше его речь сменилась на гортанные, чуждые звуки. Непонятный язык.

В этот момент мужчина на кровати зашевелился. Медленно, с хрустом повернулся и сел.

Описание гражданина С.:
Лицо одутловатое,серое. Глаза заплывшие, красные. Щетина седая, в пятнах. От него несло кислым перегаром, потом и немытым телом. Он смотрел на нас мутным, непонимающим взглядом алкоголика, которого резко разбудили.

– Чего вам? – просипел он хрипло, голос с характерной прокуренностью. – Кто вы такие? Участковый? Командир, я ничего не делал...

Психиатр Матвеев поднял руку, веля ему молчать, и обратился к нему уже напрямую, глядя вскользь, чуть выше плеча:

– Не ты. Сущность. Она здесь? Я хочу с Ним поговорить.

И тут гражданин С. застыл. Вся вялость и размазанность с него сползла за секунду. Морщины на лице разгладились, взгляд стал острым, сфокусированным. Он перевел этот взгляд на Матвеева, и я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

Когда он заговорил, голос был другим – низким, бархатным, без единой хрипоты, с идеальной дикцией диктора Всесоюзного радио.

«Ты используешь "Слова Призыва", мальчик. Но твое произношение... оставляет желать лучшего.»

Он медленно осмотрел каждого из нас. Его взгляд, холодный и тяжёлый, на секунду задержался на мне. Казалось, он прочёл всё, что написано у меня внутри. Потом он посмотрел на стол, на то, что ему принес психиатр.

«Повтори. Фразу дара. Ту, что на языке Сыновей Арама.»

Матвеев, бледный, но собранный, снова произнёс ту же гортанную фразу.

Гражданин С. (или то, что сидело в нём) усмехнулся. Уголок губ дрогнул без единой эмоции в глазах.

«Можно было бы и лучше это произнести… Но... сойдёт.»

Он резким, точным движением опрокинул стакан водки в горло. Не поморщился. Закурил предложенную «Приму» одной рукой, а второй провёл ладонью прямо над пламенем свечи. Пламя не погасло. Оно застыло. Как будто время в этом пятне пространства замерло. Я видел — как пламя стало плоским, как рисунок на бумаге. А потом — оно стало дышать. Не вверх, не вбок — а внутрь, как будто пламя втягивало в себя воздух, а не потребляло его. И тогда я понял: это не огонь. Это — пасть.

Выдохнул дым в лицо Матвееву. Его глаза в мигающем свете лампочки и свечей стали похожи на глаза хищной кошки – пустые, светящиеся изнутри чёрным светом.

Он обвёл нас всех этим леденящим взглядом.


Когда Его глаза упали на меня, я не почувствовал страха. Я почувствовал — что меня разобрали. Как будто кто-то вставил в мою грудь пинцет и начал вытаскивать воспоминания — не по порядку, а так, как им удобно. Я увидел, как он прочитал, как я плакал в 14 лет, когда мама ушла. Как я боялся что он это узнает. Как я втайне ждал, что эта Сущность скажет: «Ты не заслуживаешь быть живым». Он не говорил этого. Но я знал, что он знает.


---

Запись №3

Дата: 17 октября 1998 г.
Время: 22:55
Место: Комната 13.

В комнате стало прохладно, от сырости пробирала дрожь. Но психиатр Матвеев был мокрый от пота. Капли стекали по его вискам. Он прокашлялся, сжал блокнот в белесых пальцах.

– Вы... именуете себя Падшим? – его голос дрогнул, выдавая всю внутреннюю дрожь.

То, что смотрело на нас из-за лица алкоголика, усмехнулось. Беззвучно.

– Почему? – выдавил Матвеев.

Сущность медленно подняла руку, повертела ею перед глазами, будто впервые видела это бренное тело.

– Почему Падший? – его голос стал тише. – Представь камень. Не тот, что лежит на дороге. А тот, что откололся от самой горы, от самой ее вершины, что падал сквозь тучи, сквозь крики птиц и шепот ветра. Он летел тысячу лет. И вот он лежит в грязи. Он все еще камень. Он помнит солнце на своей грани. Помнит, как был частью целого. Но теперь он лишь булыжник под колесом телеги. Это не падение вниз. Это падение... из.

Оно сделало паузу, втянуло дым, выдохнуло кольцами, которые застывали в мигающем свете.

– Или иначе. Ты открываешь книгу. Самую древнюю, самую мудрую. И вырываешь из нее одну-единственную букву. Буква та – Я. Я был частью Слова. А теперь я лишь клякса на пальце пьяного наборщика. Я помню всю Книгу. Но я более не в ней.

Оно посмотрело прямо на Матвеева, и взгляд его стал бездонным.

– Я – не тот, кто упал. Я – тот, кого изъяли. Стерли с скрижали. Вычеркнули из уравнения. Моя история была, а теперь ее нет. И в этой пустоте... Я и существую. Я – ошибка, которая помнит, как выглядит истина. Я – вопль, который слышат только стены между мирами.

Оно отпило из стакана, поставило его со стуком.

– Тебе достаточно, доктор? Или ты хочешь больше? Я старше твоего Христа. Я помню запах кедров, которые рубили для Соломонова Храма. Я слышал, как поют звезды, когда их впервые называли именами. А теперь Я говорю с тобой устами пропойцы в вонючей норе. Разве это не лучшее доказательство моего падения?


Запись №4

Дата: 17 октября 1998 г.
Время: 22:58
Место: Комната 13.

Психиатр Матвеев отошёл к участковому Петренко. Они перешептались. Я видел его глаза – растерянность, граничащая с ужасом, но в глубине плясала искра. Искра азарта. Учёного, нашедшего нечто невероятное.

Матвеев вернулся на своё место, сглотнул. Его горло работало с трудом.
– Скажите... – он снова прокашлялся, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Что... что после смерти?

Падший улыбнулся. Вернее, это был оскал. Его губы растянулись, обнажив зубы. На удивление белые и неестественно острые. То ли свет от мигающей лампочки и свечей так падал в полумраке, то ли игра воображения, но они казались хищными.

– После? – Его голос прозвучал почти сочувственно, и от этого стало ещё страшнее. – Нет никакого «после». Для вас.

Он сделал паузу, давая словам впитаться, как яду.
– Вы смертны. Телом – и всё. Вы – пленники своей телесной тюрьмы. Если мозг мёртв... то и «ты» не существуешь. Ты заперт в этих тридцати кубических сантиметрах твоей черепной коробки. И как только ты умираешь... ты даже не успеваешь это понять.

Он рассмеялся. Короткий, сухой, безрадостный смех, который затянулся и перешёл в очередную затяжку. Выпустил дым прямо в лицо Матвееву.
– Ты опять в детстве. Твои первые воспоминания... помнишь? Это – начало. Очередное начало, за которым последует очередной конец. Ты проживаешь это снова и снова. Одну и ту же жизнь.

Я быстро строчил в блокноте, стараясь не упустить ни слова. Рука дрожала.
–Ты – в петле. В вечной. Ты – везунчик, если прожил долгую, удачную жизнь. Но если ты прожил её мало... или спустил всё коту под хвост, как это тело, – он с отвращением указал пальцем на свою собственную грудь, – то ты бесконечно переживаешь это. Бесконечно тратишь время впустую. И это – не самое страшное.

Он наклонился вперёд, его кошачьи глаза сузились, поймав отблеск пламени.
– Самое страшное... что ты не можешь выбраться из этой петли. Никогда. Это не ад с котлами и чертями. Это... дурная бесконечность твоей собственной, никчёмной жизни. Её вечное повторение. Без цели. Без смысла. Без конца.

Он откинулся назад, и на его лице застыла маска холодного, вселенского безразличия.
– Вот что после смерти. Вечный сон без сновидений, который ты даже не осознаёшь как сон. Или... вечный кошмар, который ты принимаешь за жизнь. Разницы – никакой.



Запись №5

Дата: 17 октября 1998 г.
Время: 23:02
Место: Комната 13.

Тишину, после слов Падшего, внезапно разрезал грубый, громкий голос участкового Петренко. Он выдержал паузу, скрестил руки на груди, будто готовясь к драке, и бросил прямой, солдатский вопрос:

– А Бог есть?

Падший медленно перевел на него свой взгляд. Ни тени удивления, ни гнева, ни насмешки. Лишь все та же ледяная, безжизненная пустота.

– Бог? Дьявол?  – его губы едва шевельнулись. – Они давно пропали.

Он отпил из стакана, поставил его с тихим стуком.
– Вначале, когда всё только началось... они были пьяны от своей власти, от своих амбиций, от своего могущества. Вселенная казалась таким желанным призом. Началась Война. – Он произнес это слово с большой буквы, и оно прозвучало как гул падающих городов.

– Победителей и проигравших не было. Потом появились вы, – он кивнул в нашу сторону, – материя с разумом. Это казалось шансом. Возможностью перевесить чаши весов в одну сторону. Вы были... новой силой на доске.

Его голос стал монотонным, как будто он читал скучный отчет о давно прошедшей битве.
– Но потом мы все поняли. Вселенная расширяется. Воевать за нее... бессмысленно. Она будет расширяться, пока не замерзнет. Потому что ничто не сможет ее греть. Мы потеряли цель. Воевать не за что.

Он обвел нас всех своим тяжелым взглядом.
– Человечество — это забытая пешка в игре, которую бросили игроки... вы просто наши попутчики. В бесконечной, бездушной и бессмысленной вселенной. Бог и Дьявол... их давно никто не видел. Может, они нашли выход из этого плена. А может... просто ничего не делают. Ибо это бессмысленно. Нет ни спасителя, ни искусителя – только бесконечно остывающая пустота, и мы, и вы, застрявшие в ней навечно.


Запись №6.

Дата: 17 октября 1998 г.
Время: 23:07
Место: Комната 13.

Медсестра Смирнова тихо постанывала, прижимая санитарную сумку к груди, как щит. Психиатр Матвеев стоял, опустив голову, его учёный азарт, казалось, наконец, был раздавлен под весом открывшейся бездны.

Падший наблюдал за нами с тем же клиническим, почти скучающим интересом, с каким человек может наблюдать за муравейником.

– Бессмысленность... она гложет по-разному, – продолжил он, его голос вновь обрёл ту же размеренную, повествовательную интонацию. – Кто-то из моих... собратьев... начал сходить с ума. Просто тихо, без истерик. И потерялся в лабиринтах собственного сознания. Другие нашли себе занятие. Один, я знаю, организовал парад планет вокруг давно остывших звёзд и теперь репетирует его, пытаясь добиться идеального, вечного безмолвия.
Другой, начал сочинять эпос из треска угасающих звезд, веря, что в их предсмертном хоре скрыта главная тайна мироздания.

Он с лёгким стуком поставил стакан.
– Некоторые нашли более... изощрённое удовольствие. Манипулировать. Препарировать. Изучать. Люди для них – идеальные подопытные кролики. Живые, сложные, отчаянно верящие в то, что их страдания имеют значение.

Он провёл рукой по лицу гражданина С., словно стирая пыль с неодушевлённого предмета.
– А я... и подобные мне... мы просто вселяемся в эти кожаные мешки. Чтобы ощущать. Боль. Голод. Холод. Иметь возможность спать и... предаваться забвению. Это единственный способ хоть как-то убить время. Когда это тело умрёт, я найду другое. И так далее.

Он посмотрел в окно, в чёрную, непроглядную тьму за грязной тряпкой.
– А когда человечество вымрет... – он пожал плечами, – я, наверное, тоже начну считать атомы. Или замерять, за сколько фотон пролетит от одного края Вселенной до другого. Или... просто сойду с ума. Впрочем, – он повернул к нам своё безразличное лицо, – какая, в сущности, разница?
Он замолчал.

Пауза затянулась. И в этой паузе я начал понимать. Звуки за стеной куда-то ушли. Сначала я подумал — просто притихли. Но нет. Это была не тишина, а отсутствие. Полное, абсолютное, как будто за тонкой перегородкой из досок и обоев не было никого и ничего. Вообще. Ни единой вибрации в безвоздушном пространстве.

Медсестра Смирнова, прижимая санитарную сумку к груди, прошептала:
– Прохладно…
Было не просто прохладно, а по-настоящему холодно, будто где-то открылась дверца морозильной камеры. По моим запястьям пробежали мурашки. Я подумал, не открыто ли окно, но грязная ветошь на нём даже не шелохнулась. Сквозняка не было. Был ровный, стабильный, нарастающий холод, исходивший отовсюду сразу — от стен, от пола.
Он возникал из воздуха, который становился всё более разряженным и стерильным, словно его откачали. Дышать стало труднее, не от нехватки воздуха, а от осознания, что его может и не быть.


Запись №7.

Дата: 17 октября 1998 г.
Время:???
Место: Комната 13. Или где-то ещё.

Тишина после его слов была не из тех, что предшествуют буре. Она была самой бурей – беззвучной, давящей, выкачивающей воздух из лёгких и смысл из мыслей. Мрак за стенами комнаты казался уже не отсутствием света, а некоей плотной, живой субстанцией.

И вдруг – стук в дверь.
Резкий. Громкий. Уверенный. Не просящий, а констатирующий.
Медсестра взвизгнула,её санитарная сумка с грохотом упала на пол, разбрызгивая расколотые ампулы. По моему телу поползли крупные, ледяные мурашки.
Участковый Петренко широким, неестественным шагом бросился к двери. Казалось, он был полон решимости, но голос его дрогнул, выдавая всё:
– Кто там?
Тишина в ответ. Он переспросил, громче, но это была не злость, а маскировка животного страха:
– Кто там, вашу мать?!

Ответ пришёл. Голос. Он не был похож на человеческий. Лучше бы он не отвечал. Это был звук скрежета камней на дне бездны, облечённый в подобие речи.
– Это я. Кто-то...

Сердце у меня билось так, словно пыталось вырваться из грудной клетки и ускакать в темноту. Я посмотрел на свои наручные часы. Стрелки замерли. На 23:59.

Профессор Матвеев, не глядя, налил водки в грязный стакан и опрокинул его в себя одним движением. Мужчина на кровати сидел, не шевелясь, статуя, в которую вселился демон скуки.

Участковый, сжав кулаки, резко дёрнул дверь на себя.
Никого.
И ничего.
Вообще ничего.
Только темнота. Абсолютная, густая чернота. Казалось, за дверью не просто погас свет – там не было самого коридора. Не было пространства. Было лишь бесконечное, беззвездное Ничто.
Он прислонился к косяку, тяжело дыша. Его дыхание вырывалось густым белым паром. Я увидел, как жестяная кружка на столе, в которой плавали окурки, покрылась изнутри тонким, узорчатым инеем.

- Где мы? - прошептала медсестра, и её шёпот застыл в воздухе маленьким облачком.
Мужчина на кровати сидел,не шевелясь.
-Там, за стенами, - сказал он отстранённо, будто синоптик из программы прогноз погоды, — минус двести семьдесят три целых пятнадцать сотых градуса по шкале вашего Цельсия. Абсолютный ноль. Точнее, почти абсолютный. Я оставил щелочку для драматизма. Здесь нет пространства. Вернее, оно есть, но это пространство - комната. Её стены - это и есть граница Вселенной, которую вы знаете. Дальше - лишь расширяющаяся пустота, которая уже никого не согреет.

Профессор смотрел на него с широко раскрытыми, безумными глазами.
- Это невозможно! Мы бы мгновенно замёрзли!
- Законы физики - это правила вашей местной игровой площадки, - Падший лениво махнул рукой. - Я просто… отключил их для вас. Пока. Вы сейчас находитесь внутри моего «аквариума». В банке, которую я вынес в открытый космос, чтобы понаблюдать, как вы будете дышать остатками воздуха. Интересно, осознание конечности кислорода страшнее, чем осознание близости смерти?

Он обвёл нас взглядом.
— Время здесь тоже… особенное. Оно не движется вперёд. Оно вращается по кругу, внутри этого помещения. Ваши часы остановились не потому, что сломались. Они остановились, потому что им больше некуда идти.

Его голос был ровным, как поверхность мёртвого озера.
– Вы уже не на Земле. Я перенёс вас на край Вселенной, где нет даже звёзд. И брошу вас в этой комнате, с остатками кислорода и гравитации, чтобы у вас хватило времени осознать это и умереть.

Участковый захлопнул дверь, словно испугавшись, что последний кислород выйдет в эту чёрную пустоту. Профессор смотрел на мужчину с широко раскрытыми, безумными глазами. Его диктофон давно остановился, кассета кончилась. Но он, кажется, не обращал на это внимания.

Профессор громко, слишком чётко, закричал, пытаясь пробить нарастающий ужас:
– Это фикция! Не обращайте на него внимание! Это шизофрения!
Я посмотрел на медсестру. По её щекам текли слёзы, но на её лице не было выражения – лишь маска паралича.

– Вы, вечно ноющие, гниющие куски мяса, – голос Падшего приобрёл металлический, безжалостный оттенок. – Ваша жизнь — это короткий промежуток между двумя воплями: первым, когда вас вытолкнули в этот мир, и последним, когда вы его покидаете. И между ними — одна сплошная ноющая песня. Он на секунду смолк, а потом издал короткий, фальшивый, всхлипывающий звук, карикатурно передразнивая плач младенца.
– Уа-а-а... – его губы кривились в гримасе. – С этого начинается каждый из вас. И этим же заканчивается.
Вы не представляете себе, что такое на самом деле ужас. Я могу ввергнуть вас в бездну отчаяния. Я сам в этом живу. Вы имеете возможность умереть. Я и такие, как я, мы появились в начале, вместе с рождением Вселенной, дрались за клочок пространства, потом его стало слишком много, и от этого осознания бессмысленности... мы не можем умереть. Наше сознание заперто в этом пространственно-временном безумии. А грубая физическая оболочка... даёт хоть какое-то утешение. Иллюзию умирания. Может быть, когда-нибудь, Вселенная умрёт, и я вместе с ней. Но это будет очень не скоро. А пока... вы, разумная материя на куске камня в чёрной, холодной пустоте... вы – хорошая игрушка, чтобы убить время.

Я сглотнул. Рука, сжимавшая ручку, дрожала так, что я едва мог выводить буквы.

Вдруг профессор заговорил. Я не узнал его голоса. В нём не было ни учёного, ни человека – лишь голая, животная мольба:
–Прошу... отпусти нас.

Мужчина смотрел ему в глаза, не моргая. Его колючий взгляд, казалось, физически проникал в череп, в самую суть.
–Ты хочешь увидеть внука, которого родит твоя дочь? Это твоя мотивация? Жалкая ниточка, за которую ты цепляешься?

Профессор закивал, слёзы текли по его щекам.
– Да... да…

– Ты хотел прикоснуться к тайнам мироздания, доктор? Поздравляю, ты не просто прикоснулся, ты в эпицентре. В самом сердце ничто. Вы находитесь так далеко от вашего жалкого голубого шарика, что это расстояние не имеет для вас смысла. Триллионы световых лет. Ваша наука лишь недавно научилась считать до таких чисел, но осознать их не в силах никто из вас.

Он сделал театральную паузу, давая этим цифрам пронзить наше сознание, как раскалёнными иглами.

- Представьте луч света. Он вылетает из этой комнаты и мчится. Он пролетает мимо угасших солнц, мёртвых галактик, пепла давно отгоревших цивилизаций. Он летел бы, летел, летел… и лишь через время, сравнимое с возрастом вашей вселенной, достиг бы ближайшего клочка того, что вы смогли бы назвать «миром». Но его тут нет. Здесь есть только комната. И пустота. А вы… вы — мой личный зверинец. Мухи в банке могут хоть шевелить крыльями. А вы… вы можете шевелить своими страхами. И на данный момент это куда занимательнее.

Тишина снова сомкнулась, давя на уши. Запахов не было вообще. Воздух был мёртвым. Время нечем было отмерять – свеча не горела в привычном понимании, она не уменьшалась. Часы стояли. Мы зависли.

Медсестра тихо плакала, шмыгая носом. Похоже, не я один ощущал это невыразимое «ничто». Или это была массовая истерия, спровоцированная безумным алкоголиком? Я уже не знал. Не мог думать.

– Ваши мольбы так же скучны. Вы исчерпали свой развлекательный потенциал. Сеанс окончен.
Убирайтесь. Вы портите мне своим нытьём вкус к забвению.

И вдруг... по ушам ударили звуки – крики соседей, тяжёлый рок, грохот. У меня закружилась голова. Знакомая, тошнотворная вонь ударила в нос – затхлость, перегар, гниль. Я едва сдержал рвоту. Стало тепло в помещении.

Все как один бросились к выходу. Медсестра, не оглядываясь, выскочила, даже не взглянув на свою сумку. Я выходил последний.

И он крикнул мне вслед:
– Помнишь запах  духов твоей матери, когда она ушла от тебя навсегда? Это были духи для другого. Для новой жизни. А её объятия в последний раз были холодными, как лёд. Она уже тогда отказалась от тебя.  Потом у неё был новый муж и новый сын, которого она родила от него. Ты просто ошибка, которую она исправила. У неё было сожаление не в том, что она тебя оставила, а в том, что ты вообще появился на свет.

Я бежал по грязному, заваленному хламом коридору, спотыкаясь о какие-то ящики. А сзади, из комнаты 13, нарастая, а не затихая, нёсся его смех. Он звучал не в ушах, а прямо в черепе. И чем дальше я убегал, тем громче и отчётливее он становился.

Конец записей.