Куда уходит чудо

Они начали вешать гирлянды и ставить елки в середине ноября. Я подошла к метро, подняла голову — а они уже тут, светодиодные и холодные, обвивают голые ветки каким-то безжизненным, официальным светом. Как напоминание: “Готовься. Скоро”.

А готовиться-то не к чему. Вернее, готовиться надо — к подаркам, которые стали обязательной данью, к поздравлениям с вымученными улыбками, к тоннам оливье, который я не люблю. Но к чуду — нет. Чуда нет.

Иногда, очень редко, оно пытается прорваться. Включается какой-то забытый тумблер в душе. Вот в прошлом году я увидела в супермаркете коробку с мандаринами, и меня на секунду ткнуло носом в собственное детство. Я стояла, сжимая в ладони шершавую кожуру, и пыталась поймать хвост того ощущения — безотчетного счастья, предвкушения, от которого сосало под ложечкой. Ощущения, что вот-вот случится что-то важное. Не повышение и не три выходных, а нечто настоящее, волшебное, ради чего и затевается вся эта мишура.

Но длится это микросекунду. Потом тумблер щелкает, и гаснет. И ты снова стоишь с мандарином в руке, взрослая женщина с списком покупок в голове.

А город уже вовсю готовится. Он кричит о празднике с каждого фонарного столба. Он ослепляет рекламой, заставляет бежать, покупать, суетиться. И от этого крика любое, даже самое крошечное чудо сжимается и прячется в самый дальний угол, где его не достать.

Я помню, да и вы тоже, как было раньше. Волшебство начиналось тихо. Никто не вешал гирлянд в ноябре. Оно приходило само — с первым пушистым снегом, который не таял к вечеру, а ложился плотным одеялом, заглушая все звуки. С запахом хвои, который появлялся в доме только числа 28-го, и это был самый главный, самый новогодний запах в мире.

Теперь я сама ставлю елку. Я сама кладу подарки под нее. И я знаю, что никакого Деда Мороза нет. Я сама себе Дед Мороз, уставший и слегка раздраженный. И как тут верить в чудо, когда ты — его технический организатор?

Вот и сейчас, подходя к своему дому, я вижу эти гирлянды. Они висят уже месяц. Они примелькались, стали частью пейзажа, как асфальт или скамейки в парке. Они больше не несут в себе никакого послания, кроме одного: “Пора покупать подарки”.

Чудо не может длиться месяц. Его нельзя растянуть, как резину, от середины ноября до конца декабря. Оно лопается.

Оно было таким ярким именно потому, что было сжато в тугую пружину ожидания. Три недели — не больше. Последние дни, часы, минуты... Эти десять секунд, когда сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет, и ты веришь, что под бой курантов можно успеть загадать самое главное желание, и оно обязательно сбудется.

Теперь я стою под бой курантов, прикидывая, не подгорела ли еда, и думая о том, что завтра можно будет выспаться.

Я не знаю, куда уходит это чувство. Оно не уходит резко, не прощается. Оно просто потихоньку выдыхается, как воздушный шарик, который ты в детстве так старательно надувал, а потом оставил в углу комнаты, и он за неделю сморщился, стал легким и невесомым, но летать уже не мог.

Может, оно прячется где-то глубоко? И его можно найти, если очень постараться? Отменить суету, не покупать никому подарков, не готовить тонны еды. Сесть у окна в тишине и просто ждать. Но я боюсь, что не дождусь. Потому что я уже знаю, что ничего не случится. А самое главное условие для чуда — это незнание. Вера.

А я больше не верю. Я просто помню, как это было. И от этого воспоминания иногда, посреди ноябрьской улицы, становится так горько и так пусто.