Георгиевский крест

-     Ма-а-ам!  А я знаю,  на кого похож наш Саша!   -   позвала я, глядя на старую фотографию в бархатном альбоме. 
    Что да  -  то да. Если насчёт меня не было никаких сомнений, что я  -  это омоложенное издание моей бабушки по отцу Менухи, Мани Исааковны (моя фотография, сделанная  на шестнадцатилетие, была до ужаса и восторга похожа на её старинное фото на твёрдой желтоватой пластинке, сделанное ей на ту же важную дату в 1904-м году), то мой брат был в этом плане загадкой.  На кого он похож  -  гадали всем нашим немаленьким семейством, с бабушкой и тётями.
-   Саша похож на самого себя!   -   говорила мама.
   И это было, пока Саша не подрос.
    Но тут я смотрю на фото солдат Первой мировой войны, и на ней стоит мой дедушка со стороны мамы, Бушканец Самуил Яковлевич, в форме, в фуражке, и с Георгиевским крестом на груди, и он с моим восемнадцатилетним братом  похожи, как два соседних яблока на одной ветке.  Только дедушка Самуил с усами, а Саша без усов.
-   Действительно…  -  протянула моя мама.  -   В Бушканцевскую породу пошёл.
-    А дедушка, значит, так воевал, что получил Георгиевский крест?
-   А-а-а, это была целая история,  -   отзывается мама,  -  когда началась война и его призвали в армию,  они с моей мамой жили в Вильнюсе.  На призывном пункте посмотрели на него  -  а он был невысокий, худенький, в общем, вояка так себе, зато он был господин учитель. В Варшаве учился. Решили, что если он может держать в руках сорок мальчишек в классе, то и с какой-нибудь небольшой должностью  в тылу справится.  И отправили его командовать солдатской пекарней,  выпекать хлеб для полка.  Дали ему команду  нестроевых солдат, довольно большую  -  возчиков там, грузчиков, охрану, хлебопёков, и отправили на фронт. А  папа мой был очень расторопный, распорядительный и ответственный.  Он и место отыскал для пекарни, на холме, с большим кирпичным домом, чтобы пожара не бояться, и чтобы вода чистая рядом была, дороги хорошие подходили, и прочее, что надо: сараи всякие, дрова…
   Ну, и вот они себе пекут, а фронт себе стоит.  Возчики  хлеб по местам доставляют по графику, а немцы тот фронт потихоньку обстреливают по расписанию, по часам. И довольно долго это всё продолжалось. Как-то уже все приспособились работать спокойно.
   А потом вдруг в один совсем не прекрасный  день немцы как начали артиллерийский обстрел, что земля задрожала, а у пекарни и люди и лошади напугались, и папа сказал возчикам никуда не ехать, а всем ждать в доме, чтобы ничего по голове никому не прилетело.
    А потом они смотрят с чердака  -  а немцы в наступление пошли, очень быстро, и наши солдаты отступают.  И скоро вокруг началась стрельба,  немцы подошли совсем близко, наших солдат не видно, и люди все хотели бежать, чтобы их немцы не захватили. А мой папа им сказал, что немцы разбираться не будут, тыловики они или нет, перебьют всех, как курей, на открытом поле. Приказал всем хватать оружие, винтовки ведь у всех были, организовал в доме оборону, и они так и не дали немцам захватить их пекарню.  Как-то отстрелялись, отбились, только папу тогда ранили.
   Я себе представила. Сухощавый, немногословный,  решительный еврей с резким голосом  отстреливается со своей пекарской командой через окна кирпичного дома, а вокруг   -  немецкие солдаты в кайзеровских касках…  Ничего себе!
-     А потом русские перешли в наступление, фронт передвинули опять на прежнее место, и офицеры очень хвалили папину команду, что она сохранила важную позицию обороны. Папу тогда забрали в госпиталь, и там он уже получил за храбрость этот самый крест.
    А потом где-то через год моя мама в Вильнюсе получила от него письмо. Он писал, что сильно заболел, так что даже ходить не может.  И опять лежит в госпитале. А госпиталь этот немцы вот-вот захватят, так что он боится, что в плену не выживет, и просит забрать его домой.
   А моя мама была такая, что она могла и умела всё.  Когда началась война, она сразу сообразила, чего будет очень не хватать и что будет в цене.  И она половину огорода засадила табаком-самосадом. Так что у неё теперь было много этого табака. И она наняла знакомого мужика с телегой, который не побоялся ехать, а дочку Сару, трёхлетнюю, оставила на соседку, и поехала забирать папу.
-     О как!  В военное время да по тем дорогам. Жуть!
-     Ну, да, опасно было. И они как-то добрались в прифронтовую полосу, к тому госпиталю, совсем близко от фронта, а там их остановил часовой. А мама его подкупила хорошим мешочком с табаком, и он согласился пропустить её одну. Так мама взяла и на руках вынесла больного папу из госпиталя к телеге, часовой на минутку отвернулся, и они быстренько уехали.
    И он дома долго болел, еле вылечился. А когда она его выходила, немцы были уже совсем близко от Вильнюса.  Папа сказал, что немцы Вильнюс обязательно захватят, и лучше не рисковать. И вот тогда они и переехали в Гомель. А там уже скоро началась революция, и война закончилась.
-    Правильно сделали, что переехали.  А то, когда началась война с Гитлером, из того Вильнюса вы могли бы и не выбраться. Немцы ведь тогда, в Первую мировую, Вильнюс действительно захватили. Предусмотрительный был дедушка Самуил! А где сейчас этот крест?
-    После революции папа его спрятал, тогда было опасно показывать такие вещи.  А когда он умер, то крест отдали дяде Абраму, единственный сын всё-таки, среди дочек.
    Вот такие семейные открытия сделали мы с мамой.
Почаще надо разговаривать с родителями о прошлом.