Вспоминая любимую бабушку

На моих ключах брелок — сувенир от Анонимных Алкоголиков. На днях сообщество поздравило меня с полугодом трезвости. Участники группы пытались быть приветливы, я же в этот момент чувствовал глубокое безразличие ко всему происходящему. Внутренняя омертвелость нарастала от месяца к месяцу. Последние три недели окружающий мир воспринимался особенно гнусно. Меня постоянно что-то угнетало. Я был раздражителен, замкнут, страдал от одиночества.
 
Я и, правда одинок, хотя моя изоляция совершенно добровольна. Она, несомненно, принесет плохие плоды, но деланное участие посторонних невыносимо. Я избегаю общения, ибо знаю все, что мне могут сказать. Банальные слова складываются в примитивные фразы и воспринимаются, как белый шум. Пустая "поддерживающая" болтовня не приносит облегчения.
 
Я размазан хронической усталостью. Помноженная на неудовлетворенность и бессмысленность, она многотонной плитой давит на сознание. Непроизвольно, но все громче в голову стучится вопрос: зачем мне вообще жить? Зачем мне вечно терпеть, продираясь через часы, дни и недели трезвой тягомотины будней? Я злюсь на весь мир. Злюсь на здоровых людей, которые не понимают и никогда не поймут моей муки. Злюсь на других выздоравливающих. У них получается радоваться своей трезвости, а у меня — нет. Я завидую и тем, и другим, чувствуя себя жалким отбросом, биомусором, бесполезным ископаемым.
 
Я парализован своей болезнью. Каждый мой день — это коматозное состояние омерзительной трезвости. Я хочу прервать его, чего бы мне это ни стоило. Я прошу судьбу подарить мне хоть какую-то крупицу праздника и готов заплатить за это. Плата, скорее всего, будет связана с новыми проблемами, но мне уже плевать. Я слишком мертв, чтобы бояться последствий.
 
Как обычно в трезвые промежутки времени, я не очень разборчив с работой. Моя сегодняшняя занятость — это все та же тупая каторга для неудачников. На днях мне дали аванс. Этих ничтожных десяти тысяч, конечно же, не хватит ни на что. И все-таки они жгут карман и вселяют какую-то смутную надежду.
 
Пытаясь сбросить паутину гнусной реальности, я позвал на свидание одну знакомую. Уже полчаса я жду на условленном месте. В моей руке букет, за который я отдал полторы тысячи. Атмосфера цветочного магазина и нелепые мечты подтолкнули к этой странной покупке. С каждой минутой ожидания цветы в руке вызывают все большую досаду. В голове роятся оскорбительные эпитеты, которыми я щедро осыпаю свою нелепую фигуру. Взгляд падает на стоящую неподалеку урну. Цепочка грядущих событий проносится перед глазами, но избежать их — вне моих сил…
 
...Я кладу букет в урну и иду в сторону бара. Внезапно я чувствую странное облегчение. Болезненность мировосприятия идет на спад. Ощущение — будто сбросил ботинки, которые натирали ноги и мучили тебя все эти шесть месяцев. Не выпив еще ни глотка, я уже ощущаю вселенский покой. Мои глаза светятся от предвкушения какой-то радости. Я переполняюсь ею, и в душе начинает звучать музыка:
 
          Душа выпускает скопившийся страх
          Я слышу шаги - открываются двери
          И смерть исчезает на наших глазах
         На наших глазах исчезают потери...
 
Бар, в который я иду, — лишь первый пункт моего путешествия. Я знаю, что в течение вечера пройдусь по нескольким местам нашего города. Вначале будет пиво и какая-то еда в маленькой забегаловке. Потом, в более шумном месте, я продолжу пить у барной стойки. Познакомившись с кем-то в курилке, я перейду к более крепким напиткам. Мое желание продолжить праздник и поехать к кому-то, скорее всего, не будет реализовано. В итоге, уже будучи очень пьяным, я возьму такси и поеду на свою съемную квартиру.
 
Проснусь я еще поддатым. Понимая, что это запой, как можно быстрее залью в себя какой-нибудь алкоголь. Мне уже не важно, что это будет, — лишь бы заглушить сознание и не думать о том, что я опять творю. От десяти тысяч у меня осталось меньше трех. Они распиханы мятыми сотнями по всем карманам. Опьянев, я слушаю музыку, непрерывно добавляя все новые и новые порции выпивки. Несколько раз я схожу за едой и пивом, но на ночь обязательно возьму водки. Я знаю, что уснуть не смогу и, перед тем как лечь, залью в себя полбутылки.
 
Следующим утром я обнаружу в кармане четыреста рублей. Еще около сотни будет рассыпано мелочью на полу. Я спал одетый и квартира уже превращается в свинарник. На столе омерзительное месиво из объедков и окурков. Липкие лужицы стекли на пол и оставили размазанные разводы на линолеуме. Телевизор, который работал всю ночь, раздражает, но выключить его и остаться в тишине еще более невыносимо. Я смотрю на весь этот хаос и тихо ужасаюсь. У меня нет сил на уборку. Пропив деньги, я не могу оплатить жилье.
 
В телефоне десяток "неотвеченных" от напарника, бригадира, матери, бабушки, знакомой девушки. Скорее всего, прогулы на работе равны увольнению. Мне надо перезвонить всем этим людям, но сил говорить нет. Телефон звонит снова и снова. От меня все чего-то ждут, но я не беру трубку. У меня нет никаких объяснений своего поступка. Единственное, что мне нужно, — это убрать из головы боль и хоть как-то отсрочить разбирательства.
 
Пусть заслуженное наказание настигнет меня через час. Еще лучше — через день. А может — через неделю.  Я хочу этой отсрочки любым доступным способом. Пусть это даже будет противоречить здравому смыслу, морали, закону. Пусть мои действия в десятки раз умножат проблемы — главное, чтобы мне сейчас не надо было общаться и отвечать за содеянное.
 
Взяв водки на последние деньги, я иду в мошеннические конторы, где дают микрозаймы. Мне плевать на условия, которые там прописаны. Главное — купить как можно больше выпивки. Я не могу позволить себе трезветь. В моем случае трезвость равна мучительной казни. Пусть же эта расплата произойдёт как можно позже...
 
Случилось то, чего не могло не случиться, — и вот я пью уже вторую неделю. Проблески сознания рождают в моей голове все более гадкие мысли. Спасительные провалы в памяти не позволяют мне оценить весь ужас происходящего. Бредовая реальность, в которой я пребываю, похожа на бессвязные стоп-кадры из немого кино. Я не понимаю, что было наяву, а что мне приснилось. Один из выходов на улицу заканчивается непонятной ссорой и избиением. Я очухиваюсь между этажами в соседнем подъезде. Еле-еле возвращаюсь в свинарник, бывший когда-то съемной квартирой.
 
В зеркале я вижу лохматую голову с заплывшей рожей. Все выглядит дико и омерзительно. Кругом вонь и горы мусора. В голове мелькает мысль о последнем проигнорированном мной звонке от хозяйки квартиры. Я понимаю, что она может прийти за деньгами в любой момент. Худой и босой, в дурацких грязных шортах, я пробираюсь в прихожку, чтобы найти обувь. Мне хочется куда-нибудь сбежать. Дикий, животный страх сдавливает мое сердце. Я надеваю куртку и кроссовки, оставляю ключи в прихожей и покидаю разоренное жилище.
 
Выйдя на улицу, я почти бегу от подъезда. Страх столкнуться с хозяйкой квартиры гонит меня прочь от дома, где я прожил последние полгода. Пройдя несколько дворов, оказавшись, как мне кажется, на безопасном расстоянии, —сажусь на лавочку. Достаю телефон и пролистываю список "неотвеченных". Их поток за время недельного запоя постоянно сокращался. Последние два дня звонки практически не поступали. Я пытаюсь собраться и размышляю, есть ли в городе люди, которые могут мне помочь.
 
Внутренне уловив слово «помочь», я не могу сформулировать, в чем, собственно, эта помощь может состоять: жилье? Какая-нибудь съемная хата с отсрочкой первого платежа? Ну, да! Так прямо и разбежались все пускать бесплатно грязного алкаша, чтобы он засрал еще одну жилплощадь! Работа с быстрым заработком? Но, какая, на хрен, сейчас работа — я еле-еле стою на ногах!
 
Что мне действительно нужно — возможность похмелиться. Не важно, чем, с кем и где. Быть может, залить в себя какой-нибудь дряни в притоне, чтобы ни о чем не думать и проваляться в тряпках еще какое-то время. Я перебираю в памяти лица и знакомые места. Никаких вариантов не появляется. Родственники в таком состоянии меня не примут. Друзей, таких, чтобы стали разговаривать, несмотря на мое состояние, тоже не осталось.
 
Я шарю по карманам. Скудной мелочи, которая завалялась в куртке, не хватит даже на маршрутку.  Я поднимаюсь и иду в сторону привокзальной площади. Там есть ларек, где продают шкалики с суррогатом. Эту дрянь выдают за парфюмерную продукцию. Скорее всего, ее совсем нельзя пить. Мне плевать, но денег не хватает даже на этот шкалик. Остается надежда встретить там такого же несчастного, как я. Спаяться с ним, чтобы залить в себя хоть немного отравы. Голова не соображает. Я ковыляю в знакомом направлении. Дойдя до ларька, начинаю выискивать глазами возможного напарника. Никого подходящего нет.
 
Рядом на остановке стоят люди. Я подхожу к рыбаку в камуфляже. Спрашиваю, не будет ли у него немного мелочи на опохмелку. Дядька окидывает меня презрительным взглядом и отворачивается. Иду с той же просьбой к субтильному юноше, по виду студенту. Паренек открывает карман рюкзака и роется там. Я испытываю воодушевление и благодарность. Через секунду студент протягивает мне пятьдесят рублей. Я с искренней благодарностью смотрю на него, как на святого. Продвигаясь к ларьку, посчитал и понял, что у меня есть деньги на два стограммовых флакона суррогата.
 
И вот вожделенное пойло у меня в руках. Мне надо использовать этот капитал по максимуму. Идеальный вариант — найти притон, где я поделюсь этой дрянью с хозяином и останусь там ночевать. Да-да, притон — это лучшее место. Разделив свои скудные запасы алкоголя, можно рассчитывать не только на крышу, но и на ответную подачку от каких-нибудь залетных горемык. Напрягая мозги, я пытаюсь припомнить адреса, где есть подходящий контингент. В голову ничего не приходит.
 
Пытаясь сосредоточиться, я молю небеса о помощи. В какой-то момент приходит понимание, что есть только один человек, который меня не отвергнет. Я направляюсь в другой конец города, где живет моя бабуля. Во мне зреет уверенность, что бабушка меня примет, несмотря на моё состояние. Кроме того, остаётся вероятность встретить местных алкашей, которых в этом спальном районе всегда в достатке. Пузырьки с суррогатом брякают в кармане, поднимая мою самооценку...
 
Трудно сказать, откуда рождался мой оптимизм насчёт бабушкиной лояльности.  Ведь в какой-то момент она, вполне себе, присоединилась к бойкоту меня родственниками. Но сегодня я безоговорочно верую в её доброту. Мне хватает рассудка не выхлебать суррогат до прихода к ней. Я поднимаюсь на девятый этаж и звоню в дверь. Не поднимая глаз, лепечу что-то про потерю работы и проблемы на съемной квартире. Прошусь пожить несколько дней, пока не найду работу и жилье. Меня впускают. Некоторое время я терплю похмелье, но ближе к вечеру заливаю в себя крепко разбавленный технический спирт и практически сразу вырубаюсь на старом продавленном диване.
 
Ранним утром у меня случается видение. Не в силах отличить сон от яви, я не понимаю, что происходит. У дивана стоит моя мать. Она говорит, что бабушка умерла, но оставила мне кое-что. Это что-то находится в коридоре. Я иду туда и вижу на столике у зеркала голову манекена, на которую надет бабушкин скальп. Ее седые, перепутанные волосы своей натуральностью резко контрастируют с бездушной пластмассой…
 
Я просыпаюсь в холодном, липком поту с ощущением полной реальности всего происходящего. Поднимаюсь с дивана и иду в соседнюю комнату. Там на разложенной тахте лежит жуткая, на вид мёртвая старуха. Я в ужасе прикасаюсь к ее запястью, пытаясь нащупать пульс. Через секунду понимаю, что бабушка жива и просто спит.
 
Уснуть снова не получается. Ещё один поганый день начинается с похмелья и суетных размышлений о необходимости найти выпивку. Я начинаю бродить по комнатам и греметь на кухне посудой. Времени — шестой час. Утренняя серость за окном вызывает у меня раздражение. Магазины откроются еще не скоро. Мне совершенно не понятно, где взять денег. Впрочем, решение задачи по финансовому вопросу уже интуитивно вырисовывается...
 
Бабушка просыпается через два с половиной часа. Лежа на тахте-развалюхе, она смотрит куда-то в никуда мутным, подслеповатым взглядом. Время ужасного алкогольного голодания превратило меня в алкающее животное. Не в силах сдерживаться, я начинаю атаку.
 
Сначала включаю телевизор и громко разговариваю, чтобы разбудить бабушку и наладить хоть какой-то контакт. Мы вместе смотрим утренние передачи. В них бодрые ведущие рассказывают, как поддерживать здоровье, заниматься спортом, гармонизировать отношения в семье. Я стараюсь крепиться и комментирую телевизионные сюжеты. Дальше идёт информация о том, чем порадовать близких на завтрак, как застраховать машину, куда поехать на отдых...
 
О, Господи, как же мне плевать на все это! Нервное, похмельное томление сжирает меня изнутри. Я, как раненый зверь, срываю с себя маску нормальности и набрасываюсь на бабушку. Начинаются безобразные сцены вымаливания, вымарщивания, выколачивания денег. В омерзительном психозе я хватаю ее за руки. Мой взгляд безумен. Я обливаюсь потом и слезами. Это продолжается около получаса. В какой-то момент моё отчаяние доходит до предела. Я ужасаюсь от мысли, что у нее действительно может не быть денег...
 
Но, нет-нет... Я гоню эту мысль от себя. У бабушки всегда есть деньги. У нее просто не может не быть денег. Вытаращив глаза, я встаю на колени. Прижимаясь к ее засаленному переднику, начинаю выть. Я не играю. В моем злом, отчаянном, болезненном вое очень мало человеческого. Подняв глаза, я смотрю на бабушку. В ее взгляде непередаваемая смесь мучения и боли. Слабым движением руки она отталкивает мою голову и неуверенно идет к шкафу. Я вижу, как она роется в своём барахле.
 
Волна слабой надежды наполняет мозг. Во мне крепнет вера в получении вожделенных денег. Слух обостряется — я слышу хруст бумажной купюры. Жадно всматриваясь в действия своей благодетельницы, пытаюсь сосредоточиться на ее руках. Что там? Песочные сотни? Красненькая пятисотка? Зеленая тысяча?
 
Й-о-о-о-о-о-о!!! Да это же синенькая двухтысячная!!! Волна радости накатывает на меня, как цунами. Я никогда не был так счастлив. Ничто в моей жизни не было для меня таким дорогим. Никакие детские радости в виде игрушек, велосипедов, прогулок с друзьями и праздников не могут сравниться с моим ликованием сейчас.
 
Бабушка еще держит в руках купюру. Я слушаю ее брюзжанье, типа «Что ты за человек? Последние деньги у старухи готов забрать на свое проклятое пойло…». Я тяну руки к вожделенной бумажке. «Какой же ты гад! На, подавись, гад!». И вот деньги у меня в руке. Да-да-да, я, конечно, гад и последняя мразь! Но, Боже, как же я счастлив. Я в раю!
 
Деньги придают сил. Их хватает даже на то, чтобы зайти в ванну и умыться. Затем я собираю разбросанные в коридоре кроссовки и выхожу в подъезд. Лязгает красная железная дверь. Утреннее солнце освещает девятиэтажку, двор, деревья, кусты. На детской площадке кривые скамейки. Дворник что-то скребет на асфальте. Свежий запах утра на улице после затхлой квартиры наполняет мои прокуренные легкие.
 
Две тысячи в кармане преломляют серые пейзажи вуютные картины. Даже серые бетонные блоки девятиэтажки выглядят красиво. Их щербатые неровности, освещенные лучами солнца, отдают чем-то родственным и привычным. Спуск с лестницы и уличный воздух рождают у меня легкое головокружение. Я иду на детскую площадку,присаживаюсь и нежно ощупываю денежную купюру в кармане. Я не потеряю эти две тысячи и никому их не отдам. Даже если меня будут избивать, резать и подвергать самым изощренным пыткам.  Я потрачу деньги на то, что уже предвкушают моя сумасшедшая душа и отравленное тело.
 
Пусть я ужасно выгляжу. Да, лохматый, заросший безобразной щетиной, весь какой-то несуразный, неприятный, замызганный… Воняющий носками, мочой, перегаром от вчерашнего суррогата... Из шорт торчат тощие, как у кузнечика, ноги... Черные впалые глаза, куртка «Найк» на голое тело… Все это так, и никто из прохожих ни за что не поверит, что этот мерзкий доходяга сейчас счастлив.
 
Переводя дыхание, я любуюсь тихим утром. Затем встаю и направляюсь в свой Эдемский сад.В супермаркете чисто и красиво. Дует кондиционер. Полки наполнены продуктами и напитками. Я прогуливаюсь среди банок, бутылок, закусок почти сорок минут. Продавщицы окидывают меня равнодушными взглядами. Мне не важно, что они чувствуют по отношению ко мне.
 
Моя тележка наполняется покупками.После кассы с фирменным пакетом в руках я выхожу на улицу. Какое же сегодня доброе утро! Я благодарен бабушке, настолько, что мне хочется петь.Я постоянно вспоминаю, что источник моего блаженства — это ее доброта. В пакете для нее лежит пломбир…
 
Возвратившись, я нахожу бабушку лежащей на своей разваленной тахте. Телевизор вещает новости, а я выкладываю продукты и алкоголь. Открываю первую банку пива и делаю большие глотки. Выпиваю ее почти залпом и сразу же открываю вторую. На экране показывают разрушенные дома, мины-лепестки. Корреспондент возмущаетсясовершенными нашими врагами преступлениями…
 
«Ну, что, скотина, захорошело?» — бабушка смотрит в мои осоловевшие глаза. Хмель притупляет чувство благодарности. Я продолжаю пить. Новости на экране начинают смешиваться с реальностью. Многотонный танк опьянения наматывает мое сознание на свои гусеницы. Последняя мысль перед неизбежным беспамятством – сохранить что-то на ночь. Это крайне важно – сохранить алкоголь на ночное пробуждение…
 
…Последняя реабилитация закончилась пару месяцев назад. Эти полгода трезвости дались мне очень нелегко. Где-то в середине курса я узнал о смерти бабушки. Мое участие в похоронах даже не обсуждалось. Прерывать программу выздоровления было нельзя, но, если честно, и стремления к этому я не испытывал. Чувства после последнего срыва размораживаться никак не хотели. Все происходящее протекало на автопилоте.
 
Серость последних двух недель предсказуемо рождает во мне все большее отвращение к жизни. Я иду с работы на съемную квартиру. В бумажнике есть деньги, а витрина супермаркета излучает призывный свет. Я не планировал покупать продукты, но почему-то ноги сами несут меня в магазин. Витрина у кассы призывает обратить внимание на желтые ценники  дорогого алкоголя. Внезапно острая жалость по умершей бабушке пронзает мое сердце. Я хочу помянуть ее просто и по-человечески. Мой взгляд падает на самую дорогую бутылку коньяка...
 
…Я еще не знаю, что этот срыв будет последним в моей жизни. Через три недели хозяйка съемной квартиры обнаружит мой труп на полу в прихожей. Еще две недели он пролежит в морге, пока мама найдет нужную сумму для похорон по самому дешевому прайсу.
 
Я снова, как прежде, рядом со своей любимой бабушкой. Мы мертвы, но это мало что меняет. Я не совсем уверен, что мы были живы до того, как оказались под землей...