Каждый раз

Я услышал стук в дверь. На часах было восемь утра, а на календаре в красном квадратике заключено воскресенье, так что, кто бы это ни был, я не уверен, что он по адресу. Впрочем, хорошо, что я сегодня рано встал, а то этому гостю точно бы не поздоровилось.

И кто вообще стучит, если есть звонок?

- Привет, - я открыл дверь и передо мной оказалась моя коллега. – Что тебе надо в такую рань?

- Собирайся, - приказала она и вошла в квартиру.

- Что случилось-то?

- Самолёт задерживается. Ходят слухи, что он пропал.

Я замолк на минуту. Откуда она знает? Вообще не спит что ли?

- И что?

- И то. Собирайся. Поедем в аэропорт.

- Но сегодня выходной, - протестовал я. – В офисе вообще знают, что ты собралась в аэропорт?

- Потом скажу. Поехали.

- Я могу хотя бы доесть? – она посмотрела на тарелку с едва начатой яичницей у меня на столе.

- Нет. У тебя пятнадцать минут.

Я не мог противиться. В конце концов, никто не умел ей отказывать. Никогда. Потому что, как ни крути, но чуйка на что-то страшное и трагическое у неё была.



Мы были журналистами. Я фотограф и оператор, она – корреспондент. Работали вместе вот уже полтора года. Она могла разбудить меня посреди ночи, чтобы поехать в тайгу, но там мы находили сенсацию. И всегда приезжали первые. Потому что она знала. Она всегда что-то знала. В её глазах можно было увидеть каких-то странных существ, которые то ли прыгали, то ли танцевали. И, хотя внешне она всегда оставалась спокойна, я знал, что внутри неё сидит что-то потустороннее. Не то, чтобы я верил в сверхъестественные вещи, но просто она правда знала больше, чем мы. И, может, именно поэтому прыгающие существа в её глазах были вовсе не чёртиками, а полными скорби и сожаления людьми.

Перешла к нам из военных корреспондентов. Начала с Югославии в 1999, а дальше ни один военный конфликт без неё не обходился. Она привыкла к ним, жила ними, пока не произошло то, с чем она не смогла смириться: из пяти человек, отправленных в одну горячую точку, вернулась только она. После этого она и оказалась со мной: я был начинающем фотокорреспондентов, только пришёл в редакцию, и она решила, что будет легче работать с тем, кто ничего о ней не знает. И не смотрит «вот так». Как конкретно – не объясняла, но я понимал, что дело не столь в жалости, сколько в траурности. И я был только рад! Столь опытный журналист, и я – она всему меня научила, но…

Она искала катастрофы, трагедии, то, что привыкла видеть. И никогда не говорила, что тогда случилось и почему погибли её коллеги. Я и не спрашивал. Были и другие источники, но мы всё равно об этом не разговаривали.

Вот и сейчас, когда мы ехали в аэропорт, я понимал, почему она постучала мне в дверь. Что-то снова произошло. Страшное. Мрачное. С множеством жертв. Пропал самолёт. А она постучала мне в дверь. Я не хотел так думать, но она стучала только тогда, когда умирали люди.



- Узнала что-нибудь?

- Да, - в аэропорту было относительно спокойно. Пока. – Торонто-Москва. Вылетел в 14.10, по-нашему это в 22.10, должен был приземлиться, - она посмотрела на часы, - сорок минут назад. Связь с ним пропала за два часа до посадки. Исчез уже в воздушном пространстве России.

- И сколько там было людей?

- Он был полный. 16 членов экипажа, 327 пассажиров.

У меня застрял комок в горле. А она была спокойна. Она всегда была. Разрушения, массовые жертвы, человеческое горе – она всё это уже видела. На войну она не вернулась, теперь искала трагедии в обыденности – там, где никто их не ждал. Где их сложнее обнаружить. Но у неё был определённо талант их находить.



Я не знаю, почему из всех операторов она выбрала меня. Я не знаю, почему согласился с ней работать. За полтора года мы многое повидали, я увидел то, что никогда не хотел видеть, ради чего никогда не стремился в журналистику, но она показала мне. Не понимаю, зачем. Иногда я боялся засыпать. Думал, что она вот-вот постучит и мы снова куда-то понесемся сломя голову, чтобы рассказать простому люду о чей-то трагедии. Я шарахался от звонков. Ждал, точнее, пытался не ждать, пока она позвонит. Надеялся, что это не она или что если она, то хотя бы не по работе.

Между собой в офисе мы её прозвали вестником смерти. В её способности чувствовать беду я видел нечто трагическое для неё самой. Возможно, она бежала в этот аэропорт сегодня и в другие места раньше не для того, чтобы первой сообщить о трагедии, а чтобы опровергнуть её.

- Он упал, - я поднял голову и посмотрел на неё. Людей в аэропорту становилось больше. – Они пустили вертолёты и нашли его. Рассыпался на части.

- Выжившие есть?

- Пока нет.

Ну вот и всё. Она оказалась права. В очередной раз.

Сейчас должно было начаться безумие. А мы должны были об этом рассказать.



Она смотрела на табло прилётов, когда я подошёл. Начали собираться родственники погибших, сообщений о выживших всё ещё не было.

- Он там был, - сказала она и указала на табло. – Этот рейс. Писали, что задерживается. А потом он просто взял и исчез. Как будто его никогда и не было. Как будто этот самолёт вообще никогда и не вылетал, а люди в него никогда и не садились.

Интересно, есть ли у них подпись «упал» или «разбился». Хотя, нет. Это страшно. Никто не хочет, чтобы такой рейс висел на табло. Но сарафанное радио всегда сделает своё дело. Всё равно к концу дня весь аэропорт будет в курсе событий. Или, может, даже раньше.

- Я достал список пассажиров. Много детей, - я протянул ей листок, она начала внимательно вчитываться в каждую фамилию.

- Подростки. 14, 16, 17, - она смотрела года рождения и называла возраст. – Делегация. Обмен. Это школьники.

- Но сейчас разгар учебного года.

- Всякое бывает, - она продолжала смотреть список. – По гражданству примерно поровну? Больше там никаких паспортов не затерялось?

- Нет. Канадцы и россияне. Сто шестьдесят один и сто восемьдесят два соответственно.

- Как там официальные заявления?

- Все пока молчат, - я пожал плечами.

- Чёрный ящик нашли?

- Нет.



103. Я посчитал. На этом самолёте было сто три человека младше восемнадцати лет. Большая часть из них – подростки, она оказалась права насчёт делегации. В самолёте их было две: русская возвращалась домой, а канадская как раз ехала знакомиться с Россией. Русской делегации не должно было быть в этом самолёте. У них был другой. Отдельный. Но тот сломался, и авиакомпания предложила им сорок семь мест на регулярном рейсе. В Канаде осталась вторая половина школьников – пятьдесят человек. Они все были из разных городов и выезжали в разные школы, но самолёт обратно у них был один. И если бы он не сломался… Впрочем, это уже не имело значения. В канадской делегации сюда было сорок человек. Остальные дети – это те, кто ехали с семьями.

- Представляешь, каково сейчас детям, которые не полетели этим самолётом, а остались ждать, пока починят тот? – спросил я её.

- Нет, не представляю. Зато я знаю, какого родителям, чьи дети полетели этим самолётом.

Я посмотрел на неё. Ей было тяжело. Тяжело думать об этом, тяжело молчать о том, что её так съедало. Этот самолёт разбудил в ней какие-то воспоминания. Как будто она сама когда-то падала. Или кто-то близкий для неё погиб в авиакатастрофе.

- Ты никогда не думала? Ну, знаешь, о том, чтобы умереть?

- Ты дебил? – нет, правда, дурацкий вопрос. Не следовало его задавать. – Почему ты спрашиваешь?

- Потому что они умерли.

- Кто? Моя группа?

- Не только они, - опустил голову. – Ты всегда её ищешь. Смерть. Чуешь. Куда бы ни пришла, там вечно что-то упало, кто-то погиб, взрыв, пожар… Вот я и подумал, что, может, ты хочешь умереть.

- Психолог из тебя так себе.

- Да, я лучше обращаюсь с камерой.

- Кстати, самое время для съёмок, - я помедлил с камерой. – Ты анализируешь и приходишь к выводу или чуешь? Катастрофы?

- Нет. Я просто пытаюсь оказаться неправой и хоть один раз приехать куда-нибудь по ошибке… - она вздохнула.

- Да, но как ты понимаешь, куда надо ехать?

- В каждом странно-тревожном сообщении есть доля катастрофы.



Стали появляется известные личности.

- О-о, словацкий кинематограф, - сказала она, когда заметила в толпе одну известную актрису. Сама она была словацкого происхождения, но жила в России, потому что муж русский.

- Лицо у неё не очень.

- Дай сюда список, - я передал ей листок с именами.

- Может, муж? – предположил я.

- Он рядом стоит.

- Бывший муж?

- Перестань валять дурака. Он с другой стороны.

Я пожал плечами. Думать об этом сейчас – это, пожалуй, самое странное, что можно придумать, учитывая, что упал целый самолёт.

- Ясно, свет и гордость всей канадской нации. Номер тридцать четыре, - она передала мне список. Когда я увидел имя, то сразу понял, что к чему. Её канадский коллега, один из самых влиятельных людей в Канаде, стал недавно человеком года.

- Этот самолёт собрал очень интересных людей на борту, - заметил я.

- А за два часа до посадки упал.



Кто только не летел на этом самолёте: наша коллега, журналистка, политический обозреватель; член канадского парламента, известный врач, группа российский учёных, фигуристка, часть молодёжной команды по хоккею… И все в одном самолёте, который собрал одних из самых талантливых людей на планете и решил упасть. О выживших всё ещё было глухо, никто уже и не надеялся на какие-то хорошие вести отсюда.

Я отошёл подальше от скорбящих людей. У входа в аэропорт уже успела образоваться целая гора из цветов с игрушек (когда они успели?), вокруг которой на коленях будто в молитве или на корточках сидели люди. И словно пытались заставить своим взглядом эту гору исчезнуть. Кто-то плакал, но, в основном, все трагически молчали. Я уже сделал несколько снимков и больше не мог их видеть. Никогда долго не выдерживал, это она могла спокойно смотреть на чужое горе. Я был не в состоянии.

Вдруг я услышал своё имя и обернулся. Ко мне навстречу бежала она и почему-то странно улыбалась.

- Что?

- Они нашли, - сказала она, запыхавшись. – Выжившие. Они нашли их.

- Сколько?

- Четырнадцать.

Я понимал, почему она улыбается. Это был первый раз, когда в катастрофе, о которой она рассказывает, были выжившие. Впрочем, её воодушевление быстро сошло на нет. Но я знал, что для неё это много значило.



Четырнадцать человек. Среди них один пятилетний ребёнок, два подростка из русской делегации, журналистка, семейная пара и, как она сказала, свет и гордость канадской нации. Никто не знал, в каком они состоянии, насколько всё плохо, но они выжили.

- Ты всегда так спокойна. Неужели тебя не трогает это горе, эта трагедия? Родители теряют детей, супруги друг друга, планы людей рушатся с такой скоростью, как падает самолёт…

- Каждый день что-нибудь происходит. Каждый день кто-то умирает не своей смертью. Массовые гибели людей просто более заметны. Если переживать из-за каждой трагедии, на свою слёз просто не останется. И ваши родственники посчитают вас чопорным идиоткой, которой плевать на смерть собственного отца, потому что она только и знает, как тихонько по ночам рыдать из-за каких-то давно забытых всеми журналистов, - это было очень эмоционально. Она не сразу поняла, что сказала. – Прости.

Я было хотел протянуть руку к её плечу, чтобы утешить, но не решился. Не знал, как она к этому отнесётся. Никогда не видел в ней столько чувств.

- Тебе так говорили?

- Я бы хотела сказать, что нет, но да.

Мы ненадолго замолчали.

- Как он умер? – спросил я, в попытках поддержать.

Она резко посмотрела на меня.

- Самой спокойной смертью на земле – во сне. Сердце.

- Тогда…

- Все говорили, что он родился в рубашке: два раза чуть не разбился на машине, пару раз не сработала граната, а сколько раз он был под обстрелом…

- Пошла по стопам?

- Ты ближе к его стопам.

Я посмотрел вниз на свою камеру и зачем-то повертел её в руках.

- Человек прошёл невредимым столько войн, - продолжила она, - прожил насыщенную жизнь и безболезненно умер в кругу близких. О чём тут можно сожалеть? У многих и такого шанса нет.

Она не требовала ответа, задавая свой вопрос в пустоту.

- И когда он умер?

- Когда я не умерла.



На улице уже давно потемнело. Самолёты всё садились и взлетали. Пока мы узнавали новые детали произошедшего, в больнице скончались двое из выживших – стюардесса и ещё какой-то мужчина. От этого становилось грустно.

Некоторые из выживших, те, кто выглядел более-менее нормально, а таких оказалось пятеро, прибыли в аэропорт. Не знаю, что они тут делали. Самолётом их точно не отправили бы с места крушения. Но мы стали свидетелями нескольких эмоциональных встреч.

- В твоей жизни может быть счастливый конец?

- В каком это плане? – она с подозрением на меня посмотрела.

- Так и будешь всю жизнь рассказывать о чужом горе, гнаться за трагедией?

- Это моя работа. Я сама её выбрала.

- Пошла по стопам.

- Могла и не идти. Это же не обязательно.

- Почему тогда?

Но она лишь пожала плечами, явно не желая отвечать.

- Когда-нибудь я хотел бы, чтобы ты постучала мне в дверь и просто пригласила на день рождения.

- Для этого существует телефон, - она ухмыльнулась. – Боюсь, что день рождения я проведу примерно, как сегодня.

- Он же не сегодня, да?

- Конечно нет.

Я посмотрел в пол и завёл руки за спину, а потом вновь поднял на неё свой взгляд.

- Мне жаль. Про отца и…

- Не стоит.

- Они просто не поняли.

- Да, и никто другой тоже не понял.

- В следующий раз, когда постучишь, если хочешь, я могу сходить с тобой. Ну, знаешь, навестить его… Ты же навещаешь?

Она грустно улыбнулась и кивнула.

- Прости, но я стучу только тогда, когда падают самолёты. К сожалению, - глубоко вздохнула. – Но, если вдруг, какой-то из них не упадёт…

Я пальцем указал на табло прилётов. Она усмехнулась и хлопнула меня по плечу.





Я наблюдал через огромное окно аэропорта, как самолёт разгоняется и медленно взлетает. Она подошла сзади, я услышал её шаги.

- Они ведь не привезут их сюда, правда?

- Кого? Трупы? Ты больной? Нет, конечно. Они везут их грузовыми самолётами МЧС, скорее всего. Отправят куда-нибудь на свой аэродром.

- Как думаешь, почему он упал?

- Не знаю. Это может быть всё, что угодно: техническая неисправность, человеческий фактор…

- Бомба.

- Бомба, двигатель перегрелся и взорвался. Я не знаю, я не эксперт в авиации. Да и какая сейчас разница? Главное, что он упал. И триста с лишним человек не вернулись домой, - она вздохнула.

- Мы всё равно все умрём.

- Да, все это знают. Просто никто никогда к этому не готов. Смотри, - она дала мне планшет, на котором были фотографии каких-то людей, сидящих в аэропорту, самолёте, кафе. Я начал листать изображения. – Как ты думаешь, разве они знали, что сегодня умрут? Разве они не имели великие планы на свою жизнь? И всё это разбилось в один момент. Потому что… человек смертен. Потому что что-то где-то всегда падет. Что-то где-то всегда рушится.

- Они все такие живые, такие… не знаю, счастливые. Сложно осознавать, что все они мертвы.

- Чем веселее на самолёте, тем сложнее поверить в то, что он упал, - она глубоко вздохнула и вместе со мной продолжила смотреть на исчезающие в небе самолёты.



День медленно близился к завершению.

Мы уже собранные стояли у выхода из аэропорта у самодельного мемориала. Она безотрывно смотрела на него, словно медитируя или пытаясь себя в чём-то убедить.

Я мог бы спокойно доесть завтрак сегодня утром, съездить к родителям, встретиться с другом в баре. Но она, как всегда это бывает, неожиданно постучала в мою дверь. Потому что где-то там также неожиданно что-то случилось. Впрочем, я ни о чём не жалел. Работа была такая, которую я, к слову, тоже выбрал сам. И мог отказаться от сотрудничества с ней в любой момент – мне это и предлагали пару раз. Всё ещё не хочется. Более того, мне кажется, что я бы выбирал работу с ней каждый раз. Стук в дверь – почти мелодия моей жизни.

Чему быть – того не миновать, хотя, может, она однажды докажет обратное. Может, в следующий раз, когда она постучит, никто не будет мёртв. Впрочем, она сама сказала, что стучит только тогда, когда падают самолёты.

Звук двигателя разрезал воздух. Мы оба вздёрнули голову вверх, чтобы увидеть, как огромный самолёт поднимается всё выше в небо и скрывается за облаками. Мы долго смотрели в ту точку, где он исчез.

(Рассказ написан в 2016 году)