11. Караван. Вега. Янки-манки

Автор:     Вега


Яна-Янка, моя обезьянка – когда-то, любя, как казалось, называл ее муж.

Яна поднялась со старого дерматинового пуфика в коридоре и отрешенно взглянула на свое отражение в темном, потрескавшемся от времени зеркале:

— Ужас, макака старая, – то ли сказала, то ли подумала, глядя на свое отражение.

Из зеркала смотрела уставшая женщина, с маслянистыми, близко посаженными глазами на пухлом лице.  Под темными пятнами ноздрей едва вздрогнули опущенные уголки белесых губ:
 
— Занавесить надо зеркала.

Яна немного прибралась, машинально протерла пол во всей квартире – почему-то так надо. Поставила на плиту чайник. Дождалась, когда из-под старого облупленного носика раздался слегка сипящий звук. Свисток на чайнике уже лет пятнадцать не работал. Заварила оставшийся со вчерашнего вечера пакетик чая. Долго помешивая в стакане, пыталась вытянуть хоть немного цвета. Даже не почувствовала был ли бледный чай слишком горяч или нет. Прошла в комнату. Достала из ящика из-под телевизора одеяло и без подушки, не расстилая простыню, свернулась калачиком на своем диване. Они со Степаном уже давно спали в разных комнатах. Он на кровати в спальне, а она в зале на диване. Обычно расстилала себе постель, стряхнув крошки от его любимых булочек, чипсов или косточек от фруктов после того, как он досмотрит футбол или криминальный сериал по телевизору. А сегодня крошек нет.

Завтра решила искать его свидетельство о рождении и взять у кого-нибудь в долг до зарплаты. Проваливаясь в сон, успела подумать, а увидел ли он ее, когда жизнь пролетала перед глазами?

***

В этот маленький город в ста километрах от Москвы Степан сбежал от бандитов, которым должен был несколько тысяч долларов. Он снял комнату в старой полуразрушенной пятиэтажке и залег на дно. Изредка выбираясь купить чего-нибудь съестного, он натягивал на голову капюшон, сутулился и вообще старался быть похожим на местных колдырей. Но неожиданно повезло. Через пару месяцев всех, кто знал о его долге перестреляли. На радостях Степан привел себя в порядок, и чистый, благоухающий дорогим одеколоном, пришел в небольшой ресторан. Посидеть, выпить коньяка и с благодарностью проститься с городком, приютившим его в трудную минуту.

В зале ресторана, стилизованном под бревенчатую избу, он сел за столик в дальнем углу. Посетителей кроме него не было. Официанты сдвигали тяжелые деревянные столы, накрывая их белыми с красной вышивкой скатертями. Как выяснилось, готовились к корпоративу. Сотрудники больницы и поликлиники собирались отметить день медика.

Степан решил уйти, как только нагрянет толпа, но не успел. Будто током дернуло. Не может быть, подумал он, выхватив взглядом необычную девушку. Она выделялась своей невзрачностью в толпе ярко накрашенных, одетых в нелепые квази-вечерние платья медичек. Похожа на игрушечную обезьянку, любимую, маленькую, мягкую. Именно ту, с которой Степан в детстве засыпал в обнимку, прижимая ее к себе, спасаясь от постоянной ругани родителей. Именно ту, которую пьяный отец вырвал у него, пятилетнего мальчишки, из рук и разорвал в клочья, перемежая каждое слово матом:

— Ты, сука, мужик! Я тебе покажу, как с игрушками обниматься!

Потом отец, брызжа слюной, перечислил все органы, которые последовательно оторвет своему сопливому сыну, если хоть раз увидит его в обнимку с какой-нибудь игрушечной обезьяной.

Дикое желание обладать этой женщиной, прижимать, засыпая, захлестнуло Степана. Но он, как зверь, затаился. Дождался первого медленного танца. Галантно попросил разрешения у мужчин. Их всего было трое в компании медиков. Пригласил сначала на танец блондинку в ядовито-розовом платье. А со второго танца до конца вечера танцевал только с Яной.

Потом решил задержаться в этом городке еще дней на пять. Но пять дней растянулись на тридцать лет.

***

Яна проснулась под теплым одеялом. Вспомнила, как в молодости по утрам ей часто казалось, что она Дюймовочка в объятьях мощных лепестков огромного цветка.

— О нет же. Не Дюймовочка, а обезьянка. Попалась в кувшин хищного цветка. Как он там называется? Непентес. Непентес-непентес, – бормотала Яна, выбираясь из-под одеяла, дрожа и кутаясь в халат.

Совсем недавно она прочитала, как наркотически-парализующий яд действует на насекомых, мелких грызунов, а иногда и маленьких обезьян, случайно соскользнувших в открытое жерло плотоядного растения. Выбраться животное не может. А цветок, добавляя разъедающий сок, медленно переваривает еще живой организм.

Яна прошла в ванную. Открыла кран, затянутый серебристым строительным скотчем. Вспомнила, что, когда кран протек впервые, Степан замотал его синей изолентой. Потом синяя сменилась на черную, а теперь – на современную серебристую. Денег, чтоб заменить кран на новый, никогда не хватало. Яна вспомнила, что такой же серебряной лентой замотаны ее зимние сапоги. Им уже больше двадцати лет. Раньше Степан чинил их клеем момент, укладывая под пресс перед каждым сезоном, но потом не только подошва стала отходить, но и кожзаменитель стал трескаться неприятными сквозными разводами. Вот тогда Степан и придумал такую дизайнерскую обновку. Но, а собственно, Яна никуда особо и не ходила, так, до работы, на рынок и по ближайшим магазинам.  Когда была помоложе стыдилась бедности, но с годами свыклась. А теперь почти пятьдесят, и старость уже на пороге, чего стыдиться.

Яна вошла в комнату Степана. Затхлый запах старых обоев, проваливающийся местами пол. Кучи непонятных вещей, коробочек, проводов, наваленных друг на друга. Прикасаться к ним Степан запрещал – это его идеальный беспорядок. Верхний ящик комода, где могли быть документы, заперт на ключ. Сначала хотела позвать кого-нибудь из соседей, чтоб помогли открыть. Но поняла, что не сможет просить, стыдно кого-то пускать в этот хламовник. Безуспешно поискав ключ, взяла большой кухонный нож и просунула его между ящиком и крышкой комода. Комод поддался не сразу. Он долго кряхтел, скрежетал металлическим зубом замка, но, не выдержав напора, треснул. Верхняя планка отвалилась вместе с замком.

— Наверно зря, вряд ли здесь будет свидетельство о рождении, – проговорила себе под нос Яна и, совершенно неожиданно сдвинув кипу бумаг в сторону, увидела пачку денег, перетянутую резинкой.

Она пересчитывала деньги, плача и причитая:

— Степа, Степочка, прости. Ты наверно копил, чтоб мы могли съездить в отпуск. А я тебя ругаю.

Яна вспомнила их первую поездку в Анапу, самую счастливую. В старом душном плацкартном вагоне на двух верхних полках в разных отсеках. Вспомнила как боялась, что Степан отстанет от поезда на стоянке. Казалось, он убегал на край света, чтобы купить для нее самые вкусные в мире пирожки. А он, опасаясь, что Яна упадет с верхней полки, ночью перебирался к ней. Обхватывал ее, обволакивал собой, защищая.

В Анапе молодожены поселились в крошечной комнате с маленьким окном под потолком. В ветхом доме у неопрятной хозяйки, но зато близко от моря, всего минутах в двадцати неспешной ходьбы. Казалось, даже сейчас, если закрыть глаза, можно вспомнить острый запах моря и подсохших на солнце водорослей. Яна не умела плавать, Степан как ребенка таскал ее в воде на руках. Яна, смеясь, шлепала изо всех сил ногами, создавая пену и миллионы брызг. Это было такое счастье.

Из поездки Яна вернулась беременной. Степан уговорил ее сделать аборт, чтоб не плодить нищету. Потом еще один. И еще. А потом спираль на долгие годы. Удаляя вросшую спираль, доктор сказал, что детей у Яны не будет.

Они еще несколько раз ездили в Анапу, в ту же клетушку, к той же хозяйке. И с каждым разом Яна все острее чувствовала собственную ущербность. Здесь, на отдыхе, ограниченность в средствах чувствовалась болезненнее, чем дома. Шли годы, а она все в том же стареньком купальнике, тех же резиновых шлепанцах и блеклом халатике. Они по-прежнему не позволяли себе зайти перекусить в кафе. Из роскоши Яне позволялось мороженое, а себе по вечерам Степан брал пару бутылок пива и вяленую рыбу. Веселые шумные отдыхающие в ярких нарядах проходили мимо. Яна не вписывалась в их толпу. Она ненавидела себя за то, что отдых не доставляет радости. Необходимость делать вид, что получает удовольствие, огорчала ее, потому что было в этом что-то нечестное. Яна прекрасно знала, что не имеет права стыдиться. Она не могла притязать на большее.

В детском доме, где выросла, ее приучили смиряться. Она получила квартиру от государства и первое время ходила в церковь, благодарила судьбу и Бога. Не всем детдомовцам так везло. Но, когда встретила Степана, стала смущаться, все реже и реже ходила в церковь. Степан стал ее идолом. Порой он подтрунивал над её набожностью. А когда узнал, что в английском языке монахи и обезьяны слова созвучные, хохотал до икоты. Даже придумал что-то типа ругательства:

— Ах, янки-манки, опять ты не успела ужин приготовить.

Последние годы Степан почти совсем ничего не зарабатывал, хотя исправно ездил в Москву на подработки: то охранником, как раньше, то курьером, но денег, похоже, почти не получал. Жили они на зарплату Яны. Она так и работала медсестрой в регистратуре поликлиники.

Еще с молодости повелось, что Яна все деньги отдавала Степану, а он как более опытный – все же старше ее на десять лет – вел бюджет, фиксировал все траты и выдавал ей наличные строго под учет. Сколько он зарабатывал, она даже не знала.

В его комнате хранились толстые иглы на подставках, с наколотыми на них чеками за бог знает сколько лет. Порой, снимая чеки с игл и пересчитывая, Степан искренне сокрушался как много денег уходит на его сигареты, но что поделать, он курит. Курил. Поправила себя мысленно Яна.

Денег оказалось двести тысяч.

— Это ж целое состояние. Не надо ничего одалживать, – с облегчением вздохнула Яна.

Поминки она организовала в том же бревенчатом ресторане, теперь уже и не ресторане, а придорожном бистро. Пришло всего пять сотрудниц из ее поликлиники. И разговоры в основном свелись к откровениям: эх, как же тебе завидовали; да как же не могли понять, как такой красавец выбрал тебя; и знала бы ты, сколько женщин пыталось его отбить, но он же – кремень. И такой крепкий, и такой здоровый на вид. Откуда же взялся этот тромб? Такая нелепая смерть.

***

Степан всегда чувствовал недоумение окружающих и зависть, с которой женщины смотрят на Яну. Надо сказать, это даже доставляло ему удовольствие.

Степан с первых дней знакомства поселился в маленькой чистой квартире Яны, но иногда уезжал в Москву, говоря, что работает охранником вахтовым методом. А на самом деле продолжал крутить свои полукриминальные полукоммерческие делишки. Снимал в Москве дорогое жилье. Держал там добротную одежду. Вел двойную жизнь: красивый, но очень бедный провинциал, муж невзрачной маленькой женщины и преуспевающий громила-коммерсант, импозантный транжира и мот в Москве.

Ему всегда везло. Но не в последнее время. Он кинул не того бизнесмена. Залечь на дно, спрятаться как тридцать лет назад не удастся. Большую часть денег успел перевести за границу. Но что делать с остатками наличных не знал. Вот уже второй день тянул время, не понимая от чего сжимается сердце. То ли жаль бросить деньги, то ли жгуче крутит тоска, что навсегда оставляет Яну.

Уже принял решение оставить все как есть и тайно бежать. Присел завязать шнурок. Вспомнил, что забыл телефон и загранпаспорт. Дернулся, пытаясь резко встать. И так и завалился на бок.

***

Долго Яна не входила в бывшую комнату Степана. Спала на своем диванчике. Остатки денег от похорон отложила в конверт. Купила только простенькие сапоги на зиму. Заменила кран на новый. Подумала, что подкопит еще до лета и обязательно съездит в Анапу в память о Степане.

А через месяц, разгребая завалы в его комнате, в старых рюкзаках под рыболовными снастями нашла пятьдесят миллионов рублей, телефон и загранпаспорт Степана с отметками о поездках на Кипр, в Грецию, Израиль, Турцию.

Придя в себя от первого шока, Яна разблокировала в сервисном центре смартфон и узнала весьма неприятные вещи. Заграничные поездки, отмеченные в паспорте Степана, переписка и фотографии не имели ничего общего с работой охранника супермаркета или курьера по доставке пиццы.

Яна с горечью поняла: у него была другая жизнь, шикарная. С молодыми красотками, пальмами и коктейлями. Совсем не похожая на ее блеклое унылое существование. Зачем? Зачем он мучил ее нищетой, имея такие средства? Почему не уехал навсегда, не оставил в покое, если так жалел для нее своих денег. Жил за ее счет, довольствовался ее скромной зарплатой, захламлял пространство. Высасывал ее жизнь – и это ему почти удалось. У нее даже не было сил на слезы, когда, вернувшись с работы, нашла его скрюченного бездыханного в коридоре.

Яна сходила на кладбище. Предварительно раздробив камнем, закопала телефон в землю на могиле. Поставила в церкви свечку за упокой. Поблагодарила мысленно за деньги, понимая, что могла о них никогда не узнать. Попросила у Бога сил, чтоб простить.

Набравшись решимости, Яна написала заявление на увольнение и за время, положенное на отработку, продала свою квартиру. Детского дома, в котором выросла, уже не было. Поэтому всю сумму, полученную за квартиру, она перечислила в фонд помощи детям-сиротам. Несколько раз ходила в церковь, молилась, чтоб ее деньги дошли до детей, и никаким прощелыгам не удалось их себе присвоить.

В плацкартном вагоне Яна уехала в Анапу. На первое время сняла жилье. Удивительно быстро нашла работу медсестрой в приёмном отделении детского санатория и купила в новостройке просторную двушку с видом на море.

Теперь каждая вещь в новой квартире вызывает ее восхищение. И синие огоньки на дне стеклянного чайника, и тихий шорох стиральной машины, и новые прозрачные тарелки и всегда свежие шелковистые простыни, и вещи в огромном белом шкафу – неброские, но добротные. И верный помощник – робот-пылесос.

Вечерами Яна гуляет по длинной-длинной набережной. В любую погоду море наполняет ее радостью, ощущением свободы, таким бесценным для бывшей пленницы.

В выходные Яна ходит на курсы английского. Иногда отдыхает в спа-салоне, нежась в джакузи или под руками опытного массажиста. Расплачиваясь за когда-то недоступные ей маленькие удовольствия, с благодарностью к судьбе ощущает себя победительницей в горькой борьбе с ежедневной нуждой.

Первый отпуск на новой работе Яна решила провести на круизном лайнере: посетить сразу несколько стран. Заранее оплатила путевку и начала прикупать вещи для путешествия: хлопковое платье с растительным принтом (никогда бы раньше себе не позволила) – стоит ползарплаты. А еще шляпки, купальники, воздушные парео.

Иногда, выходя из квартиры, Яна чуть задерживается в прихожей у большого светлого зеркала, улыбается своему отражению. Теперь уже в ней не узнать робкой провинциалки, с ужасом делающей первые шаги в сверкающий и такой недосягаемый когда-то мир дорогих бутиков.

Из зеркала смотрит на нее маленькая ухоженная женщина. Вроде бы нет ничего особого в ее облике. Что может быть хорошего во вздернутом носе или мелкой сеточке у глаз? Но будто сияет изнутри отдохнувшая, помолодевшая кожа. Спокойная уверенность светится во взгляде. Иногда Яне хочется подмигнуть себе и в шутку сказать:

— Эх, не лопнуть бы от избытка возможностей.