Комендант Виктор Резнов - 1 Глава. Сердце Сахалина

Аннотация: Виктор Резнов — ветеран десятков сражений по всему миру. Пережив огненную бурю мировой войны и ядерную катастрофу, он получает под свою ответственность целый округ на берегу Сахалина. Теперь он должен подготовить людей к долгой, беспощадной ядерной зиме, надвигающейся с горизонта.

ВНИМАНИЕ! К тексту должно быть прикреплено несколько иллюстраций. Из-за особенностей платформы этого сделать - невозможно. Прочитать полную версию произведения можно перейдя в ВК или Телеграм канал в шапке профиля.


    1 Часть. “Всё с чего-то начинается”

Эпиграф. “Красное Солнце”
Солнце страшится ночи,
Солнце страшится тени,
Я всё такой же, впрочем:
Есть звезда, есть цели.

Солнце багровым дышит,
Солнце вскипает алым.
Если мы путь свой держим,
Значит, идём до края.

Солнце поднялось с востока,
Служить здесь зыбко, ящно.
Но ему трудно, страшно —
Край здесь прожженный, мрачный.

Я же — привычный, здешний.
Служу здесь ради живущих,
извечно — в жару и в стужу.
в прибрежных муссонах гнущих.



   1 Глава. “Сердце Сахалина”

   *Затухающий 1989*

   За горячим сентябрём распахнул свои ставни прохладный октябрь. Над Сахалином нависла муссонная вьюга, пронзительно холодная, подувающая с глубины острова на самый юг. Утреннее солнце в аккурат поднималось с охотничьего моря – ознаменовав все кульбиты и колебания в населенных пунктах.

   Ровно в шесть ноль-ноль по всему Южно-Сахалинску раздаётся короткий тройной гудок. Не сирена, а отдельный тупой звук из репродукторов, который уже приелся всем горожанам, — а следом за ним наступает механический голос:

   — Говорит городская комендатура. Время — шесть утра. Товарищи, по-о-о-одъём! Трудящиеся — приготовьтесь к выходу на смену! Напоминаем: режим чрезвычайного положения сохраняется. Соблюдайте распоряжения комендатуры и график работ. Город и округ продолжают плановую подготовку к зимнему периоду. Вместе с военным руководством Дальневосточного округа — мы стоим на защите трудящихся и делаем всё необходимое для уверенного и благополучного завтра. Сохраняйте спокойствие, соблюдайте трудовую дисциплину.

   А после начинается извечная проволока.

   Всевозможная военная техника рассекает улочки города железным потоком, пытаясь найти себе место. То тут, то там можно встретить танки, бронетранспортёры и КАМАЗы. В небе низко скользят самолёты, заходя на посадку, иль, наоборот, взлетая. Никогда не спутаешь жужжанье мелких гражданских посудин до грохота крупных военно-транспортных ястребов. Пролетарии, с чуть ли не ошарашенным видом, стремятся преуспеть в выполнении поставленного плана. Беготня туда-сюда полезна для здоровья — как тут отшучиваются многие. Всякий запряжен в непосильную работу: промышленник, служивый или чиновник.

   Правда по вокзалу так и не скажешь, что работа кипит здесь хлеще некуда. Грузчики своими усилиями перетаскивают из платформенных и крытых вагонов запечатанные деревянные короба различной величины, укладывая в ЗиЛы один за другим кубические и прямоугольные формы. Порой то, что им приходится перетаскивать, превышает человеческие возможности, и тогда к ним на помощь подключаются небезразличные военные, коих тут бесчисленные толпы.

   Солдаты, не находя себе места внутри продолговатой стеклянной постройки, стоят вразброс по всей привокзальной площади. Часть из них размещается в жилых автобусах — там можно скоротать время в относительном тепле до прибытия нужного пассажирского состава. Рядом же дежурят грузовики с прикреплёнными к ним полевыми кухнями, чтобы военнослужащие не оставались голодными. А для тех, кому не нашлось места ни в помещении, ни в автобусах, натянуты палаточные тенты.

   Каждые сумерки эти стеклянные ставни, между путями и площадью, ярким светом внутреннего помещения освещают озлобленные лица. А говорящие буквы “Вокзал Южно-Сахалинск” — предрекают не самые лестные выражения. Перроны усеяны разрозненными мёрзнущими кучками солдат. Неуставные фуфайки поверх положенной военной формы практически не спасают от беспощадного ветра проходящих поездов — без того прохладный месяц становится более холодным. А на небольшом закутке обратной стороны стеклянной постройки, выходящей прямо к путям, примостились высокопоставленные офицеры. Они благодаря своему чину заняли самые удобные позиции для скорейшего отправления к точке назначения.

   Не нашлось бы здесь такого военнослужащего, который бы не произнёс отборную брань вслух или у себя в голове, за опоздание железнодорожного транспорта.
Каждый раз диспетчер станции со всей решимостью заверял в громкоговоритель, что пребудет тот или иной состав. Эти заверения, для всех ожидавших, всегда ощущались не в качестве заботы о пассажирах, а больше как хохма. От громыхания, отдающего по всей поверхности вокзала, чаще слышали об опоздании нужного поезда, на сколько-нибудь минут, а после того, как это время проходило, громыхание вновь повторяло о том же.

   — Внимание! Поезд номер два, сообщением «Южно-Сахалинск — Ильинский», опаздывает на тридцать минут!

   Громкий, неприятный и порой невнятный женский голос всегда выдавал нежелаемую информацию. Хватило бы и тридцати минут, чтобы начать воспринимать его со всей злобой. Конечно, не все ожидающие на вокзале собирались сесть в один и тот же поезд, но некоторым повезло настолько, что их составы даже не объявляли.
После неоднократных подобных заявлений обязательно находился такой вояка, чьё терпение бы лопнуло. Брань на начальника станции, прорывание в многоэтажное диспетчерское здание чуть ли не с боем — порой всё это могло закончится очень даже плачевно. Сейчас начала происходит похожая ситуация.

   Краснолицый и широкоплечий офицер МВД стоял на парадном входе в диспетчерскую. Его лицо было каменным, а брови хмурились в немом неприятии происходящего. Перед ним оттанцовывал молодой парнишка, лет двадцати пяти — семи. Он был офицером, об этом можно было догадаться по тому, что он отошёл от небольшой кучки военных. Несмотря на шум и гам этого места, были чётко слышны вскрики парниши:

   — Сколько можно, а!? Мы тут торчим с подъёма, а это более трёх часов. Нам уже два часа говорят, что поезд опаздывает, а после снова говорят, что он сейчас приедет. И где же он, спрашивается!?

   — Успокойтесь, товарищ… — милицейский попытался оглядеть форму, но никаких опознавательных знаков различия он не увидел из-за толстой накидки, укутавшей плечи и спину парня. — Я не начальник станции и тем более не диспетчер, чего вы от меня хотите? Чтобы я узнал, когда пребудет ваш поезд?

   — Да! Я хочу, чтобы вы узнали либо дали мне самому это сделать! — Попытавшись проскользнуть внутрь, парень получил отпор — громоздкое тело сотрудника правопорядка помешало ему это сделать.

   — Не положено, товарищ. Мне велено никого не впускать из отправляющихся в ближайшее время и рекомендую вам не совершать никаких… — с особой остротой он произнёс следующее слово, — деяний, которые бы могли привести к нежелательным последствиям для вас. Вы не первый и вы не последний, кто хочет узнать — не создавайте мне и себе проблем, договорились? Деды ждут дольше вашего и ничего, и вы подождёте. Не бабы ведь.

   Хладнокровно произнесённые слова ударили по кучке подошедших к своему офицеру солдат. В злобе лицо паренька раскраснелось, он сжал кулаки, а его братия за спиной начала высказывать не самые лестные выражения — это можно было понять по корчущимся лицам и губам. К этому моменту подле сотрудника внутренних дел оказалось ещё пару человек, но уже с автоматами наперевес. Стальные лица с шапками-ушанками и звездой посередине были готовы пуститься в бой, только дай команду. Милиционер повысив тон и расчехлив из кобуры пистолет проговорил:

   — Разойдитесь товарищи, пока мы вас не привлекли к ответственности за оскорбление сотрудников при исполнении или того хуже.

   В такие моменты вокзал всегда затихает, все ждут того, что может начаться стрельба, а это вещь опасная, ненароком можно и самому попасть под шальную пулю.

   — А то что, товарищ милиционер? Застрелите?! Застрелите нас, служивых, ветеранов войны? Крысы вы штабные — вот и всё на этом! Сидели у мамки под юбкой, пока мы несли победу для Родины! А вы сами чего навоевали-то, а?

   Подтверждающие возгласы усеяли милиционера — его терпению пришёл конец. Молодые парни стояли как ни в чём неповинные, корча довольные лица. Они ожидали доподлинно известную каждому реакцию, но чего они хотели этим добиться?

   Рука, держащая пистолет, взмыла в воздух, последовал выстрел. По всему вокзалу разошлось громкое эхо, пуля ушла куда-то в небо. У неподготовленных сердце ушло в пятки. Все на уровне чуйки наклонились и обернулись, смотря на эту картину. Правопорядчик направил оружие на голову парня, а его напарники в шапках-ушанках сняли предохранители своих автоматов и сделали то же самое.
   
   — Свалили-ка во-своясие! Пока следующая пуля в вас не оказалась, ветеранчики. Навоевались, да? Теперь что, пупы земли? Последнее предупреждение, ещё раз пикните — мы вас повяжем, ей-богу клянусь — повяжем. А будете сопротивляться, не надейтесь на мою милосердность — выстрелю лять!

   Толпа озлобленных парней мигом ретировалась в обратном направлении, не став испытывать последние крупицы сдержанности правопорядчика.

   *Под пологом зданий*

   Внимание в этой привокзальной суматохе могли привлекать не только те, кто пытался качать свои права, но и те, кто сторонился публики. Так, поодаль всех, около косяка диспетчерской постройки, с осыпающейся уже пару лет штукатуркой, расположились широкоплечие высокие бойцы. Они стояли с той самой обратной стороны, где до путей было рукой подать. Утренняя тень вокзальных зданий окутывала полностью, не позволяя ни одному раннему лучу добраться до их мерзнущих тел. По внешнему виду им всем было давно за сорок лет. Возле ног были уложены распухшие от вещей походные сумки. Уставшие лица поглядывали из стороны в сторону, ожидая свой ненаглядный транспорт. Одним из тех, кто явно походил среди этих людей на лидера, был Виктор, и не просто так.

   Его ноги, облаченные в сапоги, стояли почти неподвижно, как на парадном плацу. Резина сапог терлась друг о друга, создавая дополнительное тепло. Всё остальное тело было окутано шинелью и искоса сидящей шапкой-ушанкой. Он старался прижать подбородок вглубь серого воротничка, но потоки режущего ветра неустанно продолжали ласкать открытые выбритые щёки. Одна рука была запущена в карман, а другая придерживала вдоль тела объёмную кожаную папку документов. На обоих рукавах красовалась прикрепленная лышевка — щит с алой окантовкой, двумя звёздами в верхней части и золотистой надписью «ВАК» под ними. Погоны, как и петлицы, были яркого небесного цвета, а их значение отдавало полковничьим званием.

   В его русском лице было что-то такое незамысловатое, что заставляло понять всю его глубину и возможности. Каждая горбинка щёк, полоска морщинистого лба или густота бровей — всё подчеркивало некий статус. Орлиный взгляд осматривал искоса железнодорожные пути и один за другим перроны, поджидая прибытия нужного состава. Лишь иногда грубый вздох ознаменовывал разочарование и его терпеливое ожидание. Он поглядывал на наручные часы раз в десять минут и сейчас на них было ровно девять часов.

   Почти прижавшись к Виктору, стоял ещё один офицер. Лицо этого человека источалось в злобе, а, увидев вокзальное столкновение, он начал бормотать про себя:

   — Духи... — словно изнемогающий танк, он выпустил пар изо рта, — всё места себе найти не могут. Нервы сдают у всех, а они всё напирают. Вздернуть бы их, что ли?

   Виктор как вожак своей стаи ответил:
   — Не напирай, Коль. Ментура справляется, а эти — схлопочут ещё. Жизнь научит.   

   — Бардак. Какой же тут бардак. Пока по морде или пулей не влетит — не дойдёт, видимо. — Николай сплюнул в сторону, не глядя, куда попал.
Насупившись и взведя руки в блок у груди, он, как страж, продолжил всматриваться в округу. Николай был в той же форме, что и Виктор, но с лышевкой на одну звезду меньше, а на погонах и петлицах виднелось звание подполковника. Он не мог похвастаться солидной внешностью, его лицо от правой брови до левой засечки губы было рассечено глубоким шрамом. Кажущийся злобный характер возводился вороньим взглядом в абсолют. Любой проходимец, увидев обезображенную внешность, мог бы впасть в секундный ступор, а при разговоре снижал бы свои обороты в культурное общение “бог не шутит” — и разозлить такого человека может быть себе дороже.
   
   К почти оконченному разговору решает подключится ещё один военный. Переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в фуфайку, он хмыкнул:
   
   — Эх, товар-рищи, в Гаване за такое бы уже устроили маленькую революцию у кассы! Там очередь без скандала — это как ром без сахара, совсем не то. — Громкий голос с испанским акцентом выговорил крайне воодушевлённо все слова без ошибки.
   
   Кучерявые волосы, аккуратная бородка по бокам и загорелое лицо сразу выдавали в нём человека не здешних мест — латиноамериканца, а точнее кубинца с далёкого карибского архипелага. Он всем телом подпирал бетонный угол здания, не позволяя обвалиться оставшейся штукатурке. Его левая рука перехватывала правую лопатку, позволяя другой руке удобно опираться. В зубах была прикушена сигарета, так, словно это привычная кубинская сигара. Свободной рукой он вытаскивал её из зубов, время от времени с удовольствием выпуская клубы дыма в сторону неба. Глаза его бегали по пушистым облакам и скользили по синеве.

   Прищурившись кубинец добавил, глядя на Николая:

   — Ты, Коль, не плюйся. Мороз всё заморозит — потом первым на собственном льду поскользнёшься. Ты ж тяжёлый, как танк: если грохнешься, весь перрон подумает, что бомбёжка началась.
   
   Николай хотел было огрызнуться, но краем рта изобразил ухмылку. Виктор только отвернул лицо.
   
   Подле этой троицы было ещё одно трио — их сослуживцы, несколько невзрачные и всем видом показывающие всю свою усталость. Они не включались в разговор, а только поддакивали, да улыбались на произнесённые замечания.
Мужчина из далёкой америки вновь решил развеять тишину:
   
   — Ну что, товарищи… поезд всё равно не приедет быстрее от ваших злых лиц. Давайте согреемся разговором? Я вам расскажу историю, она давно стала у нас анекдотом, на Кубе.

  Он развёл руками, выпустил облачко дыма, а после продолжил:

  — Было это в шестьдесят четвёртом, мне было семнадцать лет. Тогда у нас революция ещё шумела в каждом дворе, барабаны били чаще, чем расписание поездов. Я возвращался из Камагуэя в Гавану. Сначала сказали: «Поезд задержится на час». Мы терпеливо сидим и думаем — ладно. Через два часа: «ещё немного». Потом нам честно признались — «топлива нет», — его слова стали ещё более громче и веселее.

   — Вот и сидим мы на вокзале: жара под сорок, дети кричат, женщины машут веерами, мужчины спорят, у кого гитара звучит громче!

   Он затянулся сигаретой, ухмыльнулся, выпустил дым сквозь зубы.

   — Три дня, товарищи. Три дня мы торчали на том вокзале! Кто-то уже начал разводить костры на платформе, готовили рис, бобы. Продавцы воды разбогатели больше, чем сахарные плантаторы. — Доля экспрессии в его словах начала повышаться. — Люди злились, люди ругались, рукава закатывали, будто вот-вот вторую революцию устроят на железной дороге! А потом, на третий день, состав всё-таки подали. И знаете что?

   Он сделал паузу, чтобы растянуть интригу.

   — Поезд пошёл не на Гавану, а на Сантьяго! Представляете? Это вообще в другой стороне. Три дня проклятий, а потом — радость, будто бы нам билет в рай подарили. Все высыпали на перрон и давай плясать! Такой концерт устроили, вай, женщины закружились в танце, молодые и старики давай радоваться. Людям уже всё равно было куда ехать — лишь бы уехать.

   Снова усмехнувшись и встряхнув сигарету он кивнул на плитку, куда недавно плюнул Николай:

   — Вот так и здесь, компанеро. Ты можешь плеваться, можешь злиться, но поезд всё равно решает сам, когда и куда ему приехать. Иногда в Сантьяго, иногда в рай… но никогда туда, куда ему написано в расписании.

   От такого рассказа все ухмыльнулись и призадумались. Каждый для себя что-то уловил и явно хотел было сказать что-нибудь в ответ, но оставил при себе и проглотил вместе с комком в горле.

   *Посадка*

   Наконец, на вокзале прогремел долгожданный голос:

   — Внимание! Поезд номер один, сообщением «Южно-Сахалинск — Ноглики», пребудет с минуты на минуту. Приносим свои извинения за доставленные неудобства. Пассажиров просим пройти на четвёртый перрон для посадки.
 
   Едко, почти сразу после объявления заявил Николай:

   — Слава те господи, я думал мы тут сдохнем ждать. Вот же щука недобитая, кто расписание придумал так нагромоздить… Всё им быстро надо, быстро — лучше по уму всё делали и проблем с этим бардаком бы не было. Но нет, им же всё надо запороть!

   — Эрмано, Коляно! Ну что ты опять за своё, ай безобразие… — потреся головой, кубинец плюнул на докуренную сигарету и метким броском запульнул её в урну.

   — Ну что ж, трогаемся, нас уже заждались. — Виктор непроизвольно махнул головой, сообщая своим, что настало время выдвигаться.
 
   Николай мигом ухватил походную сумку и уже направлялся к путевому переходу между перронами. За ним следом подтянулся кубинец и их трое молчаливых сослуживцев. Виктор замкнул эту колонну, словно приглядывая за всеми. К этому моменту, опережающим бегом правопорядчики, с дубинками и пистолетами в руках, проскочили вперёд. Они начали разгонять толпы солдат на перронах, позволяя пассажирам пройти к прибывающему поезду. Выталкивая всем корпусом солдат и угрожая оружием, они теснили их всё дальше. Недовольство вскипало; разгоняемые, заметив вальяжно идущих на поезд, начинали возмущаться и вскрикивать не самые лестные выражения:
   — Эй, ментяры, чё творите-то?

   — Мы тут с ночи торчим, а этих опять вперёд, по блату что ли?!

   — Не дави, мать твою, людям ноги переломаешь!

   — Ещё одни штабные псы, подай им места, они ведь не пройдут никак!

   — Вон, начальство зашагало, им места не хвататет. Разойдись, супостат, — дворянин шагает!

   — А мы, значит, тут кукуем пока им поезда раздают? Вот это непорядок!

   Проходя один за другим перрон, на милиционеров и пассажиров сыпалось всё больше ругательств. Озлобленные правопорядчики держались из последних сил, желая поскорее поколотить как следует возникающих. Виктор шёл быстро, мельком разглядывая недовольных: все они были молодыми парнями, которые ещё не успели вкусить как следует жизнь, а кричат потому что устали, а кто не устал?

   Они перешли на свой четвёртый перрон, на нём было куда просторней. Милиционеры продолжали формировать зону посадки, чем вызвали недовольство, только уже на этой платформе.

   — Твою мать… Как хотелось в морду дать этим соплякам. Это что вообще за расхлябанность? Духи совсем попутали с кем имеют дело или как? Чё их ещё не приструнили. — Николай почти сразу закипел.
   
   Кубинец и Виктор не стали отвечать — только молча кивнули.

   Послышались характерные гудки. Пару секунд всматриваясь, не замечая ни людей, ни лица перед собой, Виктор увидел, как на железнодорожный путь медленно въехал паровоз. Пыхтя, он тяжело подкатывался к платформе — ровно так, как его и ждали всё это время. Из небольшого силуэта перед ожидающими постепенно вырастал пятиметровый чёрный корпус машины с полуметровыми колёсами.

   — Прям как у нас на Кубе, такие же старички! А разве у вас в СССР нету других поездов? Насколько я помню… — он указал пальцем на чёрный паровоз у платформы и продолжил: — у вас эта техника в р-раритэтэ’.

   — Есть-есть, сам задаюсь вопросом, почему этого старичка поставили, — сказал Виктор.

   — Они же медленные, у-у-х… — выдыхая, произнёс Николай.

   — Да ладно тебе, Коляно, зато отдохнем подольше, — сотворив на своём лице улыбку и похлопав рукой по спине, сказал кубинец.

   — Отнюдь, отнюдь.

   Клубы дыма из топки повалили на землю. Гарь окатила группу Виктора, а мелкие пылинки успели прибить в нос и попасть в лёгкие. Практически сразу все начали откашливаться и морщится от противного запаха.

   — Ядрён-батон, ещё и отравить нас решили, кхе-кхе, — сказал Виктор.

   — Щука… Мда-м, — подтверждая произнёс Николай.

   Паровоз протянул тендер и ещё пару вагонов мимо них. Всё время он тащил нескончаемые пассажирские составы, которым не было ни конца ни края. Вдруг тормозная система состава зашумела и зашипела — поезд наконец-то остановился. И в эту же секунду раздался до боли знакомый рокочущий голос:

   — Внимание! На четвёртый путь прибыл поезд номер один сообщением «Южно-Сахалинск — Ноглики». Начинается посадка пассажиров. Время посадки — пятнадцать минут. Нумерация вагонов — с головы состава. По второму и третьему пути будут проходить грузовые составы. Переход на пассажирский поезд осуществлять только по пешеходному мосту. Просим быть осторожными!

   Как только началась посадка, Виктор решил окликнуть своих до сих пор молчавших товарищей:

   — Ну всё, давайте, мужики, чуть позже встретимся, — Виктор пожал руку каждому из них. — Вам ведь в одиннадцатый плацкартный, насколько помню? Виктор и так знал ответ, но задал вопрос, будто хотел ещё раз в чём-то убедиться.

   — Да, начальник, бывай.

   — Мы подойдём чуть погодя, как обустроимся.

   Три крепких рукопожатия. Николай и кубинец тоже подошли попрощаться, пусть и, скорее всего, ненадолго.

   Троица прошмыгнула в уже проложенный милицей маршрут.

   — Теперь и нам пора идти, наш купешный утянули далековато, — сказал Виктор и уже было пошёл.

   Им предстояло пройти пару вагонов обратно, в сторону локомотива. Шли они быстро, словно боялись опоздать, хотя опоздать они вряд ли могли бы. Суета, беготня, ветер, крики и тени от вагонов напрягали рассудок, а глаза не успевали ухватить всё сразу. Не прошло и минуты, как они оказались возле нужного вагона.
 
   Остановившись, Виктор заметил молодого паренька, стоящего подле входа в купейный вагон. Тот был одет не по погоде: летняя военная форма сильно подчёркивала его худобу. В руках у него был планшет с желтоватыми листами, которые он впопыхах перелистывал, проверяя посадочные документы. Буйный ветер норовил вырвать бумаги, и паренёк почти всей кистью прижимал кипу к планшетке. Его, видно, совсем недавно поставили дежурным по вагону — теперь он исполнял роль проводника у их купе.

   — Сержантик… Ещё один молокосос. У нас вообще людей не осталось, что ли?

   — А-р! Эрмано Коляно, ну что ты всё недовольный такой, а?

   Несколько человек уже успели пройти проверку и зайти в вагон — очередь дошла и до группы Виктора. Первым ждал Николай. Парень в мятой форме порывисто выхватил квиток документов. Пробежался глазами по строкам, а после нервно начал искать что-то у себя:

   — Добро пожаловать, товарищ военрук первого ранга, Николай Степанович. Проходите, ваше купе шестое, место двадцать третье, нижнее.

   Проводник машинально вытянулся в струнку, возвращая билет свободной рукой, как положено при встрече старшего чина. Забрав свой документ, Николай закинул здоровенную сумку в проход и вскинул парню вдогонку слово “Добро”, а после его массивная фигура скрылась в проёме вагона.

   Следом шагнул кубинец. Проводник действовал отработано: билет, беглый взгляд, должность и имя-отчество. Но увидев смуглое лицо и чужеродные черты, он заметно запнулся:

   — Добро пожаловать, товарищ… подполковник. — Осмотрев секунду с некоторым удивлением лицо мужчины, он продолжил: — Михаил Антонович. Ваше купе шестое, место двадцать второе, верхнее.

   — Спасибо, товар-рищ! Держись теплее на ветру! — Заметно улыбнувшись, Михаил взял документ, а после мигом вскочил по ступенькам в вагон и исчез.
Затем подошёл Виктор. Он успел подготовить листок, пока ждал окончания проверки своих товарищей. Парень листнул страницу, а после, внимательно сверяясь с документами, произнес:

   — Добро пожаловать, товарищ военрук второго ранга, Виктор Сергеевич. — Заметно расслабившись и выдавив улыбку, он продолжил: — Ваше купе шестое, место двадцать первое, нижнее.
Виктор незаметно кивнул, сложил билет в три приёма и спрятал его в карман. Теперь его ждали четыре крутые ступеньки — шаг, второй, третий, последний — и вот перед ним уже оказалось внутреннее помещение вагона.

   *Купейный вагон*

   Купейный вагон встретил Виктора сухим, чуть затхлым теплом. Из узкого коридора тянуло запахом стиранного белья, кипячёной воды из бойлера и давней вагонной духоты. С тяжёлой сумкой на плече он еле протиснулся боком сквозь внутреннюю дверь. Виктор вдохнул и выдохнул, оставив позади суетливый Южно-Сахалинск. Шаг за шагом, он шёл всё быстрее, постепенно привыкая к новой обстановке. Где-то внизу, под его ногами, постанывали сцепки, и доносился громкий металлический лязг молотков по колёсным парам.
Коридор продолжал казаться всё таким же тесным: слева от него тянулись деревянные двери, а справа через увешанные на окнах шторки пробивалось лучезарное солнце, режущее глаза мягкой желтизной. На секунду Виктору показалось, что на его лице проступает лёгкая улыбка — первая за долгое время. У шестого купе, посреди коридора, нетерпеливо переминался Михаил — воротник поднят, билет зажат между пальцами, глаза светятся от ожидания.

   — Да, тут очень даже неплохо, — сказал Михаил, кивнув на дверь. — Ох, эрмано, належимся на славу! Не то что эти автобусные сиденья, вспоминать даже больно. — После этих слов он юркнул в купейное отделение.

   Виктор дошёл до шестого купе и заглянул внутрь. Николай уже сидел слева у окна: локти упирались в выдвижной стол, а ладони прикрывали лицо. Пальцы медленно провели по лбу и вискам, он чуть повёл плечами, словно стряхивая напряжение. Развесёлый кубинец тем временем залез на верхнюю полку над Николаем. Полка коротко хрустнула под его весом, но выдержала. Николай приоткрыл один глаз, глянул вверх и устало фыркнул, не убирая ладони.

   — Ух и хрустит старушка! Если я упаду, Коляно, ты только не ругайся, хорошо?

   — Я тебе упаду – в окно поленом полетишь, понял?

   Виктор захлопнул дверь в купе. На его нижней полке лежал только задрипанный матрас. Виктор поднял взгляд вверх. На верхней полке, над его местом, уже устроились вещи товарищей: в углу лежала крупная зимняя куртка Михаила, поверх неё — смятая ушанка; рядом была аккуратно свёрнута шинель Николая, на ней тоже покоилась ушанка, но уже с перчатками. Между одеждой боками упирались два вещмешка.
 
   Недолго думая, Виктор вскинул свою сумку и втиснул её между курткой и шинелью. Он поправил всё так, чтобы не помять чужую форму и чтобы ничего не свисало вниз — ремень, рукава или же лямки от сумок. Осмотревшись ещё раз, он наконец позволил себе расслабиться: с облегчением, не раздеваясь, опустился на свою нижнюю полку. Матрас пружинисто принял его вес, гудящие ноги тут же отозвались тяжёлой благодарностью, а спина наконец перестала держаться в напряжении. Папку с документами он аккуратно пристроил на столике у окна.

   — Красота — не то слово, — сказал Виктор, больше для себя. — Столько дней — то в дороге, то в делах… наконец можно продохнуть спокойно.

   Он перевернулся набок, упираясь плечом в мягкую стенку, и позволил телу утонуть в тугой ватной мягкости. За дверью по коридору прошаркали сапоги, кто-то громко засмеялся. Поезд всё ещё стоял у вокзальной платформы.

   Его глаза закрылись на минуту-другую, никто из купе не издавал лишнего звука. Единственным исключением был Михаил: слезая со своей верхней полки к Николаю, он снова заставил деревянную старушку жалобно треснуть.

   — А чего я? Я ничего, — вполголоса сказал Михаил.
Виктор только сейчас призадумался о том, что в их купе было почти так же темно, как в тени вокзала. Закрытая дверь отрезала свет коридора; солнце оставалось по ту сторону фанерной стенки. Тишина тянулась ещё пару секунд, пока её не прорезал низкий голос, без единой высокой ноты:

   — Эх, а мне ведь с вами недолго видеться осталось, совсем недолго, печально даже как-то, — это был Николай.

   — Эрмано, да ты не печалься, весточку нам отправляй. Да и встретиться ведь можно всегда, по-любому. Ведь так, Витя?

   — Всё так, — затем Виктор проговорил куда более мягко и тихо, — всё так. У нас же эти даже будут, как их… собрания комендантов, в общем.

   — Плэнумы! — ловко проговорил Михаил.

   — Они самые, созывы раз в какой-то срок. Вроде через месяца два-три должен быть первый из таких.

   — Да… не то это всё, Вить, не то. Что такое раз в два-три месяца? Как кот наплакал, — с некоторой обидой и злобой проговорил Николай.

   — Что поделаешь — уж точно ничего. Других наших ведь вообще закинуло в такую… амбразуру жизни. Не будем об этом.

   В купе на мгновение повисло тяжёлое молчание; слышно было только, как гудит вагон и постукивают колёса.

   — Э-э-э, ну вы чего опять раскисли?! Всё наша переживёт и преодолеет!

   — Это точно, — подтверждая сказал Виктор.

   — О, — указывая пальцем вверх, начал Михаил, — вот что я придумал: давайте познакомимся с… — впервые кубинец затормозил, пытаясь вспомнить забытое слово, — с теми, кто с нами едет, соседями — во! Как вам идея? Поговорим с народом по душам, кто через что прошёл, сам откуда будет — нам же проще станет.
Николай, убрав руки от лица, заговорил:

   — Ну, в принципе, можно. Ты что думаешь, Вить?

   — Не будем торопить события. — Виктор уселся, облокотившись на стол, а после глянул в окно и продолжил: — Посадка всё ещё идёт, это во-первых. Во-вторых, пусть проводник всем всё объяснит, что к чему — вот тогда и пойдём. Не будем лишний раз людей напрягать, добро? А пока, давайте просто посидим мирно,  у меня уже голова гудит от этого города.

   — Эх, добро, начальник. Твой приказ — закон для нас! — сказал кубинец, и на последних словах его лицо расплылось в широкой улыбке.

   Николай покивал головой и снова погрузился в свои думы. Михаил же поднялся, чтобы дотянуться до своей сумки, а после принялся было ковыряться в ней, сидя с Николаем. Виктору, как и всем здесь, ничего не оставалось делать, кроме как просто ждать.

   *Ожидание*

   Виктор недолюбливал долгую тишину. В ожидание всегда было слишком много пространства, в которое так и норовили забраться ненужные мысли. “Лучше уж пробежаться, подтянуться или почитать чего, чем вот так сидеть и слушать, как тикает и гудит время в голове”. Чтобы не давать ходу лишним мыслям, он устремил взгляд наружу.

   Пока на перроне кучки военных продолжали тесниться, правопорядчики со злобными лицами — всех разгонять, а пассажиры — бежать на свой ненаглядный поезд; солнце на востоке продолжало подниматься всё выше и выше, окутывая практически каждый сантиметр вокзала. Высотки города, на западе, куда и смотрел Виктор: уже давно были полностью погружены в оранжевые цвета и стали практически неразличимыми. Весь этот вид казался театром, в котором столько действий и только солнечным лучам было не до этой людской суеты. У лучей уж точно всё было по собственному, выверенному, расписанию.
Поезд дёрнулся едва заметно. Перрон пополз назад, сначала лениво, потом всё быстрее. Где-то под ногами коротко стукнуло железо, перестук колёс становился всё ровнее. За дверью кто-то тихо выругнулся — не успел ухватиться за поручень.

   Виктор машинально взглянул на часы, на них было 9:19. 

   Цифры ударили в глаза, как чужой палец в старый шрам. Тот день сразу шевельнулся в памяти: мрачное небо, густой гул над головой, чей-то сорванный крик в рации… Он сжал зубы, выдохнул и оттолкнул воспоминание, будто захлопнул тяжёлую дверь. Мигом снял шинель и положил её подле себя, а после снова упрямо уставился в окно.

   За стеклом уже уходил назад Южно-Сахалинск. Серые дома редели, сменяясь редкими деревнями. Потом показались полосы зелёных полей, а за ними — сахалинские хребты, тёмные, сине-серые, как потерявшие краску плечи великанов. Поезд мягко покачивало, перестук колёс становился всё более однообразным, и в теле поднималась сонная усталость — та самая, которая тянула всё тело в небытие.

   Где-то там, на юге, оставались края, которые он уже успел считать своими. Тёплый залив Анива, над которым по утрам медленно ползли караваны кораблей. Корсаковские краны с длинными руками, которые вытаскивали грузы с палуб кораблей и перекладывали их на бетон. Нагружённые тепловозы ворчали, дёргая составы по железнодорожным веткам острова. А то, что не влезало в вагоны, уходило по шоссе и по старым грунтовкам, где кузов трясло так, что билось под ложечкой. Край жил и гудел, не находя себе и минуты для спокойствия – и где-то глубоко внутри у Виктора это беспокойство отзывалось колкой болью.

   *Дорога на север*

   Тук-тук-тук — в дверь постучали. Снаружи послышался приглушённый, но отчётливый голос:

   — Разрешите войти.

   — Входите, — сразу откликнулся Виктор.

   Дверь со скрипом отъехала в сторону, и на пороге появился уже знакомый парнишка-проводник. В руках у него был тот же планшет с листами, что и во время посадки. Он вошёл и закрыл за собой дверь. Не успев толком оглядеться, почти сразу начал говорить:

   — Ещё раз здравствуйте, товарищи офицеры. Я проводник этого вагона, меня зовут Иван Синицын, — собираясь с решимостью, выпалил парень первую фразу. — К сожалению, ваш поезд опоздал больше чем на сутки. Насколько быстро мы доедем до пунктов вашего назначения — точно сказать не могу. Но ориентировочно всё по старому расписанию, то есть…

   Парень начал суетливо перелистывать страницы, пытаясь отыскать там нужную информацию.

   — Виктор Сергеевич и Михаил Антонович, вам до конечной станции, до Ногликов, примерно двенадцать часов езды. А у вас… — он снова окунулся в кипу бумаг, — Николай Степанович — Тымовское. Вы прибываете туда на час раньше конечной, то есть одиннадцать часов в пути.

   Убрав планшет от глаз, парень выдохнул и продолжил:

   — Насколько быстро мы доедем, неизвестно. Вы и сами, впрочем, всё видели… Сейчас режим чрезвычайного положения, все поезда забиты сверх меры, на пассажирские перевозки не хватает свободных составов. Но, полагаю, вы и сами осведомлены о текущей обстановке. В одних местах образуются заторы, и станции не принимают поезда, в других ускоренными темпами ведутся ремонтные работы, местами даже начали укладывать новые пути. В общем, линия перегружена, расписание одно на всех, и железка в такой ситуации просто не справляется. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.

   — Ладно, пацан, поменьше всякой требухи, — перебил Николай. — По существу давай.

   Проводник на секунду стушевался, потом кивнул:

   — По существу… Ехать будем долго. Можем встать на пару часов, можем протянуться до ночи. Но до Ногликов и до Тымовского всё равно доберёмся.

   Сделав ещё один глубокий вдох и переводя разговор в другое русло, он продолжил:

   — Если вам нужно постельное бельё — я могу принести. У нас не все военнослужащие его используют, поэтому от нас требуют сначала спрашивать…

   Виктор быстро прервал парня, решив, что вопрос надо закрыть сразу:

   — Нет, не нужно, я думаю. Ведь так? — Он вопросительно взглянул на своих товарищей.

   — Никак нет, эрмано, и так удобно.

   — Нет, не нужно, — подтвердил Николай.

   — Вот и ладушки, продолжайте, — Виктор перевёл взгляд на парня.

   — Если захотите чай или перекусить — обратитесь ко мне, я буду в голове состава. Только вот предложить из съестного много чего не смогу. К нам хоть и прикрепили вагон-кухню, но это скорее символически, в основном всё со станций берём. Так… туалет в конце вагона, пользоваться им можно только во время движения поезда. — Он на секунду задумался и уже более живо добавил: — А, вот ещё, курить можно, только в тамбуре.

   — А что такое тамбур? — Михаил с некоторым непониманием обратился к проводнику. — Это ты, Ваня, случаем, не про то место, где мы входили в поезд?

   — Да, ты всё верно понял, Миша, — опережая ответил Виктор. — Крайние пространства вагонов, грубо говоря.

   — А-а, буду знать. У вас тамбуром или табором что только не называется. Сколько знаю язык, столько и учу его.

   — Если вам будет что-то нужно — обращайтесь, рад буду помочь, — парень выдавил из себя улыбку.

   — Спасибо, компанеро! — на прощанье сказал Михаил.

   Виктор только покивал головой.

   Парень уже собрался выйти из купе, как его неожиданно остановил голос:

   — Так это что получается: что мы хрен его знает сколько ещё будем ехать… И сколько же, по-твоему, мы в среднем потратим времени в пути? — раздалась грубая речь Николая.

   Проводник словно замер, затем развернулся, чтобы дать ответ на этот вопрос:

   — Не хотелось бы делать каких-то поспешных выводов… но я думаю, скорее всего, до суток, иногда бывает больше. То есть, мы можем приехать к утру. — Парень как вкопанный уставился на Николая, ожидая не самого лестного отчитывания.

   Воронье лицо оскалилось, руки сами встали в привычный блок, а глубокий вдох будто предвещал вскрик, которого уже давно никто не слышал от Николая. Его глаза закатились — и, наконец, последовало:

   — Шуруй отсюда…

   Парень мигом развернулся и покинул купе, закрыв за собой дверь. В воздухе повисла пауза, и её тут же начали заполнять возмущённые реплики.

   — Вот те раз! Кто бы сомневался, что всё будет именно так…

   — Тише, Коля, не заводись опять, — произнёс Виктор.

   — Да как тут не заводиться, а, едрить его за ногу? Вот ты мне скажи. Нельзя было офицеров посадить на самолёт или тот же вертолёт и быстро доставить, как положено, без всех этих расплясовок с бубном? Вот я не понимаю этих идиотов!

   — Можно было бы. Но значит, так решили, а мы в этих решениях варианты не выбирали.

   — Хочется вот этим кулаком так врезать по первое число тому недоумку, кто такое дельце провернул, — Николай ещё раз глубоко вздохнул и уже сидел насупившись, с закрытыми глазами.

   — Эрмано, Коляно, тебе ещё не надоело, как рыба фюгу, надуваться каждый раз? А то лопнешь — мы тебя по всему вагону не соберём.

   — Ой… Отвали, а. Не надоело. Что я такого сказал? Всё по существу: на вокзале по существу, здесь по существу, не больше — не меньше!

   — Ладно…

   В купе снова повисла тишина, словно передышка после неприятной новости. Казалось, она специально создана, чтобы умерить пыл разъярённого Николая.

   — Так что, пойдёмте к соседям? Развеемся уже, наконец, — игриво произнёс Михаил и уже поднялся, взявшись за дверь.

   Николай открыл глаза и резко перестал надуваться.

   — Ну а чего не пойти… Пошли. Что уж теперь поделаешь — ничего, — сказал он, выдохнув, и вышел из-за стола.

   Виктор молчаливо поднялся и последовал за ними.

   *Новые лица*

   Методичное покачивание вагона стоя ощущалось куда сильнее, чем сидя — Виктор уже успел забыть это чувство. Он на секунду призадумался о том, когда в последний раз вообще ехал поездом, но так и не смог вспомнить. Может, когда был ещё молод? Когда шёл на первое крещение огнём? А может, в восьмидесятых… Он уже не мог себе представить, да и времени разбираться в этом не было.

   Через раз мелькающее солнце в окнах освещало золотыми проблесками продолговатое помещение купейного коридора. Михаил пару раз оглянулся, прикидывая, куда им двинуться. Николай делал то же самое, послушно повторяя за кубинцем. Виктор заметил это лёгкое замешательство товарищей:

   — Лучше туда, проводник проходит по купешкам с головы состава, — рука Виктора указывала именно в ту сторону, с которой они изначально пришли.

   Михаил без вопросов ринулся вперёд. Быстрый стук в первую дверь, после фраза: “Сим-сим откройся” — здесь было пусто. Чуть разочаровавшись, Михаил последовал дальше. Стук — он распахнул дверь: “Есть кто? Ай…”. Последовала следующая: “Снова пусто”. И вот повторив всё снова: “Вуаля!”.

   Наконец-то перед взглядом Михаила кто-то предстал.

   В комнате сидело всего два человека. Они быстро взглянули на троицу и с удивлением начали ощупывать их глазами сверху донизу, до сих пор не понимая причин такого неожиданного появления. Михаил поспешил поприветствовать новых знакомых:

   — Доброго утра, товар-ричщи! Или, так сказать, плавного пути! Мы с проверкой к вам, жив ли кто на борту корабля или нет.

   Двое переглянулись и развели улыбку на своих лицах. Один, выглядевший более взросло, по привычке привстал и вытянулся.

   — Доброго-доброго, моряки, что ли? — несмотря на различия во внешности, будто бы встретив родную душу, мужчина уже протянул руку для приветствия.

   — Ага, почти что. Он разве что с моря на сушу бежит, а мы с неба падаем иногда в море, — произнёс Николай, стоя практически вплотную к кубинцу.

   — Ха, ну и солянка у вас, однако, — пожимая руку Михаилу, произнёс мужчина. — Вы с одного купе все? — не успев вытянуть руку Николаю, он задал вопрос.

   — Верно, мы втроем из шестого купе, — проговорил Николай, протиснувшись внутрь тесного помещения.

   — Эрмано, я присяду? — обращаясь к старшему, Михаил уже протягивал руку второму, молодому, жильцу купе.

   — Проходите-проходите, гостями будете, садитесь. Вы ведь побалякать к нам пришли? — с некой игривостью заявил старшой.

   — Всё так, мы на разговор к вам наведались, — сказал Николай и уже было уселся на ту же койку, куда и Михаил, а он сидел с молодым парнем.

   Следом зашёл Виктор протягивая руку старшому:

   — Виктор, как вас звать-то?

   — Павел, — произнёс старшой и пожал руку.

   — Олег, — сказал младший и тоже протянул руку.

   — А вы чего, балбесы, не представляетесь? Щас как щелбан дам по затрещине, — с усмешкой глядя на своих, Виктор уже оттягивал средний палец для удара.

   — Эрмано, ты страшнее любого комиссара! Видишь, мы на эмоциях, товар-ричщей встретили, морских волков! — Кубинец моментально подхватил: — Меня Михаилом звать, а его, — кивнул на сидящего слева, — Эрмано Коляно.

   — Какая честь, спасибо, что представил, я и сам мог, кубинский чертёнок, — сказал Николай.
Жильцы купе умилялись прибывшей компашке.

   Наконец, усевшись рядом с Павлом, Виктор смог начать разглядывать незнакомых офицеров. Первого, кого он успел вскользь оглядеть, ещё во время рукопожатия, был Павел. Его лицо было белым, как снег, явно отличаясь от лица Николая и уж тем более — Михаила, человека из тропического государства. На уровне чуйки и по сказанным Павлом словам можно было понять, что он служил где-то на севере. Лицо его было простым, советским, без прекрас. Молодой парень, Олег, на первый взгляд ничем от него не отличался: впечатление сложилось почти моментально. Только на щеке у него тянулся глубокий шрам, словно шальная пуля очень удачно лишь чиркнула по лицу.

   — Так значит ты, — указывая на Михаила, — морпех, а вы, — оглядывая глазами Николая и Виктора, — ВДВ-шники?

   — Да, всё верно, — сказал Виктор.

   — Мы с Олегом морпехи, только с разных мест оказались здесь. Он с Датского фронта, а я с Норвежского.
Михаил покивал головой и изумленно произнес:

   — Ого… холодные моря, льдины, кучу снега, и эти… Фьорды! А в Дании и Норвегии, наверное, ещё и прекрасные животные: дельфины, белуги и косатки — чудесные создания! Всегда мечтал там побывать и посмотреть на это чудо природы.

   — Да, не то слово, чудесная природа, правда некогда было это всё в деталях разглядывать — служба. — Олег покачал головой в знак одобрения и, чуть не уйдя в мыслях куда-то в сторону, резко продолжил: — А вы сами откуда будете?

   Николай решил вступиться следующим в разговор:

   — Мы с одной точки все втроём — с Восточной Африки. Конкретнее говоря: Эфиопия–Йемен — в общем, всё, что около Баб-Эль-Мабдебского пролива.

   Олег тут же заговорил:

   — А-а, так вы капиталюгам нефтепоток значит перекрывали — похвально-похвально. Хм, помню был как-то там на выезде. Общевойсковые сборы, демонстрация силы, все дела. Ух мы там и повеселились… Правда пекло тамошнее невозможное, как вообще в такой духоте жить и работать можно, вы там не упарились?

   Слушая разговор Виктор смог поподробнее изучить новые лица: на шинели Павла, которая лежала у него на коленях, была лышёвка военрука первого ранга, а по погонам он был подполковником. Его соседа, Олега, было сложно проанализировать, так как на нём была только тельняшка. Судя по всему форма лежала сверху, подальше от глаз. Но предположение закрадывалось следующее: скорее всего, молодой, как и Михаил, мог быть начальником гарнизона, а может ещё какой значимой шишкой военной структуры. Ведь не зря он едет в этом вагоне с человеком в звании военрука.

   — Просто это мы с тобой долго на северах помёрзли, поэтому в таком пекле для нас работать — сущий ад, — ответил Павел.

   — Да не, Эрмано, терпимо в Африке. А вот у вас в Союзе зимой — бр-р-р как холодно. Я чуть себе тут однажды кое-что не отморозил, — Михаил выдержал паузу и, явно наслаждаясь моментом, добавил: — это я про пальцы ног.

   В купе раздался дружный смех — шутка была до смешного простой, почти по-детски глупой. Разговор пошагал дальше своим чередом.

   Слово за слово, из темы в тему. Виктор сидел удручённо. Солдатам всегда было и есть, о чём поговорить. Иногда Виктор что-то отвечал, ради приличия, но с неохотой. Этот поток информации для него был словно… пустышкой, казался слишком нудным и не очень-то нужным. Он думал, что вот-вот и всё закончится, все эти люди разойдутся по своим рабочим местам, и дай кто-нибудь возможность… только время сведет их всех вместе, снова. Ему было в тягость слушать всё это ещё потому, что тема шла про не столь далёкое прошлое…

   Рассказы текли один за другим. Про Норвежский суровый климат, где валенки и берцы сушили над буржуйкой, стараясь не уснуть и не околеть. Про раненых, которых перевязывали уже использованными бинтами. Про портянки, ставшие нормой. Про тяжёлые схватки в горах. Всё это обязательно сводилось к сравнению: «а вот у нас в Дании», «а в Африке теплее, зато…». Каждый хотел похвастаться и выговориться, разделить свою житейскую ношу — и всё неизбежно скатывалось в бравады о том, как грамотно спланированная операция позволяла брать высоты, города и побережья почти без потерь.
Раньше Виктор любил слушать и даже рассказывать подобные байки и истории духам и закоренелым дедам, но в нём что-то поменялось. Он сам перестал это замечать. Без внимания Виктора не осталась только следующая повесть Павла:

   — О, кстати, чуть не забыл, у меня тут есть фотки с военных учений — вам они точно понравятся!
   — Что там, что там? — от предкушения завопил Михаил.

   Из нагрудного кармана мундира, лежащего на верхней кушетке, Павел достал четыре фотографии. Смотря на них, он произнёс:

   — Наши ласточки, чтобы мы без них делали. Уберегли нас и дали таких оплеух НАТОвской скотине. — Павел отдал фотографии протягивающему руку Михаилу.

   Фотографии пошли через Николая и Михаила. Их изумлению не было предела. Олег вступился в описание фотографий:

   — Это пожалуй одно из самых помпезных десантно-штурмовых чуд Советского Союза! Да чего уж там, всего нашего необъятного Коминтерна. “Экраноплан Лунь” – прикрытие десантных “Орленков”. Мы в Данию на них тоже высаживались, враг был изрядно впечатлен подобным. — Он с оживлением глянул на фотографии, а затем продолжил: — Из ракетных комплексов, на фюзеляже, взмывают ракеты, а после… — Олег описал рукой крутую дугу и жестом показал и сказал одновременно, — бабах!

   — В моём случае Норвежские погранцы бежали что было мочи, такого они вообще представить не могли. Одно дело самолёты, а тут самолёт и корабль одновременно, так ещё и стреляет ракетами, — хвалился Павел.

   Все четыре снимка перешли к Виктору. Эти фотографии стали для него поистине запоминающимися. На них были завораживающие самолёты, о которых он прежде лишь изредка слышал, но никогда не видел вживую. Увидит ли кто-нибудь ещё раз это чудо военной техники — об этом он старался не думать.

   И, наверное, ещё надолго в его голове останется не столько сам разговор, сколько тянущаяся сквозь него нить истории. Нить, где всё снова сводилось к той короткой, но прожжённой войне: полгода, когда пролетарии разных стран и народов честно делали своё дело — выполняли цели, приказы и планы Советско-китайской партии и всего Коминтерна. В газетах и по радио тогда вещали: злобный империалистический мир — угроза всему свободному пролетарскому народу; настал Великий, Последний и Решительный бой за коммунистическое будущее против прожорливой гегемонии. «Коммунистический интернационал» — с 1958 года объединяет, спасает и поднимает с колен израненных и обездоленных, — Виктор слышал эти формуляры десятки, а может быть и сотни раз.

   Каждый бился как мог. Каждый записывал свои маленькие победы в воображаемый красный уголок и верил, что служит делу Мировой революции. Каждый ждал дня, когда все помпезные речи о войне, как и сама война, наконец закончатся и люди смогут просто вздохнуть спокойно и смотреть вперёд, в счастливое, коммунистическое будущее.

   Но в конце таких разговоров всегда наступала лишь тишина. Тишина ожидания. Тишина непонимания… тишина забвения. Будто всем хотелось ещё что-то сказать, продолжить, а может, даже объявить свою правду, но слов уже не находилось. Было непонятно даже то, чем тут хвастаться, в самом конце мысли. Неизвестно было и то, кто победил в войне, которая выпила кровь и душу из каждого. Зачем всё это было нужно и к чему оно привело.

   После таких моментов все обязательно пытались перевести разговор в более оптимистическое русло. Но Виктор и не заметил, как из всех этих реплик та самая нить незаметно потянулась к тому самому дню, о котором он больше всего на свете не хотел вспоминать. Воспоминания вспыхнули ярким огнём. Оковы, которыми он стягивал разум, слетели — и то, что вырвалось наружу, он не мог уже удержать…


   **Ворота дьявола…**


   Гул сотни винтов грозных десантных самолётов разорвал пасмурное утро над Алеутским желобом. Эскадрильи грозных десантных птиц нависали в тумане грязноватого зарева.

   В одной из машин в наушниках треснула рация:

   — Буревестник-21 Кондору. Это ведущий Ястребов, приём. Как слышите меня?

   — Это Кондор-1, на связи. Слышу вас хорошо.

   — Ориентировочное время прибытия — тридцать минут. Отделяемся от общей стаи.

   — Принял, Буревестник-21. Пилигримы докладывают: на горизонте чисто. Пустельги уже работают. Грозы на подлёте к вам, в случае чего — прикроют. Удачи вам, Буревестники и Ястребы! Ни пуха…

   — Принял Кондор-1. К чёрту!

   Помехи хрустнули, послышался звук переключения сети радиопередачи:

   — Это Буревестник-21 всем Буревестникам с Ястребами на борту, на связь.

   Из эфира посыпались голоса звеньев:

   —22-ой, слышу тебя хорошо, 21-ый.

   — 23-ий, на месте.

   — 24-ый, на связи.

   — 25-ый, слышу вас отлично.

   — 26-ой, здесь.

   — 27-ой, на связи, 21-ый.

   — Приближаемся к точке выброски. Ориентировочное время прибытия – двадцать восемь — двадцать семь минут. Передайте своим Ястребам.

   Почти хором раздался ответ:

   — Так точно!

   — Погода для высадки — самое-то, — шипящий голос двадцать первого вернулся в эфир. — Америкосам ой как не понравится, а нам в самый раз.

   — Это точно! Ух и зададим мы им Кузькину мать!

   **Картина сменилась…**

   Укутанные в десантное обмундирование солдаты стояли на изготовку. Тяжёлые ранцы врезались в плечи, пот предательски стекал по лицам, а у некоторых дрожали ноги и руки. Самолёт чуть потряхивало от виража, а в радиоэфире вновь зазвучал знакомый голос:

   — Внимание всем! До выброски меньше пяти минут. Повторяю: до выброски меньше пяти минут. Грозы прикроют нас.

   — Так точно, 21-ый!

   — Покажем им силу элитной Советской армии!

   — Мать родную не узнают!

   — Как обрушимся — побегут плакаться к дяде Сэму, складывая под собой кирпичи…

   — Ну всё, не засирать эфир! — оборвал ведущий. — Передайте удачи Ястребам… Да пребудет с нами Маркс, Энгельс, Владимир Ильич и весь пролетарский народ! Ну, понеслась!

   **Кадр за кадром…**

   Зелёный огонёк у боковой двери вспыхнул, створка распахнулась. Один за другим в серую пустоту шагали десантники. Вслед за ними прыгнул Виктор. В лицо ударил холодный, солёный воздух. Высота — двести–триста метров над островом. Несколько бесконечных секунд падения — рывок — купол раскрылся.

   Он огляделся. Вдалеке уже полыхало несколько строений — там отработала ударная группа Гроза. Парашютные платформы с техникой шли вниз, почти коснувшись земли. Первая часть плана выполнялась штатно, но тело всё равно сжималось: главное — не поймать пулю в воздухе.

   Земля приближалась. Виктор сгруппировался.

   Три — два — раз.

   Касание. Перекат. Он уже на земле, быстро отстегнул стропы и прижался к грязному дёрну. Автомат в руках. Вдох.

   Пули резали туманный занавес. Враг был ошеломлён, ещё не понял, что произошло. Виктор увидел рядом два здания. Из-за угла выбежали трое — короткая очередь — один рухнул, второй припал, третий исчез. Чутьё подсказало: нужно к ближайшему строению, стянуть взвод…

   **Всё переметнулось…**

   — Ё… вашу мать! Уберите зенитку с подхода, я не могу зайти на посадку! — перекрикивание в кабине самолёта лезло прямо в уши. — Эти лять околелые щуки один движок нам уже снесли!

   — Это Ястреб-1, щас… — Виктор ткнул переключатель на портативной рации. — Грач, Грач, это Ястреб-1, как слышите меня?!

   — Да, Ястреб-1… — ответ заглушил хлопок и очередь ДШК. — Слышу вас.

   — Где, чёрт дери, вас мотает?!

   Вокруг рвало и трещало. Взрывы сливались с очередями. Противник отступал к взлётно-посадочным полосам. Треск эфира давил на нервы. Рядом с Виктором сидели бойцы, отрабатывая по целям. Один подбежал с РПГ, выстрелил. Снаряд ушёл в окно дальнего ангара. Пламя с рваными обломками вылетело обратно — попадание было идеальным.

   — Мы… — пулемёт нескончаемо стучал почти заглушая голос, — засели у северо-восточных подступов… — За этим грохнул танковый выстрел. — Они свой РПГ подтянули, мы не отсвечиваем!

   — Вы видите перед собой зенитку? — спросил Виктор.

   За рукав Виктора дёрнул боец:

   — Командир, вас вызыв…

   — Сейчас… Скажи, чтобы подождали.

   — Ястреб-1, цель видим. Уничтожить? — снова раздался Грач.

   — Да. Буревестник зайти не может.

   — Принял. Ожидайте.

   **И вот уже чуть спокойнее…**

   Виктор стоял, глядя на недавнее поле боя. Остров был усыпан телами — своих и чужих. Техника тлела, ангары и казармы догорали. Огромную РЛС, чьё око смотрело в сторону Советских земель, готовили к подрыву. Его батальон ликовал нелёгкой победе. К этому времени на ВПП заходили боевые Громы, десантные Буревестники и санитарные Синицы.

   Рация хрипнула:

   — Харон… м-м-м… Ястреб-1, это Ястреб-2. Птички прибыли, нас уже ждут. — Это был Николай.

   — Принял, Ястреб-2. Скоро буду. Готовь пока наших.

   К Виктору подбежал солдат:

   — Установка к подрыву готова, командуйте, командир!

   Он последний раз взглянул на громадную РЛС и коротко сказал в эфир:

   — Подрывай.

   Щелчок. Вспышка. Внутри конструкции рвануло так, будто её прожгло изнутри. Сорокаметровый куб рассыпался, будто был из фанеры. Огромные зрящие панели отлетели, часть из них рухнула в море, часть — на пляж и израненную землю.

   **Уже совсем другой вид…**

   Погрузка. Отлёт. Снова десантирование — новый остров. Батальон Виктора бросили как подкрепление: из-за гор, лесов и укрепрайонов десантники застряли на другом клочке суши. Перестрелки не стихали, но исход уже был не в пользу врага. Время перевалило за полдень.

   Но Виктор запомнил не это.

   Он слушал центральный радиоэфир, ожидая приказов, и вдруг там пошло что-то странное:

   — Приём, Кондор-1, это Орлан-1. Задача выполнена частично… — В ответ — только треск.

   — Кондор-1, приём. Как слышите? Кондор? Задача выполнена частично, остров почти наш…

   Командование молчало. И это молчание становилось всё страшней.

   Рация взвыла помехами, потом прорезался голос через шум:

   — Это Кон… р-2, говорю… зервной частоты. Приём, слышно?

   — Кондор-2? Связь рваная, слышу плохо. Что с Кондором-1?

Пауза, шипение, щёлканье тумблеров — и вдруг голос сорвался на крик:

   — Внимание! — на том конце связи, кто-то вполголоса спросил: «Вы уверены?..», посыпалась ругань. — Внимание всем! Поступили подтверждённые сигналы о запуске межконтинентальных ядерных ракет. Это не учения. Это не шутка!

   Чей-то панический голос перекрыл все остальные звуки:

   — Мы несколько раз перепроверили, ошибки быть не может! Это пуск наших… и их тоже! — послышался грохот, будто кто-то опрокинул стул. — О чёрт… Боже мой! Мы пропали! Я не хочу умирать!
Командирский голос рявкнул, перекрыв вой:

   — Отставить ныть, сопляки! — шумно вдохнул и уже ровнее продолжил: — Всем внимание. Говорит Кондор-2. Включите вещание на всех частотах. Повторяю: на всех частотах! Это экстренное оповещение. Поступили сигналы о запуске межконтинентальных ядерных ракет с обеих сторон. Не тактических – стратегических. Связь с континентом потеряна. Кондор-1 не выходит на связь! — на фоне снова заорали голоса. — Повторяю…

   Виктор уже не слушал слова. Он застыл, глядя на обомлевших сослуживцев. Никто не произнёс ни звука.
Холодные глаза цеплялись друг за друга, как будто там, в зрачках, можно было найти ответы. «Надо что-то сделать. Мы не можем просто стоять…» — читалось в каждом взгляде. Но что делать, никто не знал. Никто их не учил, никто не предупреждал, что такое вообще может случиться. Не прописано было ни в одном уставе.

   Они стояли как вкопанные, почти перестав дышать.

   Виктор, очнувшись, снова дёрнул тумблер рации:

   — Это Пилигрим… да какая разница! Всем птицам в воздухе — срочно разворачивайтесь и садитесь! Любая полоса, любой пятачок, поле, пляж, берег моря — всё сгодится! Садитесь, даже если полосу ещё не зачистили! Если по нам прилетит ответка, накроет всех разом, всей электронике п….!
Эфир взорвался:

   — Твою мать!

   — А-а-а, щука! Щука-щука-щука!

   — Куда садиться?! Не вижу свободных полос!

   — Боже мой… С желоба вижу взлёт ракет. Подводные лодки… их несколько… Да что же это творится?!
   Виктор стоял, не шевелясь. Он не знал, что приказать своим: куда бежать, есть ли вообще спасение или остаётся только стоять и ждать, пока небо рухнет им на головы.

   Зарево рока…

   Где-то сбоку ещё постреливали одиночные очереди, дым от недавнего боя тянуло к океану. Виктор стоял на склоне над бухтой, когда один из бойцов сипло сказал:

   — Командир… смотри.

   Он поднял голову.

   Высоко над островом, там, где уже не ходят обычные облака, по чистому небу тянулась тонкая, нереально прямая белёсая линия. На её переднем конце ползла ослепительно яркая точка, как чужая звезда, которая почему-то не падала вниз, а шла поперёк неба. Траектория уходила на северо-восток, за океан, через Берингово море, туда, где за горизонтом начиналась Аляска.

   Ракета шла на высоте пятидесяти–семидесяти километров — так высоко, что не было слышно ни гула, ни свиста. Лишь через какое-то время земля под ногами еле заметно дрогнула, будто очень далеко кто-то тяжело хлопнул дверью. А может, показалось… Белая полоска наверху распухала, расползалась, превращаясь в длинный шрам на синем небосводе.

   — Это наша, с Желоба! Хух, мимо нас… — кто-то выдохнул рядом.

   Виктор только сжал зубы. «Ни черта не мимо», — подумал он. Если ракеты летят на Америку — значит, они уже летят и в наш дом. И там, за океаном, в чужих городах, сейчас тоже смотрят люди в это бездонное небо. Может быть, им осталось жить жалкие считанные минуты, как и всем тем, в далёком социалистическом мире, и всем, кто застрял на этом чёртовом острове…


   **Горькая реальность…**


   Словно вынырнув из глубокого сна, Виктор понял, что сидит, сжимая кулак так, что побелели костяшки. Всё тело мелко трясло. Он не заметил, как пролетело несколько минут.

   Виктор поднял глаза от пола — и только тогда до него дошло, где он. В купе. Живой и целый Николай смотрел на него с осторожностью: ещё минуту назад Виктор боялся потерять его, как и весь батальон. Михаил глядел с непонятным смешением испуга и растерянности. Два новых лица держали маску — стальное, выжидающее выражение.

   — Я, наверное, пойду. Голова гудит, — нервно сказал Виктор.

   — Давай, Витёк, мы скоро подойдём, — отозвался Михаил.

Николай только угукнул.

   — Давай, товарищ. Ты только не болей и не раскисай, — доброжелательно добавил Павел, Олег коротко кивнул.

   Виктор и сам не понял, как вылетел из купе. Ноги несли его по коридору почти бегом, подламываясь от покачивания вагона. Пот проступал под гимнастёркой, стягивал кожу на спине. Хлопок дверью — и вот его койка. Сапоги — на пол, мундир — на плечи вместо одеяла. Теперь его знобило, дрожь не отпускала.

   «Что, чёрт побери, это сейчас было? Почему так? — мысль билась в голове. — Раньше же всё было… нормально. Что со мной не так?»

   Он вытащил из внутреннего кармана тёмный дневник и прижал к груди, как грелку.

   «Сколько я наговорил лишнего?.. Я даже не помню, где остановился. Воспоминания захлестнули мысли и язык…»

   Он уткнулся лицом в матрас, силясь вызвать сон. Тело, как и он сам, хотело только одного — забыться. И этот день в вагоне, и тот, на далёких Алеутах, — вычеркнуть и запереть.

   «Это ведь был почти приступ… Разве такое вообще бывает? Я же раньше держался. Всегда держался…»

   Озноб не уходил, но мышцы постепенно сдавались мягкой ватной поверхности. Пот струился по вискам и шее, тяжёлые капли впитывались в ткань матраса.

   Чтобы не сорваться, Виктор начал проговаривать услышанное про себя, медленно, по строчке, будто заносил эти слова в дневник.

   «Северин Олег Викторович. Тридцать четыре. Морпех, в начале войны переведён в сухопутные войска в звании капитана. Сейчас — на гражданке, руководитель гарнизона в Смирных. Позывной — “Шторм”. Получил за то, что в части все уши прожужжал метеорологией — знания получил от матери, метеоролога. Мать… была. Осталась в Ленинграде, он не знает, жива ли она. Отец — подводник. Где воевал во время войны, тоже неизвестно.

   Жена и маленький ребёнок — всё там же, в проклятом Ленинграде. Ленинград и Сахалин — небо и земля. Он ждёт весточку, верит, что ещё увидит их. Наивный не по годам или просто не позволяет себе думать о худшем. Коммунист до костей, идея из него так сочится. Такие, как он, цепляются за надежду: Дальний Восток всех вывезет, всех примет… родные уцелеют».

   Сколько он так лежал, заучивая чужую судьбу, как молитву, — кто бы считал.

   «Воевал он на Центральном фронте, у Балтики. К середине лета его вместе с немногими выдернули из той мясорубки в отдельный Датский фронт. Там его ребята продавили крупные силы НАТО, вытолкали синепузых в Северное море. Первая большая победа СССР в Европе. Все ящики кричали, что Интернациональная армия водрузила Красный, пролетарский флаг над всей Ютландией. Идейных пробирала гордость, дух рос в разы, пролетарский люд радовался: конец войны был так близко…»

   «Зачем я всё это прокручиваю в голове? — мелькнуло. — Только сильнее давит…»

   Но мысли продолжали жечь, и остановиться он уже не мог.

   «Павел Аркадьевич Рябинин. Позывной — “Варяг”. Возраст… сорок четыре? Сорок шесть? Может, как у меня — сорок шесть. Из Архангельска. Сын военного инженера судостроительного завода. Почти вся служба — Северный флот. Африка в семидесятых, в составе советского контингента. Восьмидесятые — Вьетнам, инструктор для сил Коминтерна.

   Начало войны — пребывал в Мурманске. Оттуда — отправили в Норвегию. Всё время в ней и пробыл, вязкая была борьба с партизанами, где контратака — редкость, а оборона — сплошная рутина. Фронт застыл почти сразу».

   Боль не спешила его отпускать. Каждая чужая биография только добавляла веса к тому, что и так давило на грудь.

   «Как и Олег, он через переброску оказался в Приморье. Им говорили: война скоро, совсем скоро закончится. Остался последний удар под дых — по Японии. Последний, решительный. А оказалось — блеф… Настоящий главный удар готовили на Ал…»

   Мысль оборвалась. Наконец-то сон, тихий и тяжёлый, подкрался и ухватил его, словно выдернув из собственной головы.