Часть 2. Махачкала
«Махачкала первая» – значительный (около четырёх лет) и очень трудный этап моей службы. Я здесь утвердил себя как следователь, которому по силам расследование любого преступления. Но главное - я получил психологическую прививку на «прочность», и без неё я во «второй Махачкале» вряд ли выдержал бы тот прессинг, которому подвергся. «Запаса прочности», пусть с трудом, но хватило.
Здесь маленькая была прокуратура: три офицера (прокурор и два следователя) и двое служащих (секретарь-машинистка и уборщица). Группировок быть не могло. Всё - по-семейному. Но это, если с прокурором нет трений. А если они есть…У меня они были, и ой какие!
Военный прокурор Махачкалинского гарнизона подполковник юстиции Заиченко Александр Григорьевич принял меня спокойно, без улыбок, как подполковник Маслов в Волгограде. Можно даже сказать, сдержанно. Правда, вскоре от соседа по общежитию я узнал, что прокурор «оценил» меня и хорошо отзывается обо мне: «Быстр в работе!».
Разместили меня в общежитии УНР (строителей) здесь же, во дворе военного городка (это была довольно большая территория) в 50 метрах от места службы. Из окна кабинета можно было видеть это общежитие. Поместили меня там в одной комнате с офицером-строителем Иваном Худиком. Хорошая, довольно просторная, комната (две кровати по обе стороны от входной двери, письменный стол у окна и довольно много места посередине). Была в общежитии и кухня, где можно было что-то приготовить поесть. Был душ. Короче, всё очень хорошо. Я себе изготовил дубликат ключа от комнаты, чтобы быть автономным от Ивана. Размещение меня устраивало.
Работой наделили сразу. Какие-то массовые неуставные действия в соседнем (в этом же военном городке) военно-строительном батальоне. Моя служба в Махачкале началась.
В первый же вечер после службы я начал знакомство с городом. Каждый день добавлял к своему «багажу» знакомство с новой улицей или «кусочком» города. В книжном магазине я купил «Историю Дагестана», а в книжном киоске при Дагестанском обкоме партии, куда мы ходили обедать - книгу Расула Гамзатова «Мой Дагестан». Постепенно Дагестан будет становиться и моим.
Я в общей сложности около десяти лет прослужу здесь. Всегда буду интересоваться литературой об этой республике, делать выписки. Это не чужой мне регион.
Дагестан - это уникальный регион Российской Федерации. Это единственная из республик в составе РФ, не имеющая так называемой «титульной» этнической группы. Это самый полиэтнический регион в пределах Северного Кавказа.
Ни одна из этнических групп, входящих в официальный круг коренных народов Дагестана, не составляет большинства в республике (доминирует альянс даргинцев и аварцев, которые также конкурируют друг с другом). Ни одна из групп не имеет такого численного или историко-культурного доминирования, чтобы исключить всякое участие представителей других групп в принятии важнейших политических решений. Все крупнейшие городские центры расположены вне исторических ареалов трёх крупнейших групп – аварцев, даргинцев и лезгин. Махачкала, Хасавюрт, Кизилюрт, Буйнакск, Каспийск и Избербаш расположены в пределах кумыкского этнического ареала. Дербент - азербайджанского и татского, а Кизляр – казачьего.
Соприкосновение на территории разных народов с разной политической культурой, традициями, историей, религией, экономическими интересами, при этом сильно территориально перемешанных, в сочетании с аграрно-индустриальным характером региональной экономики (большинство населения проживает в сельской местности) и доминированием традиционных патриархальных ценностей (включая семейственность, а иногда и кровную вражду) создают удивительно сложную, мозаичную картину дагестанской жизни, основанную на стремлении сохранить в органах власти паритет между основными группами интересов (как этнических, так и между кланами внутри этнических групп). При наличии столь сложной картины и множества меньшинств, иногда довольно агрессивно настроенных (или как минимум имеющих серьёзный потенциал для ведения конфликта в случае необходимости), традиционная схема управления как простой «воли большинства» (то есть власть у тех, кого больше) в Дагестане не применима. Стремление к сохранению мира и стабильности выразилось в создании в регионе сложной модели управления, предусматривающей распределение должностей с учётом этнической принадлежности (по сути - этническое квотирование), исключающее концентрацию власти в руках лишь одной из этнических групп.
Если председатель Госсовета даргинец, то председатель парламента – непременно аварец, а глава правительства – кумык.
14 человек в составе Госсовета представляют все титульные этносы республики: аварец, агул, кумык, татка, лезгин, лакец, табасаранец, чеченец, ногаец, азербайджанец, рутулец, цахур, русский, даргинец.
При всех минусах национальной политики СССР (РФ) у центральной (федеральной) власти хватило мудрости не лезть в Дагестан с «общим аршином». Демократия не предполагает одномерности.
Благодаря разумно выстроенной системе национального квотирования, когда каждый этнос имеет свою долю власти, Дагестан в сложные 1990-е годы сохранил стабильность.
Поскольку в Дагестане никогда не было «московских» назначенцев, не произошло и принудительной ликвидации советской власти после распада СССР. Процесс институционального развития шёл эволюционным путём. В регионе практически не было кадровой революции, и практически весь кадровый состав советского руководства сохранил свои посты и после распада СССР и образования независимой Российской Федерации.
Сейчас много говорится о цивилизации в связи с поиском Россией надёжных исторических перспектив. Россия никак не может определиться со своей самобытностью - видимо, из-за этно-антропологической мозаичности самих восточных славян. Они - одновременно и азиаты, и европейцы, а возможно, в чистом виде ни те, ни другие, а евразийцы, которые уже в период своего этно-социального и этно-культурного становления пили, скажем, молоко из груди одновременно двух матерей - восточной и западной.
Что же касается Дагестана, то его цивилизационное лицо даже более многоликое, чем у России. Дагестан дал человечеству пусть очень локальную, может быть, ещё не созревшую, но всё же неповторимую, самобытнейшую цивилизацию.
Ещё в 1870 году русский этнограф Н. Воронов заметил, «что в Дагестане всё, что может служить для защиты страны, для сохранения её отчуждённости от всего мира - всё это находится в целесообразном порядке: тропинки едва существуют, аулы неприступны. Каждое жилище в отдельности неудопроницаемо, и все кажущиеся нам неудобства дагестанской жизни носят в себе один стиль, созданы по плану как бы одного архитектора. Такая неудобная для жизни обстановка не мешает, однако, замечательной общительности дагестанцев между собой… Судя о Дагестане по первым впечатлениям, нельзя не прийти к выводу, что основа дагестанской самобытности или же своего рода дагестанской цивилизации, лежит в своеобразном искусстве горского домостроения, понимая последнее в самом обширном значении. То есть как в отношении устройства частного жилья, так и в отношении частного и общественного распорядка, обуславливаемого требованиями горской архитектуры. С этой точки зрения легко понимаются и дурные, и хорошие черты дагестанской своеобычности».
Черты дагестанской цивилизации взаимосвязаны. Это её консерватизм и открытость одновременно. Если бы она не была консервативна, то в бурных потоках взаимодействий с окружающими народами, особенно в периоды их массовых переселений через Дербентский проход, местная цивилизация потеряла бы свою самобытность. Всякий адат, или моральная норма, раз установившись, в целостности переходили к десяткам последующих поколений почти без изменений. Это касается и языка, и традиций, и обычаев, и генофонда, и этнического характера, и даже пороков. Если бы не свойство консерватизма, дагестанская цивилизация, столкнувшись с мощной по силе воздействия арабо-мусульманской цивилизацией, растворилась бы в ней. В то время, когда дагестанцы воспринимали исламскую цивилизацию, арабы стояли на более высоком уровне культурного и социального развития. Благодаря этому, горцам Кавказа как нельзя лучше пришлись по вкусу и другие её ценности. А под воздействием последних генеалогическое родство дагестанских горцев, разрушаемое межфеодальными распрями, дополнялось сильным духовным союзом жителей с различными языками и адатами. Одним из таких симбиозов (адата и шариата) стал мюридизм. Это не чисто религиозное и не чисто светское, а религиозно-светское учение, в котором борьба за независимость слилась с борьбой за веру. Идея религиозная слилась с идеей национальности и свободы, поглотив их. Выросла в огромную силу. Всё слилось в религии, освятилось ею и освятило её. Вот почему дагестанский народ привык смотреть на мир через религиозные очки.
Одной из социально-значимых ценностей в дагестанской цивилизации стал аульский джамаат. Он воплощает многое. И социальный институт, где формируются гражданские отношения, и правовые нормы, создаваемые самим народом. Он же выступает низовой формой народной демократии, которая не испорчена властолюбивыми политиками, для которых демократия не более чем лестница, по которой они восходят на пьедестал власти. Джамаат в Дагестане – ещё общественное место, где реализуется свобода слова, свобода мировоззрения и свобода демонстраций. Это - народное собрание, где власть вершат массы. Джамаат - это первичная форма местного самоуправления. Это и школа, где массы обучаются дисциплине.
Будет не совсем честно, если я здесь не упомяну некоторую предрасположенность дагестанцев к насилию.
Неспроста ведь у них столько языков. Порой по разные стороны реки напротив друг друга аулы говорили по-разному. Это чтобы о готовящемся набеге не узнали соседи.
Неспроста до сих пор в Дагестане то там, то там «выковыривают» террористов.
Однажды на бульваре по улице Ленина я встретил своего однокурсника Айдунбекова Гамзу. Он как-то нерешительно окликнул меня. Засмущался. Присели, поговорили. Его распределили судьёй в один из горных районов. Один из первых его вопросов ко мне был вопрос о моём впечатлении о Дагестане. И, в частности:
- Дикий у нас народ, да?
Пожив в Ростове-на-Дону и, усвоив и оценив другую культуру, он теперь «комплексовал».
Некоторые люди произошли от обезьян гораздо позже других.
(анекдот, но не только)
Короче, в Дагестане, как в Греции, «всё есть».
Ну, а я со временем к дагестанцам привык и воспринимал их, чуть ли не как родных. Знание их национальных приоритетов позволяло мне порой выйти из тяжелых передряг.
Если исходить из утверждения учёных, что в каждом регионе «своя» вода, определяемая химическим составом почвы, и эта вода в значительной степени сказывается на конституции человека, то на «дагестанской» воде я окреп, и она осталась во мне.
Махачкала (в прошлом Порт-Петровск) - город особый.
В июле 2021 года отдыхал в санатории ФСБ РФ «Дагестан» под Каспийском. Конечно, неоднократно приезжал и в Махачкалу. И узнал, что махачкалинцы создали интересный туристический маршрут по городу и назвали его в честь прекрасного стихотворения Сталины Бачинской «Махачкала в перечне».
Сталина Бачинская
МАХАЧКАЛА В ПЕРЕЧНЕ
Ю. Августовичу
Порт, порт, порт…
Железная дорога…
Песок пустыни, запах горькой рыбы,
Из толи крыши, старый парк, могилы.
Солончаки могил забытых, змеи
Ленивые и зрячие как кошки
Среди камней и высохшей земли.
Армянский квартал, церковь уцелела.
Готическая спесь модерна:
здесь жил Schachschaev, 1912
(Тыща девятьсот двенадцать).
Лев, меч и солнце - караван-сарай.
Пыль персов, мед мугамов…
Казармы, недремлемое око маяка…
Взорванный собор, Совет Министров,
Музей, музей, музей
И сапоги от статуй.
Прибой ленивый, нефть,
Большой театр аварский,
Дом МВД и Уллубий Гасанов,
Безумный архитектор санузлов.
Акации, атланты, тополя,
Сухие виноградники, тутовник,
Отжившие старухи в подворотнях.
Монументальной пропаганды план.
Гора и радар, телецентр, север.
Моряна воет, провода размазав.
Крутой разбег по правилам античным
Прямого города через пустыню в море.
1983 г
Получается, я довольно долго жил в городе с этим человеком, но так с ним и не познакомился.
Моё письмо в Развильное:
27.02.75 г. Здравствуйте, мама, Лара, папа. Саша! Приехал из командировки и получил ваше письмо. Живу я, мам, в офицерском общежитии, комната на двоих. Рядом кухня. Приходится чаще, чем в Волгограде, себе готовить, ибо столовых здесь мало, и кормят очень невкусно. Грязно очень и в городе, и в столовых - везде. Я поначалу совсем не мог есть. Войдешь в столовую - и тут же чувствуешь запах грязной баранины. Здесь везде баранина. Решил, что, если я буду питаться в этих столовых, то очень скоро заработаю болезнь желудка. Кавказцы - грязный народ, они всё это воспринимают, как-будто так и надо, а меня от грязи тошнит. Поэтому в столовую хожу раз в день, а завтракаю и ужинаю дома. Общежитие рядом с прокуратурой, так что на работу выхожу за 5 минут до её начала. Почта здесь работает плохо, поэтому я вам с Лариской заранее выслал подарки к 8 марта, а Лариске, к тому же, заодно и к дню рождения, ибо ушлют куда-нибудь - не смогу и вовремя поздравить её с днём рождения. Вам я выслал по материалу на платье, а Лариске, кроме того, - бельё. Не знаю, как вам понравится, но выбирал от души. Здесь магазины нищие, так что непросто выбрать подарок. Поздравляю вас с праздником (с Лариской), а Лариску, кроме того, и с днём рождения. Желаю всего хорошего. Лариска мне так ни разу и не осмелилась написать - так вот, если ей подойдёт и понравится подарок, пусть сама ответит. Мам, те же остались адреса у Володи и Сергея? Мой адрес пиши в этот раз не так, как указано на конверте, а следующим образом: 367025, г. Махачкала-25, в/ч 32004, Завгороднему А. Так оно быстрее дойдёт. Как у Сани обстоят дела с думками на будущее? Он собирается куда-то поступать? Снова приходится торопиться, пишу ведь я на работе. До свидания. Анатолий
Комментарий к этому письму: Я приехал в Дагестан после очередного землетрясения. Буйнакск был в развалинах. Дивизионная столовая располагалась в палатке. Кафе в центре города уцелело. Пошёл как-то поужинать туда. Первое блюдо было мясным (там, собственно, всё мясное). Несёт работница кафе тарелку с нарезанными кусками мяса, чтобы положить в тарелку мне. По дороге «теряет» кусочек мяса на пол, поднимает его и кладёт опять в тарелку. У меня на глазах! Меня это так поразило. Я от еды отказался, а она не могла понять, почему.
Моё письмо маме:
«08.03.75 г. Здравствуй, мам! И не думал писать, так пришлось. Заставило твоё письмо. У меня на Вовку зла не хватает. Если он не желает со мной окончательно рассориться, то пусть возвращается в училище и продолжает учёбу. Я не желаю слушать никаких объяснений. Трудно ему там, не трудно - меня это не касается. Мне порой совсем невмоготу бывает, а кто-нибудь из вас об этом знает? Нет! Вот и я не желаю слушать, что там у него. От себя скажу, что не зря его выгнали из старшин. Такого-то и уважать нельзя. Никогда ещё не уважали командира, который совместно с подчинёнными нарушает дисциплину. Это ж надо додуматься - уйти в самовольную отлучку?! Да мы за это отдаём солдат под суд. А его ответ командиру?! Глупее положения не придумаешь. За это мы тоже отдаём под суд. Ему отказались повиноваться, а ему смешно. Это называется работать под идиота. Я возмущён его поведением, а особенно тем, что вместо того, чтобы осознать свою вину и добиваться прощения, он бросил учёбу, приехал домой и сел матери на шею - содержи его. Я, начиная с третьего класса, каждое лето на каникулах работал, не мог сидеть дома без дела. Так же поступали и другие ребята. Только Вовка никогда не работал, находя тысячи отговорок. И сейчас явился нахлебником домой. Если не вернётся в училище, гоните его на самую трудную работу в колхоз - чтобы на ветру в поле поработал вилами, и никаких ему поблажек. Меньше, мам, его жалей. Он видит, что над ним пекутся, и на шею садится. Выдумал: летом куда-то поступать. Ещё четыре года сидеть на шее у родителей. Да к тому же, он и не сможет учиться. Заранее знаю. Он постоянно будет доить вас. Ему не будет хватать семидесяти рублей, которых хватало мне. Мне вы высылали по 35 рублей, ему же придётся вдвое или втрое больше, потому что он несобранный, и деньги будет тратить впустую. Он разорит вас, а у вас ещё Лариска. Гоните его в три шеи в училище, а нет - так на работу без всяких поступлений летом куда-либо ещё. Будет потом кусать локти, да не достанет. Он уже признал, что однажды я был прав. Прав я и в этот раз. Трудно ему учиться! А кому было легко?! Как давалась учёба Люде?! Как мне?! Во что она обошлась Сергею?! Он один хочет получить образование без всяких трудностей. Он никак не может одуматься. Ему кажется, что все вокруг сволочи, один он порядочный. Мне противна его манера оговариваться, у него всегда на всё тысячи отговорок, он всегда прав, и не правы все остальные. Он не думает, что остался год - и у него среднее специальное образование. Поздно сейчас думать о том, что не нравится работа. Два года уже отучился. Надо получить специальность, и ради этого надо терпеть оставшийся год. Неужели ему не стыдно сидеть на шее у родителей?! В общем, вот моё слово - если Вовка не вернётся в училище, я не желаю с ним разговаривать. И тебе, мам, советую не давать ему денег на поступление куда-либо ещё, гоните его на работу. На учёбе с него толку не будет. Он и там бросит всё на полдороги. Пусть до армии идёт работает. Но он спохватится - с 8 классами образования сейчас прожить невозможно. Будет после армии и работать, и одновременно где-то заочно учиться. И тогда он узнает, как трудно совмещать работу с учёбой, и пожалеет, что не учился в своё время. Я всё сказал. Дай Вовке прочесть письмо, чтобы он знал, что я о нём думаю. Никаких оправданий я слушать не желаю…»
Послесловие: Не возвратился Вовка на учёбу в речное училище, и нигде больше не учился. Во всём, правда, обвинили папу: «Ты не должен был давать согласие на возврат документов из училища!»
Конечно, никуда не поступил. И работал, не перетруждаясь. Месяца за два до призыва в армию уволился с работы: «Отдохну немного!» Отдохну от чего и перед чем?! А потом из армии требовал у мамы денег на подворотнички и другие свои нужды, зная, что денег у родителей нет.
И в армии служил отвратительно: язык длинный, а работать не любил. Слыл злостным нарушителем воинской дисциплины, склонным к пьянству и самовольным отлучкам. Вызывающе вёл себя со старшими, за что и получил по морде от своего командира майора Беленкова. Тут вспомнил обо мне. Пришлось вмешаться и выслушать, что думают о поведении моего брата (да и обо мне, защитнике нарушителя, тоже).
И после увольнения в запас на рыболовном сейнере так ничего и не заработал. Приехал домой на такси и попросил маму рассчитаться за него, так как ничего за душой не было, так и не заработал. И дальше также: тянул с мамы, потом с Люды. То есть осознание того, что всё в жизни должно быть заработано, так и не появилось. И мама здесь сыграла не последнюю роль. Вырастила иждивенца.
Пока были живы родители, «висел» на них, и мама его всегда покрывала и выручала. То он проигрался в карты, и «если не верну, то меня зарежут», то… Да мало ли какие причины выдумывал! Когда папы и мамы не стало, переключился на Люду: «Давайте вы, ты и Володя (её муж), будете моими папой и мамой!» Она уж просила: «Не приезжай ко мне!»
На свой день рождения заявлялся к ней, чтобы организовали праздник и что-то подарили. А когда сестра отказалась принять, заявился к её дочке. Потребовал того же и сам «взял», что захотел в качестве подарка себе.
Как привык с детства выпрашивать что-то (писал мне в интернат - купи мне то-то и то-то, хотя денег у меня не было), так и, став взрослым, не заработать старался, а выклянчить. Не удивительно, что его вторая жена выговаривала родственникам на отсутствие помощи ему. Помощи, понятно, материальной: «Брат офицер, и хоть бы когда денег выслал!» Будто брату-офицеру деньги с неба падают. «Помощь» понималась только как «дай денег». Мама вот такого лентяюгу вырастила.
А умер, как бродяга, под забором, выпив на масленицу бутылку водки (лазил за нею на шест).
Жалко, конечно, его. И нянчились все мы с ним. Да что толку, если он сам ничего в себе менять не хотел. Я вот тоже обещал не разговаривать с ним, если не вернётся в училище, а ведь разговаривал, не настоял на своём.
В марте 1975 года я по делам службы был в командировке в Ростове-на-Дону. Один из снимков в парке им. Горького стал «базовым» для этого периода службы (её начала). В кабинетах и дома (в квартире), и на даче он олицетворяет начало моей службы.
Март 1975 года. Я в парке им. Горького в Ростове-на-Дону (в командировке)
Работать Александр Григорьевич Заиченко не любил. И если была возможность «сбагрить» свою работу на кого-то, он это беззастенчиво делал. Сам же любил с начальником гарнизона полковником Михайленко (начальник УНРа) ездить на различные мероприятия. Наиболее часто повторяемым (и любимым) его изречением было: «Мы с Михаленко». Дальше следовало само действо (ездили туда-то, проводили то-то, говорили о том-то и т.д.) Очень часто это совсем не было связано со службой, то есть они вместе отдыхали. Заиченко гордился такой «честью», которой его удостаивали.
В начале апреля, так получилось, я окончил данные мне в производство дела, а новых не было. Заиченко поручил мне проводить прокурорские проверки, то есть по-существу свою работу. Но начальнику виднее, что надо. Я безропотно принялся исполнять его распоряжение. Докладываю я ему как-то о том, что сделал и что планирую (по этим проверкам), и он «выдаёт»:
- Молодец! Старайся! Учти, что, чем скорее окончишь проверки, тем больше отпуска тебе останется.
Я ничего не понял и попросил разъяснить, что он имел в виду. Прокурор пояснил:
- Я тебя ещё с пятницы отдал в приказ на отпуск, поэтому, как закончишь с проверками, так можешь отдыхать.
Я не нашёлся поначалу, что сказать. До того был поражён такой «наглостью» и беспардонностью. Во-1-х, отправлять человека в отпуск «с пятницы» - это, что называется, «западло». Зачем человеку к отпуску приплюсовывать выходные?! Он и так их имеет! В нормальных организвациях и нормальные начальники в отпуск своих подчинённых отправляют с понедельника, ну со вторника. Здесь же мне на неделе объявляют, что я с пятницы уже в отпуске. То есть, получалось, я выполняю ЕГО работу в своё отпускное время. Так горько стало! Я ведь думал, что служу в прокуратуре!
Посидел-посидел в своём кабинете, а потом решил: что это я буду «прогибаться»?! И дал Александру Григорьевичу «бой». Заложил, так сказать, фундамент его неприязненного отношения ко мне.
Попросил разрешения войти к нему в кабинет и заявил:
- Товарищ подполковник! Я решил выполнить Ваш приказ!
- Молодец! Давай! (Он сразу не «врубился» в ситуацию, но тут же почувствовал какой-то подвох и переспросил). А какой приказ?
- Об убытии в отпуск!
Тут его взорвало:
- Да ты без году неделя в армии! Тебе вообще ничего не положено!
В тон ему я возразил:
- Ну, как же не положено! Вы ведь меня в отпуск отправляете. Не думаю, что вопреки закону.
- Вон отсюда! – Заревел он.
Я пошёл в свой кабинет, собрал материлы прокурорских проверок, принёс ему в кабинет, положил на стол и добавил:
- Завтра я сообщу, куда мне выписать ВПД (воинские перевозочные документы). Сейчас уже поздно, и я пока не могу сказать, куда я поеду.
Утром я пошел в республиканское бюро путешесчтвий и экскурсия и купил туристическую путёвку по маршруту Алма-Ата-Фрунзе-Джамбул-Чимкент-Ташкент («По великому шёлковому пути»).
Я мечтал много путешествовать. Теперь такая возможность была. И на путёвку деньги были, и отпуск достаточно большой (30 суток + дорога к месту проведения отпуска и обратно), и дорогу Министерство обороны оплачивает. Вот и выбрал самый информативный маршрут. Три столицы союзных республик и два областных центра наметил посмотреть. Воспрепятствовать мне в этом Александр Григорьевич не мог.
Летел я в Алма-Ату с посадкой в Нукусе (Каракалпакия) и пересадкой в Ташкенте. В Нукусе-то ничего, кроме аэропорта, не увидел, а вот в Ташкенте даже прогулялся по аэропортовскому посёлку и отведал плов прямо из огромного казана. Очень вкусным показался. Моё познание Средней Азии началось.
Прилетел в Алма-Ату поздно вечером. Помню чувство восторга (где я!), гордости (я этого достиг!) и чего-то ещё (конечно, большого интереса к новому), когда стоял у выхода из аэропорта и смотрел на огни города. На турбазу я поехал такси (хотя, в обычных обстоятельствах себе этого не позволял, по привычке экономил). Оказалось, что она закрыта для приёма. Рядом была построена и только что открыта шикарная гостиницы Ала-Тау, туда меня и разместили. Я в такой роскоши ещё ни разу не жил. Всё блестит и сверкает. Номер на двоих. Из окна вид на хребет Ала-Тоо. Кормят в ресторане. Шик!
Я на высокогорном катке Медео (Алма-Ата)
Везде, в каждом городе, я попытался максимально «напитаться» новыми впечатлениями, сведениями. Интерес к традициям и культуре других народов ведёт к духовному обогащению. Мне всё было интересно.
Здесь впервые я познакомился с их кочевым домом - юртой, через круглое отверстие в верхней части которой на тебя смотрит своим проницательном оком (звёздами) сама Вселенная.
Вообще об этой (казахской, киргизской) юрте пришлось услышать и прочесть много восторженных отзывов. Русский вонный инженер в 19 веке изумился микронной точности расчёта у многокрылой казахской юрты, что заставило его сравнить их с расчётами Римского собора. И неизвестно, что труднее было построить: недвижный каменный собор или эту юрту, вмещающую порой до полутысячи человек и могущую в полчаса быть разобранной и уложенной на верблюдов.
Из Фрунзе привёз пиалы, киргизский бальзам и сборник произведений Чингиза Айтматова. В Ташкенте приобрёл книгу местного издательства о том, как в годы второй мировой войны здесь, в Узбекистане, формировалась польская армия генерала Андерса.
Приобретённые книги я сразу же читал, чтобы лучше понимать колорит описываемого в них. Взял в библиотеке и прочёл книгу о казахском поэте Абае Кунанбаеве «Абай».
«Когда генерал, покоривший Ташкент, вступал в город с войсками под громкий барабанный бой, один курильщик опиума сказал: «Пусть он берёт себе Ташкент, зато какая у нас теперь чудесная музыка!» Это из «Абая».
Чуть позднее прочёл двухтомник о Каракалпакии и много-много разных книг о Средней Азии, походах Тимура и т.п.
Короче, поездка для меня стала большим познавательным мероприятием, огромным этапом духовного и мировоззренческого роста. Теперь я каждый отпуск буду куда-то выезжать, и годы службы измерять (нумеровать) этими отпусками. В очень тяжёлой службе они будут чем-то вроде света в конце тоннеля, стимулом преодолевать трудности, наградой за их преодоление.
Много восточных поговорок привёз из поездки:
- Не делай то, что делает мулла. Делай то, что он говорит,
- Мулла-невежда и веру разрушит,
- Для тёмных людей и плут – мулла
и др. (записывал их в свою записную книжку).
Знакомился с красивыми молодыми девушками и женщинами. Имел успех. Они отнеслись ко мне с большой симпатией. Даже больше, чем просто с симпатией. Всё мне легко давалось! Они дали свои домажние адреса. Но вот не позвонил и не написал! «Разбрасывался» добром, не ценил.
Моё письмо домой от 07.05.75 г.:
Здравствуйте, мама, Лара, папа, Саша. Доехал, в общем, хорошо. Сразу же влез в работу. Её хватает…
Служба после отпуска началась очень тяжёлая. Если на снимках после отпуска я ещё «вполне-вполне», то через месяц-другой… Ну, на снимках всё видно. Здесь соединились и реально сложная обстановка, и субъективные моменты отношения ко мне подполковника Заиченко А.Г. Он настойчиво принялся ставить меня «на место». Обстановка ему в этом благоприятствовала. Было к чему придраться, и «пособники» появлялись. Я же никак не хотел «пригибаться» (то есть как-то уклоняться от конфликтов) и «прогибаться» (то есть каяться, если не считал себя виновным).
Не могу удержаться, чтобы не процитировать слова А.И. Герцена, которого «открыл» для себя примерно в то же время:
«…Был ли я последователен в жизни, трезво ли на неё смотрел? Теперь мне кажется, что нет. Да я не знаю, впрочем, хорошо ли начинать с трезвости; она не только предупреждает много бедствий, но и лучшие минуты жизни»
(«Былое и думы», т. 2, стр. 38)
Почти сразу после возвращения из отпуска я потерял общежитие. Сам ушёл. Было так: В нашем дворе (территория была огромная) располагался и Ленинский райвоенкомат города. Там я познакомился с хорошенькой молодой женщиной. В обеденный перерыв мы с ней гуляли по нашей территории. Как-то зашла речь о том, где я живу. Я указал на общежитие. Предложил посмотреть мои «апартаменты». Мы-то и были там минут пять. Но вечером заведующая общежитием потребовала от меня, чтобы я «больше женщин в общежитие не водил».
О ней стоит рассказать подробнее. Это была жена капитана-политработника в одном из строительных батальонов здешнего УНРа. Смазливая татарочка с соблазнительными формами, белотелая, она была любовницей начальника УНРа (и начальника гарнизона) полковника Михайленко. Он здесь же в общежитии занимал три комнаты, и она туда довольно часто по вечером наведывалась. Все это видели, судачили потихоньку, но в открытую никто, даже муж, не выступали. Она же со всеми вела себя высокомерно и беспардонно. Казалось бы, я-то ей зачем?! Нет, полезла! А я не стал молчать и порекомендовал ей «лучше за собой смотреть».
Реакция последовала незамедлительно. Она заявила, что переводит меня в другую комнату, к трём работягам-алкашам. Михайленко это её решение, конечно же, одобрил, а Заиченко ходатайствовать за меня перед ним не стал.
- В таком случае я перехожу жить в кабинет! - Заявил я прокурору, и он возражать не решился. Всё-таки понимал, что со мной непорядочно поступили.
Из соседнего батальона мне притащили солдатскую кровать и комплект постельного белья, установили кровать в углу. Кабинет был такой большой, что она существенно его и не загромоздила. Завтракать и ужинать теперь стал бегать в соседнее кафе. Но татарка-то жаждала показать свою власть и увидеть моё унижение, а всё как-то оказалось смазанным. Власть вроде бы и показала, да я не признал её, «в народ» по её желанию не пошёл. Тогда она решила укусить меня, хоть так: доложила Михайленко, что я, покидая общежитие, не сдал ей ключ от комнаты. Тот потребовал от Заиченко принять меры. А здесь я упёрся:
- Мне она никаких ключей не давала. Дубликат ключа я изготавливал сам, за свой счёт и в своё личное время, что может подтвердить товарищ по комнате Ваня Худик.
Александр Григорьевич Худика знал. Видимо, и разговаривал с ним об этой ситуации.
- Да зачем тебе этот ключ нужен?!
- Совсем не нужен. Просто этой сволочи уступать не хочется!
- Ну, короче, разберись с ней. Объясни ей, что ты ключа не получал.
- Да она и так знает.
- Ну, тем не менее.
- Хорошо, схожу.
Но, как назло, когда я зашёл с этой целью в общежитие, то прямо в коридоре встретил разговаривающих Михайленко и Заиченко. Михайленко меня увидел и, не поворачиваясь ко мне полностью, а как стоял вполоборота, протянул в мою сторону руку и, никак не обращаясь, потребовал:
- Вы ключ отдайте!
- А Вы мне его выдавали?! – В тон ему спросил я.
- Вы ключ отдайте! – Повысил он, и так не слабый, свой голос.
Я не сдержался:
- А чего орёте-то?! Мы что в лесу, а Вы что - царь зверей?!
Он совсем сорвался:
- Да, я царь зверей!
- В таком случае мне здесь делать нечего!- Сказал я, уходя из общежития.
Сцена, конечно, была позорная. Наверняка нас видели и слышали кто-то из проживавших в общежитии офицеров и членов их семей. Начальник гарнизона сам признал себя «царём зверей». И всё это в присутствии военного прокурора гарнизона, который сам себя чувствовал «не очень». Он только вертел головой то в сторону Михайленко, то в мою и просил: «Ну, Вы это…». Что при этом он хотел от нас, так и осталось неясным.
Каких-либо претензий ко мне он предъявить не мог. Как говорится, нечем было «крыть». Но при первом же подходящем случае он меня «подставит» под взыскание прокурора округа, приплетёт и этот случай (грубо обращался с начальником гарнизона), и мне-таки «всобачат» строгий выговор. Жаждало моей крови политуправление округа, наказание было предопределено, и заявление Заиченко было принято на веру без проверки.
А было это так:
15 июня 1975 года (воскресный день) проводились выборы в какой-то Верховный Совет (СССР или РСФСР, уже не помню). Для политорганов этот день был особый, и дисциплину в этот день отслеживали особенно. И надо же, что именно в этот день часовой поста по охране складов с оружием текущего довольствия одного из полков артиллерийской дивизии рядовой Майер застрелил на территории поста своего сослуживца рядового Михайлевского. Тот, пьяный, возвращался из самовольной отлучки и решил пройти в часть через территорию поста.
Информация о происшествии пошла на самый «верх» и в Буйнакск тут же «слетелось» высокое начальство из округа. В такой обстановке в гарнизоне должен быть и военный прокурор. Прокурор же отправил туда меня одного. Напутствие было такое:
- Там начальство из округа понаехало. Ты там поосторожней!
Я и не лез на рожон. Перед начальством никогда не «мелькал».
Командир дивизии полковник Сапожинский, правда, озвучил мне «пожелания командования» на результаты расследования. Я ему пожелал успешно заниматься своими делами и не вмешиваться в мои. Он меня уже знал и настаивать не стал.
Я устроился в комендатуре и активно занялся расследованием. Меня в комендатуре и нашёл командующий ракетными войсками и артиллерией округа генерал-майор (кажется, Кревсун), прямой начальник Сапожинского. И вот такая сцена: генерал-майор уговаривает лейтенанта «сделать так, чтобы часовой был не виноват», ибо это «важно политически».
- Да, что Вы такое говорите, товарищ генерал-майор! Я должен тщательно проверить все доводы часового, исследовать все обстоятельства произошедшего, допросить свидетелей, осмотреть вещественные доказательства, назначить судебно-медицинскую, баллистическую, судебно-химическую экспертизы. Только после этого я сделаю выводы о его виновности или невиновности. Вполне возможно, что он, часовой, действительно, не виноват, но сейчас говорить об этом ещё рано.
- Да, нас-то как раз это «может быть» и не устраивает! Мы уже доложили в Москву, что часовой не виноват, и хотим быть уверены, что следствие сделает такой же вывод!
- Товарищ генерал-майор, Вы хоть понимаете, что Вы мне, следователю, предлагаете?!
- Это ты, сынок, не понимаешь ситуации. Говорю же тебе: политически важно принять такое решение. Я вон отпуск свой прервал из-за этого происшествия.
Трудно было отказывать такому вежливому человеку, но я отказал. Предложил подождать результата и пообещал, что постараюсь окончить следствие, как только можно, оперативнее.
И тогда за меня принялась братия из политуправления округа. Гостиницы гарнизона и города были «забиты» приехавшими, и я остановился в медсанчасти дивизии. Там меня и навестили три отутюженных и напомаженных полковника с папочками и предложили «доложить о расследовании дела».
- Расследование идёт, и пока оно не окончено, я никому, кроме своего и вышестоящего прокурора, докладывать о ходе его не вправе.
Те стали спрашивать, коммунист я или пока только комсомолец, где состою на учёте, а потом поехали в Махачкалу собирать на меня компромат в УНРе. Редкий случай, но секретарём комсомольский организации была замечательный человек Нина Андрианова. Та не поддалась на диктат политработников и охарактеризовала меня исключительно положительно: честный, порядочный и т.д. и т.п. Ни с чем приехали они к своему боссу (а возглавлял всю эту камарилью заместитель начальника политуправления округа генерал-майор Фёдоров) и тот потребовал: «Вызовите этого следователя ко мне!»
И вот странное дело: есть прокурор гарнизона (который что-то выжидает и почему-то отсиживается в Махачкале, когда здесь куча окружного начальства), а весь интерес приехавших сфокусировался на следователе.
Атаман рисковал булавой,
А Иван рисковал головой.
Начальник гарнизона передал мне распоряжение генерала Фёдорова. Я, в свою очередь, передал ему, что докладывать о деле вправе только прокурору. И зная, в чём будет заключаться «беседа» с Фёдоровым, не пошёл к нему, уехал в один из полков, чтобы меня не беспокоили, и продолжил свою работу. Там меня и нашёл Заиченко. Красный от волнения и с трясущимися руками. Вызвали его-таки на третий день из Махачкалы.
- Ты что натворил?! Тебя арестовать хочет замначальника политуправления округа!
- От меня требуют решения о невиновности часового, я им предлагаю подождать окончания следствия. А Фёдорову я передал, что докладывать ход расследования могу только своему прокурору.
- Ну, давай докладывай, что ты выяснил!
За три дня я сделал практически всё для назначения баллистической и судебно-химической экспертиз, чтобы выяснить ключевой момент расследования - с данного ли автомата, и с какого расстояния был произведён выстрел. Заиченко остался доволен.
- Поехали теперь к Фёдорову!
Федоров располагался в кабинете командира дивизии. Заиченко вошёл туда с трепетом, я - спокойно. Не верил я, что меня кто-то там арестует, потому что верил в Закон и его торжество.
Заиченко слово в слово повторил Фёдорову, что я докладывал ему.
- Молодец, прокурор! В курсе расследования дела! А Вы почему не прибыли по моему вызову?! – Обратился Федоров теперь уже ко мне.
- О ходе следствия я могу докладывать только своему военному прокурору! А поскольку я знал, что Вы будете требовать от меня, я посчитал лишним тратить своё время не по назначению. Я занимался расследованием!
- Мальчишка! Я жалею, что не арестовал тебя! Но, я уверен, ты будешь наказан!
Недели через две меня и Заиченко вызвали в военную прокуратуру округа. Ехали в одном поезде, но в разных вагонах. Меня это не насторожило, а зря. Хотя, что я мог сделать, в любом случае.
В зале для заседаний были собраны все офицеры ВП СКВО. Ждём прокурора округа полковника юстиции Кузнецова Ростислава Александровича. И вот только здесь, за пару минут до прихода в зал Кузнецова, Заиченко предлагает мне ознакомиться с его рапортом на имя прокурора округа о допущенных мною нарушениях. Кроме неявки по вызову генерал-майору Фёдорова, в рапорте (видимо, для «поддержки штанов», на всякий случай, а может, чтобы показать «систему» в моих «неправедных» действиях) значится и нетактичное поведение с начальником Махачкалинского гарнизона (об этом уже рассказывал) и оскорбление на словах водителя начальника политотдела Буйнакской дивизии.
Во время расследования дела потребовалось срочно выехать к судмедэксперту. Командир дивизии разрешил воспользоваться автомобилем начальника политотдела. Но всё, что обитает возле большого начальства, особенно в политорганах, всё в большей или меньшей степени гнилое. Вот и этот солдатик заявил мне, что «без личной команды начальника политотдела он никуда не поедет», а когда я потребовал бегом бежать к своему начальнику за подтверждением распоряжения, сделать это отказался. Считал себя неприкасаемым. Я и сказал ему: «Мудила! Ты срываешь мне следственное действие и за это будешь наказан!». Он подчинился, но «застучал». Это оказалось, кстати. Заиченко воспользовался, хотя ранее замечаний мне по этому поводу не делал. Знал, что я был прав.
Подлость Заиченко меня удивила.
- Товарищ подполковник! Вы же знаете, что всё это не так!
- Ну, я тебя ознакомил! – Только и нашелся, что сказать мне он. А тут в зал вошёл Кузнецов, и началось судилище.
Зачитали рапорт Заиченко (или сам он его прочёл, уже не помню). Мне предложили дать пояснения. Случай с Михайленко вообще никого не заинтересовал. Он и не вошёл в приказ. С водителем я признал, что погорячился. С Фёдоровым я себя виновным не признавал, попытался рассказать, какое давление на меня оказывали и чего требовали, но меня постоянно перебивали:
- Вы офицер? Генерал для Вас начальник? Почему Вы не прибыли по вызову старшего начальника?
Меня не слышали. Не хотели слышать! Какие там законность, справедливость?! Только трезвый расчёт.
Воистину, «чем ближе к церкви - тем дальше от Бога» (поговорка).
Говорил больше всех Кузнецов. Рассказывал, как ему было стыдно извиняться за «своего негодяя». Предложил мне вкатить «строгий выговор», учитывая при этом, что я оперативно справился с расследованием дела. Все, конечно, проголосовали «за».
«Блин!», - сказал слон, наступив на Колобка.
Мораль этой истории. Опять же армейская:
-Не начинай каркать сразу же, как только почувствуешь за спиной крылья.
Когда я потом в разговоре то ли с кадровиком, то ли со старпомом по следствию всё никак не мог понять, почему же меня никто не захотел выслушать и никак не прореагировали на моё сообщение об оказанном на меня давлении, он снисходительно улыбнулся и спросил:
- Да неужели ты всерьёз рассчитывал, что прокурор округа из-за тебя будет ссориться с политуправлением округа?! Он хочет получить звание генерала. Представить его к этому званию можно только с согласия политуправления округа. Тебя он ценит. Этого тебе недостаточно?! Поезжай работай!
И, действительно, отношение ко мне в ВП округа не изменилось, а через полгода взыскание с меня было снято.
Это моя служебная карточка со взысканием и о том, когда оно снято.
Ну, а через неделю после моего наказания (15.07.1975 г.) и через месяц после самого происшествия (очень оперативно с учётом проведения нескольких экспертиз) уголовное дело в отношении рядового в/ч 35613 Майера Карла Карловича я прекратил за отсутствием в его действиях состава преступления. Было установлено, что выстрел в рядового Михайлевского В.Г. им произведён с расстояния 2,5-3 метра. Действия пьяного Михайлевского я расценил как явное нападение на часового. На имя командира в/ч 29964 гвардии полковника Сапожинского В.А. мною было внесено представление об устранения обстоятельств, способствовавших этому происшествию. Вообще-то представление на имя командира дивизии должен был выносить военный прокурор гарнизона (подполковник юстиции, а не лейтенант юстиции), но Заиченко А.Г. почему-то от этого уклонился.
Вот у меня и спрашивали, стоило ли входить в «клинч» с высоким партийным руководством?! Ведь всё равно получилось так, как они хотели?! «Пригнуться» надо было. Из чувства самосохранения.
Илья Муромец подъезжает к пещере, где живёт Змей Горыныч, и кричит:
- Эй, скотина, выходи! Биться будем!
Тишина. Несколько раз прокричал и уехал. Через некоторое время высовывается голова Змея Горыныча и говорит:
- Пусть скотина, зато жив остался!
Отвечал я всегда одно и то же. Служение Закону не предполагает какой-то выгоды. Возможность прекращения дела я не исключал и в самом начале следствия. И потом, после конфликта и наказания, у меня и мысли не возникало каким-либо образом ставить под сомнение невиновность часового. Я искал правду. А с Федоровым я отстаивал свою независимость. Ну, а насчёт того, что моя принципиальность сработала впустую, не согласен. Много позднее (через несколько лет) мне тот же Заиченко А.Г. рассказывал, что в отпуске отдыхал где-то в санатории и там встретился с генералом Фёдоровым. Тот его узнал и поинтересовался: «Как поживает партизанщина?». Это он меня так назвал. Запомнил меня, лейтенанта (уровень не его), ибо никто до меня не смел ему противоречить. Зарубка на память осталась. Думаю, не только у него.
Александр Григорьевич поступил подло по отношению ко мне и за это ещё больше стал меня «давить». Он, терский казак, с большим гонором, решил «вышибить гонор» из меня, и те три с лишним года, которые мы служили вместе, настойчиво стремился к достижению поставленной цели, не гнушаясь средствами. Часто оперативные совещание посвящались исключительно обсуждению моих качеств (конечно же, отрицательных). И это обсуждение могло длиться и час, и два. Говорил, конечно, прокурор, а мы со вторым следователем (лейтенантом юстиции Тумбасовым) обязаны были слушать. По выходе из кабинета прокурора Тумбасов в таких случаях жаловался: «Так голова болит!». А каково было мне?!
Причём, он «в заздравном даже слове умудрялся хмурить брови» (Расул Гамзатов). В ноябре 1975 года поздравляет меня с днём рождения (у нас было принято поздравлять друг друга, сбрасывались деньгами, приобретали подарок). Высказывает мне пожелание быть таким-то и таким-то (длинный список положительных качеств), а затем поясняет, почему он мне этого желает: «потому что ты и не такой-то, и не такой-то (далее тот же список повторяется опять)». Уж лучше бы совсем не поздравлял! Право, было бы лучше (порядочнее). Зачем портить настроение в такой день?!
Вспоминается забавный момент. Было это ранней весной 1976 года. Заиченко вызвал нас (меня и Тумбасова) к себе в кабинет, якобы, на совещание, а на самом деле, чтобы в очередной раз «проработать» меня. Так, ни за что, впрок. И темы определённой не было. Он как казахский народный сказитель Джамбул мог петь о чём угодно и при этом пел об одном и том же. День был солнечный, на улице тепло и формочка в кабинете была открыта.
На створку открытой форточки села какая-то птаха и стала звонко и радостно чирикать. Это было «вразнотык» в тем, что говорил Александр Григорьевич.
Он замолчал и уставился на птаху. Та тоже примолкла. Он начал говорить, и она снова стала щебетать. Он снова замолчал и уставился на неё. Та смотрела на него. Наконец, Александр Григорьевич не выдержал:
- Вот зараза! Сгони его! - Обратился он, непонятно к кому: ко мне или Тумбасову. Но мы оба сидели, не двигаясь. Птичку слушать было приятнее, чем Александра Григорьевича.
Он снова попытался говорить, и птичка вновь зачирикала. Не выдержав, Заиченко сам поднялся из-за стола и захлопнул форточку. Концерт закончился.
Положительных отзывов обо мне и моей работе у него не было. Даже когда ему обо мне что-то хорошее говорили судьи, командование «наших» частей, наше общее окружение, он это замалчивал или перевирал. По поводу одного такого высказывания приехавшего к нам для рассмотрения моего дела судьи Тумбасов А.А. по выходе из кабинета прокурора прямо заявил: «Пиз…т (врёт) Александр Григорьевич! Судья как раз тебя хвалил!»
Однако продолжаю. Все происшествия (выезды на место происшествия) были мои, все наиболее острые в расследовании дела - мои.
И здесь он старался максимально интенсифицировать мою работу, заставить поторапливаться, и наоборот, снять ответственность с себя. Например, 01.04.1976 года секретарь передаёт мне материалы нового дела с запиской Заиченко А.Г. (он сам куда-то уехал): «т. Завгороднему А.И. Дело принять 26.03.76 г Составить подробный план расследования и розыска ряд. Чиркова. Донесение мною написано (подпись)». То есть дело у него пролежало «без движения» пять дней. Теперь он эти пять дней «перелагал» на меня. А перед начальством (донесение) он был примерный прокурор: дело сразу же по поступлении в прокуратуру «пошло в работу».
Он часто так делал. Я всегда воевал, не хотел на себя брать чужой грех (упущенное время), а Александр Григорьевич и не думал, чтобы что-то сделать самому. Тряхнуть, так сказать, стариной. Да и было ли у него, чем «трясти»?!
Это не огульное заявление с моей стороны. Приведу пример.
На другой день после нашего с ним возвращения с оперативного совещания в ВПО (10 июля 1975 года) Заиченко А.Г. вызвал меня к себе в кабинет и сказал, чтобы я подготовился к выезду вместе с ним для осмотра места автопроисшествия. Как оказалось, днём раньше на дороге Буйнакск – Кизилюрт опрокинулся автомобиль ГАЗ-66 из нашей артиллерийской дивизии.
Я собрал следственный портфель, мы выехали. Ну, думаю, поучусь чему-нибудь. Мне до сих пор не приходилось выезжать на место происшествия с прокурором. Каково же было моё удивление, когда на мете происшествия он взял «гаишный» жезл и стал ограничивать движение на дороге, предложив мне производить осмотр. Мне даже неловко было. Но он в мои действия не вмешивался, а в прокуратуре округа нас неплохо обучили навыкам осмотра.
19-20 мая 1975 года в ВП СКВО проходил семинар следователей. Это был самый запомнившийся семинар. Ещё недавно мы окончили университет, и приятно было повидаться (теперь уже в новом качестве) друг с другом. «Притупления чувств» ещё не наступило. Вечером первого дня занятий мы почти в полном составе пошли на набережную и на прогулочном теплоходе полюбовались с «воды» нашим родным городом. Конечно, кто-то и «принял на грудь». Но все последующие годы этим только всё и будет ограничиваться.
Мы начинали себя в новом важном деле, и нам всё было интересно. Мы всё, что нам говорили на семинаре лекторы, «впитывали» как губка. Занятия были «весомыми». Я много записывал (и потом использовал в работе).
Вообще в ВП СКВО учёбе следователей уделялось должное внимание. Аналогичные сборы следователей проходили каждый год. Я туда возил свои альбомы по судебной фотографии.
Тогда мы старались показать свою работу, своё мастерство. И это замечалось и отмечалось.
Вот что написал проверяющий после ознакомления с моими альбомами по судебной фотографии:
«Очень хороший альбом (даже два!). Везде указаны даты. Названия дел. Альбомы оформлены с душой, аккуратно, культурно. Там, где нужно, использовалась папиросная бумага. Единственное замечание: некоторые снимки можно было лучше напечатать»
Потом на эти учебные сборы, помимо следователей прокуратур нашего округа, стали привлекать и прикомандированных следователи «целинных» (созданных для обслуживания прибывших для уборки урожая автомобильных батальонов) групп, и помощники военных прокуроров гарнизонов.
Эти сборы, помимо всего прочего, имели ту ценность, что сближали нас (офицеров прокуратур округа) друг с другом.
Но возвращаюсь к осмотру места происшествия на 6-м км шоссе Кизил-юрт-Буйнакск.
В сохранившемся черновике протокола дорожная обстановка указана достаточно подробно и точно. При описании поворота указывается его хорда и перпендикуляр. Указывается продольный уклон дороги и поясняется, что он «был установлен с помощью транспортира, визирной линейки и отвеса». Этот прибор мне изготовили техники в дивизионных мастерских, а подал идею изготовить такой прибор прокурор-криминалист ВП СКВО полковник юстиции Сильченко Н.А. Я быстро всё перенимал.
Думаю, странно смотрелась картина, когда лейтенант что-то измеряет на дороге, а подполковник стоит с жезлом и обеспечивает его безопасность. И сам Заиченко, наконец, это понял, передал жезл одному из водителей, сел в сторонке от дороги с начальником автослужбы дивизии капитаном Кроневальдом Фридрихом Иогановичем и проговорил с ним до самого завершения следственного действия.
Собственно, и, правда, чему Заиченко мог меня научить?!
Больше он со мной на происшествия не выезжал, видимо, уверившись, что я и сам всё должным образом сделаю. Контролем меня не досаждал. Видел, что я знаю предмет лучше него.
Да и мне было проще работать одному.
А о деле Ющенко нужно упомянуть особо. Капитан в/ч 29964 Ющенко Владимир Сергеевич в тот день выехал из части в качестве старшего машины на обкатку нового автомобиля ГАЗ-66. И бес его попутал. Где-то они встретили двух девушек - сестёр Конновых, Ольгу и Валентину. Ющенко предложил им поехать куда-то искупаться. Дебёлые были девицы. Выпил, видимо для храбрости, и сел за руль. Одна из девиц сидела на правом сидении вместе с водителем младшим сержантом Корнеевым, а другая - сверкала ляжками рядом с ним на капоте. Вот у него голова и помутилась. Желая показать свою лихость, он развил большую скорость. К тому же всё время отвлекался на прелести своей молодой соседки. До пляжа (до какой-нибудь воды) они так и не доехали. На одном из поворотов, Ющенко не вписался в него. Автомобиль опрокинулся, водитель погиб. Сам Ющенко и одна из девиц получили телесные повреждения.
Ющенко я арестовал и привлёк к уголовной ответственности. Он был осужден к лишению свободы. Интересно, что у него была красивая миниатюрная жена (чего его потянуло на тех двух дур?!). Она приехала ко мне в Махачкалу просить за мужа («ради ребёнка») и предложила мне себя, чтобы я помог мужу. Более нелепого предложения (мне!) трудно было придумать. Но, видимо, она где-то слышала, что «так делают». Я «ломанулся» от неё из кабинета (мы там были одни) в коридор и стал звать прокурора. Мало ли на что женщина пойдёт в такой ситуации и что предпримет! На ходу ей высказал недоумение, о каком освобождении от ответственности может идти речь, если её муж виноват в нарушении правил дорожного движения и воинских уставов и «угробил» человека.
А происшествия сыпались одно за другим.
28 июля 1975 года шофёр Сулейман-Стальского РО КГБ при Совете Министров ДАССР сержант сверхсрочной службы Рамазанов Эседула Умарович со старшим оперуполномоченным этого же райотдела КГБ старшим лейтенантом Аслановым Х.О. на автомашине УАЗ-469 № 37-75 ДАЖ возвращались из служебной командировки из селения Тпиг ДАССР в селение Касумкент. Вместе с ними от селения Тпиг до селения Гао ехал председатель правления Агульского Райпо Рамазанов А.Г.
Примерно в 21 час по пути следования за селением Хутхул, водитель Рамазанов увидел бежавшего к дороге ослёнка и, почувствовав лёгкий удар о капот машины, остановил её. Подумав, что он наехал на ослёнка, он стал сдавать назад, не убедившись в безопасности этого маневра. Машина съехала с дороги на откос и опрокинулась с обрыва. Пассажир Рамазанов погиб, а водитель Рамазанов и старший машины Асланов получили различной тяжести телесные повреждения. Автомобиль полностью пришёл в негодность.
На место происшествия я выехал в сопровождении начальника следственного отделения КГБ ДАССР подполковника Зайдилаева Зайдилава Зайдилаевича на его автомашине. Тот ещё тип! После этой поездки я зарёкся ездить на чужих автомобилях. Хотя кое-чему Зайдилаев меня научил. Нет, не следственному мастерству! Следователи КГБ и тогда, и позднее не имели никакого опыта в расследовании такого рода дел. Они же боролись с инакомыслием и шпионов ловили!
Кстати, тогда же я познакомился и с обоими следователями СО КГБ ДАССР лейтенантами Григорьевым и Джарулаевым. Со вторым из них я ещё встречусь в свой второй «махачкалинский» период. И воспоминания о нем очень неприятные. И тогда он ничего не умел, и к исходу службы тоже.
И в тот раз следователи КГБ ничего не делали. Всё делал я сам. А вот, что я полезного усвоил из той поездки, это как старый КГБ-шник (Зайдиев З.З.) не давал водителю уснуть во время нашего возвращения поздно ночью в Махачкалу. Зайдиев постоянно с ним разговаривал и требовал отвечать на вопросы. Время от времени он останавливал автомашину, заставлял водителя выходить из машины, бегать вокруг неё, приседать, делать другие физические упражнения. Так мы и доехали, а я получил хороший урок на будущее и впредь, если уж никак нельзя было избежать езды ночью, именно так «терроризировал» водителя.
Чем же мне остался неприятен Зайдилаев?! - Тем, что лез командовать, а я этого не терпел. Требовал выпивать, а я и не мог, и не хотел, но и отказать не мог, ибо… ну, они там находили доводы, чтобы нельзя было отказать. Пищу их я кушать не мог, столовых там нет, останавливались у «уважаемых людей», которые в горах редко видели таких высоких гостей. Естественно, старались угостить. Чем? Водкой и бараниной.
Компенсировались мои страдания и бытовые неудобства тем, что я очень много увидел такого, что не каждому дано. Мне тогда удалось проехать до самого конца Агульского ущелья до селения Рича, куда докатилось (и там остановилось) нашествие татаро-монгол.
Расположенное на правом берегу реки Чирахчай агульское селение Рича имеет давнюю историю. Одно из первых упоминаний о Риче встречается в местной хронике «История Абу-Муслима». Аул существовал ещё во времена первых походом арабов в Дагестан. С того времени здесь стоит знаменитая Ричинская мечеть. Когда сюда докатилась волна монгольского нашествия, аул они взяли, но дальше его они уже не пошли, а знаменитую башню (мечеть) они просто сожгли.
Я видел покинутые жителями аулы. Жителей этих аулов переселили на равнину, а их каменные сакли остались. Они не разрушаются от времени. Но в селении никого нет! Что-то тягостное испытываешь от созерцания этой пустоты, проезжая эти необитаемые селения.
Я осмотрел место происшествия, сфотографировал всё, допросил свидетелей и потерпевших. Короче, особых сложностей дело не вызвало.
Водитель мной был привлечён к уголовной ответственности и отдан под суд. Но…руководство КГБ посчитало, что «преступники» им ни к чему. Во время суда и водитель, и старший машины отказались от своих показаний. Заявили, что водитель назад не сдавал, что машина сама покатилась в пропасть по какой-то технической неисправности, а показания ранее они давали по принуждения. Следователя, конечно. И адвоката соответствующе бессовестного нашло руководство КГБ.
Я потом и начальнику следственного отделения КГБ ДАССР подполковнику Зайдиеву З.З., и старшему лейтенанту Асланову высказывал своё «фи». Не подействовало:
- Боишься оправдательного приговора?! Брака в работе испугался? Наказания? А о человеке ты подумал?! Того, погибшего, уже не вернёшь, а у водителя семья!
Говорить о совести, чести, порядочности с этим народом (я имею в виду КГБ-шников, а тем более в Дагестане) бессмысленно. У них приказ начальства выше закона, совести и т.п.
Нужно было спасать дело. Трибунал был на нашей стороне, но надо было найти дополнительные доказательства. В первую очередь, подтвердить правдивость данных протокола осмотра места происшествия. Одним из понятых был водитель Зайдилаева и поэтому он «выпадал» из возможных свидетелей. Он подтвердил бы всё, что сказал Зайдилаев. Оставался второй понятой – житель селения Хутхул, где и случилось происшествие. Меня послали за ним в горы. Привёз заразу, но он тоже ничего не сказал. Естественно, с ним поработали.
- Протокол подписал, не читая. В производившиеся следователем измерения не вникал: «Нулёк держал!» (начало рулётки).
- Езжай туда обратно. Ищи свидетеля! - Потребовал Заиченко. Ему тоже оправдательный приговор был ни к чему. Даже в большей степени, чем мне. Спросили бы, каково было его участие в расследовании.
Отвёз я заразу, которая так похабно себя повела (обещал ведь обратно привезти!). Не пытался выяснить причину такого поведения, понимал, что всё равно ничего не скажет. Всю дорогу молчали. А дорога, ой какая, длинная! Почти до самого южного ущелья. И по нему ещё «пиликать»!
Но свидетеля я нашёл. Настойчивость моя была вознаграждена. Это была председатель местного колхоза – осетинка, христианка. Попала сюда вместе с мужем.
- Я не позволю неверным глумиться над моими единоверцами! Я расскажу правду! Я видела момент опрокидывания автомобиля в пропасть. Он, водитель, вначале остановился, а потом стал сдавать назад и упал в пропасть.
Как же я был ей благодарен! Тем более что она согласилась тут же выехать со мной в Махачкалу и дать показания в трибунале. Она понимала, что это руководству КГБ не понравится, но пошла на такое. Поступок, одним словом! После её показаний суд смог вынести обвинительный приговор.
А вот я не смог ей в должной мере ответить на её добро. Как и было ей обещано, прокурор выделил свой автомобиль, чтобы я отвёз нашего дорогого свидетеля к себе домой (в селение Хутхул). В дороге мы мило беседовали. Ей приятно было такое внимание к ней. Она, в частности, рассказала мне, как изобразил свой визит в Махачкалу односельчанам негодяй-понятой. Для жителей глухого села в далёком ущелье выезд кого-нибудь в столицу республики - целое событие. А здесь не просто в столицу, а на заседание трибунала. Нет, о своём предательстве и недостойном поведении он ничего не рассказывал. Он попытался набить себе цену:
- Привезли меня туда. Там внизу, в подвале, заключённые, а наверху – сам суд. Посадили меня есть. Дали хинкал (мясной суп, по-нашему – моё пояснение, А.З.). Спрашивают: «Водку пить будешь?». Я говорю: «Буду!». Налили мне стакан водки…
Короче, такая ахинея. Но сельчане верили. Ведь многие из них дальше своего селения нигде не были.
Дагестанец приехал с Ямайки и рассказывает:
- Виски, пляж, жара, тёлки все в купальниках. Ну, я тоже не лох - кожаная куртка, норковая шапка.
(анекдот, но не только)
За Касумкентом наш автомобиль встал. То есть сломался. А дальше как раз и начинается, по-существу, ущелье с плохой грунтовой дорогой. Там часты обвалы и тогда приходится ждать, пока трактор расчистит дорогу. Дорога узкая, каменистая. И ехать ещё оставалось не менее часа. Водитель ковырялся-ковырялся с машиной (там что-то было с коробкой передач), потом заявил, что он «слегка» починил автомобиль, но езды по горной дороге машина не выдержит. Дескать, надо возвращаться обратно.
- Вот отвезём нашего дорогого свидетеля и поедем обратно.
- Нет, я дальше не поеду!
- Как это ты не поедешь?! Ты у себя дома?! Или всё-таки на службе? А об уголовной ответственности за неповиновение ты слышал?
- А если там, в горах у меня встанет двигатель, Вы его будете чинить?! Или кого-то вызовете? Кого, откуда?
- Мы должны домой отвезти человека! – Продолжал настаивать я.
- В таком случае оставайтесь с ней, везите её… на чём сможете. А я поехал обратно.
Разговор у нас перешёл на высокие тона. И женщина снова вступилась за меня, пожалела:
- Товарищ, лейтенант, да поезжайте и Вы. Я как-нибудь доберусь. Думаю, будет попутная машина.
- А если не будет?! Уже вечер.
- Да, думаю, будет. А нет – так я привычная. Волков сейчас нет, дойду и так.
- Но я должен Вас сопроводить!
- А сами как потом будете добираться?! Поезжайте, всё будет хорошо.
Поторапливал и водитель:
- Скорее принимайте решение. Уже темнеет, а нам ещё далеко ехать.
Разговаривать с ним не хотелось. Попрощался со своей «спасительницей», извинился, что не смог доставить до дому, молча сел в машину, и мы уехали, оставив её на обочине дожидаться попутной машины.
В Махачкалу доехали без происшествий. Доложил прокурору о поведении водителя и об отказе его выполнить мой приказ. Прокурор пропустил мои слова мимо ушей. Водители всегда были «народом прикормленным». Никакой ответственности не понёс и этот.
Очередным автопроисшествием было дело в отношении майора в/ч 29964 Болонкина. Моя принципиальность в этот раз спасла ему судьбу, которую он по недомыслию (или со страха) чуть было не предал.
Начальник оперативного отделения штаба дивизии майор Болонкин утром рано ездил на охоту и, возвращаясь на службу, неподалеку от селения Новый Кафыр-Кумых (неверный Кумух) сбил старуху Батыргишиеву, которая от полученных повреждений скончалась.
Получив сообщение о происшествии, я сразу собрался ехать осматривать место наезда. Естественно, с участием Болонкина. Тот смутился, услышав о моих намерениях, как-то так робко возразил:
- Но ведь милицейский следователь уже место происшествия осматривал.
- Я привык всё делать самостоятельно. К тому же профессионализму милицейских следователей я не доверяю.
- Но Вы всё же заедьте к нему, поговорите, посмотрите материалы.
- Да без вопросов.
Заехали. Болонкин был «настороже». Милицейский следователь тоже попытался меня отговаривать:
- Да там уже все следы затёрли. Движение-то напряжённое!
- Ну, да вдруг что-то осталось. В любом случае мне будет легче представлять происшествие, когда я побываю там, где всё произошло.
Тогда милицейский капитан пригласил меня «на два слова» в сторонку:
- Раз Вы решили ехать, я должен признаться, что я неверно отразил обстановку на дороге. Я уменьшил тормозной путь автомобиля. Бабка старая, и её не вернешь, а портить майору Советской Армии службу и жизнь - не по-людски. Раз уж я, милиционер, пошёл ему «навстречу», Вам, военному следователю, сам Ваш Бог велит ему помочь.
Удивили меня эти откровения. Не зря я не доверял милицейским следователям!
Людям надо доверять. Не деньги, конечно. И не секреты. А так, вообще.
(шутка)
- Извините, товарищ капитан, у меня свои понятия о нравственности. В своём протоколе я отражу лишь то, что увижу.
- В таком случае разреши мне свой протокол порвать, будто я осмотр места происшествия и не производил. Я ведь действовал бескорыстно, зачем меня подставлять!
В «бескорыстности» милиционера я искренне сомневался, но согласился его протокол «не получать». Да он бы мне его и так не дал. Просто бы мешал работать, а так я, вроде, пошёл ему навстречу.
- Я поеду с тобой!- Заявил он.
- Зачем?! Вмешиваться в свою работу я никому никогда не позволяю.
- Я не буду мешать. Я просто посмотрю.
- В таком случае давай договоримся: мне зрители не нужны. Если поедешь, то будешь обеспечить мне безопасность осмотра, перекроешь дорогу с обеих сторон.
- Я согласен!
Поехали. Несмотря на то, что движение по дороге было напряжённое и прошло уже несколько часов, тормозной путь «Волги» Болонкина был чётко виден и составил более ста метров. Ну, с очень большой скоростью несся он! Опаздывал на службу. Я обозначил тормозной путь гипсом и травой (гипса не хватило, такой был длинный тормозной путь) и сфотографировал для наглядности. Я вообще по всем делам, особенно по автопроисшествиям, в обязательном порядке применял судебную фотографию. Более того, делал панорамные снимки места происшествия, чтобы легче было представить обстановку происшествия экспертам-автотехникам, проверяющим и судьям.
Болонкин был, как в воду опущенный. Смотрел на меня косо и, я представляю, что он чувствовал ко мне в своей душе. Но я ему честно высказал свою позицию: «Я не предрешаю вопрос о виновности или невиновности. Это я сделаю по завершении расследования. Если Вы окажетесь виноваты, то себя вините. Я ничего «прибавлять» или «убавлять» не буду. Я поражаюсь Вашему милицейскому «благожелателю», но я так не могу.
Не убедил я его. Ко мне он продолжал относиться настороженно. А я делал своё дело.
Для назначения автотехнической экспертизы мне требовалось до мелочей исследовать момент столкновения. Откуда появилась на дороге старуха, что она там делала, какое время находилась в поле зрения Болонкина. Надо было найти очевидцев случившегося. На одних показаниях Болонкина строить расследование было нельзя. И я нашёл таких свидетелей из ближайшего селения.
Старуха переходила дорогу, но увидев приближающийся автомобиль Болонкина, остановилась на середине проезжей части, и, глядя в его сторону, стала ждать, пока он проедет. А в это время к ней приблизился автомобиль с противоположного направления. Желая предупредить старуху об этом, водитель дал сигнал. Она же испугалась и бросилась перебегать дорогу в непосредственной близости от автомобиля Болонкина. Тот применил торможение, но избежать столкновения не смог.
Я провёл несколько следственных экспериментов, чтобы выяснить, какое расстояние успела пробежать старуха, с какой скоростью. Для этого подобрал женщину, примерно того же возраста и комплекции. Она с той же скоростью преодолевала то же расстояние, а я всё фиксировал на секундомер.
Только после этого я направил материалы дела для экспертизы в НИЛСЭ (научно-исследовательскую лабораторию судебных экспертиз). Проводил экспертизу мой товарищ Анатолий Григорьевич Павленко. Согласно его заключению, Болонкин допустил нарушение правил дорожного движения (как он писал, «должен был двигаться со скоростью, разрешенной правилами дорожного движения), однако в той дорожной обстановке был лишён возможности предотвратить столкновение.
Не рассказывая ему о моём разговоре с милицейским следователем, я поинтересовался?:
- Толя, а если бы тормозной путь был не сто с лишним метров, а, скажем, тридцать (как у милицейского следователя в его протоколе). Какой бы был твой вердикт?
- Однозначно виноват! Так как в этом случае скорость у него была намного меньше и возможность предотвратить наезд своевременным торможением была.
Итак, Болонкин подлежал привлечению к административной ответственности за превышение скорости, и был не виновен в смерти старухи. Уголовное дело в отношении него я прекратил.
Не скрою, не отказал себе в удовольствии поинтересоваться у Болонкина, а что было бы, если бы я в своё время не проявил принципиальности и согласился на предложение милицейского следователя. Болонкин молчал. Тогда я продолжил и высказал своё предположение:
- Вы, как порядочный человек, не выдали бы своего «благодетеля» - милиционера и без вины виноватый сменили бы военную форму на тюремную робу. Так?
Ничего мне на это не ответил Болонкин. И не поблагодарил. Да я на это и не рассчитывал. Я хотел, чтобы он зарубил себе на носу, что надо всегда быть честным. Ведь не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
С Болонкиным мы больше не встречались, ибо как только я принял своё решение по нему, его, от греха подальше (от мести горцев), тут же перевели по службе куда-то в другой регион.
На верхних снимках я после отпуска (23.05.1975 г.), ещё вполне себе в теле и в «лоске». На нижнем снимке слева я в Буйнакске 17.09.1975 года. Уже худой и заезженный командировками и нагрузкой. На нижнем снимке справа я 2.10.75 г. провожу следственный эксперимент у селения Новый Кафыр-Кумух по делу об автопроисшествии с участием майора Болонкина.
Брат-Саша мне (ноябрь 1975 г.):
…Толя, я, что касается часов, то ты лучше подари мне свои часы, какие они есть, а деньги на часы мне не высылай, а купи себе новые. За деньги спасибо. Куртку я купить не смог. Их сейчас нет…
Брат-Саша мне (ноябрь 1975 г.):
«…Ездил на 8-е домой. Как всегда, получилось не без приключений. Сразу с парада я бегом отправился на вокзал, и оказалось, что на поезд опоздал, а на другом мне ехать не выгодно. Тогда с горем пополам на такси доехал до Краснодара за 7 рублей. Спасибо тебе за деньги. Ночью приехал домой и вечером на этот же день уехал из дому…»
Не помню, каким уж по счёту было автопроисшествие из того же времени (октябрь 1975 года) - дело в отношении старшего лейтенанта УНР-330 Денисенко Геннадия Алексеевича.
12 октября 1975 года поздно вечером, в ненастную погоду он на автомобиле ГАЗ-69А возвращался с семьёй из Буйнакска домой и на проспекте Калинина в городе Махачкале (сейчас – проспект Шамиля) совершил наезд на двух абреков (Ибрагимова и Мислимова), которые в нетрезвом состоянии выскочили на проезжую часть, пытаясь его остановить.
Автомобиль шёл с ближним светом фар, так как навстречу также двигался транспорт. Шёл дождь и асфальт был мокрым. Проспект не освещался. Наезд произошёл до применения водителем мер к торможению, так как пешеходы в поле его зрения появились неожиданно.
Пострадавшие, вопреки добытым следствием данным, утверждали, что наезд на них был произведён в то время, когда они находились у бордюра, на проезжую часть они не выбегали и автомобиль Денисенко останавливать не пытались. Один из них (Ибрагимов) с ногой в гипсе «залёг» дома. Я нашёл свидетеля (из националов) - капитана милиции Сефербекова, который видел, как пострадавшие выбегали на проезжую часть и пытались останавливать проезжавшие автомобили, пока не попали под автомобиль Денисенко. Он согласился подтвердить свои показания на очной ставке с «пострадавшими». Это вообще подвиг для национала - дать показания против своего.
Чёрт меня дёрнул проводить очные ставки у «болящего» дома. Это неправильно было и тактически (он был в привычной обстановке, хозяин положения). Не просчитал я и последствия. Просто не мог допустить такое. Как говорится, век живи – век учись.
Но принимать решение по делу без очных ставок означало оставить негодяям возможность писать (как бы обоснованные) жалобы: их никто не изобличил. Ждать несколько недель, пока у того снимут гипс, не хотелось. Тащить его в больницу?! Хай такой бы подняли! Вот я и решился. С согласия негодяя, конечно! Я ведь вторгался в его жизненное пространство. В протоколах это согласие отразил!
Денисенко ещё этот негодяй выслушал более-менее спокойно. Нет, конечно, не признал своей вины! А вот когда его стал изобличать свой же, национал, случился скандал:
- Ты это подписываешь?!- Спросил он у свидетеля. И когда тот подписал (а я сразу давал протокол для подписи), разразился в его адрес угрозами и нецензурной бранью. Я попытался пресечь его непотребное поведение и тогда ушат ругани пролился в мой адрес. Пожалел, что не предусмотрел взять с собой участкового инспектора милиции. Хотя что бы сделал он?! Не затыкал же бы тот рот лежачему больному. Короче, чушь вышла.
Отразил в протоколе ход следственного действия, записал, что говорил негодяй. В прокуратуре подготовил материалы для выделения из дела и направления в милицию для привлечения негодяя к ответственности. Но Заиченко потребовал документы уничтожить:
- Не позорься! Себя только ославишь! Никто Магомеда не будет привлекать к ответственности. Сами такие!
Всё так. Выполнил. Не только потому, что был приказ, а потому, что понимал его правоту. И в то время национализм был жив. А здесь следователь-русский выгородил водителя-русского. Так расценили бы.
Дело на Денисенко я прекратил. И как «пострадавшие» не жаловались, решение моё устояло.
Даже когда некого было привлекать к уголовной ответственности (когда нарушитель дорожного движения погибал), я максимально дотошно разбирался, как это стало возможным.
В июле 1977 года у меня как раз было дело о гибели рядового Мещерякова во время ночного 150-км марша водителей-курсантов Грозненского соединения. Не хватило им своей территории, что ли?!
Я выезжал на осмотр места происшествия.
Сохранилась фотосхема к протоколу осмотра места происшествия по этому делу. Я вообще всегда много фотографировал. По всем делам. По автопроисшествиям особо. Снимал своими фотоаппаратами: «Зенитом-Е» от «фотоснайпера», купленного ещё в Волгограде, и ФЭДом-3, купленным здесь, в Буйнакске. Фотоснайпер я позднее в Хабаровске продал. Нужны были деньги. А ФЭД до сих пор сохранился и вместе с моей тогдашней фотовспышкой «Чайка», купленной тоже за свой счёт, висит в моём кабинете на даче, как память о моей беспокойной службе.
Казалось бы, человек погиб, что там расследовать.
Но я всегда старался глубоко изучить причины и обстоятельства, которые привели к трагедии или способствовали ей.
Мещеряков уснул за рулём. При этом был в нетрезвом состоянии.
Вот я и решил разобраться, как такое стало возможным. И выяснил много негативного.
Для проведения сборов доподготовки молодых водителей, согласно приказу командира в/ч 28230 (Грозненская учебная дивизия) было выделено от различных частей соединения 20 автомобилей, 6 прапорщиков и 20 сержантов. Однако вскоре 13 автомашин, 5 прапорщиков и 18 сержантов были вновь отозваны со сборов командованием частей. Об этом было доложено заместителю командира соединения по технической части, на которого, согласно приказу, было возложено осуществлять контроль за проведением сборов. Никаких мер им предпринято не было. В виду этого доподготовку молодых водителей пришлось осуществлять на имеющейся технике и с имеющимися кадрами, чего было явно недостаточно, и что привело к недовыполнению программы обучения, и заставило руководство сборов проводить ряд мероприятий сверх расписания и порой без достаточной их подготовки.
Ко всему прочему командир в/ч 73810, на базе которой проводились сборы, подполковник Старков неоднократно использовал курсантов и автотранспорт сборов для решения хозяйственных нужд своей части. В учебное время курсантов по его приказу отправляли на хозяйственные работы; никак не связанные с учёбой (обслуживание артвооружения, уборка казарм, благоустройство территории). Неоднократно курсанты посылались на работы на радиозавод, мебельный комбинат и другие предприятия города Грозного для того, чтобы заработать для части краску, мебель, другие материальные ценности.
Неоднократно по приказу Старкова автомобили, приданные сборам для обеспечения учебного процесса, использовались на различные хозяйственные нужды, никак не связанные с процессом обучения (перевозка гравия и личного состава в/ч 73810).
Начальники сборов майор Умаров и заместитель начальника сборов по технической части майор Москвин деятельного участия в учебном процессе не принимали. Основную часть времени они продолжали уделять своей основной работе, возложив проведение сборов на командира роты капитана Хмару. Контроля за его деятельностью они не осуществляли. Не приняли они участия и в таком важном мероприятии, как проведение ночного 150-км марша.
За подготовкой техники к маршу никто не проследил. В результате этого одна из пяти вышедших на марш автомашин сразу после выезда из гаража вновь возвратилась туда из-за неисправности. Вторая автомашина из-за технической неисправности встала в районе г.Кизляра.
Рисунок протектора на одном из колёс третьего автомобиля был полностью изношен, и колесо было непригодно к эксплуатации. Это затрудняло движение колонны, выбивало её из графика.
Капитан Хмара по своему усмотрению изменил маршрут движения колонны, поехав в село Крайновку (видимо, рыбой хотел разжиться). За личным составом он не следил, что и позволило Мещерякову на одном из привалов употребить спиртные напитки. Даже удивительно, как Хмара не заметил этого. Ведь он ехал в машине Мещерякова старшим! Но при опрокидывании автомобиля он не пострадал. Погиб только сам Мещеряков.
Всё это было подробно изложено в моём представлении на имя командира в/ч 28230. Был поставлен вопрос и об ответственности виновных за допущенные нарушения, и о приведении учебного процесса в соответствие с уставными требованиями.
И ещё об одном июльском 1977 года автопроисшествии помню. Это дело в отношении Михайлова (ст.ст. 212-1 ч. 1 и 252 УК РСФСР), который угнал автомашину и не справился с управлением на одном из поворотов дороги Дубки-Чирьют. Это неподалеку от г.Буйнакска.
28-29 июля 1977 года я выезжал по поводу этого происшествия в г.Буйнакск и, в частности, осматривал место автопрошествия. Повторно. После милиции. Я никогда и никому не доверял. Сам всегда выезжал на место происшествия. Во-1-х, легче потом самому представлять, как дело было. Во-2-х, я всегда находил там что-то дополнительно. В 3-х, я всегда делал подробные фотосхемы. Проверяющим, судьям, экспертам и другим участникам расследования всегда легче было ориентироваться по моим фотоснимкам. Наконец, в 4-х, я составлял прекрасные масштабные планы места происшествия, которые, наряду, с фототаблицей, давали полное представление, как развивались события. Изготавливал, конечно, эти планы не я. Под «боком» была целая дивизия с оперативным отделом. Солдат из этого отдела я и брал при выезде на место происшествия. Во-1-х, они были понятыми. А во-2-х, они же потом и изготавливали на миллиметровой бумаге цветными карандашами прекрасные планы к протоколу осмотра места происшествия.
Благодаря этому плану (схеме) к протоколу дополнительного осмотра места происшествия (автомобильного) от 29.07.77 г. на дороге пос. Дубки – Чир-юрт я и вспомнил об этом, таком рядовом, деле.
В свой второй Махачкалинский период службы, этот план (схему) мне вручила секретарь нашей военной прокуратуры Балабанова Татьяна (Этери) Дмитриевна. Прошло уже много лет, и она готовила это дело в числе других к уничтожению. Увидела этот план-схему и пришла ко мне:
- Анатолий Иванович! Не хотите оставить эту схему себе на память?! Рука не поднимается уничтожить такую прелесть!
Действительно, редко кто-то так, как я, серьёзно относился к своему делу. Уж перед ней за несколько десятков лет работы в военной прокуратуре столько следователей прошло!
Сохранились фотографии ещё одного осмотра мной места автопроисшествия (они ниже) с тяжкими последствиями с участием виновного. Уж не помню его фамилию. Был призван на военные сборы из запаса. Уже зрелый мужчина. А, поди ж ты… Напился, угнал свой тяжёлый грузовик с боеприпасами, домой поехал. По дороге не справился с управлением и опрокинулся. На снимках он показывает, где и как съехал с дороги в кювет.
Уголовные дела в «местной» спецификой.
В Буйнакске расследовал дело о наезде на ребёнка. Тот выбежал из-за телеги старьевщика прямо под колёса автомобиля. Естественно, старьёвщик был основным свидетелем. Он же никаких показаний давать не хотел. Забубённый абрек. Как я с ним ни бился – бесполезно. И работники милиции старались с тем же успехом. А потом мне кто-то порекомендовал обратиться к «старому красному партизану». Старый-то он старый, но оказался человеком довольно активным и «сознательным». Когда я обратился к нему за помощью, он был польщён таким вниманием и тут же мне пообещал: «Я скажу ему (старьевщику), он вам всё расскажет!». И тот рассказал. И не только рассказал, но и показал всё на следственном эксперименте с его участием. Это позволило провести автотехническую экспертизу и принять обоснованное решение по делу.
Если мне не изменяет память, участником этого происшествия был молодой военный врач из госпиталя. Через двадцать лет мы встретимся вновь. Он будет уже начальником госпиталя и будет добром вспоминать мою работу по делу, окажет помощь в приобретении на военкомат республики путёвок для детей в летний лагерь. Да и мне поможет с путёвками в дом отдыха Бэтта. Благодарный человек оказался.
Дело в отношении старшего лейтенанта в/ч 7410 Муратханова Мансура Тажутдиновича. Тоже автопроисшествие. Тоже наехал на ребёнка, только в Махачкале. Вины его не было. Я это доказал. И человек был очень приятный. После завершения следствия по делу он предложил мне съездить на строительство Чиркейской ГЭС. Я «болел» Дагестаном, эта стройка «гремела» и поэтому с благодарностью согласился. В какой-то выходной день мы туда и поехали. Со мной поехала моя будущая жена Татьяна, её брат Василь и моя сестра Лариса. Всё было хорошо. Мы заехали в Буйнакск. Потом поехали в Чиркей. И через Кизилюрт возвратились в Махачкалу. День прошёл чудесно, остались яркие воспоминания.
Не удивительно, что в свой второй «приезд» в Махачкалу, в очень тяжёлый для меня период я, узнав, что Муратханов, уже подполковник, прибыл в Махачкалу для прохождения службы в должности заместителя командира полка патрульно-постовой службы, сунулся к нему за помощью. После покушения на меня Сапожникова я пытался доказать очевидное (пьяный прокурор глубокой ночью приходил ко мне с ружьём и буянил). Мне и надо было только, чтобы приезжавшие по вызову жены милиционеры подтвердили, как было на самом деле. Они же врали, покрывали прокурора. И Муратханов мне не помог. Я ему был уже не интересен, и ради меня ссориться с прокурором гарнизона он не захотел.
Вот такие два разных дела об автопроисшествиях. Какие два разных человека стоят за этими делами!
Я почти постоянно, стараниями Александра Григорьевича, находился в командировках. Чаще всего это был Буйнакск. Как дом родной стал. Там меня все знали, и я всех знал.
Часто мест в гостиницах там не было, и я останавливался в медпункте дивизии. Как-то рано утром бегу по делам мимо штаба одного из полков. Офицеры ждут развода. Меня останавливает командир полка подполковник Шафожинский (или подполковник Панфилов, уже не помню).
- Смотрю я на Вас, товарищ лейтенант, и душа радуется. Какой Вы собранный, энергичный и целеустремлённый. Я никогда не видел, чтобы Вы праздно сидели, как мои офицеры. Вы всегда при деле, с раннего утра и до позднего вечера. Я даже не знаю, выходные у Вас есть или нет. Я Вас всегда своим офицерам ставлю в пример.
Тут же подозвал одного из офицеров и продолжил:
- Посмотрите, товарищ старший лейтенант, на своего ровесника. Берите пример, как он весь без остатка отдаётся службе.
Ну и в таком духе дальше. Мне неловко было и слушать, и уйти было неудобно. Тем более что, чувствовал, хватил меня командир полка от души.
На фото я на Кавалер-скале в г. Буйнакске (бывшая Тумир-Хан-Шура)
Верхний снимок – 28.01.1976 г. в одной из казарм в/ч 29964 в г. Буйнакске.
На нижнем снимке -03.06.76 г. в 623 ВСО (г. Буйнакск) с дознавателем по одному из дел. Кажется, убийство (дело Гусева).
Далее об очередном деле с ярко-выраженной местной окраской. Если не изменяет память, в отношении военного строителя-рядового в/ч 43080 Абдуризакова А.Т. о покушении на убийство своей же девушки.
Абдуризаков служил где-то на Урале (Челябинская область). Что уж произошло там, не помню, но он сбежал. Искали его плохо (нас не информировали, дознавателя по месту призыва в армию беглеца не направили), ограничились формальным уведомлением в военкомат и в милицию, а тем «оно надо?!».
Было лето (август 1975 г.), Адуризаков устроился охранять бахчу в окрестностях селения Ленинкент (у подножия горы Тарки справа по пути из Махачкалы в Буйнакск). Милиция если к нему и приезжала, то за арбузами, личностью сторожа они не интересовались.
Жилось там Абдуризакову с комфортом, так как где-то он умудрился познакомиться с девушкой из Северной Осетии, приехавшей на море на отдых. С ней, а также своим младшим братом и он и жил на бахче в шалаше.
Однажды ночью к нему приехали его друзья. Услышав женский смех в шалаше (это девушка развлекалась там с младшим братом нашего беглеца), один из них попросил «показать» её. Зная, чем смотрины закончатся, Абдуризаков отказал. Начались пререкания. Дескать, какой ты друг, если для меня пожалел какую-то «кошёлку» (то есть то, куда что-то положено класть). Он-то знал, что у Абдуризакова невесты нет, а эта девушка ему - просто предмет для развлечения. Почему же не поделиться с другом?!
В конце концов, он пригрозил, что всем знакомым в селении расскажет, каков Абдуризаков на самом деле «друг». Дескать, после этого с тобой никто не захочет поддерживать отношения.
Это было чувствительным уколом, и Абдуризаков не смог его стерпеть. Но отреагировал-то как оригинально?! Чисто по-кавказски! Он вызвал девушку из шалаша и на глазах у своих гостей (в том числе и того, кто требовал у него девушку) всадил ей в живот свой нож, которым до этого разрезал арбуз. Жест красноречивый: ни тебе, ни мне!
Гости тут же разбежались. Маленький брат Абдуризакова побежал в селение вызывать скорую помощь, а сам Абдуризаков понёс её на руках к шоссе.
Всё закончилось благополучно. Девушке своевременно была оказана медицинская помощь (сделали операцию), и она осталась жива. А Абдуризакова А.Т. я отдал под суд за дезертирство и покушение на убийство.
Ещё одно дело с «национальным» орнаментом расследовал я тогда же, в ноябре 1975 года. Дело в отношении рабочего Советской Армии водителя УНРМА-893 Гасанбекова Абдулбека. Его поймали на одной «левой» ходке.
Это дело расследовал Тумбасов. Достаточных доказательств виновности Гасанбекова он добыть не смог, и дело прекратил. Решение это ВП СКВО отменила, и направило дело для производства дополнительного расследования. Заиченко поручил это мне. Видимо, надеясь, что я более активно буду искать доказательства, и у меня что-то получится.
Увы, не получилось и у меня, хотя я очень старался.
Уллубий-аул (родина первого секретаря Дагестанского подпольного обкома РКП (б) Уллубия Буйнакского), где жил Гасанбеков, по-существу, был выстроен с использованием ворованных Гасанбековым материалов.
После землетрясения в 1969 году в Махачкалу нагнали кучу военных строителей. Огромные средства сюда закачивались, столько всего строилось и ещё больше разворовывалось.
А.И. Герцен («Былое и думы», государственное издательство художественной литературы, Москва, 1963 г., книга 1, стр. 254) был прав: «Казённое добро ни в огне не горит, ни в воде не тонет, - оно только крадётся»
Участковый инспектор мне откровенно говорил:
- Да здесь все что-то (если не всё) покупали у Гасанбекова. Привозил он всё сюда по ночам. Но вам никто никогда ничего здесь не скажет. И я вам ничем помочь не могу.
Итак, сам Гасанбеков хищение категорически отрицал. Покупатели ворованного, его односельчане, тоже молчали. Попытался я найти свидетелей на складе в/ч 32004 и тоже ничего не нашёл. Учёта должного не было, да и не заинтересовано было руководство выносить сор из избы. Так дело и прекратил.
И ещё одно дело в тот же год я расследовал после Тумбасова. В отношении солдата-курда из г.Буйнакска военного строителя-рядового Симонова Гриши (ст. 144 ч. 2 УК РСФСР). Он похитил носильные вещи из квартиры гр-ки Салаватовой в г. Буйнакске. Достаточных доказательств виновности солдата не было. Дело Тумбасов прекратил. Это решение прокуратура округа отменила. Дополнительное расследование Заиченко поручил мне.
Очень рьяно я взялся за расследование. Ездил в Армению (г. Арзни), откуда солдат был призван в армию, в надежде найти какие-то доказательства хищений. Проводил там обыски, изымал почтово-телеграфную корреспонденцию. Но всё тщетно.
Местный КГБ-шник с сочувствием ко мне говорил:
- Не удивительно, что солдат отсюда ворует. Здесь все воруют. Никто нигде не работает, но все как-то живут. И неплохо живут. Ты его остановишь и строго скажешь: «Прекращай воровать!». Ничего не ответит. Но приходишь домой – а там баран. Это на всякий случай, чтобы ты не придирался.
Солдат мой молчал, как в рот воды набрал. Родители ничего не показали. Обыски ничего не дали. Так дело и прекратил. Слишком много времени прошло с момента совершения кражи, и все доказательства были утрачены. Выше себя не прыгнешь. Не смог я доказать вину Симонова. И хоть не мой был «косяк», до сих пор помню это дело, как свою неудачу.
Но благодаря этому делу побывал в Азербайджане и Армении. Вот что писал тогда домой.
Моё письмо домой от 01.07.75 г.:
…Здравствуйте, мама, Лара, папа, Саша. Извините за долгое молчание. С самого прихода из отпуска много работы. Почти всё время в командировках и в Махачкале урывками. Был уже в Армении. Проезжал через Баку, Ереван, ехал по-над самой границей. Много и работы сделал. А написать всё собирался, да мешали дела. Сегодня вот нет начальства, и пишу…
Определённый интерес может вызвать расследование мной грабежа вина из цистерны на станции Шамхал (пос. Коркмаскала). Не так просто мне это далось. Участвовало в нападении несколько десятков солдат. Ну, кого тогда призывали в стройбат - полный отстой! Ранее судимые, слабоумные, алкоголики. Кто-то из них обнаружил на станции никем не охраняемую цистерну с вином. Набрали вина, во что только можно. Принесли в часть, напоили сослуживцев, а затем большой толпой и с большими солдатскими термосами для еды (по 70 литров вместимости) двинулись на станцию. Остановить эту толпу никто не мог. Она бесчинствовала вовсю.
А когда началось следствие, все «в рот воды набрали». Молчали как подпольщики: не был, не знаю, не видел.
Конечно, всех побывавших на станции установить вряд ли и было возможным. Дисциплина в части хромала «на обе ноги». И привлечь всех (да даже всех наиболее активных и организаторов) было невозможно. Скамьи такой для подсудимых не нашлось бы! Но кого-то привлечь к ответственности надо было, и процесс по их делу провести в воинской части. Максимум из него «выжать» для профилактики правонарушений.
Задача очень непростая и нелёгкая. Но я с ней справился. Я раскрыл это преступление. Прошёл уже не один десяток лет, но никто до сих пор не знает, кто же «сдал» своих. Я искусно всё «задрапировал».
Естественно, мой информатор был из числа активных участников безобразия и «своим» для грабителей и хулиганов. Он был арестован и содержался на гауптвахте, как и ряд других. И вышел он оттуда позже других, и сознался «на очных ставках» после всех остальных и среди армейской «блатоты» был отмечен «самым стойким». В список подлежащих вызову в суд я его не включил. Я честно выполнил данное ему обещание, и репутацию его среди сослуживцев сберёг.
Я несколько дней провёл на гауптвахте, поочерёдно «прощупывая» каждого арестованного. Накурился до одури с ними, чтобы возник контакт (ни до того, ни после никогда уже не купил). Нащупав «слабое звено» (что-то у него там дома было неладно, или наоборот всё было хорошо, и привлечение его к ответственности больно бы ударило по семье), я предложил сделку: он мне просто рассказывает, как всё было, а я его не буду привлекать к ответственности. Не без колебаний он согласился. Он очень боялся «потерять лицо» среди сослуживцев и сомневался, что, если он пойдёт на сотрудничество со мной, об этом не станет известно его друзьям.
Умел я убеждать. Более того, я уверил этого человека, что всё сделаю для того, чтобы убедить самих «главарей» признать свою вину и не «тянуть за собой в тюрьму» остальную массу любителей выпить «на халяву».
Дотошно выяснив все обстоятельства дела, я стал «тянуть одеяло с края». То есть «расколол» солдат, которые участвовали лишь в отдельных эпизодах «эпопеи». Естественно, они дали показания и на основных организаторов безобразия - военных строителей-рядовых 1942 ОСТБ ранее уже судимого Харченко Василия Петровича и его товарища Нечаева Виктора Николаевича. А этих двоих я «взял» на их же «блатных» понятиях: по-товарищески ли с их стороны будет за собой тащить кого-то ещё под суд.
Они поддались на мои увещевания. Вину свою признали, каялись, и на суде свои показания не изменили. Процесс прошёл прекрасно и имел большой резонанс в общественном сознании. Дисциплина в батальоне несколько поднялась.
Из необычного следует вспомнить дело военного строителя-рядового 1942 ОСТБ Якобадзе. Само дело ничем не интересно. Я даже не помню, о чём оно. Какое-то воинское преступление. Интересен сам подследственный Якобадзе. Он окончил театральное отделение какого-то ВУЗа в Тбилиси и (вот маркер того времени) был призван в армию. Простым солдатом. Собственно, это и неудивительно, ибо ничего путного он не умел. Только непомерное самомнение. Ладно мне во время следствия… Но даже Заиченко и судье трибунала при рассмотрении дела досталось. В театральных эффектах недостатка не было. То Якобадзе устраивал гомерический хохот, то ещё какие-то театральные сцены. Это ему не помогло. Осудили его.
Моё письмо в Развильное (12.09.75 г.):
Здравствуйте, мама, Лара, папа! У меня всё по-прежнему. Работы всё так же много. Да у нас и не бывает так, чтобы было мало работы. Я к этому уже привык. Начинаю привыкать и к Дагестану. Спасибо, мам, за фотографии. Почему ты только мало их прислала, если есть больше. В ответ я вам высылаю свою фотографию. Мам, напиши, выкупил ли папаша 4 том Пушкина (Он уже давно вышел из печати и поступил в магазины). Куда он устроился на работу?
С тем до свидания.
Всего вам хорошего.
Толик
Работы постоянно было много. Но я был бы не я, если бы не находил время для знакомства с Дагестаном, не стремился бы расширить свой кругозор.
Именно в это время я открыл для себя Герцена и почти всего его перечитал. Записная книжка того времени заполнена выписками из его «Былого и дум». Читал много о Средней Азии. Ещё были свежи воспоминания о поездке туда.
Не пропускал ни одного культурно-массового мероприятия в нашем гарнизоне. Например, 14-15 июня 1975 года вместе с группой рабочих и служащих в/ч 32004 ездил в двухдневную экскурсию в город Орджоникидзе (ныне Владикавказ) и его окрестности (Цейское ущелье).
Я уже достаточно хорошо ознакомился с Махачкалой и её окрестностями, в частности, городом-спутником дагестанской столицы Каспийском, построенным, в 1930 году по приказу Сталина (градообразующим предприятием города стал крупнейший в СССР торпедный завод). Буйнакск вообще весь исходил. В Избербаше побывал.
И везде со мной был фотоаппарат, и я снимал понравившиеся виды, людей. На позитивную (для слайдов) и негативную (для печати фотографий) плёнки.
Аул Тарки (вид с одноимённой горы). Очень уютно расположился он в выемке горы. Красиво смотрелся днём, но особенно красиво его огоньки сверкали в ночное время.
Вторая могила первого имама Дагестана Гамзата на горе Тарки (он был перезахоронен здесь, неподалеку от русской крепости Бурная, так как среди горцев стал распространяться слух, что он встаёт из своей могилы в ауле Гимры и призывает к сопротивлению).
Селение Кафыр-Кумух (неверный Кумух) неподалеку от Буйнакска.
А это одна из достопримечательностей Буйнакска Кавалер-скала. После присоединения Дагестана к России здесь была расположена артиллерийская батарея, которая контролировала подходы к крепости по долине реки Шура-озень.
Вид с Кавалер-Скалы на долину реки Шура-Озень.
Бывший дверец генерал-губернатора Дагестана. На момент съёмки - аварское педучилище.
В этом здании (бывшее офицерское собрание) Сталин провозгласил автономию Дагестана.
Тема Кавказской войны постоянно была в поле моих интересов. В исторической науке термином «Кавказская война» обозначают военные действия, связанные с присоединением Чечни, Горного Дагестана и Северо-Западного Кавказа к России в 19-м веке. Перед приездом в Дагестан я перечитал книгу Хаджи-Мурат Мугуева «Буйный Терек». И теперь в Дагестане я везде искал продолжения этой книги, иллюстрации к описанному там.
25 лет Шамиль противостоял Российской империи. В 1857 году отдельный Кавказский корпус был преобразован в Кавказскую армию (200 тысяч человек при 200 орудиях). Располагая такими силами, генерал А.И. Барятинский смог в августе 1859 года добиться капитуляции Шамиля в ауле Гуниб.
Спустя 30 лет, участники войны соорудили каменную беседку в берёзовой роще в Верхнем Гунибе над местом встречи вождя горцев и главнокомандующего русской армией на Кавказе.
В 1986 году, будучи в Дагестане в отпуске, я побывал в Гунибе. Видел эту беседку. Сидел на камне, на котором когда-то сидел главнокомандующий русской армией во время пленения Шамиля. Видел поляну, на которой сохранились столы-возвышения для пира по случаю окончания войны.
Ни во время гражданской войны, ни в годы «идеологического» вандализма (в советское время) беседку не трогали (сняли только шар с двуглавыми орлами). Развалили её уже в годы перестройки.
Вот мы с сыном Денисом у беседки. А здесь я сижу на том самом камне.
Кавказское командование выполнило своё обещание. Шамиль и его семья были вывезены в Калугу. Жителей Верхнего Гуниба переселили в Аркас и ближайшие аулы. Мюридов Шамиля не преследовали (даже русские дезертиры были амнистированы). Некоторые из наибов были оставлены на своих должностях.
Такую «мягкость» объясняет фраза из письма наместника Кавказа Барятинского: «Нам нужен он живой, сдавшийся – убиенный он бы послужил предметом вечного поклонения, создалась бы легенда о нём».
Первые годы ссылки при Шамиле держали пристава. Когда в 1866 году Шамиль принёс присягу верности Российскому императору, он по закону перестал быть военнопленным и превратился в подданного.
В мае 1869 году Шамиль получил разрешение выехать на поклонение мусульманским святыням в Мекку. Оплату расходов брал на себя царь.
В Турции Шамиль был принят восторженно. Когда он достиг Хиджаза (в марте 1871 года) его догнал рескрипт царя Александра Второго о даровании потомственного дворянства. В Медине (Саудовская Аравия) Шамиль скончался.
В свободные воскресные дни я ходил в гостиницу «Каспий», где останавливались туристы из России, чтобы вместе с ними ездить по Дагестану.
Надо упомянуть, что сразу по приезде в Дагестан я купил себе прекрасную польскую палатку. Мечтал ходить в горные походы. Но товарищей для походов так и не нашёл, а в одиночку ходить там по горам не рекомендовали. Вот теперь «примыкал» к туристам из России.
Я сам мог прекрасно провести экскурсию по Махачкале и её окрестностям.
У меня сохранилось одно из писем ко мне туристки из Москвы Шабаровой Ирины, с которой я познакомился тогда. Она, похоже, «запала на меня»:
…Толя! Куда ты исчез? Что произошло? Может быть, я тебя чем-нибудь обидела? Не могу представить, чем. Я очень благодарна тебе за книги, за знакомство с городом. Без твоих экскурсий город бы показался гораздо менее привлекательным. Жаль, что не увидела тебя перед отъездом…
Да, я тогда нравился многим женщинам. В том числе и замужним.
Эта молодая женщина жила в соседнем подъезде. Работала в военкомате, как и её муж (капитан). Была очень неравнодушна ко мне и не считала нужным это скрывать. Как-то в числе других жильцов дома я был приглашён к ней на день рождения. Она выпила вина и, набравшись смелости, сама пригласила меня на танец. Во время танца призналась мне в любви и заявила, что если бы она была свободна, то меня бы «не упустила». При этом так откровенно прижималась ко мне, что муж не выдержал, «оторвал» её от меня и отправил в ванную «протрезвиться».
Но, слава богу, без каких-либо последствий для меня. Он видел, что я «ни при чем». Да и «ссылать» меня отсюда было некуда.
Моё письмо маме (27.09.1975 г.): Здравствуй, мам! У меня всё в порядке. Ты зря обижаешься, что мало пишу. У меня, просто, всё время занимает работа, а писать о работе неинтересно, да и читать, по-моему, будет неинтересно. О Сане, мам., не беспокойся. Без денег он не будет. Я ему на этой неделе выслал 20 рублей и каждый месяц буду высылать по 10-15 рублей на карманные расходы, ну а, если потребуются деньги на что-либо ещё, то мы договорились, что он мне об этом будет писать. Так что учёбу из-за денег, вернее, из-за их отсутствия, он не бросит. Было бы только желание учиться. Плохо только, что не он мне пишет, что надо, мол, деньги, а мне самому приходится допытываться, нужны ли ему деньги. Посмелее надо быть. Мы же братья. Так, мам, и ты. Тоже самое, не стесняйся. Собственно, я не буду дожидаться, а в октябре вышлю тебе ещё денег. Надо, наверное, и Ларисе рублей десять, хотя бы, выслать. Получка у меня по 23-м числам, так что ожидайте. Но, если потребуется и раньше, пиши, мам. Вышлю. Только лечись, мам, основательно. Не думай ни о чём другом. Высылаю тебе свою фотографию. Всего хорошего. До свидания. Толик
9 октября 1975 года мама мне направила следующее письмо (орфографию и пунктуацию сохраняю):
«Здравствуй Толичка! Здравствуй сыночек мой дорогой. Вчера сыночек получила от тебя письмо и фотко. Очень рада. Всплакнула, конечно, немножко, не скрою. Худой ты сыночек, больно ты себя обижаешь в еде. Ты всех хочешь обогреть. А сам то на чиго похож. Всех хочешь пожалеть, пригорнуть к своему сердечку. Нас сыночек много, а ты один. И невздумай сибе в чем отказывать. То учился, приходилось недоедать. А теперь сыночек сам работаеш. Так будь добрый кушай хорошо А всех нас не обогрееш. Несолнышко. Хотя ты для меня дороже солнышка. Ты очень сыночек жалоственный ко всем. Видимо потому что самому пришлось хлебнуть немало горя…».
А с Александром Григорьевичем война продолжалась. Воевал я за идею, хоть мне это и дорого доставалось.
Я не мог понять, как можно в угоду кому-то или чему-то «гробить» дела. А Александр Григорьевич такое допускал. В том числе, и с моими делами. Я в таком случае делал всё для того, чтобы вопреки всему дело пошло в суд. Он усложнял мне задачу, а я вновь выходил на свое же решение. Он ставил новые препоны, я преодолевал и их.
Перебираю свой еженедельник за 1976 год и наталкиваюсь на запись по одному из таких дел - делу Степанова и Микитина.
В конце января-начале февраля я работал по этому делу (в числе других, конечно). На 5 февраля 1976 года у меня была запланирована поездка в Буйнакск («предъявление обвинения, допрос, арест и личный обыск Степанова и Микитина»). Заиченко А.Г. торопил. За две недели я практически завершил следствие. Александр Григорьевич хотел, чтобы дело было завершено «в месячный срок с приговором». Тогда это очень котировалось.
Дело ничем особым не примечательно. Солдаты одного из полков поднадзорной нам дивизии, находясь в самовольной отлучке, взломали в госпитале дверь кладовой, где хранилась одежда находившихся на излечении офицеров, и что-то из этой одежды похитили. Когда уходили с похищенным, их увидели и попытались задержать, но они сбежали. Предпринятыми мерами розыска их, тем не менее, установили и задержали.
Итак, часть вторая ст. 144 УК РСФСР (кража с проникновением), наказание до нескольких лет лишения свободы.
-Готовься! В четверг поедем их арестовывать! - Объявил мне Заиченко. В то время от прокурора требовали, чтобы перед дачей санкции на арест он побеседовал с подследственным. В данном случае с обвиняемыми.
Утром он взял гербовую печать (а я заготовленные постановления), и мы поехали.
А там нас уже ждали. Собственно, не меня, а прокурора. И не кто-нибудь, а сам начальник политуправления округа генерал-лейтенант (боюсь ошибиться) Костенко (кажется, такая фамилия) и ещё какой-то генерал в качестве свиты. В то время политорганы активно боролись с «палочной» преступностью. То есть лакировали действительность и всячески заминали преступления. Вот и сейчас к этой «работе» не погнушался подключиться сам начальник политуправления округа.
Наши преступники содержались на гауптвахте, арестованные в дисциплинарном порядке командованием. Туда мы и направились. Но как только мы подъехали к комендатуре, прокурору сообщили, что его ожидает генерал-лейтенант Костенко. Он, собственно, был поблизости.
- Александр Григорьевич! Ну что это Вы решили судить наших ребят?! Они - питерцы! Город-то особый для нашей страны! Мы накажем их в дисциплинарном порядке, общественность поднимем на профилактические мероприятия!
Оба негодяя, действительно, были призваны на военную службу каким-то военкоматом города Ленинграда. С точки зрения Закона это ни о чём не говорило. Но…
Хорошо подготовился партийный функционер к встрече с прокурором. Представляю, что в его (Заиченко А.Г.) душе творилось тогда. Его ожидают! И кто?! Сам начальник политуправления округа! На улице! По имени-отчеству называет! Он и брякнул тут же:
- А мы его прыкратим!
Я за всем за этим наблюдал со стороны. Всё понял, и досматривать сцену до конца не стал. Пошёл работать на гауптвахту. В моих планах ничего не изменилось.
Прокурора пришлось ждать довольно долго. Я обоим злодеям предъявил обвинение и допросил. Когда Александр Григорьевич появился, я проинформировал, что готов арестовывать обвиняемых.
- Какой арест?! Ты же всё слышал?!
- Товарищ подполковник! Вы же сами планировали арест, ради этого и ехали сюда. Оснований прекращения дела нет.
- В общем, так: с гауптвахты обоих солдат отпустить, санкции моей на их арест не будет. Готовь дело к прекращению, а я поехал в Махачкалу.
Оставшись один, я пригласил к себе командира подразделения, где служили обвиняемые. Правдиво обрисовал ему ситуацию и проинформировал, что прекращать дело, вопреки давлению, я не буду. Оставаясь на свободе, обвиняемые могут ещё что-то натворить, а с него как с командира за это спросят.
- Что же мне делать? – Поинтересовался он.
- А отправьте их снова на гауптвахту за новое нарушение дисциплины. Мне–то всего несколько дней и надо. Как только я передам дело в трибунал, они (Ваши вороватые подчиненные) будут числиться уже за трибуналом.
- А на каком основании? За что я их снова отправлю сюда?!
- Да самое простое: их сейчас выпустят, повстречайтесь с ними. Вряд ли они отдадут Вам честь! Они же триумфаторы! Это ли не основание для нового наказания?! А с начальником гауптвахты и комендантом я вопрос решу.
И командир подразделения, и начальник гауптвахты, и комендант гарнизона были со мной согласны, что за преступления надо отдавать под суд. Для дисциплины нужна жёсткость.
Короче, минут через десять после того, как мои обвиняемые покинули комендатуру, они опять оказались там же и в том же качестве. Я оперативно завершил следствие, ознакомил с материалами дела потерпевших и обвиняемых, написал обвинительное заключение.
Подполковнику Заиченко в кабинет принёс дело уже готовое к отправке в трибунал (с обвинительным заключением).
- Ты что?! Назло мне делаешь?! – Опешил Заиченко. Он не ожидал такого афронта. – А солдаты где?! На гауптвахте?! Ты их что, не отпустил?! Не выполнил мои указания?!
- Товарищ подполковник! Солдат я выпустил, но их снова командир подразделения отправил туда за новое дисциплинарное нарушение. Теперь о деле. Ничего личного здесь нет. Тем паче, какого-либо зла к кому бы то ни было. Даже к тем обвиняемым. Просто человек, совершивший преступление, должен нести ответственность.
- Ладно, оставь! Я посмотрю! – Выдавил прокурор из себя
Несколько позднее он вызвал меня к себе и заявил, что дело надо «доследовать», и он, дескать, написал мне указания, что именно надо сделать.
Все эти его указания были направлены на то, чтобы «оправдать» воров и уменьшить их вину. Не помню деталей, но, допустим, обвиняемым прямо задавались наводящие вопросы. Типа, а вот если бы они знали, что похищаемые ими вещи принадлежат офицерам, они бы их взяли? Что-то о незначительности похищенного и т.п.
Но если я «закусил» удила, то не Александру же Григорьевичу бороться со мной! Я всё выполнил, но так, что только «закрепил» обвинительный уклон дела. В частности, самих злодеев я «раскрутил» так, что они признали, что им было «всё равно, кому принадлежат вещи» и что эти «вещи были хорошие» и т.д.
Я повторно завершил следствие, составил обвинительное заключение и принёс прокурору дело для утверждения обвинительного заключения и направления в трибунал. Посмотрел он на меня тяжёлым оценивающим взглядом и спросил:
- Что ж ты такой настырный?!
И, не получив ответа, добавил:
- Ладно, оставляй!
Дело он, конечно же, все равно «загробил», не мог он из-за каких-то воров ослушаться начальника политуправления округа. Но, понимая, что я ему могу помешать в этом, сделал это тайно от меня и предупредил секретаря, чтобы она мне о судьбе дела ничего не говорила (чтобы я считал, что дело направлено в суд).
Итак, возвращения дела для дополнительного расследования больше не последовало. Я посчитал, что «моя взяла», и дело ушло в трибунал. Но что-то долго никто не приезжал его рассматривать! И когда прошло месяца два, я поинтересовался у секретаря прокуратуры Татьяны Дмитриевны, не рассмотрели ли уже дело Степанова и Микитина как-то незаметно для меня (в моё отсутствие в Махачкале и Буйнакске).
Та помолчала, но врать мне не смогла и сказала:
- Вы только не выдавайте меня. Александр Григорьевич приказал Вам об этом не говорить. Он прекратил это дело. Судя по тому, что прокуратура округа ничего по этому поводу не спросила, и дело для проверки не затребовала, там с этим решением согласны.
Об этом я частично упомяну в своём рассказе «Засланый казачок».
Вот такая смешная и грустная история. А не вызывает она улыбки потому, что трудно улыбаться, проходя по одному и тому же кругу несколько раз, понимая, что ты не выучил урока, и тебя оставили «в школе» на второй (или какой там ещё) год.
Но я ещё не раз (собственно, регулярно) буду вновь и вновь пытаться воевать с политорганами. Какие-то дела я всё-таки смогу направить в суд, вопреки их рекомендациям, просьбам и требования. Но это будет сделано очень дорогой ценой. После одной из таких стычек с начальником политотдела корпуса в г.Краснодаре я впервые узнаю, что такое бессонница. И свои бессилие и беззащитность почувствую. Там меня «сдадут», и прокурор гарнизона полковник юстиции Шорохов, и начальник штаба корпуса полковник Люфи. С негодяями-политработниками никто спорить не хотел.
Страна наша (СССР) и развалилась, в числе прочего и потому, что всем навяз в зубах партийный диктат. Они совали свой поганый нос везде, в том числе и туда, куда не следует. И не лучших людей собирали под свои знамена. Да что там: порой, просто аморальных типов.
Давить-то меня Александр Григорьевич давил, но и аттестацию потом (перед своим убытием к новому месту службы в город Фрунзе) он мне написал прекрасную. Да и потом-потом, когда он оставил службу и возвратился на пенсию в родной Владикавказ (я в это время был уже в ГВП) вспоминал меня добром и гордился мной.
Мужик-то он был основательный. Помню, как в 1978 году к нам в прокуратуру приехал с какой-то проверкой прокурор-криминалист СКВО полковник юстиции Сильченко Н.А. Желая подольститься к щедрому и радушному хозяину (Военторг «под задницей» позволил ему хорошо «упаковать» гостя перед отправкой «в голодный Ростов»), тот поинтересовался:
- А чего ты, Саша, не свернешь ему шею?! Позволяешь ему спорить с тобой и доказывать что-то своё?!
Это он обо мне говорил.
Как мне было передано, Александр Григорьевич ответил серьёзно:
- Э, нет! Пока он так спорит со мной, я спокоен за дело, которое у него в производстве. Он доведёт его «до ума». А у меня, если потребуется, есть достаточно законных средств влиять на расследование.
Умно, дальновидно, ничего не скажешь. Он оценил мою настойчивость в достижении поставленной цели. Признал моё «право» на собственное мнение.
Летом 1986 года моя жена Татьяна с детьми была в Махачкале. В аварию попала её мать, и Татьяна ухаживала за ней. Я оставался в Хабаровске. Вот что писала мне она в одном из писем:
«…Вчера иду из больницы на троллейбус. Слышу, кто-то зовёт. Поворачиваюсь – Асабали (водитель прокуратуры во время моей службы в Махачкале – моё пояснение, А.З.) с детьми и женой. Он их забирает из садика, жену с работы. Подвезли домой, а вечером возил нас к Ленину на Тарки. Денису так понравилось. По городу провёз. Тебе от него огромный привет. Просил, как приедешь, обязательно чтобы к нему в гости пришли. Заиченко каждый год к нему заходит. О тебе хорошо отзывался Заиченко. Говорит, что ты - настоящий офицер. Он (Заиченко) ещё тогда, когда ты в Махачкале служил, сказал. Ему нравилось, что ты настаивал на своём…»
Мне он поручал самые сложные дела, порой забирая их у более опытного следователя (Тумбасова), так как знал, что я не успокоюсь, пока не приму правильное решение и сделаю все для этого, что я не буду равнодушен.
Одним из таких дел было уголовное дело по обвинению военного строителя-рядового в/ч 54385 Иванова Леонида Сергеевича, совершившего преступление, предусмотренное ст.ст. 15 и 117 ч. 3 УК РСФСР.
24 января 1976 года, примерно в 18 часов, Иванов обманным путём завлёк ученицу первого класса школы № 5 города Буйнакска Лупан Татьяну Александровну, семи лет, в квартиру № 51 строящегося пятиэтажного дома по улице Айвазовского. Он пообещал девочке показать город с высоты пятого этажа. Здесь он закрыл дверь квартиры на ключ изнутри, раздел девочку от пояса до колен, лёг на неё и попытался вступить в половой контакт, но в это время в дверь квартиры стала стучать бабушка Тани - Зайнутдинова Татьяна Ивановна - и требовать, чтобы Иванов открыл дверь.
Это соседский мальчишка Скоробогатов Руслан своевременно сообщил бабушке Тани, что «солдат Таню увёл в дом и сейчас будет ей там уши отрезать и глаза выкалывать». Бабушка таким образом пыталась уберечь детей от общения с солдатами. Как в воду глядела!
Иванова задержали и водворили на гауптвахту. А девочку стали допрашивать все заинтересованные лица: командир военно-строительного отряда, начальник гарнизона, милицейский следователь, а потом Толя Тумбасов, которому прокурор поначалу поручил расследование этого дела.
Слава Богу, что солдат не успел сделать с девочкой ничего непоправимого (она отделалась только сильным стрессом). Но это-то и затрудняло расследование дела: не было доказательств насилия. Свидетель (она же потерпевшая) - маленькая девочка. Солдат, понятное дело, себе врагом быть не собирался. Тумбасов не скрывал, что рисковать не собирается. «Загублю я его (дело)!», - откровенно заявлял он. Прекращать-то всегда проще и безопаснее.
Отзвук этой истории по Буйнакску прошёл очень широкий. Население возмущалось и требовало возмездия. Александр Григорьевич (прокурор) понимал, что будет в случае прекращения дела. Поэтому он забрал дело у Тумбасова и передал его мне. Зная моя въедливость и справедливость, он был уверен, что я всё сделаю для осуждения негодяя. Я и сделал. Не жалея себя и очень многим рискуя. Четыре месяца бился за дело.
Первое, что встало передо мной: как допросить девочку. Все с ней беседовали, но никто не удосужился составить протокол. Даже Тумбасов. Девочка же замкнулась и не желала больше ни с кем говорить на эту тему. Категорически не разрешали подходить к девочке её бабушка и мать.
Мне больших трудов стоило добиться их согласия на допрос. Я их убедил тем, что без показаний девочки в суд дело я направить не могу. Если она хотят возмездия, то должны мне помогать.
Но даже они не могли заставить девочку говорить. Целый день я потратил на то, чтобы расположить её к себе. Притащил ей щенка, вместе с ней мы долго играли с этим щенком в комендатуре, и лишь, когда я почувствовал, что контакт между нами произошёл, и мы «подружились», вместе с бабушкой, мамой и педагогом я попросил Таню рассказать, что же тогда произошло с ней, и записал её показания на магнитофон (чтобы в последующем эксперты, судьи, да кто угодно, могли услышать историю девочки, не заставляя её возвращаться в памяти в ту пустующую на пятом этаже квартиру).
Мать Тани прониклась уважением ко мне и выдала мне трусы девочки с пятнами спермы Иванова. Я назначил биологическую экспертизу и таким образом доказал объективно, что сексуальный контакт всё же был.
Я провёл психологическую экспертизу и доказал, что девочка может адекватно отражать события, не проявляет склонности к фантазированию и что её показаниям можно верить.
Допросил с применением видеозаписи и Скоробогатова Русика. И злодея допросил и убедил признаться. Правда, понимал, что всё это временно, что в суде он откажется от этих показаний. Поэтому тоже записал его показания на магнитофон.
23 марта 1976 года я следствие по уголовному делу закончил. 26 марта прокурор гарнизона утвердил обвинительное заключение. Дело было окружной подсудности, направлять дело в военный трибунал округа должен был военный прокурор округа. Туда и было направлено дело.
Но там оно попало в руки случайного человека в юстиции, который не захотел брать на себя ответственность и представлять прокурору округа дело к направлению ВТ СКВО (кто знает, как оно там «пройдёт»?!), поэтому возвратил нам дело «для дополнительного расследования». И ведь что потребовал?! - Дополнительно допросить потерпевшую о том, «что она чувствовала и ощущала во время посягательства на неё».
Глупее ничего не придумаешь! Да какое тебе дело до того, что она чувствовала и ощущала?! Ничего ребёнок не чувствовал и не ощущал, кроме страха, так как ей пригрозили сбросить с балкона, если будет сопротивляться и кричать!
- Товарищ подполковник! Вы хоть думали, когда писали эти свои указания?! Что может «чувствовать и ощущать» ребёнок, кроме жуткого страха?! – Не удержался я и позвонил тому «человеку», когда дело из военной прокуратуры округа возвратилось в «гарнизон». - Да мне никто не позволит приблизиться к девочке ещё раз с этим вопросом!
- Вы, товарищ старший лейтенант, соблюдайте субординацию и думайте, что и кому говорите! Вы получили указания, вот и выполняйте их!
Попытался побудить прокурора гарнизона обжаловать у прокурора округа полученные указания:
- Указания глупые! Они ничего не дадут ни для квалификации преступления, ни для характеристики объективной его стороны! Они (эти указания) только влекут отсрочку судебного реагирования. А, кроме того, их невозможно исполнить! Мне никто не позволит больше допрашивать девочку! Я с трудом уговорил это сделать один раз, во время следствия!
Заиченко ссориться с прокуратурой округа не хотел:
- Решай сам. Ты указания получил, и ты их должен выполнить. Как это сделать?! - Думай сам.
Я попросил разрешения самому, от своего имени обратиться к прокурору округа. Не разрешил прокурор гарнизона и этого.
- Выполняй, что приказано!
Поехал в Буйнакск. Бабка чуть не вцепилась в меня:
- Вы же обещали девочку больше не трогать! Она стала забывать о произошедшем! Изверги Вы! Не дам девочку!
Никакие доводы, что по-другому суда не будет, на неё не действовали. Твердила одно:
- Мы уже всё рассказали!
Мать девочки и педагог проявили больший такт и понимание:
- Товарищ старший лейтенант! Но если без этого допроса никак нельзя, то составьте его… будто Вы на самом деле девочку допросили.
- Вы что мне предлагаете: учинить подлог?! Придумать что-то?!
- Да почему придумать?! Единственное, что могла Таня в то время чувствовать и ощущать, кроме чувства страха, - это что-то твердое между ножек. Ну, так и напишите! Вы же боретесь с преступником, а не с нами!
Тут и бабка присоединилась к этим призывам:
- Если Вы на самом деле хотите, чтобы преступник понёс наказание, то сделаете это. Без всяких интеллигентских штучек и чистоплюйства. Раз без этого дело в суд направить нельзя, то делайте то, о чём Вас просят.
В конце концов, я сдался. Хотя было не по себе. Успокаивал себя тем, что, в самом деле, ничего другого девочка ощущать, действительно, не могла, травмировать её новыми «ковыряниями» о случившемся жестоко, да мне это никто и не позволит.
30 апреля 1976 года я вновь направил дело с обвинительным заключением в ВП СКВО. В этот раз дело «дошло» до военного трибунала округа. Приехал капитан Кобзев (военный судья из трибунала округа) и рассмотрел дело. «Впаял» он Иванову три года лишения свободы, а мне пояснил:
- Бабка осталась недовольна. Она требовала чуть ли не расстрела. Но дело наверняка будет обжаловано адвокатом подсудимого (осужденного) и я боюсь, что Верховный суд перестрахуется и перейдёт на «развратные действия» (ст. 120 УК РСФСР). Я и дал наказание в пределах максимума этой статьи. Если и изменят квалификацию преступления, то без направления дела на новое рассмотрение.
Как в воду глядел! Приговор обжаловали. Бабка на его мягкость, а Иванов на суровость. Он свои показания изменил. Заявил, что половое сношение с девочкой он совершать не собирался. Хотел только потереться своим половым членом между её ножек.
Верховный суд переквалифицировал действия Иванова со ст. 117 УК РСФСР на ст. 120 УК РСФСР, оставив наказание прежним, а бабке объяснил, что новые показания Иванова подтверждаются, в том числе, и дополнительными показаниями потерпевшей (о том, что между ног что-то у неё тёрлось).
А дальше всё развивалось по самому подлому сценарию. Бабка «прозрела» и поняла, кто «главный негодяй», кто всё это очень умно «провернул». Конечно, это был я! Она решила «сесть в тюрьму» сама, но чтобы вместе с ней «за своё преступление» «сел» и я. Хорошо, что прежде чем писать письмо в Генеральную прокуратуру РФ, она решила, «по благородному», предупредить об этом меня.
Дескать, я Вам верила, а Вы оказались подлецом. Ведь именно «тот» последний протокол и позволил преступнику «уйти от ответственности». И если я, старая дура, «купилась» на это, то отвечу и я. Но главный-то виновник всего - Вы. Вы всё это организовали и исполнили. Вы и должны понести основную ответственность.
Мне повезло ещё и в том, что Татьяна Дмитриевна (секретарь прокуратуры) была, в принципе, неплохим человеком. Получив это письмо, она не стала его регистрировать. И прокурору не показала. Кто его знает, как бы в этой ситуации поступил он! Она «втихую» дала это письмо мне и напутствовала:
- Срочно поезжайте в Буйнакск. Может, бабка ещё свой донос в Генеральную прокуратуру не написала. Решайте с ней, иначе знаете, что будет с Вами.
Я понимал. Это как минимум увольнение с позором из прокуратуры и крах всех жизненный планов. Тут же рванул в Буйнакск. Пошёл к педагогу. Вместе пошли к матери девочки. Я им показал письмо бабки и прямо спросил:
- Вам легче станет, если меня привлекут к ответственности?! За что?! За то, что я столько своих нервов и усилий затратил, чтобы негодяй понёс ответственность?! Ведь без меня дело бы прекратили, никто бы не стал рисковать! Далее: я придумал этот фиктивный протокол?! Бабкой ведь не ограничится. Я уж буду говорить правду. А правда в том, что предложили-то всё это вы. Вы организаторы «преступления»! Давайте «сядем» вместе! Наконец, чего Вы хотите?! Преступник осужден, что ещё надо?! Мало Вам?! Да за три года с ним много чего может в местах лишения свободы произойти. Может, его там просто забьют другие зэки. Таких, как Иванов, и там не любят. И ещё: я ради спокойствия Вашей девочки рисковал своей карьерой, будущим, хотя никакого моего интереса в этой истории нет. Так-то Вы отблагодарили меня! Правильно говорит народная мудрость: «Сколько людям не доверяй, всё равно окажется, что не доверять надо было ещё больше».
Мои бабы «потекли»:
- Да мы говорили Тане, что не надо этого делать. - Начала педагог.
Оказывается, знали о письме и не остановили старую дуру!
- Ну-ка пойдёмте к ней. Она, по-моему, ещё в Генеральную прокуратуру не написала! - Предложила она.
Пошли мы. Дальше я молчал, а со "старой дурой" говорили две разъярённые женщины (мать и педагог девочки). Я их всё-таки «пронял». Им было стыдно, и они вымещали свой стыд на виновнице его. Они пересказали бабке всё то, что ранее им говорил я, все доводы. Обозвали её дурой и неблагодарной. В конце концов, она попросила у меня прощения и заверила, что никаких писем никуда больше писать не будет.
А я зарёкся больше когда-либо идти кому-то навстречу подобным образом, ибо человек - существо неблагодарное. Да и у меня должна быть ответственность перед своими близкими, для которых я что-то светлое и передовое, и перед самим собой. Помогать помогай, но без жертвенности, без риска для себя.
Эта история нашла отражение потом в моём рассказе «Калейдскоп жизни».
Другое дело. Дело по обвинению бывшего начальника хранилища медицинского имущества «НЗ» гвардии прапорщика в/ч 29964 Магомедова Ахмеднаби Идрисовича в совершении преступления, предусмотренного ст.ст.92 ч.1 и 224-1 ч.3 УК РСФСР.
На протяжении 1974-1975 гг. он похитил из хранилища около 100 кг этилового спирта и другое медицинское имущество, а также все наркотические средства (в таблетках и ампулах), всё на общую сумму 1195 рублей 31 копейка.
Магомедов пояснил, что недостающий в хранилище спирт он, пользуясь бесконтрольностью со стороны руководства, распил со своими родственниками и сослуживцами. Недостающие инструменты (футляр-стерилизатор для шприцов, шприцы и зубные щипцы) использовал дома для лечения своих родных и знакомых. А все наркотики передал местному наркоману Ахмедову Ахмеду Магомедалиевичу и двум другим неустановленным по делу лицам. Уголовное дело в отношении этих лиц было выделено в отдельное производство и направлено по подследственности прокурору города Буйнакска.
Собственно, из-за этого Ахмедова наш Магомедов и «погорел». Спирт и инструментарий его командование списало бы. А вот наркотики… не хватило у Магомедова твёрдости и смелости отказать вымогателю. Когда тот первый раз обратился к Магомедову с просьбой дать ему «дозу» морфина, тот стал божиться, что наркотиков в складе у него нет. Когда же тот пригрозили надругаться над его красавицей-женой, он «струхнул» и уступил. Те пообещали, что больше у него ничего не потребуют. Дал.
А дальше всё пошло, как и должно было пойти. Через день они пришли опять: мы уезжаем, дай нам на дорогу. Дал, только бы уехали. Не уехали, а стали его систематически «доить». Теперь угрожали не только физической расправой над ним и женой, но и сообщением в правоохранительные органы, что он «торгует наркотиками». Постепенно он передал им все наркотики, которые были в хранилище, но вымогатели ему не верили, что это всё. Он ведь каждый раз им говорил, что это - последнее. И теперь он вынужден был просить наркотики у своих однокурсников по медучилищу, которые работали в различных медицинских учреждениях. Но вскоре и они перестали ему давать наркотикосодержащие медикаменты. Магомедов вынужден был скрываться, оставил службу. Тогда-то командование и обнаружило у него недостачу. Он «кочевал» по своим многочисленным родственникам и знакомым, нигде подолгу не задерживаясь. Его не выдавали, но и держать нахлебника долго никто не хотел.
Местная милиция активность в розыске не проявляла (все-таки свой!), командование тоже. Пришлось проявлять инициативу самому. Прямо скажем, очень опасную и ненужную. Всё-таки каждый должен заниматься своим делом. И задерживать преступника должны оперативники. В крайнем случае, вооружённые военнослужащие. Я же, получив сообщение, что Магомедова видели в таком-то ауле у того-то и того-то, тут же прыгал в автомобиль и мчался туда. Один, невооружённый солдат-водитель был не в счёт. Да и я сам был не вооружён. Пистолет за мной числился, но я его видел только на штатных учебных стрельбах, которые были крайне редки. А так… оружие мне не выдавалось, командованию так было спокойнее. Запрашивать у командования вооружённых солдат было некогда. Да их и не так просто было взять. Все части дивизии были кадрированными, личного состава едва хватало на все караулы по охране техники и другого военного имущества.
Однажды моё упорство увенчалось успехом. Я «нарвался» на Магомедова. Один на один, в каком-то горном селении. Чем бы всё закончилось, окажи он сопротивление, просчитать нетрудно. Там все с оружием. Кого поддержали бы жители, сомневаться тоже не приходится.
Что спасло меня? - Наверное, в первую очередь, уверенность в правоте своего дела и в том, что всё будет так, как я сказал. В таких ситуациях (а они у меня ещё будут, в том же Дагестане) очень важно уверенно держаться. Глядя на тебя, преступник просчитывает все возможные варианты. И если только он увидит в глазах неуверенность - пиши пропало.
Магомедова я узнал сразу, а он по знакам отличия понял, кто я. Не давая ему опомниться, я тут же заявил:
- Ну, что, может, хватит бегать?! Поехали. Всё равно всю жизнь бегать не будешь.
Говорил я недопускающим возражения тоном. Это, наверное, сыграло свою роль. А также сказалось, наверняка, и то, что ему уже и самому надоело кочевать, как цыгану. Не воин он был. Трусоват.
Между нами сразу установились «должные» отношения. То есть он признал меня более сильной личностью. Следствие шло в бесконфликтной атмосфере. Он во всём признался и давал подробные показания по всем интересующим следствие деталям. Ему импонировало, что я к нему обращаюсь с уважением, не читаю морали и (упаси бог), не унижаю его.
- Не чабан какой-то! Среднее медицинское образование имею! Пельшер по специальности!
Так он говорил о себе. В его роду он достаточно высоко продвинулся. Им гордились.
Четыре месяца я вёл это дело (с 27 ноября 1975 года по 27 марта 1976 года). Причём, долго его разыскивал. 27 марта 1976 года уголовное дело с обвинительным заключением было направлено в суд. Магомедов осужден к длительному сроку лишения свободы.
Собственно, дело в отношении него я получил как на Идрисова. Под этой фамилией он проходил по всем документам (в школе, медицинском училище, во время службы в армии). Но я обратил внимание, что в разных документах его фамилия пишется по-разному: Идрисов, Идирисов. Я решил уточнить его фамилию (вынести постановление об этом) и затребовал копию актовой записи о его рождении. Тут-то и выяснилось, что согласно актовой записи о рождении он значится как Магомедов. Отец у него был Идрис, и по местным - дагестанским - обычаям сына называли Идрисовым.
Расследуя это дело, я познакомился с одной интересной женщиной (заведующей Советским райбюро ЗАГС города Махачкалы, она потом будет регистрировать мой брак). Очень интересная в общении, грамотная, жена командира одного из подразделений бригады-ракетчиков в Какашуре. Она рассказала много интересных историй, которые ей стали известны в связи с её работой.
В частности, о том, как к ней обратился с требованием о «помощи» профессор местного медицинского института Махачев. Кто-то назвал его неучем и обвинил в присвоении чужой фамилии. «Необходимо» было подтвердить его «статус». Он думал, что его звание профессора чудесным образом всё решит. А женщина стала разбираться. Естественно с помощью мужа и через него с помощью местного КГБ. Выяснилось, что этот «профессор» никакой не Махачев. Эту фамилию он себе присвоил, чтобы «пристроиться» к славе первого военного комиссара Дагестана Магомедали Дахадаева по кличке Махач (его именем и названа столица республики). Но не только фамилию он себе придумал. И профессорское его звание тоже было с «чужого» плеча. У него даже среднего общего образования не было.
Ещё довольно молодым человеком он приглянулся женщине намного старше его, бывшей заместителем министра здравоохранения республики. Они поженились, и она помогла ему устроиться на «медицинском» олимпе республики. Выправила ему документы об образовании. Написала нужные диссертации. Он научился «болтать» на медицинские темы и даже стал преподавать. Самоуверенность его и подвела. А защитника в виде жены уже не было.
Много мне эта женщина рассказала и о местных обычаях. О том, что в Дагестане женщину практически покупают (калым). И когда современные женщины подают потом на развод, их мужья искренне удивляются: «Какой развод?! Я же тебя купил!».
Зап-ки сл-ля. Кн. 3 Горький хлеб сл-ля. Махачкала
© Copyright: Анатолий Завгородний, 2025
Свидетельство о публикации №225120101082
Свидетельство о публикации №225120101082
Рецензии