05 03. Гитарист

На фото Руха, Панджшер, осень 1984 год, рядовой Герасимович и я стоим рядом. По отношению к обмундированию сразу можно заметить кто из нас Олег, а кто раздолбай.




       Из Страны Дураков я возвращался в реальную жизнь поутру, никак не ранее девяти чесов, несмотря на общее расписание подъёма в шесть ноль-нуль. К этому времени «молодые» успевали до блеска вымыть в палате пол. Наше инфекционное отделенье располагалось в одноэтажном модуле, вокруг него распростёрся Афганистан, а в Афганистане оказалось дохрена песка. После подъёма двадцать рыл пациентов начинали перемещаться из палаты и обратно то на завтрак, то в тубзик, затем на обед, ужин, покурить пятнадцать раз, погулять до земляков, и к отбою, палата превращалась в песочницу, песок приклеивался к подошвам госпитальных тапочек и кочевал с их помощью из госпиталя в Афганистан и из Афганистана в госпиталь. Каждое утро, до начала врачебного обхода, четверо «молодых» обитателей нашей палаты обязаны были побеждать данное природное явление.
       Классно звучит слово «молодые» из моих уст, ведь по сути, мы были одного призыва. С шести до девяти часов утра они успевали привести палату в порядок и к моменту моего пробуждения пол был чист, мухи перебиты… ах, да, мухи. За время пребывания в Панджшерском ущелье, я забыл о существовании подобной ерунды, однако, в Чарикарской долине из безделицы они превратились в наказание адово. Не понимаю, откуда эти назойливые существа брались, где жили, где размножались, ведь вокруг госпиталя раскинулось выжженное солнцем глиняное плато. Затвердевшая на солнце глина раскалялась и на ней можно было пожарить яичницу, не говоря про муху. Вода в данном климате тоже приносила определенные проблемы, я своими глазами видел, как она вскипала в канистре, установленной на броне БТРа. Буль-буль – из горловины вырывались пузыри пара, какие могут быть мухи в таких условиях? Они все должны изжариться или свариться, но им, почему-то, нихрена не делалось. Стоило бойцам пару раз открыть-закрыть входную дверь, в палате воплощались несколько десятков этих отвратительных созданий. Если их не перебить немедленно, то скоро палата начинала гудеть, как пчелиный рой. Из набившейся в помещение отвратительной биомассы можно было слепить большого, черного и буйного бизона. И это было бы хорошим для нас решением, бизон не доставил бы много неприятностей, на первом кольце боевого охранения его прострелили бы из чего-нибудь достойного, например, из РПГ-7В, туша упала бы, завонялась, однако происходило бы это неудобство в одном дискретном месте пространства, а в виде мух огромная биомасса разлетелась по территории госпиталя, жужжала, приставала к бойцам, проникала во все незащищенные отверстия, топталась немытыми ногами по чисто выбритым хлебальникам, рукам-ногам, и не было никакого спасения от данного поражающего нерв фактора. Поэтому Миша, «дед», который «жил» со мной по соседству, ложился на своё штатное место, поджимал ноги к груди и пинал ими со всей дури в расположенную над ним койку второго яруса. Лежавший там молодой боец подлетал чуть ли не к потолку, с грохотом падал на пол и получал команду:
- Петрович! Берёшь полотенце, херачишь всех мух и через двадцать минут я удивляюсь.
 - Я не Петрович… - пытался мямлить молодой.
- А мне похер, у меня ты будешь Петрович. – Миша глубокомысленно закатывал глаза и устраивался поудобней на своём первом ярусе.
       Петрович ростом удался выше чем Миша, почти на башку, мог бы стукнуть один раз обидчика и летел бы тот Миша дальше, чем весил. Но, Петрович не стукнул, грустно прижал уши, взял в руки белое вафельное полотенце и начал шлёпать им мух.
В это время я лежал на своей койке и думал: - зачем же вот так, двумя ногами? Почему с каким-то унизительными кликухами? До призыва в армию, я посещал занятия в школе, затем в университете. И там, и там, то есть и в школе, и в университете, считалось стыдным быть двоечником, дураком или подлецом. В армии всё оказалось не так, как на самом деле, «старослужащий» солдат по имени Миша ощущал себя умником и героем за свои скотские выходки по отношении к Петровичу. И никто, включая меня, не заехал Мише по морде. 
       Кроме Петровича, в нашей палате аналогичным унижениям подвергался Чимкент. Эту кликуху «деды» дали «молодому», призванному из города Чимкента. Такие же поручения и пинки получали ещё два «молодых» пацана. Четверых «молодых» оказалось вполне достаточно для выполнения всех нехитрых процедур по поддержанию порядка в палате. Однако, если бы все жители палаты принимали участие в общественно-полезных работах, если бы соблюдали очередность выполнения этих работ, обязанности стали бы незаметным пустяком. Но, из этого незаметного пустяка почему-то было устроено непустяковое унижение и оскорбление части обитателей палаты. Интересно, почему? Мне следовало бы задаться этим вопросом, но я не задавался, просыпался в девять утра, а не в шесть, как принято в действующей части, три раза в день хорошо кушал, затем шарился по госпиталю. В курилке слушал рассказы отважных «старослужащих» про ведение боевых действий, потом сидел на своей койке и сочинял песню про отважных «старослужащих», которые рассказывают про ведение боевых действий. Вечером курил чарз, жрал сгущенку и исполнял под гитару песни из свежесочинённого цикла «Госпитальные рассказы». Пацаны ржали над моими дурацкими текстами из-за тонких намёков на толстые обстоятельства про каждого из них, а может из-за того, что были обкуренные, или одновременно из-за обоих факторов. Мне было без разницы, я бренькал на гитаре, кайфовал и думал единственную мысль по поводу униженья «молодых» – если Миша ударит меня, я ударю Мишу «в обратку». На том приходил конец моим размышлениям, а зря. Если я поступал по отношению к Петровичу «моя хата с краю», то и Петрович поступит именно так, когда на меня «наедут» негодяи. Негодяев надо бить по морде, иначе они оборзеют от безнаказанности и придут с хулиганскими выходками в каждую «хату с краю». К сожалению, в те дни я этого не понимал, валял дурака и совершенно не думал ни о чем: ни о причинах, ни о последствиях.
       Через несколько дней беспечного времяпрепровождения я вспомнил про Олега Герасимовича, он же угодил в госпиталь, значит должен находиться где-то недалеко от меня. С помощью Витали Теценко, я узнал, где искать Олега. Он поступил сюда с тифом, а раз так, значит мне следовало сходить в тифозное отделение. Ясен пень, я пошел туда и в итоге чувак из «дизентерийного барака» припёрся в «тифозный барак». Где были мои мозги?
       Олега я нашел одного в палате, он лежал на одноярусной койке поверх застеленного одеяла. Красивый, ухоженный, на воротнике его нового больничного халата красовался ослепительно белый подворотничок, подшитый, не иначе как на мундир фон-барона. Черные усищи Олега торчали в разны-стороны, а сам он блестел начищенными белыми зубами на всё помещенье.
 - Димыч, я сказал, что я «дед», прослужил полтора года. Смотри не проговорись никому.
  Кому я буду проговариваться? Идут они все в пень, я чей друг, их, или Медведя? То есть, я друг Олега, а не каких-то непонятных «дедов». Мы с ним, в составе группы Хайретдинова, всё лето обороняли от басмачей Саиб-Хана высоту 2921 Зуб Дракона. По итогу я точно знал - Олег не бросит позицию, не бросит в бою товарищей, будет швырять в противника гранаты и тротиловые шашки, драться своей снайперкой, хоть она для этого и не предназначена. Он не бросит друзей подыхать от обезвоживания, найдёт воду, принесёт на пост, поделится ею с товарищами. Он принесёт буханку белого хлеба, не станет жрать один, а разделит всю без остатка между бойцами гарнизона. Он принесёт сигареты, виноград, дрожжи, набаламутит бражки. Пусть это не самый уставной поступок, но он не выжрет бражку в одно своё лицо, он её не «зажмёт». Так же, как «не зажмёт» последнюю сигарету, последний бычок, последний патрон. Олег – настоящий боец, верный боевой товарищ. А «госпитальные дедульки» - это кто? Как выразился Андрюха Шабанов: - «Я бы не сказал, что вы – звери. Я бы сказал, что вы – прекрасные люди. Но зачем же вы зверствуете?»
       В «тифозном бараке» больше всего меня поразил контраст между моим внешним видом и видом Олега, я припёрся к нему в гости не подшитый, синяя пижама на мне была неаккуратно помята, я же валялся в ней целыми днями на кровати или сидел по-турецки с гитарой в обнимку. Поэтому моя пижама выглядела так, будто её засунули в хряпальник бегемоту, тот почавкал её вместе с центнером силоса и выплюнул обратно. Её слегонца отряхнули и напялили на меня. Какой я, нахрен, дембель, а Олег да, Олег явно выглядел как дембель.
       Присел я рядом с койкой Олега, кто-то зашел в палату, глянул на нас и тихо вышел обратно на цырлах. Всем было очевидно - к офигенному «дембелю» Олегу пришел его земляк, молодой и дурной. Олег по-отечески терпел присутствие этого чучела и дарил ему драгоценные минуты своего исключительного дембельского времени. Блин, умора до чего смешно было это осознавать, но встречают, реально, по одёжке, это работает. Олег оделся соответствующим образом и не получал пинков, как Петрович или Младший Чимкент, хотя мы все были одного призыва и по «дедовской» логике должны были одинаково мыть полы и шлёпать мух вафельным полотенцем.
       К моему огорчению, это было самое безобидное открытие, сделанное мной в армии. Каждое Божье утро, перед завтраком, начальник отделения, большой и толстый майор медслужбы, выстраивал обитателей нашего модуля в две шеренги, затем шагал вдоль строя и осматривал туалетные бумажки. Все солдаты должны были держать в своих руках только что использованную в гигиенических целях бумажку и показывать майору, ибо тот хотел воочию убедиться у кого из нас понос, а у кого нормальный стул. Само по себе зрелище было не для слабонервных и не для передачи «Служу Советскому Союзу», но у нас же тут инфекционное отделение, а не хрен в стакане!
При всей суровости ситуации, Толстому Майору не могла прийти в голову мысль, что какой-нибудь офигенный «дед» может отнять бумажку с поносом у какого-нибудь «молодого». Она и не приходила, эта мысль, не посещала майорскую голову, тем не менее, земляк "молодого" Чимкента - «дед» из Чимкента - каждое утро отнимал бумажку с поносом у Петровича, стоял в строю, держал в своих руках чужой понос, а после, довольный шел кушать завтрак.
       Печально, но чимкентец был не одинок в таких поступках. Дохрена кто из «дедов» забирал бумажки с поносом у «молодых». Большего позора и низости я не мог себе представить, смотрел на этих трусов и хотел блевать изо всех сил. Не столько от цвета и запаха поноса, сколько от ущербности этих негодяев. Почему они не сгорели от стыда перед «молодыми»? Почему земля не остановилась в своём вращении, почему она носит на своём горбу подобных уродов? Трусливые, чмошные, «дедульки», брали в руки чужой понос лишь бы только не пойти в действующую армию. Они ныкались в баграмской инфекционке, показывали майору чужое дерьмо, а потом шли в палату чмырить «молодых». Свою природную трусость и умственную ущербность пытались отыграть на том, кто оказался слабее их.
       Почему гром с ясного неба не разразил «дедулек» за ничтожество? Люди не должны так поступать, они обязаны защищать слабых соплеменников. Сегодня ты его защитил, а завтра он изобретёт как из руды сделать саблю и в результате выживет весь род. Человечество, как биологический вид, должно выживать за счет деятельности головного мозга, а не за счёт крепости зубов или силы мускулатуры. Если ты будешь пинать своих хилых соплеменников, значит завтра твои потомки обрастут шерстью и полезут обратно на пальмы. Зато будут очень сильные. Сильные, мускулистые животные без сложной деятельности в голове. Скоты, короче. Данным термином должны определяться все подобные «дедульки».
       В свои 20 юношеских лет я смотрел своими личными глазами на поступки скотов и… и ничего не делал. Это было большой ошибкой, если ты пройдёшь мимо скота и промолчишь, значит ты с ним за одно и рано или поздно (а на самом деле уже вот-вот) ты сам сделаешься скотом. Поэтому, если на ваших глазах скотина и нелюдь делает свои скотские делишки, надо немедленно дать отпор. Например, в первый же раз, когда я увидел, как Старый Чимкент отбирает бумажку с поносом у Петровича, мне сразу же следовало громко обратиться к старшему нашей палаты:
 - Саня, а почему Гаўно-Чимкент не моет в палате полы? Какашки Петровича ему нюхать не впадлу, а песок за Петровичем подмести впадлу – так не пойдёт! Если ныкаеися в инфекционке, как чмо, пусть «шуршит» как чмо.
       Это как минимум. А как максимум, следовало в первый же день обойти все палаты, посмотреть сколько там лежит нормальных пацанов из нормальных подразделений и установить с ними контакт. Нас, нормальных, гораздо больше, чем скотов. Но, скоты собираются в стайки, а потом душат слабых поодиночке, с нашего молчаливого согласия. Нормальным пацанам следует прекратить проявлять таковое «согласие», надо собраться, «построиться клином» и поставить в позу сломанной берёзы всех трусов и скотов. Очень жаль, но тогда я к этой мысли был не готов, не противостоял Мише и Гаўно-Чимкенту, поэтому медленно, но неотвратимо, превращался в скота из весёлого беззаботного гитариста.