Роман Ненаписанный дневник Глава 9

2 июля 7206 года от сотворения мира
2 июля 1698 года от Рождества Христова
Дворец графа Кенигсека-Ротенфелса
Деревушка Гумпендорф близ Вены

Скромный экипаж, запряженный четвериком лошадей, выехал из стен внутреннего города через Каринтийские ворота и запылил по Лаймгрубе в Гумпендорф. Путь казначею и оберст-лейтенанту венской гвардии маркизу делья Обицци  предстоял недолгий: всего-то около трети цесарской версты . Слева от дороги, в низине, посреди аллеи, из молодых деревьев текла небольшая речушка Вена, которая весенними разливами создавала в округе замечательное количество луж и прудков, давших название всей округе. Вдали за шпилями ратуши и кирхи виднелись горы Альпенских отрогов. С другой стороны дороги, за рекой, зеленели многочисленные молодые виноградники, которые были высажены взамен старых, вырубленных еще турками при осаде Вены . С тех пор  как за последние два десятка лет чума и турки разорили предместья Вены, людей на улицах прибавилось, но не настолько, чтобы напоминать довоенное многолюдство. Женский монастырь в Гумпендорфе до сих пор оставался совершенно разоренным, как и приходская церковь, работы по восстановлению которой были в самом разгаре. Летняя резиденция – Шенбрунн находилась ближе к подножью Альпенских гор: всего в половине цесарской версты от Гумпендорфа, что, безусловно, определяло почетность размещения послов московитов вблизи от императора Леопольда . Хотя дворец, располагавшийся возле красивых источников родниковой воды, как бы сказали на Руси– возле тайцев , еще только восстанавливался после разрушений во время турецкой осады Вены, часть резиденции была уже пригодна для жилья. Чтобы подчеркнуть свое уважение к послам, император Леопольд велел заменить мебель во дворце на самую изысканную, которую только можно было найти, чем пришлось заниматься самому маркизу Фердинанду делья Обицци.
Теперь, же этот чудной и нескладный, совсем непохожий на монарха московитский царь, с грубыми руками мастерового, узнав, что род маркиза происходит из Венецийской республики, пригласил его через своих послов, чтобы расспросить подробно о его родине. Что же, внимание государя пусть дикой, неизвестной и гораздо более слабой страны, все равно может быть полезно республике. Его неуемную активность можно с выгодой для страны направить против давнего противника – турок. Тем более… что фундамент для отношений уже заложен, и в буквальном смысле этого слова – Венеция стоит на сваях из карагая , приобретенного венецийскими купцами у купцов булгарских, которые добывали карагай в далекой Сибирской Перми.

Всего три дня прошло с торжественного приема в честь московского государя, а вернее, в честь дня святых апостолов Петра и Павла. Удивительно, но эти московиты оказались не такими уж и дикими, как о них все говорили. Манеры их хоть и бесконечно грубы, но видно, что они стараются произвести о себе самое благоприятное впечатление. В своих собственных преставлениях о благоприятности впечатлений, разумеется.
Вечером во дворце собралось до пяти сотен гостей из самого высшего венского общества – все в пышных нарядах, как на придворный бал. И московиты постарались принарядиться, хотя, конечно, всем было видно, что одежда у них изрядно поношена. Праздник начался серенадой, данной цесарскими камер-музыкантами и итальянскими певцами в саду при дворце. Вначале, показалось, что московский царь был недоволен таким количеством народа и, появившись несколько раз на публике лишь мимоходом, удалился в свои личные покои, пригласив с собой несколько гостей. Там они развлеклись игрой в шахматы. Однако вечером, когда смерклось, царь повел своих гостей на берег Вены, где собственноручно с помощью летучей ракеты зажег великолепный фейерверк на другом берегу. Грянули орудийные залпы, затрубили в трубы, и публике предстали пылающие буквы «V.Z.P.A.», что означало «Vivat Zar Petrus Alexiowicz». После был бал до рассвета, на котором сам московский царь достаточно лихо отплясывал. Правда оплачивала все празднество цесарская казна, заботы о чем легли также на плечи самого маркиза дельи Обицци.
Видимо, большие праздники со стечением всего света были непривычны московитам. На предыдущем малом приеме, данном в честь московского царя у президента придворного военного совета – гоф-кригстрата графа Эрнеста Рюдигера фон Штархемберга , где было весьма ограниченное общество, он чувствовал себя намного более свободно. С видимым интересом имел беседу с хозяином дома, под командованием которого жители Вены удерживали турок подле городских стен, не давая им войти в город.

Карета остановилась у каменной стены, поросшей диким виноградом, которая окружала дворцовый сад. Гвардейцы почетного караула в белой униформе у каменной арки ворот, увенчанной гербом с тремя лилиями – гербом Гумпендорфа, отдали салют своему командиру. Приветствовали маркиза и русские драгуны. Маркиз, в испанском черном бархатном костюме с накинутым поверх коротким плащом, прошествовал внутрь по двойной дорожке парка, разделенной газоном и обрамленной боскетами и клумбами. У дворца, утопавшего в цветах, маркиза вышли встречать русские господа из свиты великого посольства. Раскланявшись, они проводили маркиза в покои Великого посла – господина Франца Лефорта, где кроме второго и третьего послов – господ Головина и Возницына  маркиза делья Обицци ожидал и простой десятник при посольстве – русский царь Петр Алексеевич.

Когда двери палат за маркизом и послами плотно закрылись, и рядом встали на караул драгуны, бомбардир и волонтер при великом посольстве Александр Меншиков вздохнул, протер лоб платком и кивнул стоявшему рядом доктору медицины и помощнику третьего посла Петру Постникову :
 – Ну вот, теперь маркиз господам послам да государю про Венецию рассказывать будет. Любопытно было бы послушать. Столько всего про страну эту чудесную сказывают.
– Александрко Данилович, – улыбнулся Постников, – так ведь и я тебе могу про Венецию рассказать. Даром что ли, я в Падуе четыре лета учился.
– Ох, не знаю, Петруша, даром или недаром… Вот скажи мне, кто ты более – лекарь али философ, али по посольской части?– спросил Меншиков.
– Пойдем-ка Александрко, с тобою в саду присядем, фляшечку с собой возьмем да порассуждаем о Венеции, да о лекарстве и посольских делах.

За небольшим каменным заборчиком, идущим от стены дома, украшенным кованой решеткой, отрывался чудесный парк в италийском вкусе с фонтанами, лестницами и скульптурами под раскидистыми тенистыми деревьями.
Захватив с собой с поварни кружки с водянистым, но удивительно крепким венским пивом, и запеченную курочку, волонтер и посольский лекарь устроились в укромной беседке-перголе, сплошь увитой диким виноградом.
 
Илл. №8. Портрет А.Д. Меншикова периода Великого посольства. Гравюра подписанная «Mentschikow», хранится в Отделении эстампов Российской национальной  библиотеки.
Инв. №2544. Портрет А.Д. Меншикова был снят либо в Амстердаме декабре 1697 – самом начале января 1698 года, либо позднее – уже в Лондоне во время пребывания там Меншикова с царем  Петром.

Отхлебнув пива и отломив куриную ножку, Александр с аппетитом прокусил золотисто-глиняную корочку, отрывая зубами куски мясца от косточки. Петр отказался от закуски и лишь потягивал пивко.
– Курица их австрийская – это просто объедение. Надо будет и у нас так обучить готовить. А шницель их венский… а пельмени их карентийские! Нет, недаром путешествие наше проходит. Сколько всего дивного домой везем. Застоялась Россия без новизны, закисла, – Меншиков звучно отхлебнул пива.
– Ты, вот, Александрко, все пиву должное отдаешь, а какое тут в Вене вино знатное! Вон, виноградники повсюду: почти в самом городе, – Постников улыбнулся. – И кофий у них знатный. Вена кофейнями своими турецкой осаде обязана: как лагерь турский приступом взяли, так в нем две дюжины мешков с кофием обнаружили. И теперь кофий везде в Вене употребляется. Петр Алексеевич его очень жалует. А это и правильно: кофий от вяхлости помогает, сердцу сил придает, да при больной голове от хворобы помогает.
Меншиков, дожевывая куриное крылышко, пробурчал:
– И все-то ты про хвори свои начинаешь. Ты вот, скажи, Петр Васильевич, что же за положение у тебя такое: то ли ты посольский лекарь, то ли лекарский посол? – Александр выплюнул кости на землю и рассмеялся, довольный своей шутке.
– Вишь, как выходит, Александрко, ты смеешься, а ведь правда в шутке твоей. Батюшка по посольскому приказу меня прочил. А мне страсть как медицина интересна. Только вот получается, что и не лекарь я при посольстве. Без меня Термант с учеником своим Левкиным, да Алферий Пендерс  у нас всех окормляют. И не толмач: тут господа Лефорт с Шафировым за государя и других стараются. Выходит, переучился я малость. Слишком много учиться – оказывается тоже плохо. Так что все в руках государя нашего Петра Алексеевича. Как и куда определит он меня, там и служить буду.
– Да, вот меня давеча, в Клеве городе , где горячие фонтаны, государь на начало над обозом поставил. Понравилось ему, видно, как я с казной его управлялся и в Статах,   и в Англии. Вот десять золотых дал на новую шпагу, – Александр с гордостью похлопал себя по боку.
– Так у тебя, Александрко, талант к начальному делу. То сразу видно – мешкаешь ты мало, на лету все хватаешь, энергии в тебе да напора – на десяток людей хватит. И в языках ты хваток – уж по-немецки и по-галански сносно говорить можешь. Недаром тебя государь приблизил. А у меня – больше интерес в материях различных копаться. Истину искать…
– Не грусти, Петруша! Государь задумал в Венецию ехать. Вишь, как с миром с турками все обернулось. Не желает цесарь войну продолжать, – Александр стукнул дном своей кружки по столу, расплескав пиво.
– Да уж известно мне это. Пятнадцать лет уже император войну с турками ведет. Да сам уже стар – сил у него нет. Вот и нужен ему мир. А про нас говорит, что мирный договор соблюдать будет, и что, дескать, есть у нас время еще Керчь отвоевать и удержать за собой. А как будет мир, так и останется Керчь за нами.
 – Вот, а ты говоришь, что посольского таланту у тебя нет! Все так ясно излагаешь, – Александр подбодрил собеседника. – Недаром Государь наш тебя главным провожатым в Венецию определяет. Потому как ты и места, и обычаи, да языки знаешь. А во главе партии – меня ставит. Шутка! – быстро добавил Меншиков, глядя, как удивился Постников. – Письма и паспорт только на мое имя писаны будут. Петр Алексеевич желает ехать, как всегда, тайно.
– Как такого человека скрыть можно? – улыбнулся Постников. – Тут переодевайся, не переодевайся – каждый мальчишка знает, кто в нашей партии на самом деле русский Государь. Уж больно Петр Алексеевич собой персона выдающаяся.
– Да уж, – согласился Меншиков. – Только ему о том говорить не следует. Осерчает. Крепко осерчает. Ты лучше расскажи мне, сделай милость, – Александр провел рукой по непокорно топорщащимся коротко, до ушей стриженым волосам. – Коли уж ехать нам с тобой в Венецийскую землю , коей ты великим знатоком являешься, так уж сделай милость – расскажи мне загодя, что за жизнь такая у венецийцев, чего там опасаться надобно, к чему готовиться. Что за путь туда из Вены лежит: сам понимаешь – за жизнь десятника  нашего в ответе я буду.
Доктор Постников вновь неспешно разлил по глиняным кружкам пиво.
– Что же, Александра Данилович. Путешествие в Венецию – дело занятное. Пейзажи по пути все те же, что и здесь по началу: виноградники да поля. По сторонам будут обычные деревушки с черепичными крышами, ратушами, площадями да готическими или романскими соборами. Да кое-где замки или их развалины. А сама Венеция – место зело великое и предивное. Дорога займет дней пять или шесть. Однако Альпенские горы придется преодолевать – они через день пути появляются. А горы становятся столь высоки, что об них облака обтираются, а горы выше облаков простираются. Путь теми горами зело прискорбен и труден.
– Столь же велики те горы, что в Саксонии на пути от Дрездена к Кенигштейну были? Дорога там была зело худа – с обозом, с посольской рухлядью зело трудно идти было, – вздохнул Меншиков.
– Нет, Александро Данилович, в Альпенских горах дороги худы преизрядно. С колясок придется сойти и идти рядом, чтобы коли коляска или повозка с кручины вниз сорвется – за собой не повлекла. По дороге безмерно каменья всякого острого, и дорога там самая тесная. Ехать там можно только в одну телегу по ширине. И по одной стороне дороги пребезмерно высокие каменистые горы будут. А с них зачастую много спадает на дорогу великих каменьев, которые и проезжих людей, и скотов побивают. Бывает, что так велики каменья, что сверлить их приходится и порохом посыпать, чтобы разорвало их. Иначе никак не проехать. А по другую сторону той дороги – зело глубокие пропасти, в которых течет река немалая и зело быстрая. От быстрого течения реки непрестанно там шум великий, как на мельнице, и много проезжих людей с возами и лошадьми падают туда и побиваются до смерти или в реке утопают. И так пока едешь в горах – все время в безмерном страхе пребываешь, до тех пор, пока с тех гор не съедешь.
– Ох, и страсти ты, Петруша, рассказываешь! – Меншиков с видимым удовольствием отхлебнул из кружки.
– А еще на горах лежит много снегов, потому что по безмерной их великости – великие там холода, и солнце никогда там промеж гор своими лучами не осеняет, – продолжил рассказ Постников. – Дальше же такая особая земля лежит, где в пути уберечься стоит воду пить. От тех вод у народа зоб отрастает – подбородки зело великие и на гортанях желваки. И никто их излечить от зоба не может. Так и живут они по самые итальянские границы из-за воды своей. Такоже и нам паче с Государем следует уберечься воды той пить. С собой везти придется.
– Вот это ты хорошо сказал. Видишь, твоя докторская наука зря не прошла. Маркиз, небось, Государю таких вещей не скажет, – Меншиков кивнул в сторону дворца. – А где воду набрать можно будет?
– А воду потом набрать можно будет за Фалехом – там из гор течет вода теплая целебная. Там многие в ней моются и свободу от болезней своих получают, словно хранением десницы самого Бога, – продолжил рассказ Постников. – А перед Фалехом река шире Москвы-реки. А после него самые крутые горы наступают, и такая глубокость внизу, что и дна не видно. И только от видания той глубокости приходит человеку великое страхование. А в самой высоте тех гор живут законники бендектинские в монастыре.
– Никогда в таких горах еще не бывал, – Меншиков отломал от курицы зажаристую ножку и стал с аппетитом ее обгрызать. Постников же, казалось, совершенно забыл о своем пиве и, словно видя всю картину у себя перед глазами, с видимым удовольствием продолжил описание дороги:
– Еще день пути – и выйдет дорога по горам на границу с Италийскими землями и Венецийской республикой – на речку Палтафел. Там каменный мост устроен, а на мосту – башня с гербами. В одну сторону лев венецийский смотрит, а в другую – цесарский герб. А там уж недалече и крепостица венецийская. Там, видно, ждать уж нас будут – раз посланник все устроить берется. Там уже дорога с гор сходит, и по благодатным землям путь начинается – по сторонам вновь винограды растут, и сады за каменными стенами стоят. И той дорогой путь через великий город Тривиз и до самого города Местра. Это город каменный, на берегу расположен. В нем стоит каменная каплица – малая римская церковь, и в той каплице стоит образ Пресвятой Богородицы. И все жертвуют милостыне по силе. А дальше сухого пути в Венецию уже нет – только водою. Всего путь от Вены в триста семьдесят пять московских верст, а цесарских – семьдесят пять верст получается.
– А как в Венецию по воде добраться? Что у них там – перевоз? – полюбопытствовал Александр.
– В Венецию ездят морем в барках, в пиотах, и в гундалах. Вот только пролив тот неглубок, и оттого запах от воды зело тягостен. Из тины в болотинах происходит горячечная лихоманка – малярия. Ее так и прозывают болезнью дурного воздуха. От нея государя беречь надо будет особливо.
– И что там – в Венеции? – глаза Александра разгорелись. Видно, что в душе он уже переживал дорожные превратности, желая скорее увидеть чудесный город.
– Место самой Венеции прямо в море, – продолжал рассказ Постников, – и въезжаешь ты на барке прямо в улицу. А размером Венеция вдвое больше цесарского города Вены. Домовое строение там все каменное, преудивительное и изрядное. Таких богатых строений мало где обретается. В самом городе по всем улицам и переулкам течет вода морская.
– Как же сухих дорог там совсем нет? – округлил уже немного хмельные от пива и рассказа глаза Меншиков.
– Как нет – есть и сухие! – качнулся на скамье лекарь, но вовремя оперся рукой. – К каждому дому двое ворот – одни с воды, другие – с сухой стороны.
– А как же скот – где венеты его держат? Где же у них скот? – разволновался Александр.
– Да нет там никакого скота! Також как нет и карет, и колясок. А уж саней они и подавно не знают, – рассмеялся Постников. – Зато мостов каменных и деревянных превеликое множество понаделано.
– А народ, что за народ в Венеции? Девицы там как? – Меншиков кинул тщательно обглоданные куриные кости на стол и подался вперед к собеседнику.
– Народ там самый что ни на есть справный. Вот, положим, в италийской земле женский пол ходит простоволосый, а в Венеции венецским убором убираются и покрываются тафтами черными с головы до пояса. И больше носят цветных парчей травчатых. И народ женский зело благообразен, строен и политичен , тонок и во всем изряден. Только вот к ручному делу не очень охоч.
– Ох, чувствую, погуляем мы там, – Александр потер руки. – А что у них за мужики? С оружием ходят?
– А ты уж, верно, их на крепость пощупать решил – и девок, и мужиков? – засмеялся Постников. – Да, гуляют там хорошо. Особенно на карнавале – там уж с девками положительно будет с какими помиловаться. А оружие… Венецияне дворяне и купцы, шпаг и никакого оружия при себе не носят, только имеют при себе под одеждами тайно невеликие штилеты – как ножи остроколые. А те, кто носят платья французское – имеют при себе шпаги. Но когда идут до князя или в канцелярию – шпагу оставляют в сенях.
– Ого, да там ухо востро держать нужно! – воскликнул Меншиков. – Еще заколет кто.
– Да нет, если политес соблюдать, то все приятными и обходительными будут, – Постников покачал головой. – Никакой там опасности нет. Это тебе не у нас. Там на рожон никто напрасно не лезет, к другим людям с уважением все относятся. Понимают, что обхождение позволят и жизнь, и здоровье в порядке сохранить, – Постников лукаво улыбнулся и подмигнул Меншикову. – А по части оружия венеты мастера знатные: делают его на оружейном дворе. Прозывается он по-итальянски – Арсенал. Стены у него – вылитый наш Кремль. Ведь и в Москве стены венеты клали. Подле стен там великое множество оружия с дивными фигурами, репьями и всякими узорами – пистолеты, карабины, мушкеты, шпаги, а также латы, ледунки – все на конницу и на пехоту.
– Оружия у них много, а сколь же велика вся их милиция?  – поинтересовался Меншиков.
– Пехоты у них в Венеции двадцать пять тысяч человек, да еще конницы пятнадцать тысяч, – отвечал Постников. – И там же на дворе амбары, где стоят пушки и ядра и гранаты покрадены. И на том же дворе в великих палатах льют пушки. И тут же делают всякие суда – корабли, каторги, галиоты и всякие иные к морскому плаванию. И там всегда по тысячи две работников, которых никуда не отпускают с арсенала. И тем работным из подвала разносят красное и белое вино целыми ушатами.
– Да уж работа у них, верно, кипит, с ушатов-то вина, – отхлебнул пива Меншиков.
Постников замолчал на мгновение, задумался и продолжил:
– Знаю, у кого в Венеции точно оружия нет. Иудейским купцам его носить не дозволяется, хоть они ценностей при себе всегда много имеют. Ну да в Венеции для всех безопасно.
– Что же иудеев у них так много? Петр Алексеевич их не очень жалует, – наморщил нос Меншиков.
– Иудеев, Александра, где хорошо, всегда много. Когда будет в России жизнь привольная да богатая – и у нас иудеев много появится, ежели, конечно, Государь на то позволение свое даст. А ныне же в Венеции иудеев паче всех остальных иноземцев. Их раза в два больше, чем греков – с десять тысяч будет. И имеют они там свое место, окруженное их еврейскими домами, подобно городу, и двое ворот в том месте. Зело те евреи богатые – корабли у них знатные. Больше торгуют товарами дорогими – алмазами, яхонтами, изумрудами, зернами бурмицкими  и жемчугом, и золотом, и серебром. А ходят они как купцы венецийские в платье черном, да бороды и усы бреют. Только для признаку своего иудейского обязаны они носить шляпы алые. А которые не хотят носить алых шляп, то повинны платить по пять дукатов венецийской монеты.
– А в чем в Венеции обычные купцы ходят? – Меншиков покосился на свой потертый кафтан брусничного цвета.
– А вот как господин Лефорт – в платье во французском вкусе. Но большинство – в епанчах черных или красных. Да и почти все венецияне одежды носят черные, и под исподом кафтаны черные, камчатые и тафтяные, и штаны, и чулки, и башмаки – черные. А верхние одежды у них долгие – до самой земли. А головы, и бороды с усами бреют. И носят власы накладные – паруки, и шапки суконные, опушенные овчиной. Только носят они их большей частью в руках.
– Да зачем же шапки в руках носить? – подивился Александр.
– Да на случай, ежели ветры подуют, или морем придется ехать. Бритой-то голове студено будет.
– Дивный народ. Сначала власы сбреют, а потом удивляются, что голове холодно.
– Тут, я думаю, есть объяснение еще и медицинского свойства – во власах блохи завестись могут. Некоторые считают, что блохи могут заразу укусами разносить, но им никто не верит. Но головы бреют – на всякий случай. А для Венеции, торговля ее главное достоинство, но и беда одновременно: чуму купцы могут с собой привезти. При последней чуме каждый пятый венециец умер.
– А как от чумы беречься? – настороженно спросил Александр.
– От чумы Александрко, уберечься сложно. Считают, что звезды на небосклоне встают особым образом, и тогда над землей, где созвездия плохо сложились – обязательно чума возникает. Заражается и воздух, и письма, и деньги – все, что среди народа расходится. Тогда все это уксусом стараются опрыскивать, окуривают или огнем опаляют. На улицах жгут костры, чтобы огонь воздух очистил. Дома же окуривают серой. А по улицам ходят в специальных птичьих масках – где в клювы закладывают сильно пахнущие средства, чтобы воздух зараженный очистить. И еще есть одна странность – венеты заметили, что пред чумой все крысы вымирают. Почему и как – никто не знает. Но если крысы исчезли – беда идет. А если шныряют себе по улицам – ходи спокойно – чумы не будет.
– Да уж, крысы живут – значит и человек живет. Что на суше, что на море. Так как венецийцы от чумы избавляются?
– Как все спасаются – молитвой Божией. В последний раз, почти семь десятков лет назад, чума была. Горожане Святой Деве молитвы возносили, и дали обет храм возвести – так чума и отступила. Теперь в Венеции, на устье Большого канала, стоит храмина Санта-Мария-дела-Салуте. В честь их спасения. А другим покровителем и спасителем города святой Рокко почитается. В честь него дивная скуола  Сан-Рокко возведена. Там все стены и потолки великий художник Тинторетт  расписал. Больше пяти десятков картин там его. Такой мастер, что поискать еще такого надо. В скуоле и мощи самого святого Рокко хранятся. Их венецийцы из Франции выкрали, чтобы лучше свой город от чумы охранять.
– А святой Рокко во Франциях живал? – спросил Меншиков удивленно.
– Да, родом он был оттуда. Был он из богатой семьи и учился медицине, но бросил все и пошел странствовать – душа его просила людям помогать. И пошел он по дорогам бродить – так до Италийской земли дошел и все более там обретался. Лечил он травами, молился над больными и осенял их крестным знамением. И где проходил он – чума отступала. А после ранил он ногу, и сам заразился чумой – и пошел в лес в пещеру умирать. Так Господь послал ему собаку, что приносила ему еду в лес и рану зализывала. Так и отступила болезнь от него. А как домой он вернулся – его не узнали, за человека с черным лицом  почли, и в тюрьму его посадили, где он через 5 лет и умер. А вокруг тела его голубое свечение было, и на левой груди красный крест нашли и поняли, кто это был. Красным крестом Господь его с рождения отметил. А голос с небес возвестил собравшимся, что Рокко удостоится чести на небесах за деяния свои. Теперь его тело в хрустальной домовине в храмине Сан-Рокко хранится. И до сих пор там чудеса исцеления происходят.
– Да, как часто в своей стороне люди снискают понимание только после смерти, а при жизни их никто и распознать не может, – закивал Александр. – Понять можно лишь со стороны, либо со временем. Для того и путешествие наше затеяно Петром Алексеевичем. Со стороны на себя взглянуть. Да поправить то, что обнаружится.
Отхлебнув еще пива, Александр обнаружил, что за беседой от курицы осталось лишь горка косточек:
– Ну, с венской кухней мы хорошо познакомились! – он погладил живот, весьма выпиравший над поясом. – А что с харчами в Венеции?
Постников лишь вздернул брови, дивясь столь быстрому переходу от темы духовной пищи к пище земной. Что же, известно, что Меншиков – большой любитель вкусно поесть:
– Харча всякого и хлебов в Венеции много, но все дорого. Простой хлеб у них весьма дурен – у нас бы такой есть не стали. Но мяса и рыбы, и живности всякой тьма, а паче премножество фруктов и трав. Особливо травы, что употребляемы в пищу, очень дешевы. И травы эти у них весь год не переводятся, также как и цветы. Харчи продают на фунты – торгуют во все дни на площади, при море, близко к соборной церкви святого Марка. А дома хлебов они не пекут. У них и печей-то по домам нет, а только камины. А печи есть только в харчевнях, где и пекут хлебы. Едят венеты по улицам и переулкам – там у них лавок понаделано изрядных. И в тех лавках продают сахары узорчатые и всякие иные канфекты, да напитки всякие: и чекулаты, и кафы, и кофий,  и лимонады. Табак носовой и дымовой в лавках вешают. И люди приходят по тем лавкам и сидят друг с другом и забавляются питием и канфектами. И не только венецийцы. Народу приезжего – тьма тьмущая: гишпаны, французы, немецы, италианцы само собой, англичаны, галанцы, свеяне , шходы , и армяне с персами. Только турок теперь нет – хотя у них раньше целый двор свой Фондако дея Турки был. Но – война с ними. И греки живут в Венеции, и венгры, и индийцы и герваты .
– Да уж, разносольнее окрошка, чем в Статах. А веры какой народ венецийский?
– Веры они, Александрко, римской. Самая великая церковь у них – соборная во имя святого евангелиста Марка. Та церковь зело велика и сделана предивным мастерством: в ней столпы многие мраморные и иные дивные великие. А на кровле того костелу сделаны четыре подобия конских из меди. Кони эти раньше были в соборе святой Софии в Константинополе, однако когда венеты воевали Константинополь – тех коней забрали. В той церкви лежат святые мощи самого Марка, однако о том, где именно, никто кроме одного прокуратора не ведает, а тот никому говорить о том не желает. А подле костела находится дворец дожей, то есть князей венецийских. В него ворота ведут с площади великой того же святого Марка. На площади стоят три столпа зело высоких деревянных, в меди чеканной работы, означающие провинции венецкие. А на другой площади поставлены два столпа каменные из одного камня. Мерою вверх по восемь сажен, а наверху одного столпа – лев с крыльями в образе евангелиста Марка, а на другом – образ святого Георгия, что змия заколол. Вся площадь вокруг вымощена кирпичом изрядно. Чтобы водой ее морской не размывало.
– Что же тот кирпич у них от воды не размокает?
– Не размокает. С камня тот кирпич тесан. Вот воду морскую и держит. А во дворце у венетов находится тайная дума в совете с князем: две дюжины человек прокураторей, под одним главным – принцепом. В князи из тех прокураторей выбирают самого старого летами. В тот дом прокураторский зайти может человек всякого чина и полу невозбранно. Токмо в покоевые полаты не ходят. А так гуляют, кто, где похочет, и всегда там многолюдно. У дома принцепа с морской стороны всегда стоит галера великая – вся выкрашена красною краской. На ней закованными в цепи сидят галиоты, осужденные в вечную работу на галеры за злые свои дела. А когда другие галеры мимо той идут, то из пушек стреляют в приветствии. А сам князь в день Вознесения Господня  на золоченых царских гундалах выходит в море с процессию, где опускает с гундалы в море перстень золотой в честь владычества Венеции на море и победы в Далмации над Фридрихом Барбароссой .
– Ух, не терпится все это увидеть! – Александр рукой взъерошил волосы на голове. – Ведь это так здорово, прикоснуться к такой великой гиштории.
– А еще арганы  у них замечательные. Монастырь есть римский, где законники живут и там, на хорах арганы стоят великие и зело изрядные. Как играет – ажно дух захватывает. Кажется, вот-вот ангелы с небес спустятся, и ты поймешь суть мироздания.
– Ну да, слыхал я уж араганы-то, – проворчал Меншиков.
– Нет, Александрко, такой музыки ты не слыхивал. Такой во всей Европе нет. А как девки у них на хорах поют да на инструментах всяких играют… И еще девка одна есть Маргарита. Поет она точно ангельским голосом с самых небес. Ты должен ее услышать – этого просто не выразить словесами. И еще кастраты у них неаполитанские поют… И монастырь у них есть – там живут капуцины. Так они бород не бреют и ничего, кроме воды не пьют. Так вот в том монастыре хранится ковчег со власами самой пресвятой Богородицы. И еще у них есть гвоздь, которым было прибито тело Спасителя и Бога нашего к кресту, и часть тернового его венца, и часть столпа, у которого его бичевали. И риза пресвятой Богородицы, и камень, из которого Моисей воду источил, – Постников словно пролистывал в уме листы книги, где у него было записано все самое важное, о чем нужно было рассказать собеседнику.
– Послушай, Петруша, что же наша греческая вера совсем у них на острове не в почете? – спросил Меншиков.
– Да есть в Венеции одна церковь каменная благочестивой нашей греческой веры во имя великомученика Георгия. Внутри все строено из мрамора белого. Пол там зело изрядный из разных мраморов, и лампады превеликие висят серебреные. И библиотека имеется – собрание разных книг, глобусы превеликие в косую сажень. Ну и сады вокруг зело изрядные: посажены там кипарисы и ягодные деревья многие. При церкви той митрополит имеется и священники, и иноки, и архидьякон, и дьякон – все греки. И, вот послушай, говорят они, что мощей того святого Марка в соборе римской веры нет – а все одни выдумки. Зато у них в церкве десница Василия Великого  хранится. А хранилище ей в виде руки из серебра сделано, со стеклышком, чтобы десницу видно было. Да и еще на острове Лидо в храме монастыря бендектинов хранятся мощи святителя Николая Мирликийского. А в соборе Святых Иоанна и Павла хранится кожа мученика Фамагусты – Марка Антонио Брагадина. Но это уже римской веры мученик. С него турки с живого кожу содрали и в свой арсенал положили.
– Какие страсти Господни ты, Петруша, рассказываешь, – Меншиков передернул головой, словно конь у водопоя.
– Что же, Александра Данилович, тебе ли не знать о турских зверствах. Только ту кожу обратно выкрали и в урну в соборе поместили. А в том же соборе и останки дожа Веньеры, который отомстил за жертву эту – разбил турок в морском сражении при Лепанто в Греции. И живописец знаменитый Веронез  там же возлежит. Это он дворец Дожей в Венеции расписывал – и картину написал про ту битву. С аллегорией. Внизу на земле – битва на море идет между венецийскими с гишпанскими и турецкими галерами, а на небесах – святой Петр с ключами, святой Марк и Богородица решают исход битвы.  Венеция же, в образе святой Юстины, преклонив колена с кинжалом в руках в ожидании божественного решения. Сам адмирал Веньера в доспехах и мантии дожа ждет решения. И рядом еще один адмирал – в саване, потому что скончался от ран . А кто говорит, что это сам Святой Рокко молится за Венецию. И Лев венецийский наблюдает с небес за битвой.
– Да, Петр Алексеевич любит аллегории поучительные. Да и нам бы неплохо союзников да покровителей небесных и земных против турок сыскать. Даже здесь в деревне прудков турки женский монастырь разоряли во время осады . Верно, уж Леопольд должен был бы понятие иметь, как важно союз против турок иметь. Только с миром этим тайным посречь короля Английского и Галанских Статов… Тебе, Петр Васильевич, понятно должно быть, что творится. А Петр Алексеевич победы над турками чает… Недаром, в именины великого государя после мессы езувит Вольф  поучение сказывал и приклады объявлял, дабы Господь Бог яко апостолу Петру дал ключи, так бы и великому государю взять ключи и отверсть Турскую область и ею обладать… А, кстати, где картина та находится?
– Для того чтобы увидеть ее придется идти морем на остров Муранский, где цветное стекло делают и венецийские зеркала льют. Там, в Домском соборе, слева от алтаря Четок, висит она. Папа Пий V даже ввел праздник церковный в честь этой победы. После его праздником Четок назвали, по которым молитвы Деве Марии за победу в сражении читали.
– Эх, когда же у нас настоящие праздники победам нашим будут? Ни когда одного единственного турчанина по Москве проведут. А так, чтобы настоящая победа! – Александр приподнялся из-за стола, разминая затекшие за время сидения ноги.
– Рассказ твой, Петруша, предивен – аж дух захватило, как предстало все передо мной. А теперь… Пойдем-ка пройдемся – пиво уже наружу просится.
Его собеседник и знаток Венеции поднялся со скамьи, открыл было рот, чтобы сказать что-то Меншикову, да вдруг закашлялся.
– Ты что? – хлопнул с силой его по спине Александр. – Не в то горло что ли попало? Давай, давай, вставай, пойдем, прогуляемся – вон кусты знатные, густые.
Прокашлившись, доктор медицины и философии Петр Постников, обернулся по сторонам, потом махнул рукой и пошел вслед за Меншиковым к аккуратно стриженой самшитовой аллейке.

15 июля 1698 года
Вена

Послеполуденный ответный визит Петра к Цесарю, который он совершил с послами Лефортом и Головиным, был последней формальностью, который сдерживал государя от долгожданного выезда в Венецию. Пока Цесарь принимал посольство у себя в Зеркальной зале, в Фаворите, а Петр раскланивался в столовой с сыном Леопольда – римским королем  Иосифом I, Александр Меншиков со своем братом Гаврилой  заканчивали последние приготовления к отъезду в Венецию. Всем было известно, что Петр Алексеевич так торопился, что еще вчера, тотчас по отъезду из Посольского двора Цесаря, отправил вослед ему состоявшего при нем чешского вице-канцлера графа Томаса Чернини сказать Цесарю, что завтра состоится отъезд в Венецию, и он желает проститься с императором, императрицей и римским королем. Едва только Леопольд достиг дворца, как граф уже предстал перед ним с посланием от русского царя.
Венецийский посол Рудзини  и Цесарь выдали паспорта московитам и сопроводительные письма на имя дворянина Александра Меншикова с семью спутниками, едущего по своим делам в Венецию и другие части Италии . Как личный казначей государя, Александр получил под роспись в расходной книге посольства «для потребы дорожной в венецкий путь 500 золотых». На шесть золотых были куплены кожи для укрытия в пути. Припасены знатные ветчинные окорока, языки, масло и фляши водки. Дорога обещала быть приятным приключением, если не считать опасностей, поджидающих в горах. Упакованные коляски почтаря, который за 54 золотых и 10 алтын подрядился вести валентиров  в Венецию уже стояли подле Посольского двора.
Все ждали возвращения государя с аудиенции, чтобы немедля отправиться в путь.
Однако царь задерживался. Оказалось, что на пути из дворца Петр заехал в Арсенал, где получил в подарок мортиру нового образца, которая ему так понравилась. После со своим трофеем он заехал в манеж, где ему подарили двух лошадей из придворной конюшни.
Венецийский посол Карло Рудзини, проводив царя, запечатал письмо, в котором он сообщал в Венецию, что московский царь уже отправляется в путь на почтовых. Посол отправил депешу самым быстрым путем – эстафетой с чрезвычайными курьерами: письмо должно быть доставлено раньше, чем в Венецию прибудет сам Петр Алексеевич!

Александр Меншиков похаживал среди колясок, проверяя, крепко ли закреплена поклажа, не придется ли далеко лезть за фляшей с водкой в пути, когда из Посольского дома вышел Гаврила. Лицо его было бледным, несмотря на хороший загар середины европейского лета. Александр собирался спросить у брата, что произошло, как в тот же самый момент подкатила карета с царем и двумя послами. За каретой вели дареных скакунов. Петр, завидев Меншикова, еще издали крикнул ему:
– Вот гляди, Александра, каких красавцев подарили. И два малых фальконета нового маниру – там в повозке. Что ж, у тебя к дороге все готово?
Александр радостно закивал:
– Все, господин десятник, скучать в пути не придется! – он похлопал по уложенным фляшам и тюкам с провизией.
– Ну и отлично, – Петр передернул шеей. – Наконец-то можно будет отдохнуть хоть немного – ничего нет лучше славной дороги, особенно в места, где ты еще не был, но где тебя ждут. Правда? – он обернулся к Францу Лефорту, но тут же осекся, перехватив его напряженный взгляд.
Франц Яковлевич, нахмурившись, смотрел в сторону арочного портика над входом в дом, где стоял третий посол Прокопий Богданович Возницын, держа на вытянутой вперед руке свиток.
Петр рывком повернулся на каблуках и зашагал своими огромными шагами, в конце концов, сорвавшись на бег. Лицо его исказила неприятная гримаса, которая так пугала иноземцев, но уже давно стала привычной для московитов. Они уже давно не обращали на этот нервный тик царя внимания, впрочем, внимательно следя, не будет ли он сопровождаться взрывом приступа гнева, также столь обычного для государя. А тут уже нужно было беречься.
Лефорт с Головиным последовали за царем. Петр рывком выхватил письмо из рук Возницина. Гаврила подошел к брату:
– Дурные вести.  В Москве воровство бунтовщиков-стрельцов. Похоже, сейчас бурей сметет все наши планы.

Все напряженно смотрели, как Петр читает письмо. Читал он медленно – послание было длинным. Брови его насупились, лоб изрезали многочисленные складки. Дочитав, он молча сунул свиток Лефорту с такой силой, что Франц Яковлевич чуть не уронил его на землю. Петр обвел всех взглядом и исчез в проеме двери Посольского дома. Через мгновение внутри с силой отдаленного пушечного выстрела хлопнули двери.
Гаврила взял брата за руку:
– Иди, давай, успокой государя-то. А то, Бог ведает, что будет.
Александр мотнул рукой, сбрасывая руку Гаврилы с рукава:
– А сам в пасть льва не хочешь сходить-то? Или ты у нас только по корабельной части? Подожди уж. Пойду. Но пусть вначале у государя первый гнев сойдет.
– Сойдет, сойдет, щас сойдет, да новый найдет – иди, говори с государем, не впервой тебе, чай жив еще…– Головин подошел к братьям. – Иди, не тревожь наши души – будь с ним рядом.
Александр помедлил, поворотился на восток, осенил себя крестным знамением, вобрал воздуха в грудь, и, выпуская его небольшими порциями при каждом шаге, словно сдувая дырявый мех, зашагал в царевы покои.
– Ох, не выйдет государь-то теперь до заутренней, – вздохнул Гаврила и махнул почтарю: – Чего стоишь? Распрягай лошадей-то…

16 июля 1698 года
Вена

К Князю Федору Юрьевичу Ромодановскому
Min Her Kenih,
Письмо твое, Июня 17 д. писанное, мне отдано, в котором пишешь ваша милость, что семя Ивана Михайловича  растет, в чем прошу быть вас крепких; а кроме сего ничем сей огонь угасить не мочно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, аднако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете.
Piter.
Из Вены, Июля в 16 д., 1698.