Роман Ненаписанный дневник Глава 16

30 июня 1718 года
Исход седьмого часа пополудни
Троицкая церковь
Санкт Петербург

Что же он – собака, чтобы его душить? Смерть удавленного позорна. Все равно, что повешенного. Стрельцам и тем разбор был, кому смерть позорную принять в моче да дерьме уделавшись, а кому быструю – от топора. Царь Иван Грозный, когда унизить хотел – вешал, как, например, князя Андрея Овцына на опричной Арбатской улице, да еще и рядом с овцой – в насмешку. Не княжеское это дело – в петле дух и все остальное испускать. Петр Алексеевич такой доли для крови своей родной позволить не может. Ежели бы это старик был, так удавить можно было – следов почти не останется. А тут только двадцать восемь зим царевич пережил. Все на лице отразиться. Да и лицо у удавленного портится. Синеет и надувается, веки да глаза кровью наливаются. Глаза, положим, покойнику закрывают. Но лицо-то нет. А ну, как его в гробу таким народ увидит? Сразу все понятно станет. И зелье смертельное дать – только для тайных дел годится.
Сколько казней перед глазами прошло… В первом году в Москве Гришку Талицкого казнили за подметные тетради о Петре Алексеевиче. Коптили его с подельником едким дымом весь день, пока у них кожа не слезла. Нет – царская казнь – это на плахе, под мечом . Так и в Риме казнили, так и в Англии казнят. Во всяком случае, так об этом в «Лондонских ведомостях»  пишут. Вон он какой, царевич чистенький лежит. Лицо – будто уснул, апоплексическим ударом скончавшись. Заплечных дел мастер Степа Вытащи свое дело знает. И Крамерша на славу постаралась – обмыла покойничка как следует, да жилами голову на место пришила, так что осталось лишь плюмажем шею прикрыть, да во гроб дощатый тело уложить.
Впрочем, этот удар мечом был уже не казнью, а ударом милосердия, чтобы мученья царевича прекратить. Его Петруша и после приговора смертного, что мною первым подписан был, еще два дня пытал . Все добиться от него хотел, как, казалось ему слабый духом царевич, поперек его воли пойти сумел. Отчего так бесстрашен был и в чем он силу свою черпал и перед лицом смерти не сломился?
Да только царевич, все признавал свои вины и в слабости своей признавался, и в умысле, только чтобы страдания свои уменьшить. И о других рассказал – как тут не расскажешь – под пытками-то? Но крепость нутра-то его была всем видна и ненависть его горючая к отцу своему. И Петр то видел и чувствовал и все вырвать ответ у него хотел, что тягостное пламя в душе царевича питало. И сам допытывал, и Толстого посылал с вопросами. Так и не дознался…
Все хорошо бы прошло, если бы только этот несчастный галанский  плотник, что гроб с царевичем с колокольни собора, где допоздна трудился, не увидал. Да то, что у царевича шея была платком со складками убрана, как бы для бритья. Ну да с ним поговорят уж, объяснят, что надобно видеть, а чего видеть ненадобно в государстве Российском.
А народу объявили, что узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. И через некоторое время отчасти в себя пришел и стал покаяние свое приносить и прощения у отца просить. Но не смог в свое здравие придти и по сообщению пречистых таинств преставился из-за кровяного пострела… Да уж, кто ж с отсеченной головой-то во здравие свое обратно придет?
Словно в подтверждение мыслей Александра Меншикова, куранты на церковной колокольне в очередной раз сыграли «Господи, помилуй!» Да, а когда-то играли они в Москве на Сухаревой башне. Александр переступил с ноги на ногу и половицы заскрипели под каблуками.

– Аще молимся об упокоении души усопшего раба Божия Алексия, и о еже простится ему всякому прегрешению вольному же и невольному.

Меншиков на секунду вслушался в текст поминальной службы. Стефан Яворский читал хорошо – голос его еще вполне крепок. Хоть царевич и указал в розыске на Стефана, митрополита Рязанского, но Петр его не тронул – лишь указал прибыть на жительство в Петербург и строить тут двор, чтобы быть под присмотром да проповеди свои супротив лютеранства не разводить. А то уже кто-то в труде его «Знамения пришествия антихристова» черты самого Петра Алексеевича узрел… Тут же, у амвона, стоит и его главный противник идейный – Феофан Прокопович. Уж он-то знает, откуда и куда ветер дует, и ветряные мельницы под царский ветер строить большой мастак. Петр его ценит. На «вы» к нему обращается. Помогают им служить еще шесть архиереев, два палестинских священника, архимандриты, протопопы, иеромонахи, иеродиаконы и восемнадцать троицких священников. В самой церкви, как и вокруг нее – народу – не протолкнуться.

По объявлению последнего целования духовные чередой приложились к руке царевича. Первым простился Стефан. После пришел черед Петра с Екатериной. Всегда страшно хоронить ребенка. Александр уже проводил на кладбище двух своих сыновей: Самсона-Павла и Луку-Петра. Не принесли им счастия двойные имена. Но что поделаешь – Бог дал, Бог взял. На все воля Всевышнего, и наше дело лишь смиренно покоряться ей в делах, что мы ничтожные изменить не в силах. Но тут-то дело другое – Бог дал, а отец забрал.
 
Илл.№28. Эмблема корабля «Старый дуб» под девизом «Обновляет надежду». Приведен аналог из книги «Символы и Эмблемата», изданной в 1705 году в Амстердаме по указанию Петра. I.
Каково ему теперь? И ведь день святого Самсония, и Петров день, и прибытие нового фрегата «Старый Дуб» широко отгуляли . И на почтовом дворе, и в Летнем саду, и на фрегате новом. Петр самолично эмблемату для корабля набросал: восхождение солнца из-за горизонта под отрасль дуба от старого пня. И подписал девиз: «Обновляет надежду». Да все с фейерверками и пальбой доброй.

А тело царевича уже лежало в дощатом гробу в комендантских хоромах в крепости. После годовщины Полтавы тело выставили к Троицкой церкви, чтобы всяк, кто хотел, мог с царевичем проститься.

– Придите, еси любящие мя, и целуйте мя последним целованием.

Ведь осенил он длань царевича своим поцелуем. И на лице его слезы видны были. Казнил он врага своего, а хоронит сына. Судил царь, а теперь лишь отец его. Как им двоим ужиться в одном теле?

Пришла и очередь Александра прощаться с царевичем. Напудренные локоны парика скрыли холодный поцелуй уголком рта в воздухе. Со стороны приличие соблюдено, а уж душа царевича, если и видит все, то иллюзий относительно его, Меншикова, равно как и любви к нему не питает. По окончанию прощания, тело царевича покрыли гробовою кровлей и приготовили к выносу в крепость к соборной церкви Святых Верховных апостолов Петра и Павла к погребению. Однако Петр и в погребении сына остался до конца верен себе. В царской усыпальнице место для царевича было приготовлено под лестницей колокольни, рядом с почившей его супругой Шарлоттой Христиной Софией. Пусть тело предателя и по смерти покоя не знает.

Впереди процессии понесли икону Спасителя. За ней выступили певчие, после иереи. А уже за ними диаконы с кадилами, окуривая несомый гроб с царевичем. Петр Алексеевич выступил вослед за гробом. Александр Данилович, отступив на пару шагов, последовал за царем. За ним уже потянулись министры и сенаторы. Екатерину сопровождали жены вышеупомянутых важных персон.

Выйдя из церкви, Меншиков с удовольствием вдохнул свежего воздуха. Погода стояла тихая и солнечная. За деревянным крепостным мостом, на этом Чертовом острове  за уже одетыми в камень бастионом крепости, что носила имя его, князя Меншикова, возвышалась почти точная копия московской Гавриловой башни, что была выстроена у княжеского двора на Мясницкой в Москве. Только шпиц здесь пока не доделан. Сколько еще работы предстоит… Да, точно, не будет царевичу покоя в могиле под лестницей на колокольню.

Обернувшись, князь кивнул генерал-адмиралу Апраксину. Карильон на строящейся колокольне в крепости заиграл, отмечая очередной пережитый час.